Статья Г. ЛЕЛЕВИЧА.
Более 70-ти лет назад, в деревне Обыденная, Сычевского уезда, Смоленской губернии в небогатой крестьянской семье родился мальчик — Петя Мосеенок. Невесело пробежали его детские годы. Ярмо крепостного права еще давило крестьянские плечи. Да и после обманного «освобождения» крестьян, — «вместо цепей крепостных люди придумали много других». Где тут было думать о воспитании маленького Пети? Спасибо и на том, что мальчику удалось, почти самоучкой, научиться грамоте. А тринадцати лет его увезли из родной деревни в далекую, чужую Москву и ему пришлось испытать все прелести рабочего житья-бытья того беспросветного времени. В течение нескольких лет, Петр успел поработать, в качестве присучальщика, на мыльных машинах на фабрике Гучкова, перебывал еще на ряде фабрик, побывал в учении по торговой части у купца Филатова, был и коробейником, продающим лубочную литературу, иголки, нитки и т. п. Когда парню исполнилось 18 лет, родители его женили и несколько месяцев ему пришлось проработать в деревне. Переехав затем в Москву, он открыл мелочную торговлю, а жена поступила в кухарки.
Но «неволя заставит пройти через грязь, купаться-жь в ней свиньи лишь могут». Не торгашом был рожден Петр. Вскоре он плюнул на свою торговлю, покинул Москву, переехал с женой в Орехово-Зуево, научился там ткацкому делу и поступил с женой на ткацкую фабрику Зимина.
В то время в России развивалось сильное революционное движение. Правда, крестьянские массы были еще совершенно бессознательны и неспособны к организованной революционной борьбе, а городской пролетариат так же несознателен, да к тому же еще и малочислен. Зато, впервые появившаяся в России, мелко-буржуазная интеллигенция (до тех пор интеллигенция формировалась почти исключительно из рядов дворянской знати, ко времени же освобождения крестьян развитые промышленности потребовало новых интеллигентных сил и появился значительный слой интеллигенции, вышедшей из рядов мелкой буржуазии) тяготилась стеснениями самодержавного строя. Передовая часть этой интеллигенции прониклась путанным и туманным социалистическим учением — народничеством. Она полагала, что можно построить социалистический строй, опираясь не на пролетариат, а на крестьянство, не на крупную промышленность, а на крестьянскую общину. Народники принялись за усиленное распространение своих идей в крестьянских и отчасти рабочих массах.
В 1872 году на фабрику к Петру впервые залетели с Нижегородской ярмарки нелегальные революционные народнические брошюры. Нельзя сказать, чтобы они сразу сделали его революционером, но они поколебали его религиозные верования и пробудили жажду знания.
Толкаемый этой жаждой, он перебрался в Петербург и поступил на ткацкую фабрику Шау. Вскоре, при помощи товарищей-ткачей, он связался со студентами-пропагандистами и в 1874 году всецело примкнул к революционному лагерю, познакомился с Г. В. Плехановым, Пресняковым и другими народниками.
В 1876 году петербургские народники — рабочие и интеллигенты, решили показать, какие корни пустила их работа в массах. Решено было устроить, первую в России, массовую революционную демонстрацию. 6-го декабря ст. ст. 1876 года, на площади у Казанского собора, впервые на улицах столицы взвился красный флаг с надписью: «Земля и воля», а молодой студент Плеханов, будущий основоположник марксизма в России, произнес революционную речь. Новообращенный революционер — Петр принял в этой знаменитой демонстрации самое горячее участие, участвовал в изготовлении знамени и... разумеется, принужден был уйти с фабрики.
Вскоре он познакомился с крупнейшими революционерами-рабочими того времени — Степаном Халтуриным и Виктором Обнорским. Вместе они задумали большое делокак бы создать первую чисто-рабочую революционную организацию. Но не пришлось Петру участвовать в осуществлении этой мысли. В 1878 году он поступил на «Новую бумагопрядильню» и решил вызвать в забитых рабочих этого предприятия протест против зверской эксплоатации. Сказано — сделано. Вскоре на фабрике вспыхнула стачка, послужившая призывным сигналом для всех рабочих Петербурга. Забастовщики, верившие еще в милость царя, решили обратиться за поддержкой к наследнкку. Повалили они толпой к Аничкову дворцу. Петр передал властям бумагу с просьбами рабочих и попал за это под арест. Наследник, понятно, делу не помог, но зато Петр, выйдя из-под ареста, превосходно использовал эту историю для революционной агитации. Даром ему вся эта история не прошла. Полиция арестовала его и выслала на родину, без права жить в столицах.
Но, «кто скажет буре — стой на месте»? Тем же летом Моисеенко перешел на нелегальное положение и тайно возвратился в Петербург. В 1879 году он организует забастовку сразу на трех фабриках: на Новой бумагопрядильне, Екатерингофской фабрике и на Шау. Вскоре Петр, выданный шпионом Потехиным, был арестован и, просидев в разных тюрьмах до июля 1880 года, был выслан вместе с революционерами рабочими Абраменковым и Князевым в Восточную Сибирь.
В 1883 году он вернулся из Сибири (именно теперь, вследствие оплошности властей, его настоящая фамилия Мосеенок превратилась в паспорте в Моисеенко). Он сразу принялся за знакомое дело ткача. Он стал работать на текстильных фабриках Орехово-Зуевского района, принадлежавших крупнейшему капиталисту Савве Морозову и его сыновьям. На фабриках Саввы Морозова заработная плата в течение 2-х лет (с 1882 по 1884 г.) была пять раз сбавлена, а после Пасхи 1884 года сразу понижена на 25 процентов. Сверх всего этого, рабочих донимали целой системой штрафов: штрафовали за курение табаку, за прогул, даже тогда, когда не работали за отсутствием, например, сырья. В общем, как установлено было на суде, с каждого заработного рубля высчитывали в пользу хозяина под различнейшими предлогами от 30 до 50 коп. Рабочие были доведены до отчаяния. Особенно тяжелым было положение рабочих Никольской мануфактуры. Сам Моисеенко рассказывал впоследствии о рабочих Никольской мануфактуры так: «На фабрике работал народ темный, сплошь безграмотный. И все корпуса, вся фабрика кишела сыщиками и полицейскими, да и наш брат-рабочий нередко продавал своего же брата. С горя, с неустанной работы, с этой собачьей жизни пили, страсть, — все пропивали». О протесте же рабочие не смели и думать: рабочие были уверены, что Морозов — колдун и его фабрика заколдована от бунта. Вот в этой темной, забитой и озлобленной массе Моисеенко, вместе с другим рабочим—революционером Волковым, повел энергичную агитацию за стачку. Начал он с того, что в фабричной библиотеке «читал вслух» рабочим роман о приключениях разбойника [...]ркина, снабжая его такими «дополнениями», что роман превращался в революционную прокламацию. В результате после ряда тайных собраний, несмотря на все Морозовское «колдовство», на рассвете, 7-го января ст. ст. 1885 года, Никольскую мануфактуру «облетел призыв крылатый: в этот день работы нет». Огромная фабрика стала. Жгучая ненависть, непривыкшей к организованной борьбе, массы прорвалась и напрасно Моисеенко и Волков пытались убедить толпу не делать бессмысленных насилий. Раз'яренная толпа рабочих, вместе с присоединившимися местными босяками, начала громить имущество директора прядильного отделения и особо ненавидимого ткацкого мастера.
А в это время Морозов бомбардировал царское правительство паническими телеграммами и вопил благим матом о необходимости скорейшего усмирения «бунта». В первый же день стачки на фабрику прибыли Владимирский губернатор и прокурор с двумя баталионами солдат. Перепуганным усмирителям этого показалось мало и впоследствии были присланы еще «подкрепления». Попытки Морозова сломить стачку ничтожной уступкой разбились о стойкость и солидарность рабочих.
Утром, 11-го января, многочисленная толпа рабочих с красным знаменем двинулась к фабричным корпусам. Войска преградили им дорогу, а губернатор потребовал, чтобы рабочие либо согласились на Морозовские условия, либо шли получать расчет. От имени рабочих выступили ткачи Волков и Шелухин и заявили требования рабочих. Когда они передавали губернатору тетрадку с требованиями рабочих, они были окружены войсками и арестованы. Окруженный войсками, Волков крикнул рабочим: «Мы перед капиталистами говорить не можем. Пропадать, так пропадать всем! Я за всех или все за меня»? «Все, все», — отвечали рабочие и бросились отбивать арестованных, но на них налетели казаки и, арестовав еще 51 человека, разогнали остальных нагайками.
В тот же день рабочие еще несколько раз пытались освободить арестованных. Вот как рассказывал впоследствии сам Моисеенко об одной из таких попыток:
«Раз как-то налетели казаки, отрезали от толпы человек сто и заперли в столовую, а у дверей поставили солдат с заряженными ружьями. Вижу — надо добывать этих ребят, а то плохое впечатление на рабочих этот арест произведет, погнутся духом. А тут бегут ко мне наши фабричные ребятишки, — они у меня заместо ад'ютантов были, и шепчут: «дяденька, с этой стороны караула нету, ну только двери заперты, а двери тяжелые, дубовые». Попробовал я было плечом, куда тебе! Опять ребятишки кричат: «дяденька, а скамейка, скамейкой». Скамейка стояла длинная, на которой обедали. Подняли мы с ребятишками скамейку, раскачали на руках, да как двинем, так дверь и разлетелась; ребятишки закричали «ура», арестованные стали выскакивать. Гляжу, бегут все рабочие сюда и солдаты и кинулись солдаты колоть рабочих... У меня аж в глазах помутилось — польется кровь... Кинулся я к солдатам, как закричу не своим голосом: как, своих колоть!.. своих колоть!..
А солдат размахнулся, да прямо мне в грудь штыком. Я в полушубке был, успел ухватиться за штык, вырвал у него ружье, да об лед! — приклад и разлетелся, оттолкнул солдата и опять заревел не своим голосом: братьев своих колоть!.. От моего реву и солдатье попятилось.
Так я проделал между ними такой проход и все ходил и приговаривал: «не трожьте, братцы, друг дружку, вы братья ведь кровные». Вечером стал раздеваться в казарме, смотрю — рубашка у меня на груди, как лубок. Э-э, да это он меня штыком! И рана запеклась и на рубашке кровь запеклась, а ведь тогда, как кольнул он меня, я и не чуял».
Волнения только тогда улеглись, когда из рабочей среды были выхвачены и арестованы более 600 самых энергичных и сознательных рабочих. Массовые аресты и высылка рабочих на родину сломили энергию и стойкость рабочих и 14-го фабрика снова стала работать, хотя первое время работало только 800 вместо 8.000 рабочих. Арестованных забастовщиков привлекли к суду. Сам Моисеенко судился два раза: первый раз из-за участия в стачке, второй раз — по обвинению в руководстве разгромом имущества. По первому процессу он получил 3 месяца тюрьмы, по второму — был оправдан. Удивляться такой необычной мягкости не приходится: на суде вскрылась такая чудовищная картина эксплоатации и злоупотреблений на Морозовской фабрике, что суду пришлось заботиться не об осуждении рабочих, а о том, чтобы не допустить предания суду Морозова. «Не до жиру, быть бы живу».
Однако, правительство не смутилось: не мытьем, так катаньем. Оправдал суд — на что существует полиция»? «Оправданный» Моисеенко был в административном порядке сослан в Архангельскую губернию. Так кончилась знаменитая «Морозовская» стачка. Для себя Морозовские ткачи не добились ничего. Зато, напуганное стачкой правительство принуждено была издать в 1886 году фабричный закон, запретивший целый ряд злоупотреблений, широко практиковавшихся до тех пор на фабриках.
Годы новой ссылки не прошли для Моисеенко бесплодно. Недаром тюрьма и ссылка царской России назывались «университетом революционеров». В далекой Мезени Архангельской губернии, в конце 80-х годов вождь «Морозовской» стачки впервые познакомился с марксизмом и проникся этим могучим учением пролетариата.
После 4-х летней ссылки, Моисеенко вернулся, 2 года странствовал по России и, наконец, осел в Ростове-на-Дону. Здесь вождь «Морозовской» стачки принял участие в организации первого марксистского кружка в Ростове. Но еще поэт Лермонтов писал о «всевидящем глазе» и «всеслышащих ушах» жандармов. В 1893 г. — новый арест и новая ссылка, на этот раз уже в Вологодскую губернию.
Пять лет в Вологодской глуши, два года под надзором в Мариуполе, а затем неустанные скитания по различным рудникам Донбасса, беспрерывная кипучая революционная работа и столь же беспрерывная полицейская погоня за неутомимым революционером. Между прочим, на одном из рудников в 1906 году его узнал по голосу пристав, слышавший его когда-то во время «Морозовской» стачки. Целая сотня казаков оцепила на этот раз квартиру тов. Моисеенко, но последний, заблаговременно предупрежденный, успел бежать.
В 1916 году. в разгар военной реакции и «патриотической» свистопляски, Моисеенко принял участие в грандиозной забастовке на 10-ти рудниках Донбасса. Время было военное. Ему грозил расстрел. К счастью, Горловский Комитет большевиков командировал его в Петербург для доклада о событиях Бюро ЦК. Эта командировка спасла его от ареста и гибели.
Февральскую и октябрьскую революции этот «молодой старик» встретил на посту. Переезжая с места на место, он в течение всех лет революции активно участвует в советской и партийной работе в разных пунктах Кавказа. В 1919 году он ведет нелегальную работу в Георгиевске и в январе 1920 года даже попадает в лапы деникинской контр-разведки. Зимою 1922 года Моисеенко переехал в Харьков, стал работать в Украинском Истпарте, написал интереснейший том воспоминаний. А в один ненастный ноябрьской день 1923 года коротенькая телеграмма из Харькова сообщила, что Петра Анисимовича Моисеенко не стало.
Из числа революционеров 70-х годов, кроме Моисеенко, нет ни одного, кто оставался бы всю жизнь на передовом революционном посту. Жизнь Моисеенко — это олицетворенная история борьбы российского пролетариата от первых рабочих революционных кружков и первых организационных стачек — до Октябрьской победы. Моисеенко умер, но умер «свершив в пределах земных все земное». Постараемся сделать не меньше.
