"Огонек", №22, май, 1927 год

ТИХАЯ СЕМЕЙКА

Переписчик — плотный, круглолицый вузовец в кожаной тужурке и ушастой шапке — минут десять нетерпеливо нажимал кнопку звонка и, наконец, отчаявшись, забарабанил в дверь кулаками. Неожиданно обе дверные створки с грохотом распахнулись, и на пороге показался низенький, лысый толстяк в ночной сорочке, серых брюках с болтающимися сзади подтяжками и ночных туфлях.

— В чем дело?

— В чем дело? Почему вы непременно стараетесь сломать эту несчастную дверь? — ядовито спросил он, и на его бритом, пухлом лице отразилось с трудом сдерживаемое бешенство.
— Да я уж с полчаса звоню. — Я переписчик.
— А мне что за дело?! Если вы желаете попасть к развратной гражданке Уклейкиной, подождите, пока явится эта ротозейка Марфушка. Сама ведьма открывать не желает, а я на роль швейцара не гожусь. Меня это не касается!
— Извините, но это как раз касается и вас. О всесоюзной переписи, надеюсь, вы слыхали? Я должен зарегистрировать всех, проживающих в вашей квартире.
— Гм! Вот оно что! В таком случае не возражаю!

Посетитель вошел за ним следом и темный, пахнущий кошками, коридор и очутился в небольшой комнате, напоминающей по количеству разнокалиберной мебели и домашних вещей лавку старьевщика.

— Это кто там? — спросил из-за дощатой, не доходившей до потолка, перегородки женский голос.
— Не ваше дело! Это ко мне! — грубо ответил толстяк и, наклонившись к посетителю, конфиденциальным тоном зашептал: Тише, ради бога, тише! Говорите шопотом! За перегородкой живет моя бывшая жена, совершенно ненормальная женщина. Пришлось отгородить комнату, — жилищный кризис, сами понимаете. Сведения о ней я могу как бывший муж, дать самые исчерпывающие. А к ней обращаться не советую. Рискуете получить сюрприз в виде летящего в вашу голову цветочного горшка...

— Ах, нахал! Ах, мерзавец! — взвизгнула за перегородкой женщина. — Он думает, что я не слышу! Не верьте, гражданин! Он сам сумасшедший.
— Род занятий? — спрашивает переписчик.

Хозяин сморщил лоб и зашлепал губами.

Помесь Мессалины с Муссолини.

— На этот вопрос затрудняюсь ответить, — шепотом проговорил он, наконец, — бывший актер, в настоящее время безработный, но ни в союзе, ни на бирже не состою. Живу на иждивении этой стервы, моей бывшей жены. Нечто вроде алиментов. Как безработный.
— Врет! — взвизгнул за стеной женский голос. — Подпольный адвокат и комиссионер! Сотни загребает!
— Молчи, развратная дрянь! Помесь Мессалины с Муссолини! — яростно гаркнул толстяк.

— Придется справиться у управдома! — вздохнул переписчик и направился за перегородку.

Навстречу ему поднялась с кресла полная, густо напудренная женщина.

— Пожалуйте! — кокетливо улыбнулась она малиновыми губами, — этот изверг вас измучил? Видите, я совсем не такая страшная. Садитесь, пожалуйста!
— Род занятий? — спросил посетитель.
— Безработная домхозяйка и существую на алименты. Разумеется, не с этого негодяя, который мне исковеркал всю жизнь, а с другого мужа, с которым я тоже в разводе!

— Врет! — вознегодовал за перегородкой толстяк. — Гаданьем занимается, морочит темную массу и у трех нэпманов на содержании!
— Молчи, несчастный! — извизгнула хозяйка.

— Сколько лет? — нетерпеливо перебил ее переписчик.
— Лет? — кокетливо погрозила ему пальцем она: — ах, молодой человек, разве у дам спрашивают о летах?
— Я, гражданка, обязан спросить.
— Ну, в таком случае пишите... Вот точно-то я и не помню. Не то тридцать, не то тридцать один. Ну, уж пишите тридцать один.

— Врет, каналья! — захохотал за стеной мефистофельским смехом хозяин: — сорок ей с хвостиком. Взгляните на ее рожу!

Переписчик сложил папку и спросил: — А еще у вас есть жильцы в квартире?

— Как будто никого...— нерешительно отозвалась хозяйка, — ведь у нас одна перегороженная комната. Даже кухни нет, плита в коридоре.
— Вот это верно! Больше никого, поддакнул ей из-за перегородки толстяк.

— Позвольте, гражданка, возмутился переписчик, управдом говорил...
— Ах, да! — спохватилась она: — живет еще моя родная племянница Марфуша. Но разве племянницу тоже регистрируют? Она сейчас ушла гулять, и я могу сама дать о ней сведения...

— Да я, барыня, давно вернулась. И совсем не гулять, а в лавочку вы посылали! — послышалось из коридора, и в комнату вышла краснощекая, полногрудая девица в белом переднике.
— А ты, Марфуша, не суйся, когда тебя не спрашивают! Какая я барыня! Сколько раз тебе толковать...
— Дуреха! — прошипели за перегородкой.
— Вы не думайте! — обратилась к посетителю хозяйка: — она совсем не прислуга, а племянница. А барыней зовет меня вот по какому случаю. Когда я гостила у ее покойной матери и провинции, мне приходилось часто выступать с успехом на любительских спектаклях. Особенно удавались мне роли важных дам. Вот меня и прозвали в шутку барыней. Конечно, Марфуша была тогда совсем девчонкой, и у нее осталась эта скверная привычка. А вообще, мы с бывшим мужем самого пролетарского происхождения. Он — сын рабочих, а я — крестьян.

— Вот это все правда! — поддержал ее толстяк.
— Оба мы относимся к ней, как к родной дочери, мой бывший муж — горячий человек, но отзывчив. Если его не раздражать, кроток, как голубь.
— Молодой человек! — высунулся из-за перегородки хозяин: — все, что сказала вам моя бывшая жена — сущая правда. Как и все дамы, она немного нервна, но правдива по натуре и сердце у нее золотое. Вот наш управдом — изверг и мерзавец.

Переписчик обалдело взглянул на них, схватил папку и направился к управдому.

Н. Карпов.