"Природа", №10-12, 1921 год, стр. 58-71

Памяти Николая Александровича Холодковского.

Проф. Е. Н. Павловский.

2 апреля 1921 года после полугодовой тяжкой болезни скончался академик Военно-Медицинской Академии, профессор зоологии и сравнительной анатомии Н. А. Холодковский ¹) на 62 году жизни.

На страницах "Природы" ²) мы уже имели случай очертить перед читателями облик этого замечательного человека нашего времени в статье, посвященной шестидесятилетию дня его рождения. Скромное пожелание наше — дождаться скорее без ущерба для сил физических и нравственных установления нормальной жизни, когда наука опять займет подобающее ей место, а верные служители ее опять получат возможность отдаться своему призванию, а не тратить энергию на преодоление столь обильных теперь житейских невзгод — увы, не сбылось; предлагаемые ниже строки нам приходится уже посвятить памяти покинувшего нас учителя и человека.

Как ни свыклись мы за последние годы с мыслью о смерти, сердце болезненно сжимается всякий раз, когда от нас уходят лучшие люди — светочи нашей небогатой культуры. Очередная, но горшая, выдающаяся из ряда вон потеря перед нами: Н. А. не стало — он успокоился на веки от своей трудовой жизни, которая мановением рока пресеклась задолго до того, когда Н. А. исчерпал все свои силы и свою энергию, которых у него оставался еще большой запас.

Мы не будем повторять основные даты биографии Н. А., а коснемся здесь последних годов его жизни, а также тех моментов, которые по различным причинам не были затронуты в прежнем нашем очерке.

Сибиряк родом, Н. А. не был сибиряком ни по физическому складу своему, ни по духу; он сделался истинным интеллигентом и благородным по духу человеком, каковое качество, не будучи по своему существу прирожденным, является наивысшей меркой для суждения о достоинствах людей.

Н. А. происходил из врачебной семьи; отец его был врачом, дед по матери также имел это звание. Мать его, урожденная Белицкая, обладала недюжинными способностями и блестяще окончила Иркутский Институт. Будучи слабого здоровья, она умерла довольно рано, 35 лет. Двух лет от роду Н. А. был перевезен из Иркутска в Петербург, с которым и остался связанным на всю свою жизнь.

Первые годы жизни в столице для большой семьи Холодковских были довольно трудны. О выезде за город на лето нечего было и думать; поэтому первое знакомство с природой Н. А. получил в саду Коммерческого училища в Чернышевом переулке, да в собственном дворе у мусорной кучи, где он ловил первых в своей жизни насекомых — жуков чернотелок.

Вероятно склонность к природе проявлялась у него уже и в это время, так как родители, подмечая стремления своих детей, подарили ему книжку "Собиратель насекомых" с грубыми красочными рисунками и набором для коллектирования насекомых.

Рассматривал аляповатые рисунки, Н. А. относился к ним скептически, полагая, что они сильно приукрашены по сравнению с натурой; каково же было его приятное разочарование, когда при первом выезде на дачу в Новую деревню он убедился, что природа куда прекраснее того представления, которое он составил себе о ней по книжке.

Толстовская классическая гимназия нисколько не могла питать склонности Н. А. к естествознанию, и последняя видимо за гимназический период его жизни не росла.

Зато в это же время выявился поэтический талант Н. А. Начав с 7 лет писать стихи — сначала на различные семейные праздники, к концу гимназического курса Н. А. приступил к основному делу своей жизни — переводу Фауста Гете. Начав с 7.VI.1875, Н. А. закончил неревод 31.I.1878. Некоторые отрывки Н. А. прочел своему учителю немецкого языка, который очень одобрил перевод и самодовольно заметил: вот какие у меня бывают ученики!

Окончив 17 лет от роду среднюю школу, Н. А, идя навстречу желаниям матери, поступил в Медико-Хирургическую Академию, сначала, по видимому, искренно желая избрать карьеру врача. Но уже на втором курсе Академии Н. А. нашел самого себя, увлекшись зоологией, которой стал заниматься под руководством профессора Э. К. Брандта. Нелюбовь Н. А. к практической медицине сказалась на старших курсах Медицинской Академии вполне определенно, и он продолжал учиться, решив практическим врачом не быть.

Первые годы самостоятельной жизни Н. А. после окончания им Академии встретили его довольно сурово, так как ему сразу пришлось столкнуться с заботами о собственном существовании за счет использования побочных знаний. Н. А. всецело отдался изучению зоологии, добывая себе средства к жизни уроками языков, да преподаванием естествознания в различных пансионах.

Не сразу он вышел на торную дорогу; бывали и серьезные препятствия, но последние родили энергию Н. А, и он смело шел вперед, прокладывая неустанным трудом путь к заветной цели — к науке.

Лет шесть ушло, пока наконец Н. А. не получил обеспечивающего его прочного места — доцента по зоологии в Лесном Институте. Но эти годы были потрачены не только на одну борьбу за существование. Н. А. выдержал экстерном экзамены на физико-математическом факультете, покончил успешно с магистерскими экзаменами и начал готовить магистерскую диссертацию. В дальнейшем дело пошло естественным ходом, последовало получение им степени магистра зоологии и занятие кафедры зоологии в Военно-Медицинской Академии, где он таким образом возглавил ту лабораторию, в которой впервые начал формироваться, как ученый.

Трудно сказать, какой период жизни Н. А. является апогеем его деятельности. Н. А. обладал неутомимою жаждою работы — праздный покой был чужд его существу. Он написал за свою жизнь около 180 научных работ, статей и книг ³) по самым различным отраслям зоологии — анатомии и биологии насекомых, развитию их, по паразитическим червям, анатомии птиц и мн. др. В отношении чистой научной деятельности Н. А. не был узким специалистом, замкнувшимся в среду узких интересов. Обладая громадной эрудицией, он затрагивал различнейшие темы и даже маленькие статьи умел представить в изящном виде. Являясь прежде всего морфологом, унаследовавшим от своего учителя Э. Брандта ювелирную по своей тонкости методику зоотомического исследования, Н. А. глубоко интересовался и биологией, в частности насекомых, в каковой области сделал свои крупнейшие работы по хермесам.

Читая многие годы различные курсы в Высшей Школе — зоологию, сравнительную анатомию, энтомологию, биологию лесных зверей и птиц, Н. А. в конце концов составил образцовые руководства, получившие заслуженное распространение и быстро расходившиеся вскоре по их появлению в свет (по четыре издания учебников зоологии энтомологии). Эти руководства были плодом долголетних трудов, и если самое писание их брало у Н. А. сравнительно мало времени, то "вынашивались" они и созревали в окончательной форме долгие годы преподавательской деятельности.

Помимо своего глубокого содержания и энциклопедичности, книги Н. А. дороги для русского читателя и самым своим языком, так как написаны они были образцовым стилем. Не даром наши "толстые" литературные журналы охотно помещали на своих страницах популярно-научные очерки Н. А., зачастую являвшиеся фрагментами его будущих руководств.

О популяризаторской деятельности Н. А. следует поговорить особо. Есть два сорта популяризации — первый, когда писатель опускается до уровня читателя, старается говорить его языком, второй — когда автор стремится поднять читателя повыше и ввести его в иную сферу языка и понятий. Н. А. принадлежит ко второй категории популяризаторов. Он писал статьи, рассчитанные на читателя, могущего и желающего работать, и давал в них серьезное изложение сущности затрагиваемого предмета, излагая все это красивым литературным языком. В результате из-под его пера выходили по истине классические образцы настоящей популяризации научных идей и вопросов. К сожалению только, разбросанные по разным журналам, его статьи мало использовались учащейся молодежью и начинающими натуралистами. Статьи эти не утеряли своего значения и теперь, и было бы очень желательно увидеть рано или поздно в печати их сборник.

На торжественном собрании в Медицинской Академии, посвященном памяти Н. А., Амфитеатров, обрисовывая Н. А., как поэта, сказал между прочим приблизительно следующее: "Если бы Н. А. не был поэтом и дал бы нам только свои научные работы, статьи и учебники, то мы, писатели, все же считали бы его своим за один язык его работ."

Если этот дар Н. А. проявлялся так заметно в научной деятельности его, то он еще пышнее распустился в поэтическом творчестве Н. А. Профессор Холодковский пользовался большой известностью, не менее известен был и Н. А. Холодковский — переводчик "Фауста", но далеко не все, знавшие и профессора, и переводчика, знали, что оба они одно и то же лицо. Это мы говорим на основании собственных наблюдений.

Сочетание отменно редкое — подлинный поэт и первоклассный ученый. Человек всей душой рвущийся к природе, своим острым умом проникающий в ее тайны и своим нежным сердцем воспевающий ее красоты.

Но исключительная скромность Н. А., а также то, что поэтическое творчество было сокровенной функцией его души — своего рода "святое святых" его существа — побуждали Н. А. крепко хранить перлы его оригинальной поэзии. Достаточно сказать, что из многих десятков своих стихотворений Н. А. опубликовал только пять стихотворений из "Гербария моей дочери", посвященного Наталье Николаевне Холодковской (в сборнике в пользу голодающих "Посильная помощь").

Нам приходилось спрашивать у Н. А., почему он так ревниво оберегает свои стихи и не желает сделать их общим достоянием. На это Н. А. отвечал: "стихи, что вино: чем дольше выдержатся, тем лучшие приобретают качества".

Несколько лет тому назад Н. А. произвел строгий пересмотр своих оригинальных стихотворений, уничтожив то, что считал несовершенным, и в конце концов оставил около 100 "отборных стихотворений". Пока они лежат в портфеле. Частично они были читаемы на собраниях, посвященных памяти Н. А.; впечатление от них таково, что для русской литературы будет истинный праздник, когда они, наконец, увидят свет.

В интеллигентных слоях русского общества Н. А. был известен, как поэт-перводчик "Фауста" Гете и многих других произведений классиков европейской литературы.

Читатель в праве задать вопрос: как человек, занимавший две кафедры, время которого идет и на чтение лекций, экзамены и другие обязательные работы, может усиленно и плодотворно работать в двух направлениях — в сторону чистой науки и в интересах изящной литературы. Загадка разрешается просто: Н. А. всегда что нибудь делал, и непроизводительных отбросов времени у него не было. Поездка в трамвае, переход из квартиры в лабораторию, время, проводимое ... в ванне, бессонные минуты ночью — ничто не пропадало непроизводительно. Благодаря острой памяти Н. А. легко запоминал строфы стихов — мысленно перелагал их на русские рифмы, и эту работу он свободно делал на ходу. На переводы он смотрел, как на работу "между делом".

Большие научные вещи Н. А. писал урывочным способом. Поставив целью составить учебник, Н. А. задавал себе урок писать каждый день не менее двух страниц. Обладая большой выдержкой и планируя весь строй своей жизни в интересах научной деятельности (поскольку это в данный момент бывало возможно), Н. А. строго выполнял свои уроки и обыкновенно оканчивал начатую большую работу гораздо ранее намеченного срока.

Будучи педантичным в работе, Н. А меньше всего походил на человека в футляре, и даже просто на сухого ученого. Он был удивительно живым и остроумным собеседником, в котором сквозила чуткая душа и наблюдательный ум. При всем своем видном положении Н. А. отличался простотой в обращении и располагал к себе благородством духа.

Духовный облик его был замечателен. Человек с определенными стойкими взглядами, твердым и прямым курсом жизни, чуждый житейской суетности, человек без компромисса, человек, являвшиеся олицетворением действенности, — Н. А. главной целью своей жизни полагал именно науку.

Благодаря двойственности заложенных в нем природою талантов, Н. А. ощущал большое тяготение и к литературе, которой не мало отдал своих сил, но все же на первом плане у него стояла научная деятельность. Из всех званий и отличий, которые он имел — он выше всего полагал звание профессора. Однако Н. А. любил говаривать — "если бы мне пришлось жить вторую жизнь, я бы желал тогда быть лингвистом".

Сильный духом Н. А. твердо держал кормило своей жизни, направляя ее на путь неустанной работы. Подвижной, но не суетливый, разносторонний, но не разбрасывающийся — он каждое начатое им дело неизменно доводил до конца уже по одному тому, что оно должно быть сделано.

Н. А. испытывал, да простят нам резкое сравнение, своего рода зуд дела. Если что-нибудь стояло на очереди, то Н. А. успокаивался только тогда, когда работа была выполнена, хотя бы по существу своему она и вовсе его не интересовала. Это качество, в связи с чрезвычайной аккуратностью, было ценной чертой характера Н. А. Обладая такими свойствами, он являлся деловым человеком в лучшем смысле этого понятия. Отметим мелкий, но характерный факт: ни одно полученное им письмо он не оставлял без ответа, а сколько больших людей грешило именно противуположным свойством.

Н. А. был на редкость скромен; но "не может град укрытися верху горы стоя"; так и в данном случае — Н. А. помимо всякого преднамеренного желания — являлся крупной фигурой русского общества. В различных мемуарах, неизменно появлявшихся в былое время на страницах Исторического Вестника, не раз упоминалось имя Н. А., как лица, заметно выделявшегося на фоне русских культурных кругов.

Если Н. А. занял такое положение в обществе единственно своими личными качествами и кабинетной работой, то тем более высоко его почитали в научных кругах. Его беспристрастие и прямота суждений служили причиной частых избраний в различные Комиссии по присуждению премий; многие ученые считали за честь получить его рекомендацию для замещения профессорской кафедры; был даже случай, когда факультет одного из провинциальных университетов обратился к Н. А., как к суперарбитру для компетентного разрешения возникшего спорного вопроса

Витая в сфере духовных интересов, Н. А. не был совершенно оторван от жизни; он не забывал ее требований даже в своей научной деятельности, хотя и оставался все время чистым теоретиком. Такой склад своего существа он об’яснял, во-первых, получением медицинского образования, которое он очень ценил, во-вторых службою в таких специальных учебных заведениях, как Медицинская Академия и Лесной Институт, где требования текущей жизни тесно переплетаются с интересами чистой науки.

Бодро текли в радостной работе и красоте поэтического творчества годы жизни Н. А. Неустанный труд приносил с собой и достаток, позволявший жить с скромным комфортом, столь необходимым для нормального существования ученого. Быстро расходившиеся учебники давали неизменно некоторый доход, их поэтому Н. А. называл, шутя, своей рентой. Но за заработком, только как за заработком, Н. А. не гнался, лучший пример чему на лицо.

Один из издателей средней руки обратился к Н. А. с выгодным предложением составить учебник по зоологии для средней школы. Н. А. наотрез отказался, мотивируя отказ тем, что у него нет опыта соответствующего преподавания; на составление учебника он смотрел более серьезно, чем только на сокращение и переделку его университетского курса зоологии и прямо считал себя не компетентным взяться за это дело, несмотря на грядущие материальные выгоды. Вот лучший образец того, как ученый должен понимать и высоко ставить специализацию.

Годы шли; вторая половина жизни не убавила ни энергии, ни работоспособности, ни талантов Н. А. Однако приходилось задумываться о неизбежном будущем, и Н. А. чаще и чаще мечтал о том, что он должен успеть еще сделать. Заветной мечтой его была поездка в тропики, именно в Индию и на Цейлон; ему перед смертью так хотелось приобщиться к пышной и могучей природе жарких стран. Эта мечта осталась мечтой. В остальном мечтанья Н. А. были скромны, ему виделась спокойная старость, досуг, который бы он отдал осуществлению большого поэтического замысла — именно "Братьям Гракхам" да опять таки научной работе, ибо научная работа всегда была неизбежной функцией его бытия.

Война со всеми ее ужасами глубоко поразила Н. А., хотя до Петрограда доходили только отдаленные раскаты ее грома. Воображение Н. А. было подавлено бессмысленным массовым истреблением мирных граждан, городов и селений. Свое переживание он излил в прекрасном стихотворении "Аэроплан", в котором резко осуждает применение этого гениального изобретения человеческого ума для уничтожения людей.

Вероятно, уже в этот период в душу Н. А. стал закрадываться пессимизм, постепенно вытеснивший то радостное сознание прелести бытия, которое до сих пор было лейтмотивом личной поэзии И. А. и следовательно являлось преобладающнм тоном его душевного состояния.

Когда разразилась революция, то Н. А. не поддался общему увлечению и верный анализу своих чувств и размышлений, сразу же предсказал ту бездну неизбежных страданий и несчастья, которые, волею Истории, выпали на долю России в целом и ее граждан. Тягости деградировавшей жизнн, несмотря на посильное оберегание близких, ложились на хрупкие плечи Н. А. и истощали сначала не столько его тело, сколько душу. Пессимизм рос неуклонно, и Н. А. начал не скрывая тяготиться жизнью. Вероятно, причины такого перелома душевного состояния были еще более глубоки и свою роль сыграл также и незаметно подкрадывавшийся недуг, который по внешности еще не проявлял себя ничем. Н. А. искал забытья в работе, тем более что обострившаяся борьба за существование понуждала его к лишним заработкам.

И как в первый период самостоятельной жизни Н. А. существовал лингвистическим и литературным заработком, так и теперь, на склоне жизни, на седьмом десятке, Н. А. черпал средства к элементарной жизни главным образом в литературном труде. Он сделался одном из деятельнейших сотрудников издательства "Всемирная Литература", для которого и перевел за последние три года двадцать романов, поэм и других произведений со шведского, италианского и немецкого языков (Гете, Гео́беля, Гауффа, Гофмана, Вильбрандта, Зудермана, Рунеборга и Фогаццаро). Н. А. по мере сил продолжал и научную работу, хотя и тяжело переживал изолированность русских ученых от европейской науки. Помимо этого за время революции он написал солидный учебник сравнительной анатомии (книга начата печатанием в Научном Отделе, но застряла на шестом печатном листе уже с осени 1919 года), биологии лесных зверей и птиц, основ биологии и из серии "Основ Медицинской Зоологии", (предпринятой им совместно с автором этих строк), он выполнил том, посвященный паразитологии человека и написал часть книги — животныя — переносчики заразных болезней человека. Уже из этого голого перечня видно, какой ценный вклад сделал в русскую науку и Высшую Школу Н. А. и можно лишь глубоко сожалеть, что при нашем ужасном безкнижьи такие первоклассные учебники не могут увидеть света, хотя они частью и приняты различными издательствами. Таким образом и годы революции, когда столь сильно нарушаются нормальные условия культурного существования, у Н. А. ознаменовались продолжением его кипучей работы, с тою только разницей, что последняя подтачивала его слабые силы. На время Н. А. пришлось взять третью кафедру — в Каменно-Островском Сельско-Хозяйственном Институте, но вскоре он был вынужден сократить преподавательскую деятельность и уйти даже из Лесного Института, с которым он был так тесно связан в лучшие годы своей жизни.

Еще осенью 1920 г. Н. А., несмотря на возможность отдыха, напрягая остатки сил, начал чтение лекций тысячной аудитории первого курса Медицинской Академии, но явно прогрессировавшая болезнь властно заставила его наконец замкнуться в холодной квартире. Дома он все еще боролся с недугом и каждую возможную минуту времени проводил за письменным столом. Таких минут скоро становилось меньше и меньше, и ему пришлось слечь в постель. Но он искал выхода и из такого немощного состояния, порывался работать и в постели, диктуя Наталии Николаевне переводы и оригинальные стихотворения, которые он слагал и в эти скорбные дни заката своей жизни.

На консилиуме профессоров-сослуживцев было решено перевезти его в клинику проф. Федорова для производства операции предполагавшейся опухоли спинного мозга. В клинике он был поставлен в наилучшие условия, какие только можно было создать, что и было сделано нежным попечением его близких — супруги Евгении Ивановны и дочери Наталии Николаевны — и теплым вниманием сослуживцев, учеников и даже совсем чужих людей. Можно смело сказать: было сделано все доступное для человеческих сил (в условиях революционного существования), чтобы облегчить его тяжкую участь. Операция оказалась невозможной. Физические мучения Н. А. росли, про душевное состояние нечего было и говорить. В его сознании тесно переплетались такие взаимно исключающие друг друга ощущения, как жажда жизни и неодолимое стремление отойти наконец в вечный покой. И если со стороны тяжело видеть смену этих чувств, то как горько самому несчастному больному было переживать в себе душевную боль и страдания тела.

Минуты надежды сменялись ночами отчаяния, когда, изнемогая от невыносимых страданий, Н. А. и просил и требовал, чтобы его мучения были наконец прекращены. Лишившись естественного сна в течении полугода болезни, Н. А. получал забвение лишь в наркотиках.

Как ни безнадежно было его положение, как ни немощно было его тело, как ни разрывалась душа, ум оставался все время удивительно ясным. Н. А. много читал, еще больше жил воспоминаниями, и плодом этих дней его мучений явились чудные стихи, продиктованные им Наталии Николаевне — "Сон" и "Воспоминания о красотах Швейцарии", которую он так любил, как за красоту ее природы, так и за характер ее трудолюбивого народа. Последнее стихотворение было лебединой песнью Н. А., сложенной им за 46 дней до его смерти.

Чувствуя неизбежность конца, Н. А. завещал тело свое предать огню в крематории, а мозг и сердце он просил передать Зоологическому Кабинету Медицинской Академии — своей alma mater, которую он так любил. 2 апреля 1921 года Н. А. не стало. Воля его могла быть выполнена лишь частично, так как крематорий как раз к апрелю месяцу перестал работать.

Тело его было предано земле на Иоанно-Богословском кладбище, отличающемся лучшей почвой.

Горько кончилась трудовая жизнь Н. А.; он хотел немногого — спокойной старости для спокойной работы, но волею рока на него вместо заслуженных им лавров был возложен терновый венец.

Н. А. бережно и свято донес до конца полный сокровищ фиал своей жизни — жизни, которую он в период оптимизма так хорошо обрисовал в прекрасном стихотворении "Псалом жизни" (из Лонгфелло).

Этой песнью мы и закончим наше поминальное слово ушедшему от нас дорогому учителю.

Не твердите мне тоскливо:
"Наша жизнь — лишь праздный сон!"
Жить не значит спать лениво,
Не таков вещей закон.
Жизнь серьезна: как рассудишь,
Цель ее — не в гроб лишь лечь;
"Прах ты был и прахом будешь," —
Не о духе эта речь.
Не на праздник, не для жалоб, —
Жизнь дана, чтоб каждый год,
Утро каждое засталоб
Нас ушедшими вперед,
Время мчится, целей много,
В вечной близости конца
Бьется смутною тревогой
Сердце бодрое бойца;
В битве жизни безграничной,
Средь тревоги боевой
Будь не раб тупой, безличный, —
Будь воитель и герой!
Что прошло, — не наше дело,
Что мечты сулят, — не верь,
В настоящем действуй смело,
Бодр и весел будь теперь;
Жизнь героев вспоминая,
Подражай им, — вот совет! —
Чтоб оставить, умирая,
На песке времен свой след.
След тот, славой озаренный,
Может быть, потом найдет
Брат заблудший, сокрушенный, —
И в нем бодрость оживет.
Вечно бодрые в бореньи,
Братья, будем же уметь
В достижении, как в стремленьи,
И трудиться, и терпеть!