Н. И. Мюра
— Неужели Петр Петрович, вы в самом деле смолоду были водолазом?
— Почему это вас так удивляет? Что тут необычайного, быть водолазом?
— Во всяком случае профессия героическая.
— Ну, что там героического? — насупился старый счетовод. — Летчики, скажем, подводники в военном флоте, даже простые
горняки — действительно герои, а водолазы — профессия, как профессия. Погрузился в воду, выполнил, что от тебя требовалось, и опять поднялся, только и всего.
— Скромничаете! Я думаю в воду погружаться пострашнее, чем опускаться в копь или рудник.
— Вот уж в копь-то я бы не полез! Вдруг обвал? Взрыв газа? Под водой не так опасно, хотя, конечно, всякие случаи бывают. Но не в них суть, а в перемене давления. Для здоровья вредное дело водолазное. Вы воображаете водолазов ныряющими в воду только веревкой обвязанными и с ножом в зубах. А вокруг — акулы с разверстыми пастями, спруты с саженными щупальцами. Так ведь?
— Ну, совсем не так. Знаю, что теперь у вас и телефоны, и электрические лампы. Но, откровенно признаюсь, я довольно смутно представляю себе, что вы там собственно делаете под водой? Какие обязанности несут водолазы?
— Смотря по специальности. Одни ищут жемчужные раковины, кораллы, губки, другие обслуживают судоходство. В строительных подводных работах нередко прибегают к помощи водолазов; они же ищут и обследуют затонувшие суда и другие более мелкие предметы, хотя бы мины Уайтхэта. Ох, много у водолазов разных дел под водою. В последнее время, пишут, даже кинос'емками занимаются. А иным, бывало, приходилось утопленников разыскивать. Самое же главное и частое дело — осмотр, а порой и починка подводных судов. В последние годы еще, пожалуй, — поиски кораблей, затопленных во время войны.
— Почему вы бросили это дело, Петр Петрович?
— Водолазом можно быть только до сорока, сорока двух лет. А мне под пятьдесят. Я. впрочем, бросил много раньше; я счетоводом уже лет двадцать.
— Что вас навело на мысль сделаться водолазом?
— Я, видите ли, по образованию моряк. Из Н-ва родом. Город без пяти минут приморский, на Буго-Ингульском лимане1), на полуострове. Куда ни пойдешь, в берег упрешься. Не знаю как сейчас, а в мое время тамошнюю молодежь море к себе тянуло. Учился я в Мореходных классах. Архаическое было заведение, но моряки из него выходили лихие. Еще и сейчас на Черном море не мало капитанов из моих однокашников. Математику знали хорошо, оттого я потом и в счетоводы попал. Курса я, впрочем, не кончил. Именно из-за увлечения водолазным делом. Увлекся я им случайно. Затонул у нас под Варваровкой английский купец. "Купцом" называют коммерческое, не военное, и притом грузовое судно. Варваровка же село против Н-ва по ту сторону Буга, соединенное с городом длинным разводным мостом. Окрестные »хлiборобы" свозят в Варваровские "магазины", т.-е. в складочные амбары, пшеницу, а скупщики везут ее через мост по Вокзальному шоссе; мимо всего города, в Коммерческий порт (здесь иной год под элеватором, бывало, ждало очереди нагрузки штук тридцать иностранных пароходов), либо подвозят туда же баржами по реке. Такая перевозка на пару копеек удорожает пуд хлеба. Вот некий англичанин и решил подвести свое судно под самую Варваровку, чтобы выгадать на покупке зерна, в общем около двух тысяч рублей. Только ничего он не выиграл: не помню уж сейчас по какой причине, но пароход его затонул. Место там мелкое, так что вернее, сел на дно. Капитанский мостик и трубы остались над водою, а палуба и все прочее под водою.
"Пришлось англичанину вызвать из Одессы водолаза, осмотреть подводную часть корабля. С водолазом я не преминул свести знакомство. Был он родом грек и работал по всем портам Черного миря, в том числе и в наших, даже, кажется, в наших по преимуществу, а потому по-русски, хотя скверно, но говорил. Зарабатывал со всей своею снастью и с помощником, бывшем у него на жалованьи, на круг рублей 200 в месяц, летом больше, зимою меньше. Звали его Папахристо. Случилось так, что когда он у нас работал, латал пробоину английскому купцу, — я сейчас вспомнил, что затонуло судно, ударившись о баржу, — помощник его сбежал.
"Видя, как я интересуюсь делом, грек полу-шутя, полу-серьезно предложил мне попробовать заменить "беглеца". Я и согласился.
— А почему не пошли в какую· нибудь водолазную школу?
— В какую-нибудь? Вы, верно, думаете, что их десяток? Всего-то в то время была одна, в Кронштадте, да и та военная, а "преподаватели" в ней, такие же вольные водолазы, как и Папахристо; чтобы не готовить себе конкурентов, они не очень заботились о тщательном обучении, скорее больше отпугивали молодых матросов от дела, рассказывая о нем всякие ужасы. Школа эта в те года только формировалась. Я в нее, конечно, мог поступить, но надо было для этого идти охотником во флот, а я, как единственный сын, от воинской повинности был избавлен. С чего бы я туда полез? Да и не манило меня подчиняться военной дисциплине. Без нее нельзя, но добровольно лезть в ее хомут не хотелось. А все же пришлось с нею столкнуться, в самом конце моей водолазной карьеры.
"Водолазное дело в мои времена не было настолько механизировано, как теперь. Сейчас на большие глубины спускают не отдельных водолазов, а громадные пустотелые шары с людьми, машинами, кабелем для подачи сверху тока, с прожектором для освещения дна, словом погружаются с полным комфортом. Мы таких удобств не знали. А само дело не хитрое, только требует хорошего здоровья; водолазом не всякий может быть. Грек мой первым делом направил меня к врачу.
"Пошел я к доктору, тот меня выслушал, выстукал; сердце и легкие здоровые, не полнокровен, туберкулеза нет, алкоголиком сделаться не успел.
"Принес я греку свидетельство, и начал приспособляться к делу. Грек предупредил, что жить я должен во всех смыслах скромно, перед погружением в воду ничего не есть, а в воде ничего не бояться и ни при каких обстоятельствах не терять присутствия духа: — "сто не увидись, ницему не пугатися". Помню, первый раз было жутко, когда Папахристо обрядил меня в скафандр — резиновый костюм со шлемом и сапогами на свинцовых подошвах, которые показались мне десятипудовыми. В шлеме был укреплен телефон, по тогдашним временам новинка; прежде вместо прямых переговоров с помощниками водолазам приходилось сигнализировать, дергая условленное число раз веревку. Воздух в шлем по резиновой шланге нагнетался сверху под давлением тем большим, чем глубже опускался водолаз.
"На первый раз я был опущен без давления, т.-е. чуть только ниже уровня воды, и при том всего на минуту. Но показалась она мне не менее, как получасом. В дальнейшем погружался все на большую глубину и выдерживали меня там раз от разу все дольше. Вся суть в повышенном давлении. Уже на глубине десяти метров вода, окружающая водолаза, сдавливает его с силою вдвое превышающей нечувствительное для нас атмосферное давление на поверхности. На глубине шестидесяти метров, — а опускались и на такую глубину, — это давление равно шести атмосферам, т.-е. по шесть килограмм на каждый квадратный сантиметр поверхности тела. Знаете, чему это в общем равняется?
— Понятия не имею.
— Примерно тысяча тонн.
— И человек может выдержать такое давление?
Может, но может и умереть. Вообще же не рекомендуется опускать водолазов глубже, чем на сто двадцать футов, т.-е. на сорок метров. Авиаторы страдают от уменьшенного давления, а водолазы — от увеличенного. Пульс слабеет, выступает пот по всему телу, слух ухудшается — с судна в телефон водолазу надо не говорить, а кричать, да и ему снизу говорить становится трудно, если спущен он глубоко. Хуже же всего — быстрый под'ем. По правилам водолаза опускать и поднимать следует постепенно, чтобы организм успевал приспособляться к изменяющемуся давлению. Принято продвигать погруженного, при спуске или под'еме не быстрее четырех метров в минуту. И притом, чем дольше водолаз пробыл на глубине, тем медленнее должен производиться под'ем. Быстрый под'ем может убить человека.
— Отчего?
— Воздух, которым мы дышим, частью растворяется в крови и при быстром уменьшении давления может выделиться из нее в виде сравнительно крупных пузырьков, как из откупоренной бутылки кваса выделяется газ. Если такой пузырек занесен током крови в мозг, — в результате закупорка сосуда и смерть.
— А под водой, все можно рассмотреть ясно?
— Какое! На глубине восьми метров видно вокруг не более как на расстоянии трех или пяти шагов, смотря по чистоте воды; на 16 метрах даже в двух шагах видишь только крупные, резко очерченные предметы. А на двадцати не всегда различаешь пальцы вытянутой руки. А если грунт илистый, и его ногами замутишь, пиши пропало и электрическая лампа не поможет что-нибудь разглядеть; приходится работать ощупью.
— Странно, что вы, человек с образованием, были водолазом. Мне всегда казалось, что это дело простых матросов.
— Да, университетских между нами не найдете. Но квалификация и общее развитие от водолаза все же требуются, кое-какие знания по физике и гигиене, не говоря уже о знакомстве с разными ремеслами, нужными для выполнения работ под водою. А в водолазы я пошел потому, что понравилось мне это дело. Не скажу, что бросив школу, я проиграл в материальном отношении. Зарабатывал я больше, чем те из моих товарищей, которые навек застряли в шкиперах каботажного плавания. Каботажный значит прибрежный, из порта в порт. Так, вот, зарабатывал я хорошо, не хуже Папахристо. Это когда я уже ушел от него и сам обзавелся помощником. Рублей по триста приходилось за летние месяца. Зимой редко случалось работать. Холодно.
— Что же вас заставило бросить это дело?
— А вот какой случай. Работал я в Севастополе в казенном адмиралтействе. Работа не из интересных, — осмотр подводной части судов, сильно ли они обросли ракушками, — оплачивалась прилично. Но по договору я не имел права отказаться и от других поручений морского ведомства по моей специальности. И, вот, получаю телеграмму, т. е. не я лично, а начальник порта. Зовут. Спешно должен выехать в Николаев, искать труп утонувшего моряка. Что ж? Выехал с первым же пароходом. С парохода прямо в контору порта: — В чем дело?
"— Найдите утопленника. С военного транспорта "Фиолент" стоящего на рейде. Молодой мичман, наш же николаевский, сын корабельного инженера Шененберга. Мать умоляет хоть тело найти, чтоб похоронить на кладбище. Думали, всплывет. Время жаркое; если не на второй, то на третий день должен был всплыть. Нет, не всплыл. Сегодня уже пятые сутки, как утонул.
"— Может, говорю, отнесло течением и где-нибудь на берег выкинуло, а то и в море унесло.
"— Конечно, — отвечают, все возможно. "А вы все-таки поищите".
"Дали записочку, отправили катером на судно. Являюсь к капитану.
"Вот, рассказывает, — с этой реи нырнул...". — Да, ведь, прервал Петр Петрович, — вам надо раз'яснить. Вы и не знаете, как моряки купаются? Раздевшись, не идут с бережка в воду, а лезут на рей. Рея — это горизонтальная мачтовая перекладина. Вот по этой рее бежит, балансируя руками, моряк и, добежав до конца соединяет руки ладонями, поднимает их вверх и бросается с мачты в море, рассекая воду сложенными руками. Нырок получается глубокий, не всякий на него рискнет. Да и опасная это штука; если повернуться во время прыжка и удариться о поверхность воды грудью, можно расшибиться.
— О воду!
— Представьте! Разве не знаете, что от воды плоские камни отскакивают, если их умело бросить? Я поэтому первым делом спросил, — хорошо ли нырнул, не разбился ли?
"Нырнул, — отвечает капитан, — хорошо, а вот не вынырнул.
"Место глубокое, на открытом рейде, о дно удариться не мог. Куда же он делся?
"Обрядили меня и стали помаленьку опускать. Дошел мало-по-малу до самого дна. Осматриваюсь. Дно илистое, вязкое, ходить по нем нельзя.
"Кричу в телефон, чтобы меня подвели к тому месту, где нырнул мичман. Чувствую, тянут вверх, отводят влево, опять опускают. Каково рассмотреть что-нибудь под водой, я вам говорил, а тут еще я неосторожно взмутил ил; все вокруг мутно, словно в густом тумане. Как найдешь утопленника?
"И что же! Повернулся я в пол-оборота, а он — рядом со мною. Да, ведь, как! Стоит на голове, раздутыми руками и ногами болтает. То ли от внезапности, то ли устал я с дороги, но не справился с нервами. Представьте и испугался я и в то же время смешно мне. Так смешно, что не могу удержаться от хохота. Смотрю на мертвеца, какие он штуки выкидывает, и смеюсь смеюсь, не могу перестать; в рыдания уже этот глупый смех переходит. Словом, в первый и последний раз в жизни, у меня сделалась форменная истерика.
"Мало ли я утопленников на своем веку видал! А тут, поймите, стоит мертвец на голове и руками, ногами машет. Жутко!
"Не успел я крикнуть, чтобы меня подняли, чувствую уже тянут. Наверху, слыша в телефон мой смех, смекнули, что не ладно и потащилй из воды. Тащили скверно: быстро, без остановок. Это очень вредно. Вытащили в обмороке. Отходили. Отдохнул я немного, зовут к командиру.
"— Нашел?
"— Так точно.
"— В чем же дело?
"А дело было в том, что какое-то судно потеряло когда-то четырехлопастный якорь. В бурю это не так уж редко случается. Якорь стал на лапы веретеном2) вверх, и всеми четырьмя крюками лап тоже. Когда мичман нырнул, он ударился теменем прямо в острие одной из якорных лап и насадил голову на крюк. Случай, конечно, удивительный. Смерть понятно была мгновенной. И так плотно напоролся бедняга, что когда труп уже вздулся и должен был всплыть, он не мог отцепиться от лапы и только встал вертикально, ногами вверх.
"— Ну, — говорит капитан, — как отдохнешь, спускайся и сними покойника с крюка!
"— Никак нет! — отвечаю.
"— Что, никак нет? — словно не понял капитан.
"Я об'ясняю, что больше спускаться не стану; по правилам нельзя принуждать водолаза, если он не чувствует себя в настроении итти в воду.
"— Я тебя не спрашиваю, есть у тебя настроение или нет, а приказываю спуститься и снять. Это твой долг. Понял?
"И я действительно понял, что хоть я вольный человек, но в воду лезть придется. Откажусь я, другого пошлют, а ему то разве легче будет?
"Попросил у судового врача капель, чтобы нервы укрепить, и полез в воду вторично.
"Ну, не берусь передать, как я там свое дело исполнил. Через двадцать лет и то вспоминать неприятно.
"Попытайтесь сами себе представить, как я мертвеца за голову вниз тянул, чтобы с крюка снять, а он упирался и разводил руками, словно меня отпихивал, не желая расставаться с якорем. Одно скажу — снял. Утопленник всплыл. Тогда и меня начали поднимать. И опять вытащили в обмороке. На этот раз долго со мною возились, пока привели в чувство. Доктор сказал, что я мог с ума сойти.
"С ума я не сошел, но решил, что больше никакая сила меня в воду не загонит. Вот и вся моя история.
1) Лиман — расширенное устье рек имеющее солоноватую воду. (назад)
2) Стержень якоря, по морскому — веретено. (назад)