"Смена", №14, сентябрь 1924 год, стр. 2-4
ГРИШКА СТРАСТЬ долго ждал. Надоело. Мыслишка в голове: неужели Пашка засыпался? Не утерпел, на поленицу залез, — дай, думает, узнаю. На брюхе пополз, на сучок напоролся; кровь красная теплой струйкой из пуза.
Матюкнулся на это и дальше пополз. Сам подумал:
— Заживет. Долго еще до женитьбы-то!
Только с поленицы спрыгнул, часовой заметил.
— Стой!!! — закричал он.
Гришка бегом: будь, что будет!
Трах... трах...
Выплюнула винтовка свинцовую конфетку прямо в Гришку; в ногу попала. Снегирем подстреленным повалился. Суматоха на станции. Стрелять начали.
Часовой Гришку за машинку — в штаб поволок.
"Шпион" — ходило по станции, по эшелонам. "Шпиона поймали".
Капитан злой. Сообщили, что в тылу нелады: белые отступают. Недовольства хоть отбавляй. Офицерство пьянствует — население недовольно. Дисциплины никакой, развинтились — сами себе боги и цари.
Когда капитан услыхал стрельбу, вскочил, как ужаленный, за наган... к двери.
— Что? Восстание? Сволочи, расстрелять всех...
Привели виновника переполоха. Гришка голову прямо. Нога одна, подстреленная, болтается.
Думает Гришка:
— Будь, что будь, а не сдамся. Я... комсомол!
Капитан от злости позеленел, когда увидал парнишку, наделавшего столько шума.
— Ах, ты гадина — зарычал он, бросившись с кулаками к Гришке. — Кто такой? Розог сейчас же.
Поручик по Гришке плеткой.
Гришка губу прикусил.
— Обыскать! — орал капитан.
Пальцы офицера в карманы. Картошку оттуда да хлеб выбросили. За пазуху руки — бумагу нашли заводскую, членскую комсомольскую книжку.
Вспомнил Гришка тут: не велели брать ребята книжку. Попадешься — говорили — выдаст. Не хотел с ней расстаться. — Как же, я комсомол! — Там слова дорогие Ильича. Не расстанусь.
К капитану груз перешел. Книжку увидел комсомольскую, в бешенстве заорал:
— Ага, гадина, сейчас сознаешься кто ты! зачем?
Гришка в рожу капитана словечки горячие:
— Я комсомол! Больше ни слова от меня!
Словно горячим железом по капитану слова Гришкины;
— Бить сволочь такую.
Прапорщик плеткой по спине. Гришку взорвало. Харкнул плевком злостным, зеленым в капитана. Попал прямо в рожу. Как кипятком его обожгло: пена изо рта, глаза с кровью, выговорить не может, смотреть также. Руки, как параличные стали — не поднимутся. Харчек по роже струйками раз'ехался.
Гришка хохотом рассыпался, у офицеров — улыбки, а задние — хи-хи-хи в ладонь. Капитан по комнате зверем бегал. Вырвалось затаенное слово у капитана.
— Язык вырвать... мать твою... изуродовать жидовскую породу... ни одного живого места.
Офицеры листом затряслись, ни с места.
Гришка слово камнем бросил.
— Черт с вами, убивайте! Комсомол не убьете!
А сам глазом прилип к столу. На столе бутылка стояла зеленая, толстая. Сообразил Гришка, рысью к столу. Зацепил руками бутылку, в капитана бросил. Опешили офицеры. В башку угодила бутылка, повалился капитан. Офицеры, как стая волков, налетели на Гришку.
Смяли Гришку, как ветерок былинку. Кто в морду, кто в какое место. Капитан, лежа, стонал; из головы кровь текла. А Гришка хохотал.
ПАРОВОЗ БЫСТРО двигался по полотну. Пашку в баку обдавало водой. Он чуть-чуть не захлебнулся. Прошло минут пять, как паровоз отошел от семафора. Пашка из бака наверх, мокрой курицей, по тендеру в будку. Паровоз развивал скорость, мелькали столбы, оставляя позади лес.
Пашка сразу не может сообразить, здорово замотало в баку. К рычагам кинулся. Забыл, который рычаг. Почудилось ему, сильнее пошел паровоз, быстрее замелькали дорожные столбы. У Пашки волос дыбом. Мысль заработала:
- Который рычаг? Где он?
Вором начал шарить по всем рычагам...
— Неужели не успеет...
Дернул один. Заухал гудок.
- У-у-у.
Пашку в дрожь, глаза вперед... Уже видны впереди станционные домики...
А на станции, предупрежденные по телефону Петькой, собирали силы. Вдруг поразил свисток. Все приготовились.
Кто там... Белые... или...
Первое было вернее, больше некому.
Засаду устроили у семафора. Приказ дан: если пойдет дальше, переводи стрелку. Паровоз с копыток долой свалится.
У ПАШКИ волос дыбом, мысль заработала.
— Который?.. Рычаг который? Пашка в мать... в угодников...
— Что за черт, ни черта не помню?.. думает он, а толку мало. Паровоз, как молния, летит, кажется Пашке. Мелькнули первые домики. До семафора полторы версты.
— Не остановить?.. Взорвет всех!..
Пашкин ум мотором двухсотсильным заработал. Мысль мелькнула комсомольская:
— Брось трепаться — за дело валяй... Убийцей будешь. Комсомол не простит!
Рубаха за рычаг задела. Потянуло, оторвало тряпицу. Регулятор паровой задел. Шипеть перестал паровоз.
Мертвецом ходячим показался... По рельсу тик, тик, тик. Жутко Пашке. На тряпицу взглянул... Вспомнил Михеича... Ах черт... рычаг с тряпицей. Глаза клеем приклеились. Нашел рычаг. Рванул... Тормаз Вестингауза... Поезд сразу... стоп. У семафора. Пашка свалился на пол паровоза.
ПАРОВОЗ ШИПИТ. Засада разведку выслала посмотреть, кто там.
Двое рабочих ползком к паровозу. Подползли. Никого нет. В паровоз залезли. Лежал Пашка, нервно дышал. Рабочие на руки его.
— Ура — встретила разведка.
К начальнику понесли. Опомнился там, рассказал, в чем дело. У начальника волосы дыбом встали. Пошли к паровозу, смотрят на него... Везде был динамит. Тут только все поняли, что бы могло быть. А Пашка подчеркнул свое комсомольское:
— Бросьте трепаться... Можно прогнать белых. Они в надежде, что станция взорвана, не ожидают нападения.
Слова Пашки всех отрезвили. Старые подрывники осторожно сняли с паровоза динамит. Все очистили. Запел тревожно паровозный гудок, созывая боевую дружину. А по железнодорожному поселку весть птицей пролетела, что сделал Пашка... И все говорили:
— Ай да Комсомол!
Со всех сторон собирали вооруженных, грузились в вагоны. Коммунист машинист с начальником на паровоз. Пашка к ним с просьбой:
— Возьмите меня?
Слова довольно. Кивнули головой:
— Согласны!!.
Пашка, обрадованный, на тендер, верхом на дрова. Все посажены.
Только-что паровоз нес смерть рабочим, а теперь тащится со смертью к белым. Тронулись... Быстро катил паровоз. Остался позади семафор... станция... завод..
К Пашке на тендер — начальник. Разговорами занялись. По бокам мелькали столбы телеграфные да лес.
Пашка вспомнил 15-ю версту... Петьку.
Начальнику напомнил.
— На 15-ой остановитесь, там возьмем Петьку.
А поезд шел вперед. Что-то будет?
ГРИШКУ ИЗБИТОГО вытащили из штаба. Он очень мало что помнил. Офицерье гудело, как осы. Капитана перевязали: он был зверь зверем.
— Я ему казни такие придумаю, комсомольскому отродью... Во век не забудет.
Руки сжимались, голова работала над казнью. Что бы придумать? Додумался: вырвать язык!!! Пронеслось приказом.
Офицерам кивнул, еще раз сказал:
— Вырвать язык!..
Громом поразило офицерье. Мурашки побежали по телу, пот цыганский выступил. Это уж слишком.
Гришку вывели на платформу, где должна совершиться гнусная казнь. Офицерье, пьяные проститутки, вечные спутницы белых, осыпали платформу. Сзади солдаты — возмущены.
Гришку привели. На него таращили глаза. В толпе ропот пошел:
— Мальчишка!
Прошипело в передних рядах:
— Шп-а-не-нок.
Капитан на лавку встал. Слова в толпу швырнул поганые, лживые.
— Вот эта сволочь красноперая... Шпик... Он покушался на меня... Убить хотел... Никакой пощады... Пытки мало.
Солгал тут:
— Военный суд говорит — истреблять с корнем эту сволочь. Этой гадине вырвать язык надо. В науку остальной красной сволочи.
Все были оглушены. Но никто не перечил: трусят за шкуру, за свою, за продажную.
У солдат некоторых слезы. Тихо стало. Гришка в последний раз гаркнул, выплюнул слова:
— Убивайте меня. РКП, Комсомол не убьете!
Сзади ударил поручик шашкой.
Свалился Гришка, а толпа молчала. Глядела на это и была нема. Гришка очнулся. Капитан собственными руками в рот Гришке... к языку.
Гришка последние силы напряг, сжал челюсти и... пальцы капитана были стиснуты острыми, острыми Гришкиными зубами.
Капитан, как безумный, заорал. Толпа встрепенулась от рева. Другой рукой капитан ударил Гришку по лицу. Разжал челюсть тот. Капитан в бешенстве от боли и злобы рычал, как вепрь:
— Вырвать, на кол... осиновый... посадить... живо.
Сам за наган... в воздух:
Трах.
Офицеры взбесились.. к Гришке. Двое — за челюсти.. разжали их. Третий голландским шнурком за язык. Миг и... язык Гришки трепетал на воздухе. Красный, длинный, капелки крови истекали. Из горла Гришки — ручьем кровь. Капитана при виде крови теплой, красной, одуряющей — забрало.
Безумные глаза Гришки молнии сыпали, били они плетьми стальными капитанскую шкуру. Он не вытерпел, не мог вынести Гришкиных глаз.
Вылетели слова:
— Сволочи, гадины, исполнять приказания живо. Пошевеливайся.
Гришка без языка слова немые в тело капитанское вонзает, руки говорят, махает ими, шевелятся они в крови.
— Уы-уы-уы, — вырвалось у Гришки.
А изо рта фонтан красный... крови.
А Гришка опять:
— Уы, уы, — словно выговаривает — крови, крови.
Капитан глазами ворочает, вылупил их, на себя смотрит — не кровь ли на нем. Лужица крови около Гришки. Рот он закрыл. Сквозь зубы кровь, как сквозь дырявую плотину, сочится капельками на землю.
— Кап, как, кап.
Нож это острый в капитанское тело. Он не может ничего сказать, только Гришку видит. А от лужицы кровь, что под Гришкой, потянулась к капитану, извергу, к людоедине. Не добежала до него, да земля передала ему... в пятки.
Завертелся он, заскакал, лешим закричал:
— Сволочи. Умерли. Я вас так, вашу растак. Исполнять. Суду предам.. Поняли.. Живо.
Из кучки двое офицериков комочками выкатились. В палисадник вокзальный побежали.
Срубили черемуху низенькую саблями, подострили кончик. Острый заточили, ух какой острый, занозы острей.
А Гришка кровь во рту держит зубами, словно плотинкой.
Мыслишка одна в голове:
— Выдержал Комсомол!
Шарики капитановы к колу заточенному, обрадел. Смаковал Гришкины мученья.
— Взять эту сволочь, жидовское отродье, коммуну нехристовую. Сядешь, будешь знать свободу.
Хихикнул от радости поскудой драной.
— Ко мне привести.. Посмотрю я на коммунника.. Мать его.. Живо.
Та же парочка офицериков под руки Гришку к капитану.
Плотинка из зубов у Гришки закрытая, а за ней.. кровь комсомольская.
Подвели его. Глаза Гришки молнии сыплют. Опустил свои сучьи глаза капитан. Плотинка Гришкина раскрылась, брызнула кровь в капитана. Рожу, мундир залила. Красно все. Комсомольская кровь на мундирике. Завыл он.
— Расстрелять. Задушить. Замучить сволочь.. На кол.. Живее.
В рожу закатал Гришке. В нос вдарил.. Речка крови из носа, река изо рта — кровяной океан из Гришки пошел. На руки Гришку и.. капустным вилком воткнули на кол.
Сразу умер. Только стеклянные глаза говорили о мести.
Сбежала слеза из глаз, упала на землю.. Эыцнула звонко:
— Ком-со-мол!
Все молчали. Гришка сидел на коле, зло улыбался. К нему были прикованы глаза. Все как бы ждали.
Не оживет ли?....
ПАРОВОЗ ОСТАНОВИЛСЯ в полуверсте от станции. Повылезли из вагона. В цепь раскинулись. Впереди начальник, Петька, Пашка за ним. Позади цепочкой другие. Подходят тихонько к станции.
Глаза белых часовых в одну точку устремлены — к платформе, где чернела толпа.
Раз.. два.. сняла дружина часовых. На пути никого. Даже пискнуть они не смели. Чисто работают дружинники. Рассыпались около вагонов к станции. Удивленье брало, что нет никого. Близко подошли, видят — смотрят на что-то:
— Трах.. Ух..
Залп дали дружинники. Толпа очнулась. Глаза обратно повернулись.
Руки кверху.
Позади красные.
Это была месть за Гришку.. за Комсомол.
А тот сидел на колу черемуховом и смотрел. Он видел Пашку, Петьку и... трое из РЛКСМ были вместе.
Пашка с винтовкой по одну сторону, Петька по другую с наганом, в середке Гришка, мертвый, на черемуховом колу.
В ЗАВОДЕ НЫНЧЕ траур. Рабочие не работают. Все пошли на площадь, где закопают Гришку. Белых отогнали и гонят далеко на восток.
Народу собралось — черно. Знамена.
Яма черная вырыта, а около: гроб красный стоит.
Оркестр тихо, тихо выкидывает пачками из своих медных труб слова,
Вы жертвою пали
В борьбе роковой...
А толпа черная, многотысячная, мозолистая, рабочая договаривала:
В борьбе беззаветной к народу.
Ниже красные знамена опустили, выше черные взвились.
В землю пошел красный гроб... с красным комсомольцем... Гришкой... одним из трех РЛКСМ.
В черную землю глубоко гроб ушел, красной ее сделал, комсомольской.
Тихо, тихо играл оркестр. У рабочих на глазах слезы. Комсомол молчал. Бросили черной земли в черную яму. Бугор черный насыпали. А Комсомол молчал, опустив голову.
Оратор на черный бугор влез, лицо светлое. Слова метнул в толпу молчаливую:
"Много таких, как этот — незаметно они умирают, а геройски. Вот здесь один в земле лежит, а на земле их тут стоят тысячи, рабочие они, все черные, доменные, мартеновские и все они, как этот, лягут костьми за коммуну, за власть рабочую. Товарищи, не плакать нам надо, не опускать голову, а выше ее, в кулаки руки мозолистые, крепче за молот да за винтовку. Почаще вспоминать этот геройский пример комсомольца. Комсомол много таких дал и еще даст тысячи, миллионы, которые пойдут отстаивать грудью дело рабочих и крестьян, дело коммуны".
Слова летели в толпу, в уши, в рабочие сердца. Комсомол ниже голову склонил, ветерок по открытым головам ходил, перебирал комсомольские волосы.
Шелестели красные, черные знамена, последние кивки были на могилу комсомольскую. Посылал свои вздохи электрический цех. Молот тысячепудовый в листопрокатном нынче молчал, провожал он своим молчанием комсомольца, домна неслышно выкидывала ввысь пламенное дыхание, подхватывал его ветер, выбирал из пламенного дыхания, разносил мелкие, черные горошки сажи. Падали они на черный бугор, последнюю дань отдавала старуха-домна. Тихо кругом — все молчало. Не кричали по заводу визгливые кукушки-паровозики, не визжала драной кошкой пила в прокатном. Все провожало одного из трех РЛКСМ.
Только выше каупера подымались среди корпусов молчаливых, заводских, словно исполины-грибы, стараясь перерасти всех, затаив в себе клокочущий шум доменного газа, затаили в себе, чтобы сразу вздохнуть, а теперь молчали глядели на черный бугор, дань отдавали:
одному из трех РЛКСМ.
Последний раз они были свидетелями, последнее прости отдавали исполины каупера
одному из трех РЛКСМ.
Завод всем своим стальным организмом вздохнул, когда опустили красный гроб, когда кончил докладчик. Шумный, могучий, богатырский был вздох завода, так словами человеческими и сказал:
"Комсомол выручил — они были из него, трое РЛКСМ".
Медные, голосистые трубы громко кидали — "Интернационал" в сердца рабочих, ответ давали грозные молодые рабочие глотки, трубы заглушая:
Мы, работники всемирной
Великой армии труда,
Владеть землей имеем право
А паразиты никогда...
Могучей Интернационал волнами расходился по заводу, вливался в стальное сердце завода, эхом отдаваясь:
Владеть землей имеем право
А паразиты никогда...
"Паразиты никогда", подтвердили рабочие.
"Никогда" — ответил могучий Уральский завод.
"Никогда" — передали электрические провода моторам, трансмиссии валам.
"Никогда" — согласилась каупера.
"Никогда" — поддержала старуха грозная — домна, выкинув огромный язык пламени.
"Никогда" — ответил молодец мартен, закипела в нем стальная кровь. Слово "никогда" пробежало рельсопрокатные станы, болванки, канаву, генераторы. Причиной были, ударом первым, учителями за коммуну, за слово "Никогда"
"Трое из РЛКСМ".
Ну и что-же,
Нашли под забором!
Если-б нет, — малышу капут.
Только счастлив он, что не вором,
А подручным пришел к верстаку.
Был ребенок на диво крепкий,
Хоть у жизни и снят с ножа.
Человека в чумазой кепке
И встречал он, и провожал.
Вот возьми-ка теперь, попробуй!
Молвишь слово, а парень:
— ША.
На рабфаке станком учебы
Переделали малыша.
Наши годы остры, как пуля.
Если нужно, умей прилечь.
И в заводе он в звонком гуле
Повторяет
Ленинскую речь.
Ничего, что речист с наскока!
Пустяки, что парнек угловат!
Ворот настежь, рукав по локоть,—
Комсомольская голова!