ЗАПИСКИ ДОКТОРА МОНГОМЕРИ МАК-ГОВЕРНА.
В ЭТУ НОЧЬ я поведал весь мой план моим людям. До сего времени они не знали о моем намерении попасть в Тибет.
Я им сказал, что моя цель не только Тибет, но, главным образом, Лхасса, и что для достижения этого я должен идти переодетым. Каждому из них я подробно об'яснил его роль и настаивал на том, чтобы каждый тщательно ее выполнял. Из багажа я вынул великолепный костюм, который носят знатные сиккимцы и торжественно подарил его Сатане. С этого момента он должен был быть господином — сиккимским помещиком, идущим на богомолье в Лхассу, а мы все — его свитой. Остальные слуги должны были продолжать нести свои обычные обязанности, и лишь я был разжалован в помощники Латену, на должность повара и судомойки. Я должен сказать, что все слуги стали осуществлять проэкт с величайшим удовольствием. Они смотрели на это, как на игру, а опасность, которой мы подвергались при обнаружении переодевания, мало волновала их слабые умы.
Настоящее и полное переодевание я проделал на следующий день (31 января); оно было чрезвычайно мучительно. Мои волосы были уже выкрашены, надо было сделать лишь несколько заключительных штрихов, но чтобы окрасить все мое тело, я должен был стоять голым на утреннем ледяном ветру, в то время, как Латен покрывал меня с ног до головы составом из ореха и иодина. Я находил необходимым покрасить все мое тело, а не только обычно видимые его части, ибо было возможно ожидать в пути полного медицинского исследования.
Наконец, дело дошло до трудной работы с моими глазами, по тому, что голубой цвет моих глаз был самым слабым местом всего переодевания. Для этого я имел два средства. Во-первых, лимонный сок, который я впустил в глаза, несмотря на острую боль и сильное раздражение слизистой оболочки; от них зрачки временно потемнели. Засим свои воспаленные и потемневшие глаза я закрыл дымчатыми очками и положил большой запас клея под ресницы, чтобы иметь вид создаваемого этим обычного страдания глаз. Ближайшая следующая задача была свернуть все мое европейское одеяние и другие уличающие предметы и спрятать их в углубление скалы на удивление того человека, который может на них наткнуться.
Мы выступили дальше. — Через 8 миль длинный исток привел нас в первое тибетское поселение. Любопытно, что в деревушке мы встретили двух людей, которые хотели перейти перевал в обратном направлении несколько дней тому назад и были принуждены вернуться. Один из этих людей от оморожения умирал; по соседству с деревней был воинский пост. Летом, когда проход открыт, здесь находятся также и чиновники, которые осматривают всех проходящих, но на зиму, когда всякое движение между Сиккимом и Тебетом прекращается, чиновники эти ушли в замок Кампа-Дцонга, на несколько миль дальше. Я очень опасался, что при входе в деревню кто нибудь откроет меня, но, очевидно, все было в порядке, и на нас не обратили внимания.
Мне очень хотелось отправиться в Кампа-Дцонга сейчас же и, после короткого отдыха, мы двинулись дальше; не доходя 4 миль до города, я опять остановился. Кампа-Дцонга официальный центр этой части Тибета. Здесь имеют местопребывание два губернатора и все подчиненные им власти.
От них я мог ожидать всякого безпокойства. Несмотря на удачу в деревне, я опасался здесь более тщательного и внимательного осмотра. Наше внезапное прибытие среди зимы могло возбудить разные комментарии и могло дать повод к следствию. Поэтому я послал Сатану и Латена добыть продуктов и нанять комнату для остановки в гостиннице. Сатана должен был сказать, что животные и слуги придут потом. Диоген и я дежурили у животных до конца дня и хотели войти в город, как только стемнеет.
Согласно плану, мы двинулись, когда стало темно, но были несколько задержаны в пути внезапным падением второго пони. Я не хотел потерять его, и мы простояли некоторое время, безуспешно пытаясь поднять его; но в конце концов, пони издох на наших глазах; мы пошли в город около 11 часов и нашли, что все в порядке. Латен был допрошен чиновниками, но ничего не выдал. Всем нам пришлось спать на дворе гостинницы, ибо все комнаты были наняты постояльцами, пришедшими из ближайших деревень на праздник. Этот сон под навесом позволил мне бросить взгляд на город при лунном свете. Ясная лунная ночь скрашивала грязь улиц и очень выгодно выставляла замок на высоком холме. Не считая развалин, имеется 54 таких замка в Тибете, называемых Дцонгами. Каждый из них представляет столицу округа, управляемого двумя губернаторами, один из которых светский, а другой духовный — прекрасный образчик двойного характера Тибетского правительства.
В три часа утра на следующий день (1 февраля) мы пустились в путь к Шигатце — второй столице Тибета, главному городу провинции Тсанг и местопребыванию Траши-Ламы. Когда мы немного отошли от города, мы увидали замечательную панораму всех Гималаев; это был самый замечательный вид, который я когда-либо где-либо видал. Наша дорога шла через большую долину Кампа. Хотя Тибет и представляет из себя плато, тем не менее он пересечен рядом горных хребтов, которые делят страну на бассейны отдельных рек. Долина Кампа, лежащая на высоте 15.000—16.000 футов над уровнем моря, одна из таких долин; как правило, равнины эти довольно слабо населены, но в этот день в течение утра мы прошли шесть небольших деревень.
Теперь у нас остался один пони, на котором можно было ехать верхом и я настоял, чтобы Сатана, как господин, ехал на нем. Смерть двух пони очень увеличила наш ручной багаж; чтобы отвлечь подозрения как в деревнях, через которые мы проходили, со стороны встречных путешественников, я взялся нести самый большой и тяжелый мешок, обычная участь последнего по рангу слуги.
К полудню мы подошли к северной границе долины Кампа и стали подниматься на одну из гор, которые делят ее на бассейны.
Дорога была очень песчана, и мы находили, что под'ем здесь даже труднее, чем на сделанном нами перевале. Поднявшись, мы попали в другую долину.
Большая деревня лежит в этой долине немного ниже, но я решил заночевать под открытом небом, ибо знал, что чем дальше мы будем от деревни, тем меньше шансов быть открытыми. Вечером нам удалось зажечь огонь. Мы не нашли здесь ни куска дерева, но собрали старый коровий помет, который служит в Тибете вместо топлива. Это единственное топливо в этой стране, лишенной и угля и деревьев; коровий помет (кизяк) специально собирается детьми, а затем сушится. Он дает хороший огонь, но его надо часто подкладывать. Кроме того, вследствие содержащегося в нем аммония, кизяк придает особый запах пище, которая на нем готовится; странно, к этому запаху туземцы настолько привыкли, что кушанье, изготовленное без этого дымка, кажется им менее привлекательным.
Я никогда не представлял себе, что буду спать в повалку с туземцами, но этой ночью было столь холодно, что мы могли спать, лишь согревая друг друга теплотою своею тела. Даже Диоген стал жаловаться на холод и боль в ногах. На следующий день (2 февраля) мы двинулись в Тутса и увидали небольшое замерзшее озеро. Тибет страна озер; на его плато разбросано множество их, больших и малых. Некоторые пополняются тающим в горах снегом, другие постепенно высыхают. Можно думать, что бассейны Тибета были некогда гигантскими озерами, которые затем испортились и обратились в небольшие сравнительно водоемы; некоторые из озер с пресной водой, другие соленые или горько соленые. Одни покрываются на зиму льдом, в других вода столь солена, что совершенно не замерзает.
Первое время ледяное пространство озера представляло для нас некоторое препятствие. Один из мулов поскользнулся на нем и повредил себе ногу. Бедное животное протащилось еще несколько дней, а затем издохло от этого повреждения. Сатана сделался столь раздражителен вследствие утомления последних дней, что стал прямо невыносим. Я не мог, между тем, порвать с ним отношений и должен был быть с ним в мире, несмотря на его постоянные угрозы донести тибетским властям.
К сожалению, он прекрасно понимал мое затруднительное положение и постоянно извлекал из него для себя выгоды. После полудня мы подошли к большому городу Кума. Здесь какой-то пастух повстречался с нами и пошел рядом до самой своей хижины, расположенной на милю, или около того, дальше; он все время заговаривал со мною, полагая, вероятно, что я, в качестве последнего слуги — кули, буду более доступен; хотя в своих ответах я и был лаконичен, сколько возможно, так как боялся, что неверное употребление какого-либо слова выдаст меня, однако, он продолжал разговаривать, идя рядом, и в то же время продолжая свое вязание, любимое занятие тибетских крестьян, одинаково и мужчин и женщин.
Этой ночью мы остановились в пустынном, оставленном пастухами летнике, в 10 милях далее Кумы; ясное утро превратилось скоро в сумрачный день. Было туманно, и, оглянувшись, мы видели, что сильный снег валил в том самом проходе, который мы только что сделали. Если бы мы еще прождали два дня на той стороне перевала, мы, конечно, погибли-бы. Да и наше теперешнее положение было довольно серьезно. Другая буря, очевидно, надвигалась, и нам снова предстояло вынести страшный холод. Достаточно было высунуть палец, чтобы чувствовать укусы мороза. К несчастью, мы не находили нигде кизяка, не могли зажечь огня и отвести душу за чаем. Нам страшно хотелось пить, и хотя мы расположились на берегу небольшой реки, вода в ней замерзла, и, единственно, посасывая лед, мы могли удовлетворять нашу жажду. Ночью было еще хуже: было так холодно, что мы не могли спать, особенно страдал Диоген со своими отмороженными ногами.
Рано утром, 3-го февраля, слуги заявили мне, что их страдания так велики, что они не могут идти так, как мы до того делали, т.-е. минуя деревни. Или все наше путешествие следует бросить, или вместо того, чтобы ночевать под открытым небом — мы должны заходить в тибетские деревни, где можно найти себе теплый ночлег на постоялом дворе. Это, конечно, увеличивало шансы быть обнаруженным: каждый день я буду под наблюдением деревенских жителей, но я понял, что я больше не могу подвергать своих слуг таким лишениям.
Кроме того, я был доволен успехами моего переодевания: много раз я встречался и говорил с тибетцами, которые, очевидно, не находили ничего необычного в моем говоре и внешнем виде,
Поэтому я принял предложение слуг, и мы больше не останавливались уже под открытым небом.
События ближайшего же дня поставили меня в более близкое соприкосновение с тибетцами. Через час или два мы встретили двух мелких торговцев, отца и сына, которые возвращались после торгового путешествия в свой родной город Шигатце. Мы остановились на минутку поговорить с ними; затем, узнав, что мы идем в одном направлении, они стали просить разрешения путешествовать вместе с нами. К моему ужасу, Сатана, действуя в качестве господина, принял это предложение; хотя я был и против такого риска, тем не менее я был лишен возможности протестовать, так что мы пошли вместе. Забавная и милая пара были эти разносчики! Я сначала был очень обезпокоен их близостью, но потом с удовольствием слушал их болтовню, тем более, что они довольствовались вполне моими монотонными и односложными ответами. Неудобно было лишь то, что их присутствие не позволяло мне ни на минутку выходить из моего положения слуги, я не мог отдать приказания людям, и был обязан обращаться с Сатаною самым почтительным образом.
Уже под вечер мы всей компанией пришли в деревню Яко, и здесь я впервые близко познакомился с настоящим тибетским постоялым двором; тибетцы очень любят странствовать по своей собственной стране, и в каждой деревне 2—3 постоялых двора. Более приспособленные помещения имеются для курьеров правительства и чиновников; обычно же постоялый двор состоит из обширного двора с навесами и стойлами, расположенными по сторонам.
Одна часть двора огорожена и покрыта крышей, она служит общей комнатой для всех путников, ищущих убежища. Здесь они едят, пьют, разговаривают и спят. Железная жаровня в углу служит, как печь. Кизяк и припасы можно получать от "немы", — так называется хозяйка гостинницы, — приготовлять же пищу путешественники должны сами. Мебели нет никакой, — один голый пол. Ночью каждый спутник раскладывает свой овечий ковер, и заваливается спать вся партия в повалку. Путешественники либо спят одетые, либо раздеваются и подкладывают снятые одежды под себя, как подстилку, или покрываются ими.
Спят они чаще всего на животе, поджав под себя ноги; искусственного освещения не употребляется среди крестьян вовсе, так что путники отправляются на покой, лишь только стемнеет.
Нет никакого подобия умывальников в тибетских постоялых дворах, и многие тибетцы вообще никогда не моются в течение всей своей жизни и покрыты густым слоем жира и грязи, который помогает им переносить холод.
Надо добавить, что с момента прихода в Тибет и до самой Лхассы, и я ни разу не вымыл рук и лица; поступить так — значило бы привлечь к себе внимание.
На следующий день (4 февраля) два разносчика научили нас путешествовать на настоящий тибетский манер. Следуя их примеру, мы поднимались за 2 часа до восхода солнца и отправлялись в наш дневной переход, не пивши, и не евши. Мы его делали медленным спокойным шагом до 11 час. дня, когда остановились на час на постоялом дворе и приготовили там первую пищу. В 12 час. путешествие вновь возобновилось и прекратилось перед самым заходом солнца, когда мы остановились у деревни Ябу-Дцонг, где мы решили провести ночь, пройдя около 30 миль. Последующие дневные переходы были повторением описанного.
Наш обед и завтрак состояли из одних и тех же блюд; это были: мясо, ячмень и чай; мясо, которое едят в Тибете, это баранье и мясо яка. Оно приготовляется так: задняя нога животного выставляется на двор, чтобы она замерзла; это предохраняет ее на несколько месяцев, хотя днем она и оттаивает. На ночь она опять замерзает, процесс, который постоянно повторяется.
Тибетцы не претендуют на то, что мясо это слегка портится, и находят, что оно в таком виде даже вкуснее.
В редких случаях мясо варят, но по большей части путешественники едят его сырым. Разрезая его на части своими большими ножами, они едят его пальцами.
Употребляемый в Тибете чай очень грубого сорта. Это так называемый китайский кирпичный самого низкого сорта; несколько кусочков чаю отбивают от большой плитки и бросают в кипящий котел. После того, как чай хорошенько вскипит, прибавляют туда много масла, и немного соды и соли. Все это мешается, опять кипятится. Любопытно отметить, что ни молока, ни сахара в Тибете не употребляют. Иногда баранье сало заменяет при приготовлении чая масло. Весьма часто масло, которое кладут в чай, очень плохое и прогорклое. Его держат месяцами, пока оно не попадет в употребление; при этом, масло считается самым лучшим, если оно долго лежит. Такой тибетский чай потребляется в неограниченном количестве и служит одновременно и питьем и едой.
Ячмень сначала молотится, а затем обращается в доволько мягкую муку. Горсточка этой муки бросается в чай и мнется пальцами в круглые клецки. Их затем едят, вылавливая пальцами.