ФАБРИКА — ГОРОД.
На верхушках и по склонам трех гор гнездятся многоликие гиганты спален и общежитий. А в самом низу — в котловине распластались пучеглазые фабричные корпуса. Еще издалека видны чадливые плевки черных труб. Ночью и днем дышат трубы темной гарью. Лишь на несколько часов смолкает гул и грохот станков.
Закончено. Усталые лица, скрюченные спины ползут вверх. К ужину, к шашкам, к газете.
А на утро — нудное дребезжание звонка: — прорвана плотина отдыха. С верхушек гор — торопливые потоки заспанных людей. В котловине — водоворот. Пасть "контрольной" не успевает проглатывать...
6.500 человек впитала в себя "кухня революции" — Прохоровка. Знаменитая кухня, где в революцию 1905 года зарождалась волна рабочего движения. 6.500 человек и из них молодежи — тысяча с гаком.
По разному живет эта тысяча фабричного молодняка.
Послушаешь:
— Васька, на сахарный прием? А? И закатывай до четырех утра под духовую!
— Рад бы в кабак, да в кармане того...
— Пойдем за компанию, самогоночки хватим. А денег — тр-р-р-р! — отхватил десяток аршин и закуривай!
Карты, самогон, кулачные бои. Часто можно видеть парня с подбитым глазом, с распухшей губой.
— Где это тебя, парнюга, резнули?
— На "стенке" вчера. Уж и воздали мы дорогомиловцам.
— Оно и заметно, — ишь "фанарев-то" вам понавешали.
— Ш-ш-ш, братва, покуда мастера нет, айда в уборную. Сказку про "цыгана" расскажу.
Есть и другие.
Минутку свободы урвали, — книжка в руках. Не "Пинкертон", а физика, с алгеброй. Не гоже-б на фабрике, да ничего не пропишешь: дома куча ребят, гвалт трехэтажный, да и время-то — минуты нет.
Рабфак не шутка.
Но вот проникла в глубь жизни прохоровского молодняка свежая струя, повернувшая многих от карт и гульбищ к знанию, к политической работе.
И в этом заслуга Комсомола.
Ячейка РКСМ у прохоровцев по количеству изрядная. Но вся беда — молода очень. В годы — 17—18—19 — ребята не удосуживались организоваться. В 20-м году фабрика временно прихлопнулась. С трудом великим задымила фабрика в 21-м, — начался под'ем промышленности и увеличение производительности труда.
Ребята взвыли. От мастеров житья нет.
— Мы ва, сукины дети, пропишем ижицу! Чай, новая экономическая политика, — чекой не застращаешь!
Декреты о вредности, о продолжительности рабочего дня — все по боку.
У коммунистов в правлении одна мысль: любой ценой, а поставить фабрику на колеса.
Видят ребята, что и коммунистам не до них, зародилась у них мысль о своей организации. Как то само собой создалась кучка ершистых ребят. Сунулись в Райком, — поддержали.
И вот, шесть человек заговорщиков где-то на задворках разработали план — и родилось на Прохоровке первое звено Комсомола. Всего шесть человек.
— Мы, стало быть, Ванюша, будем бюрой. Ты — в Райкоме толкнись. А ты — сыпь ребят благовестить по части вовлечения к нам. Мы — глодку Фабкому грызть пойдем. А ты, чортушка, кунай палец в краску и мажь!
Зацвел плакат:
"13 февраля 1921 года на Трехгорной Мануфактуре, товарищи ребята, сделалась ячейка РКСМ. Просьба входить, держать контакт и связь. Принимаются и девчонки".
И еще кусочек приляпали:
...А не пойдете, вам же, чертям, хуже будет".
"С приветом БЮРО".
И ребята пошли. Сначало слабовато. А потом полегонечку, потихонечку обростать стали. Окрепли. Взялись за работу. В первую годовщину — человек 35—40. Во вторую — за 120 перемахнуло. И, наконец, недавно стукнуло 3 года — и ячейка насчитывала в своих рядах слишком 200 человек.
Потом нашли клуб раз в пять побольше прежнего — и все таки — до отказа. Кружки: хоровой, духовой и струнный оркестры, спорт-кружок, драм-кружок, — не перечтешь.
С "женским" вопросом совсем недавно паршиво было — один платок на сорок пять кепок. Затем, постепенно, прибывали девушки, и к 1-му января 1924 года уж на 233 члена РКСМ — 34 платка.
Сначала ворчали:
— У, угнетчики штанишные, только лапать знаете, а до дела — курица не птица, баба не человек! Без вас обойдемся, коль помогнуть не хотите!
Свой "женотдел", школа кройки и шитья, курсы сестер милосердия, ликвидация неграмотности.
Зашевелились ребята. Но все не то.
Молодежи — тысяча, а в Комсомоле две сотни. Где же остальные восемьсот?
Слышали:
— Васька, а не записнуться ли в рыкысыму, а?
— А ну их к черту, шпану молокососную.
И жили эти 800 отдельно от комсомола. Равнодушно глазели на их работу ухмылялись.
Фабрика — город. Рабочих блуз 6.500, 1.000 молодняка. И между комсомолом и молодежной массой — непроницаемая, глухая стена. Крепкая стена. Прошибешь ли ее?
Пробили брешь.
Пробили и тот момент, когда готовы были разорваться в тоске бессильной сердца всех трудящихся.
Роковая дата: 21-ое января. Оглушило, ошарашило ребят.
— Серега, поди-ка, — новость какая. Слыхал, Ильич...
— Брось, сволочь! Хоша я и беспартийный, а зубы расчешу за мое почтение! Знай, чем трепаться!
— Да нет, быть не может...
— Господи, царица небесная, мать твою душу.
— Да как же это? Что теперь будет-то?
— А то и будет, — всех большевиков кровопийцев на фонари и к колокольным языкам подкрутят.
Бац. Хлястнуло звонко.
— У, стерва злоязычная, убью!
— Ребята, айда в ячейку. Все узнаем досконально.
Толкучка. Мечутся, словно очумелые.
Телефон надседается.
— А что, вышел бюллетень?
— Пришлем. Дежурства?
— Есть! Готова смена!
— Ребятушки, да скажите же, правда ли?
— Правда, правда, черт побери, завтра и тело прибудет...
— Комсомольские товарищи, что же это такое, разве можно без него обойтись?
— Погодите, ребята, и сами пока не знаем. После узнаете.
— Ну, вот что, ребятушки, хоша и беспартийные мы, а ради такого случая позвольте нам вместе с вами остаться. Поможем, чем умеем. А ты, Колюха, не серчай, что намедни комсомольцем облаял. Ничего...
И эти траурные дни всколыхнули Прохоровку. Длинной вереницей потянулась она по жгучему морозу в Колонный. Проститься с Ильичем. Прошла молодежь мимо гроба раза по три. Больше хотелось.
Кончились траурные дни. Опять работа, опять дело, недоконченное, нужное.
В ячейку груда заявлений.
"Потому, как вашей РКСМ и вообще всемирной РКП без Ильича труднее, а он за нас жизнь отдал, то мы навсегда стали за Советскую власть и были коммунистами не книжными, то просим принять нас в РКСМ. Не взыщите, коль плохо обучен, но я для того и иду к вам, чтобы одолеть Ильичевские заветы и сделаться хорошим ленинцем"....
Были такие и были другие, — много. Вошли сотни. И у всякого — жажда работы, жажда знаний.
— "Стало быть, товарищи, и я хочу выполнить заветы Ильича, т.-е. хочу поступить в школу кройки и шитья, потом в полит-просветительный, но чтоб про Ильича учили, а главное, не забудьте вписать в вашу РКСМ".
Шли пачками. И девушки и ребята. Все сознательные, выдержанные — кремень.
В два раза выросла Прохоровская ячейка. По новому закипела работа. Но Прохоровка тесна. Нет у нея для всех средств и помещений. Потолкаешься среди ребят "ленинцев", — жалуются:
— Просился, просился в какой либо кружок, местов нету. Говорят, новый организуем. И не один я такой, полсотни, как не более, накорябаешь. Ходим, словно шалые, — ни тебе побалакать не с кем, устава с программой и не доищешься. Одно слово — в комсомольские беспризорные угодили. Даже злость берет.
— Больно прыток, зараз нельзя всех.
— Можно-б потерпеть, ежели бы хоть малость знаний. Хотя бы, к примеру, собрание общее каждый день... бывают, а что, — мы новички ушами хлопаем, глядя, как активисты грызутся. А нам бы надо про РКСМ, про партию, про иностранных рабочих, про нашу фабрику, фабком, рабком, да мало ли, про все знать надо. Ведь словно черви земляные, ну, то-есть, ни бе, ни ме, ни кукареку.
Нет более отчужденности между двумя стами комсомольцев и остальной массой молодняка. Только надо работать и работать с теми, кого "позвал Ильич".
Работа развертывается. Райком пришел на подмогу.
И уже ясно.
...Дело с обработкой.
ленинцев не проварганим.
"В брешь крепко втеса-
лись.. Стене не быть, — по
кирпичикам разнесем".