Последние дни Шэкльтона. (Из "Temps" 1 февраля 1922 г.).
Следующая, полученная вчера вечером, телеграмма капитана Гусси (Hussey), метеоролога экспедиции Шэкльтона, дает первое связное сообщение о смерти сэра Эрнеста Шэкльтона и путешествия судна "Куэста" после от'езда из Рио-де-Жанейро.
"Куэст" оставил Рио-де-Жанейро 19 Декабря в хорошем состоянии. Он был застигнут сильною бурею и в день Рождества провел в шторме 24 часа, со спущенными мешками с маслом для успокоения моря. Было решено праздновать Рождество в день после его прибытия в Южную Георгию. Он быстро прошел оставшееся расстояние и прибыл в Южную Георгию 4 Января.
В Рио-де-Жанейро и во время путешествия на юг сэр Эрнест Шэкльтон жаловался на неопределенные невралгические боли в спине, однако не было признаков серьезного недуга. Он временами казался утомленным, но всегда настойчиво продолжал заниматься. 4 Января он днем пошел на берег в Гритвикен (китобойная станция в Южной Георгии, чтобы позаботиться об угле и о провианте.
По приезде он показал нам те самые места, где он в 1916 г. совершил свой знаменитый переход через остров, и сказал, что наслаждается каждым моментом жизни.
Он говорил, что теперь он счастлив и доволен, и чувствовал, что экспедиция действительно началась. Он сказал, что он главным образом безпокоился насчет состояния судна, которое не было таким хорошим, как он ожидал.
Он вернулся на борт, сделал записи в своем дневнике и казался в отличном расположении духа, а мы потом радовались, что до его смерти имели возможность видеть с ним место его знаменитого подвига.
5 Января в 3,30 утра майор Мэклин был на вахте. В это время сэр Эрнест позвал майора Мэклина и жаловался на боль в спине. Немедленно после этого у него был полный упадок сил. Майор Мэклин позвал доктора, но сэр Эрнест умер через 3 минуты, раньше чем что-либо можно было сделать.
В 8 часов утра расстроенный командир Франк Уайльд позвал всю команду на ют и сообщил печальную весть. Он заявил, что экспедиция будет продолжаться, согласно желанию сэра Эрнеста.
Все были потрясены, но работа на судне продолжалась.
Командир Уайльд уведомил норвежских китоловов в Гритвикен и они оказали возможное содействие и уважение. Все флаги были спущены и норвежцы делали все, что могли, чтобы доказать их сочувствие.
Норвежцы соорудили простой деревянный гроб и понесли его тело на берег с самым простым церемониалом. Оно оставалось там в английокой церкви до 19 Января.
16 Января "Куэст" покинул Южную Георгию, чтоб пробить оебе дорогу через лед. Все на судне были здоровы, но все скорбели, чувствуя, что потеряли своего лучшего друга.
Выходя в 5 часов утра, он спустил флаг и только поднял его, когда судно исчезло из виду, направляясь на юг.
Не было ничего театрального, только самый простой обряд.
Когда "Куэст" отчалил, в его машинах были незначительные недостатки, но они вероятно не имели значения. Командир Уайльд намерен держаться по направлению к востоку, пока не найдатся проход через лед, и затем, возвращаясь на запад, повернет на юг к Антарктическому берегу. Он вероятно прибудет в Южную Георгию в конце Марта и оттуда в Тристан-да-Кунья, надеясь прибыть в Каптоун в Июне или в Июле.
В этом году условия льда не хороши и массы плавучего льда достигают на севере до Южной Георгии. Если командир Уайльд увидит, что нет возможности двигаться вперед, он быть может вернется на юг в следующем Декабре при условии согласия на то мистера Роуэта.
Капитан Гусси поехал с телом в Монтевидео на норвежском китобойном судне "Профессор Грювал", покинув Южную Георгию 19 Января и сообщил нижеследующее: "Когда мы приехали, Уругвайское правительство, Британский посланник и британское общество оказали нам величайшее внимание и уважение. Морской почетный караул из ста моряков ожидал на берегу прибытия тела. Оно было перенесено в Военный Госпиталь и бальзамировано сегодня утром. Перед тем как закрыть гроб, сестры положили в него цветы — трогательный долг уважения."
"Гроб останется в Госпитале с военным караулом до дня перевезения на судно". Это будет вероятно 11 Февраля на королевском почтовом пароходе "Анды". Торжественная служба состоится в английской церкви непосредственно перед перенесением гроба на пароход и Уругвайское правительство окажет все военные почести".
Э. Шэкльтон. Первое впечатление, производимое сэром Эрнестом Шэкльтоном, было впечатление обильной жизнерадости, напряженной энергии, неисчерпаемого пыла. Внешнему миру он казался побеждающим героем, любимцем фортуны, всегда воодушевляющий, всегда с улыбкою на лице, всегда готовый пошутить.
Смотря на его оживленное юношеское лицо, трудно было себе представить, что это человек, который вынес невероятные лишения и испытания. Еще труднее было себе представить, что этот сияющий молодой англичанин уже имел более чем свою полную долю жизненных огорчений и что его бесспорный успех, имел трагическую подкладку. Никакие превратности не могли влиять на его жизнерадостность. Никакое разочарование не могло охладить его пыла. Как часто заставал я его тревожным, шагающим взад и вперед по комнате, подобно льву в клетке, в одно и то-же время возбужденным и угнетенным, измученным беспокойством, подавленным бременем своей ответственности, борющимся с финансовыми затруднениями, которым он подвергался во время обоих экспедиций. Через полчаса силою своего живого упругого темперамента он стряхивал свои заботы. Он снова кипел весельем, со свойственною ему оригинальностью рассказывал свои любимые анекдоты и пускался в широкие честолюбивые планы.
Шэкльтон был неисправимый оптимист. Его нельзя было убедить, что как-бы значителен ни был запас энергии, его возможно истощить. Семья его и друзья часто обсуждали с ним перспективу и шансы его последней роковой экспедиции. Ему напоминали, что исследователю, достигшему сорокасемилетнего возраста, пора ограничить горизонты своего честолюбия. Он не терпел возражений и относился с пренебрежением к нашим предостережениям. Он знал, что может исполнить то, для чего пускался в путь. Он чувствовал себя молодым и сильным, как и раньше. Кто мог доказать, что он ошибался, видя его воодушевление, его непоколебимую веру?
Обаятельная личность. Не достаточно ли было его сверхчеловеческой энергии, чтобы сделать из Шэкльтона вождя людей? За этою энергиею скрывалось обаяние его личности, его откровенность, его искренность, его веселый характер, его юмор, его ненависть к условностям, его привлекательное обращение со всеми. Но более всех этих качеств в нем обнаруживалась неиз'яснимая сила магнетизма. Молодой моряк очаровывал каждого, кто к нему приближался.
Главным образом он очаровывал людей, которые следовали за ним до края земли. Они могли роптать, они могли колебаться, но они всегда следовали за своим вождем. Надо помнить, что из всех испытаний человеческой преданности и верности антарктическая экспедиция самое строгое и самое верное. Что эти товарищи год за годом снова и снова вверяли ему свою жизнь, что они никогда не изменяли преданности и доверию к нему, что они были готовы проводить с ним длинные, мрачные, темные зимы на полюсе — не только заслуга команды, но заслуга "патрона", это самое неопровержимое доказательство моральной силы этого человека.
К героизму Шэкльтона присовокуплялось то, что действительно делает сильного человека — неукротимая воля и упорство бульдога при выполнении своего намерения. Надо заметить, что каждая из его экспедиций была частным предприятием. Только те, которые близко знакомы с историей его экспедиций, знали, какой геркулесов труд заключался в приготовлениях к ним, знали его терпение, знали, с какой настойчивостью он собирал средства, возбуждая необходимый энтузиазм, преодолевая значительную оппозицию и апатию многих.
Его интеллектуальные способности были тем более замечательны, что он не многим был обязан школе и главным образом сам себя воспитал. Его редкий дар выражаться обнаруживается в его книгах. Его ораторские способности обнаруживались в успехах его многочисленных путешествий по двум материкам для чтения лекций. Его политическая способность выказалась в поразительном импровизированном походе, который жители Дунди до сих пор помнят. Его быстрое, находчивое остроумие делали его одним из самых блестящих собеседников его времени. Однажды я пригласил его завтракать с мистером Бернардом Шау. Это был памятный день. В их жизни, в их взглядах на жизнь, в их темпераментах оба были далеки друг другу. Но оба были ирландцы. Оба были из Дублина. Оба были сейчас привлечены друг к другу своим сходством и сардонический смех драматурга сливался с веселым хохотом молодого моряка. Последовал непрерывный фейерверк рассказов и анекдотов.
Prof. Serolea (из Temps 1/II 1922).