«Если вы захотите узнать отъ крутогорскихъ жителей, что́ я за человѣкъ, вамъ наверное отвѣтятъ: «о, это собака!» И я не только смиренно преклоняюсь передъ этимъ прозвищемъ, но коли хотите, нѣсколько даже горжусь имъ.
«Репутацiя эта до такой степени утвердилась за мною, что если моему начальнику не нравится физiономiя какого-нибудь смертнаго, онъ ни къ кому, кромѣ меня, не взываетъ объ уничтоженiи этого смертнаго. «Любезный Филоверитовъ, говоритъ онъ мнѣ: — у такого-то господина NN носъ очень длиненъ; это нарушаетъ симметрiю администрацiи, а потому нельзя ли, carissime...» И я лечу исполнить приказанiе моего начальника, я впиваюсь когтями и зубами въ ненавистнаго ему субъекта, и до тѣхъ поръ не оставляю его, пока жертва не падаеть къ моимъ ногамъ изгрызенная и бездыханная.
«Мягкость сердца не составляеть моего отличительнаго качества. Скажу даже, что въ то время, когда я произвожу травлю, господинъ NN, который, въ сущности, представляеть для меня лицо совершенно постороннее, немедленно дѣлается личнымъ моимъ врагомь, врагомъ тѣмъ болѣе для меня ненавистнымъ, чѣмъ болѣе онъ употребляетъ средствъ, чтобы оборониться отъ меня. Я внезапно вхожу во всѣ виды моего начальника; прiобрѣтаю его взглядъ на носъ господина NN; взоръ мой дѣлается мутенъ, у рта показывается пѣна, и я грызу, грызу до тѣхъ поръ, пока самъ не упадаю отъ изнеможенiя и бѣшенства... Согласитесь сами, что въ этомъ постоянномъ, неестественномъ напряженiи всѣхъ струнъ души человѣческой есть тоже своя поэтическая сторона, которая, къ сожалѣнiю, ускользаеть отъ взора пристрастныхъ наблюдателей.
«И не то чтобъ я былъ, въ самомъ дѣлѣ, до того ужь озлобленъ, чтобы несчастiе ближняго доставляло мнѣ неизреченное удовольствiе... совсѣмъ нѣтъ! Но я строго различаю мою обыденную, будничную дѣятельность отъ дѣятельности служебной, офицiяльной. Въ первой сферѣ, я рабъ своего сердца, рабъ даже своей плоти, я увлекаюсь, я умиляюсь, я дѣлаюсь негоднымъ человѣкомъ; во второй сферѣ, я совлекаю съ себя ветхаго человѣка, я отрѣшаюсь отъ видимаго мiра и возвышаюсь до ясновидѣнья. Если зло и желчь недостаточно сосутъ мое сердце, я напрягаю всѣ силы, чтобъ искусственными средствами произвести въ себѣ болѣзнь печени.
«Въ большей части случаевъ я успѣваю въ этомъ. Я столько получаю ежедневно оскорбленiй, что состоянiе озлобленiя не могло не сдѣлаться нормальнымъ моимъ состоянiемъ. Кромѣ того, жалованье мое такое маленькое, что я не имѣю ни малѣйшей возможности расплыться въ матерiяльныхъ наслажденiяхъ. Находясь постоянно впроголодь, имѣя желудокъ необремененный изысканными яствами, я съ гордостью сознаю, что совѣсть моя свободна отъ всякихъ постороннихъ внушенiй, что она не подкуплена брюхомъ, какъ у этихъ «озорниковъ», которые смотрятъ на мiръ съ высоты своего гастрономическаго величiя.
«Фамилiя моя Филоверитовъ. Это достаточно объясняетъ вамъ, что я не родился ни въ бархатѣ, ни въ златѣ. Нынѣшнiй начальникъ мой, искавшiй, для своихъ домашнихъ потребностей, такую собаку, которая сочла бы за удовольствiе закусать до смерти другихъ вредоносныхъ собакъ, и видя, что цвѣтъ моего лица отмѣнно желтъ, а животъ всегда подобранъ, обратиль на меня вниманiе. Онъ разсчелъ, по этимъ ничтожнымъ, повидимому, признакамъ, что я именно такой человѣкь, какого ему нужно, и не ошибся.
«— Чувствуешь ли ты въ себѣ столько силы, сказаль онъ мнѣ: — чтобъ быть всегда озлобленнымъ, всегда готовымь бодро и злокачественно слѣдовать указанiю перста моего?
«Я сошелъ въ свою совѣсть, и убѣдился, что въ состоянiи оправдать возложенныя на меня надежды. Я посредствомь цѣлаго ряда ясныхъ и строгихъ силлогизмовъ дошель до убѣжденiя, что человѣкъ офицiяльный, въ той маленькой сферѣ, гдѣ мнѣ предстояло дѣйствовать, не имѣеть права обладать ни однимъ изъ пяти чувствъ, составляющихь неотъемлемую принадлежность всякаго обыкновеннаго человѣка. Что́ я такое, и что́ значу въ этой громадѣ администрацiи, которая пугаетъ глаза, поражаетъ разумъ сложностью и цѣпкостью всѣхъ частей своего механизма? Я не больше, какъ ничтожный атомъ, который фаталистически осуждень на тѣ или другiя отправленiя, и который ни на пядь не можеть выйдти изъ очарованнаго круга, начертаннаго для него невидимою рукою! Какое право предъявлю я, чтобъ имѣть свое убѣжденiе? И кому оно нужно, это убѣжденiе? Однажды я какь-то осмѣлился заикнуться передъ моимъ начальникомъ, что по моему мнѣнiю... такъ онъ только поглядѣлъ на меня, и съ тѣхъ поръ я болѣе не заикался. И онъ быль правъ, тысячу разъ правъ, потому что я даже и понять не вь состоянiи, какiя у него могутъ таиться вь головѣ высшiя соображенiя.
«И съ этой поры все у насъ идетъ ладно и гладко. Одного только не могу я достичь — это ловкости въ переговорахъ съ заводчиками, подрядчиками и проч. на счеть надбавочныхъ копѣечекъ. Не то, чтобы я осуждаль эти копѣечки — кто знаетъ, можеть-быть, и онѣ нужны въ высшихъ видахъ! — но какь-то недостаетъ у меня смѣлости, нѣтъ той практической развязности, которая необходима для подобнаго рода переговоровь...
«Не скрою отъ васъ, что это постоянное заказное озлобленiе иногда утомляетъ меня. Бываютъ времена, что вся спинная кость какъ будто перешибена, и ходишь весь сгорбленный... Но это только на время: почуется въ воздухѣ горечь, получается новое приказанiе, вызывающее къ дѣятельности, и я, какь почтовая лошадь, распрямляю разбитыя ноги и скачу по камнямъ и щебню, по горамь и оврагамь, по топямъ и грязи. Ноги у меня искровавлены, дыханье дѣлается быстро и прерывисто, какъ у пойманной крысы, но я все-таки останавливаюсь только за тѣмь, чтобы вновь скакать, не переводя духу.
«Эта скачка очень полезна; она поддерживаетъ во мнѣ жизнь, какъ рюмка водки поддерживаеть жизнь въ закоснѣломъ пьяницѣ. Посмотришь на него: и руки и ноги трясутся, словно весь онъ ртутью налитъ, а выпилъ рюмку-другую — и пошель ходить, какъ ни въ чемъ не бывало. Точно такимъ образомъ и я: я знаю, что на мнѣ лежитъ долгъ, и при одномъ этомъ словѣ чувствую себя всегда готовымъ и бодрымъ. Не изъ мелкой корысти, не изъ подлости дѣйствую я такимъ образомъ, а по крайнему разумѣнiю своихъ обязанностей, какъ человѣка и гражданина.
«Деятельность моя была самая разнообразная. Былъ я и слѣдователемъ, былъ и судьею; имѣлъ, стало-быть, дѣло и съ живымъ матерiяломъ и съ мертвою буквою, но и въ томъ и въ другомъ случаѣ всегда оставался вѣренъ самому себѣ или, лучше сказать, идеѣ долга, которой я сдѣлалъ себя служителемъ.
«Слѣдственную часть вы знаете: въ ней представляется столько искушенiй, если не для кармана, то для сердца, что трудно овладѣть собой надлежащимъ образомъ. И я вамъ откровенно сознаюсь, что эта часть не понутру мнѣ; вообще, я не люблю живаго матерiяла, не люблю этихъ вздоховъ, этихъ стоновъ: они стѣсняютъ у меня свободу мысли. Разкажу вамъ два случая изъ моей полицейской дѣятельности, два случая, которые вамъ дадутъ понятiе о томъ, съ какими трудностями приходится иногда бороться неподкупному слѣдователю.
«Первый случай былъ въ Черноборскомъ уѣздѣ. Въ селѣ Березинѣ произошелъ пожарь; причина пожара заключалась въ поджогѣ, признаки котораго были слишкомъ очевидны, чтобы дать мѣсто хотя малѣйшему сомнѣнiю. Оставалось раскрыть, кто былъ виновникомъ поджога, и былъ ли онъ умышленный или не умышленный. Среди разысканiи моихъ по этому предмету, являются ко мнѣ мужикъ и баба, оба очень молодые, и обвиняютъ себя въ поджогѣ избы. При этомъ разказываютъ мнѣ и всѣ малѣйшiя подробности поджога съ изумительною ясностiю и полнотою.
« — Что́жь побудило васъ рѣшиться на этотъ поджогъ ? спрашиваю я.
«Молчанiе.
«— Вы мужъ и жена?
«Оказывается, что они другъ другу люди постороннiе, но что оба уже не свободны: онъ женать, а она замужемъ.
«— Знаете ли вы, чему подвергаетесь за поджогъ?
«— Знаемъ, батюшка, знаемъ, говорятъ оба, и говорятъ довольно весело.
«Одно только показалось мнѣ страннымъ: по какому случаю баба и мужикъ, совершенно другъ другу постороннiе , вмѣстѣ совершаютъ столь тяжкое преступленiе. Еслибъ не это сомнѣнiе, то оставалось бы только повѣрить ихъ показанiю и отослать дѣло въ судебное мѣсто. Но я не могу успокоиться до тѣхъ поръ, пока не разберу дѣло оть a до z. И дѣйствительно, по повѣркѣ показанiя, оно оказалось вполнѣ согласнымъ съ обстоятельствами, въ которыхъ совершился поджогь; но когда я приступилъ къ разъясненiю побудительныхъ причинъ преступленiя, — что́ бы вы думали я открылъ? Открылъ я, что два поименнованные субъекта давнымъ-давно находятся въ интимной связи.
«— Къ чему же туть поджогъ? спрашиваю я обвиненныхъ, предварительно уличивъ ихъ въ непозволительной связи.
«Оба молчатъ. Я увѣщеваю ихъ, объясняю , что побудительныя причины часто имѣютъ влiянiе на смячгенiе мѣры наказанiя.
«— А какое будетъ намъ наказанье? спрашиваетъ мужикъ.
«Я объяснилъ ему, и вижу, что оба поникли головами. Послѣ многихъ настоянiй, оказывается наконецъ, что они любили другъ друга и, должно-быть, страстно , потому что задумали поджогъ, въ чаяньи, что ихъ сошлютъ за это на поселенье въ Сибирь, гдѣ они и обвѣнчаться могутъ.
«Надобно было видѣть ихъ отчаянье и стоны, когда они узнали , что преступленiе совершено было ими напрасно. Я самъ былъ пораженъ моимь открытiемъ, потому что, вмѣсто повода къ смягченiю наказанiя, оно представляло лишь поводъ къ усугубленiю его...
«Признаюсь вамъ , мнѣ было тяжко бороться съ совестью; съ одной стороны представлялось мнѣ, что поджогъ тутъ обстоятельство совершенно постороннее, что самое преступленiе, какъ оно ни велико, содержитъ въ себѣ столько наивныхъ, столько симпатичныхъ сторонъ; съ другой стороны вопiялъ иной голосъ, голосъ долга и службы, доказывавшiй мнѣ, что я , какъ слѣдователь, не имѣю права разсуждать и тѣмъ менѣе соболѣзновать...
«Что́ бы вы сдѣлали на моемъ мѣстѣ? Можеть-быть оправили бы виновныхъ , или, по крайней мѣрѣ, придумали для нихъ такой исходъ, который значительно бы облегчилъ ихъ участь? Я самъ былъ на волосъ отъ этого, но восторжествовалъ...
«Другой случай быль въ Оковскомъ уѣздѣ. Жили мужь съ женой, жили лѣть пять мирно и согласно. Дѣтей у нихъ не было; однакожь, это не мѣшало тому, что въ семействѣ мужа сноху любили, а мужъ, бывало, не надышится красоткой-женой. И подлинно, бабёнка была, что́ называется, кровь съ молокомъ; собою здоровенькая, крѣпонькая, кожа бѣлая, губы алыя, глаза на выкатѣ, сѣрые, большiе. Вдругъ, ни съ того ни съ сего, стала жена мужа не долюбливать. То перечитъь мужу безпричинно, то грозитъ извести его. Дуритъ баба да и полно. Въ послѣдствiи я очень старался раскрыть это обстоятельство, однакожь, съ какой стороны ни принимался за дѣло, не могъ дознать ничего, даже приблизительнаго. Билъ я и на то, что какая-нибудь скрытая связишка у бабы была, однако, и семьяне и весь мiръ удостовѣрили, что баба во всѣхъ отношенiяхъ вела себя примѣрно; билъ и на то, что, быть-можетъ, ревность бабу мучила — и это оказалось неосновательнымъ. Самъ даже мужь, когда она ему сулила извести, только смѣялся: все думалъ, что баба забеременила, да и привередничаетъ отъ этого. Только рано ли, поздно ли, а эти привередничанья начали принимать серiозный характеръ. Стала баба нешутя покушаться на жизнь мужнину: то ножомъ въ него броситъ, то соннаго норовитъ задушить. Думали-думали семейные — принялись бабу лѣчить оть «глазу». Наговаривали на воду, сыпали въ пищу порошокъ изъ какого-то корня. А баба все говорить: «свяжите мнѣ, родимые, рученьки, смерть хочется зашибить Петруню.» Однако, они предосторожностей особенныхъ не приняли, и вотъ, въ одно прекрасное утро, бабёнка, зная, что мужъ на дворѣ колодезь копать зачалъ, подошла къ самой ямѣ и начала его звать. Только что успѣлъ онъ высунуть изъ ямы свою голову, какъ она изо всей силы хвать ему остреемъ косы по головѣ. Къ счастiю, что ударъ пришелся вскользь, и мужикъ отдѣлался только глубокой раной и страхомъ.
«Когда я производилъ это слѣдствiе, мужъ въ ногахъ у меня валялся, прося пощадить жену, вся семья стояла за нее; повальный обыскъ также ее одобрилъ. Но какимь же образомъ объяснить это преступленiе? Помѣшательствомъ ума? Но гдѣ же тотъ авторитетъ, на который я могъ бы опереться?
«И я принялъ это дѣло въ томь видѣ, какъ мнѣ представляли его факты. Я не умствовалъ и не вдавался вдаль. Я просто раскрылъ, что преступленiе совершено и совершено преднамѣренно. Я не внялъ голосу сердца, которое говорило мнѣ: «пощади бѣдную женщину! она не знала сама, что́ дѣлаетъ; виновата ли она, что ты не въ состоянiи опредѣлить душевную болѣзнь, которою она была одержима?» Я не внялъ этому голосу, по той простой причинѣ, что я только слѣдователь, что я tabula rasa, которая обязана быть равнодушною ко всему, что́ на ней пишется.
«Въ послѣдствiи времени я увидѣлъ эту самую женщину на площади, и признаюсь вамъ, сердце дрогнуло-таки во мнѣ, потому что въ частной жизни я все-таки остаюсь человѣкомъ и съ охотою соболѣзную всѣмъ возможнымъ несчастiямъ...
«Но я вамъ сказалъ уже, что слѣдственной части не люблю по той главной причинѣ, что тутъ живой матерiялъ есть. Иной разъ не знаешь, какъ и приступиться къ нему. То ли дело судейская часть! Тутъ имѣешь дѣло только съ бумагою; сидишь себѣ въ кабинетѣ, никто тебя не смущаетъ, никто не мѣшаетъ; сидишь и дѣйствуешь согласно съ здравою логикой и строгою законностью. Если силлогизмъ построенъ правильно, если всѣ нужныя посылки сдѣланы, значитъ и дѣло правильное, значитъ, никто въ мiрѣ кассировать меня не въ силахъ.
«Я не схожу въ свою совЪѣть, я не совѣтуюсь сь моими личными убѣжденiями; я смотрю на то только, соблюдены ли всѣ формальности, и вь этомъ отношенiи строгъ до педантизма. Если есть у меня вь рукахъ два свидѣтельскiя показанiя, надлежащимъ порядкомь оформленныя, — я доволенъ и пишу: есть; если нѣтъ ихь — я тоже доволенъ, и пишу : нѣтъ. Какое мнѣ дѣло до того, совершено ли преступленiе въ дѣйствительности, или нѣтъ? Я хочу знать, доказано ли оно, или не доказано — и больше ничего.
«Кабинетно-силлогистическая дѣятельность представляеть мнѣ неисчерпаемыя наслажденiя. Въ нее можно втянуться точно такь же, какь можно втянуться въ пьянство, вь куренiе опiума и т. п. Помню я одну ночь. Обвиненный ускользалъ уже изъ моихъ рукь, но какое-то чутье говорило мнѣ, что не можетъ это быть, что должно же быть въ этомъ дѣлѣ такое болото, вь которомь субьектъ непремѣнно обязанъ погрязнуть. И точно; хотя долго я бился, однако открылъ это болото, и вы не можете себѣ представить, какое наслажденiе вдругъ разлилось по моимъ жиламь... «Что-то ты теперь скажешь? Какъ-то ты теперь отвертишься?» твердилъ я себѣ въ продолженiи цѣлой ночи. И какой-то судорожный смѣхъ овладѣлъ всѣмъ существомъ моимь, и даже не смѣхъ, а что-то въ родѣ истерики.
«Вы можете, въ настоящее время, много встретить людей одинаковаго со мною направленiя, но врядъ ли встрѣтите другаго меня. Есть много людей, убѣжденныхъ, какъ и я, что внѣ администрацiи, въ мiрѣ все хаосъ и анархiя, но это большею частiю или горлопаны, или эпикурейцы, или такiе младенцы, которые приступиться ни къ чему не могуть и не умѣютъ. Ни одинъ изъ нихъ не возвысился до понятiя о долгѣ, какъ о чемъ-то серiозномъ, не терпящемъ суеты; ни одинъ не возмогъ умертвить свое я и принесть всего себя въ жертву своимъ обязанностямъ. Повторяю вамъ: призови меня тотчасъ къ себѣ его превосходительство, и скажи мнѣ, что вы человѣкъ неблагонамерѣнный, что васъ надо преслѣдовать, и я исполню эту программу, и исполню не только какъ машина, но отъ всего сердца, со всею силою убежденiя. Потому что, если я и сказаль вамъ, что въ службѣ не разсуждаю, то отнюдь не хотѣлъ этимъ дать понять, что совершенно лишенъ мыслительной способности: она во мнѣ есть, но направлена единственно на то, чтобы прiискать средства къ наилучшему исполнению тѣхъ намѣренiй, которыхъ я избранъ исполнителемъ.
«Делаютъ мнѣ упрекъ, что манеры мои нѣсколько жестки, что весь я будто сколоченъ изъ одного куска, что видъ мой не внушаетъ довѣрiя и т. п. Странная вещь! отъ чиновника требовать грацiозности! Какое мнѣ дѣло до ихъ маленькихъ интересовъ, когда я обязанъ преслѣдовать высшiя цѣли? Какая же въ томъ для кого польза, что я буду милъ, любезенъ и предупредителенъ? Не лучше ли, напротивъ, если я буду стоять нѣсколько поодаль, чтобы всякiй смотрѣлъ на меня, если не со страхомъ, то съ чувствомъ какой-то неизвѣстности?
«Въ губернiяхъ, чиновничество и безъ того дошло до какого-то страннаго панибратства. Для того, чтобы выпить лишнюю рюмку водки, съѣсть лишнiй кусокъ лакомаго блюда, а главное насытить свой носъ зловонными испаренiями лести и ласкательства, готовы лѣзть почти на преступленiе. «Это не взятка», говорять. Да, это не взятка, но хуже взятки. Взятку беретъ чиновникъ съ осмотрительностью, а иногда и съ невольнымъ угрызенiемъ совѣсти, а ѣдучи на обѣдъ не ощущаетъ ничего, кромѣ удовольствiя. Разсудите сами, можете ли вы отказать въ чемъ-нибудь человѣку, который оказывалъ вамъ тысячу предупредительностей, тысячу маленькихъ услугъ, которыя цѣнятся не деньгами, а сердцемъ? Нѣтъ, и тысячу разъ нѣтъ. Деньги можно назадъ отдать, если дѣло оказывается черезчуръ сомнительнымъ, а невѣсомыя, моральныя взятки остаются навѣки на совѣсти чиновника, и рано или поздно вылѣзутъ изъ него или подлостью или казнокрадствомъ.
«А между тѣмъ, посмотрите вы на нашихъ губернскихъ и уѣздныхъ аристократовъ, ка́къ они привередничають, ка́къ они пыжатся на обѣдѣ у какого-нибудь негоцiанта, который только потому и кормитъ ихъ, чтобы казну обворовать поделикатнѣе. Фу ты, что́ за картина! Сидитъ индѣйскiй пѣтухъ, и хвостъ распуститъ — ну, не подступишься къ нему да и только! Анъ нѣтъ! покудова онъ тамъ распускаетъ хвостъ, въ головѣ у него ужь зрѣетъ канальская идея, что какъ молъ не прибавить по копѣечкѣ такому милому, преданному негоцiанту! А о томъ даже и думать забылъ, какъ онъ въ Питерѣ жилъ гдѣ-то въ четвертомъ этажѣ и пробавлялся обѣдомъ въ 15 к. сер., покуда выкланивалъ да вымаливалъ себѣ мѣстечка въ провинцiю!
«Скажите же на милость, какимъ тутъ образомъ не сдѣлаться желчнымъ человѣкомъ, когда кругомъ себя видишь только злоупотребленiя или такое нахальное самодовольство, отъ котораго въ груди сердце воротить!.. Тутъ по неволѣ ударишься въ противоположную крайность...
«А впрочемъ, знаете ли, и меня начинаетъ ужь утомлять мое собственное озлобленiе; я чувствую, что въ груди у меня дѣлается что-то неладное: то будто удушье схватитъ, то начнетъ что-то покалывать, словно буравомъ сверлитъ... Какъ вы думаете, доживу ли я до лѣта, или же, вмѣстѣ съ зимними оковами рѣки Крутогорки, тронется, почуявъ весеннее тепло, и душа моя?...»
Н. Щедринъ.