Холмс внимательно просматривал письмо, которое принесла ему последняя почта. Затем, сухо улыбнувшись, — что являлось у него самым близким подобием смеха, — он бросил письмо мне.
— Полагаю, что едва ли можно превзойти эту мешанину современности, средневековья, практицизма и дикой фантазии, — сказал он. — А что вы думаете об этом, Ватсон?
Я прочел следующее:
«46, Олд Джеври.
Ноября 19-го.
Сэр!
Наш клиент, м-р Роберт Фергюсон из торгового дома «Фергюсон и Мьюехед», обратился к нам за справкой о вампирах. Так как наша фирма специализировалась исключительно на оценке машин, то обращенный к нам вопрос едва ли входит в нашу компетенцию; а потому мы рекомендовали м-ру Фергюсону обратиться к вам и изложить все дело. Мы не забыли еще ваших успешных розысков по делу «Матильды Бриггс».
С совершенным почтением
Моррисон, Моррисон и Додд.
— «Матильда Бриггс», — это не имя женщины, Ватсон, — проговорил Холмс голосом, словно ушедшим в воспоминания. — Это было судно, о котором так много говорили в связи с гигантской крысой из Суматры. История, которую еще рано опубликовать. Но что же мы знаем о вампирах? Входит ли этот вопрос в нашу компетенцию? И не очутимся ли мы в волшебном цapcтвe сказок Гримма? Протяните-ка руку, Ватсон, и посмотрите, что может сказать нам буква В.
Я откинулся и взял с полки нужный указатель внушительных размеров. Холмс разложил eгo на коленях, медленно и любовно пробегая глазами по своим записям о разнообразных событиях из прошлого.
— Вот тут о плавании «Gloria Scott», — читал он. — Скверное было дело. Вспоминаю, что вы дали отчет о нем, хотя и не мог поздравить вас с ycпeшным результатом. Виктор Линч, кузнец. Здесь о ядовитой ящерице. Вот это был замечательный случай! Витториа, цирковая звезда. Вандербильт и Иегман. Виперс. Вигор, чудо Хаммерсмита. Aгa! Вот он мой старый указатель! В нем можно найти буквально все. Послушайте, Ватсон, «Вампиризм в Венгрии». И еще — «Вампиры в Румынии».
Он с любопытством поворачивал страницы, но после короткого, напряженного чтения отбросил толстую книгу с досадным разочарованием.
— Мусор, Ватсон, мусор! Какой толк нам от ходячих трупов, которых удерживают в могилах, вогнав в их сердце осиновый кол. Все это сплошное безумие.
— Но вампир и не обязан быть всегда мертвецом, — возразил я. — Те же привычки могут быть и у живого человека. Так, я читал, напр., о высасывании одним стариком крови у юноши, чтобы обновить свои дряхлеющие силы.
— Вы правы, Ватсон! В одной из моих записей передается и эта легенда. Но можем ли мы относиться серьезно к подобным вещам? Мир и так достаточно велик и сложен, чтобы не впутывать еще и всевозможной чертовщины. Боюсь, что и случай с м-ром Робертом Фергюсоном не может быть нами принят всерьез. Впрочем, это письмо, быть может, послано им самим и способно пролить некоторый свет на волнующее его дело.
Он взял со стола второе письмо, котороe до сих пор лежало еще нераспечатанным. Начал читать его с легкой улыбкой, но постепенно она сошла с его лица и сменилась выражением живого интepeca и размышления. Окончив письмо, он продолжал некоторое время держать его зажатым в руке, тогда, как сам весь погрузился в какое-то раздумье. Наконец, разом очнулся.
— Где находится, Ламберлей, Ватсон?
— Это в Сасиксе, к югу от Хорсэма.
— Не так уж далеко, а?
— Мне знакома эта местность, Хопмс! Она полна старинных построек, названных по имени своих строителей. Самих людей давно позабыли, но их имена остались в домах.
— Та-ак! — медленно бросил Холмс. Одна из особенностей его гордой и самонадеянной личности заключалась в том, что он редко делился своими соображениями даже с тем человеком, который сообщал ему ряд важных и свежих сведений. — Склонен думать, что нам придется уделить этому делу несколько больше внимания. Письмо, как я и ожидал, от Роберта Фергюсона. Между прочим, он ссылается на личное знакомство с вами.
— Со мной?
— Да, вот прочтите сами.
И я взял протянутое им письмо.
«Многоуважаемый м-р Холмс!
Мне посоветовали обратиться к вам, так как само по себе дело не только крайне запутанное, но и весьма интимное. Оно касается одного моего друга, в интересах которого я и действую. Этот джентльмен женился несколько лет тому назад на одной пурувианке, дочери перувианского купца, которого он встретил в связи с делом о доставке селитряных удобрений. Это была красивая женщина, но различие в привычках и чувствах у обоих супругов скоро привело к тому, что муж со временем начал считать свой брак ошибкой. Он чувствовал, что многое в ее характере он не мог понять и объяснить себе. И это тем более печально, что сама она была беззаветно любящей женой.
Теперь перейду к тому, что расскажу более обстоятельно при личном нашем свидании. А теперь постараюсь дать вам общее представление о создавшемся положении, которое должно пробудить к себе ваш особенный интерес. Жена начала проявлять себя в совершенно чуждых ее мягкому и нежному характеру поступках. Ее муж был раньше вдовцом, и от первой жены у него остался мальчик, которому теперь пятнадцать лет; этот очаровательный и впечатлительный мальчуган стал калекой, из-за одного несчастного случая в детстве. И вот дважды муж застает свою жену на том, что она самым грубым образом бранила этого несчастного мальчика. Однажды она даже ударила его хлыстом, оставив яркий след на его руке.
И все это еще пустяки в сравнении с ее поведением по отношению к своему собственному сыну, которому не исполнилось еще и года. Так, с месяц тому назад, ребенок был оставлен своей нянькой на несколько минут. Громкий крик ребенка, словно от боли, заставил няню прибежать к нему. Когда она очутилась в комнате, то увидела, что мать склонилась над сыном и словно кусала его в затылок. И, действительно, в затылке была легкая рана, откуда бежала струйка крови. Няня перепугалась, хотела было позвать мужа, но хозяйка умоляла ничего ему не говорить и купила ее молчание подаренными ей пятью фунтами. Объяснения всему происшедшему не было дано никакого и на время все пошло своим обычным чередом.
Этот случай, однако, произвел на няню настолько потрясающее впечатление, что с этой поры она принялась следить за каждым шагом своей хозяйки, и не спускала глаз с ребенка, которого нежно любила.
Ей казалось, что если она следила за матерью, то последняя следила, в свою очередь, за ней самой; всякий раз, когда она вынуждена была оставлять peбенкa одногo, мать оказывалась тут же поблизости. Днем и ночью няня охраняла ребенка, днем и ночью молчаливая, бдительная мать всегда находилась рядом, словно выжидающий ягненка волк. Это вам покажется, конечно, невероятным, но я прошу вас отнестись к делу серьезно, ибо на карту поставлена жизнь ребенка, равно как и душевная устойчивость мужа.
Наконец, пришел и тот ужасный день, когда от мужа уже нельзя было утаить этих мучительных фактов. Нервы няни не выдержали, она не могла больше держать про себя всех своих опасений и выложила их прямиком своему хозяину. Все это показалось ему какой-то дикой сказкой, как и вам, наверное. Он знал свою жену как горячо любящую мать, которая обижала только одного своего пасынка. А в таком случае, что заставляло ее покушаться на свое собственное, родное дитя?
Он сказал няньке, что все это ей померещилось, что подозрения ее сумасбродны и такого рода напраслины решительно не могут быть терпимы. Во время их раsговора они услышали вдруг резкий крик боли.
Хозяин вместе с няней устремились в детскую и, вообразите его самочувствие, м-р Холмс, когда он сам увидел свою жену склонившейся над детской кроваткой, увидел кровь на обнаженном затылке ребенка и на его наволочке. С криком ужаса он повернул к свету лицо своей жены и увидел кровь на ее губах. Это была она, она вне всякого сомнения, кто пил кровь своего несчастноrо ребенка.
Так обстоит дело. Сама мать не выходит из своей запертой комнаты. Объяснения никакого не последовало. Муж в полупомешанном состоянии. Вампиризм он знает, подобно мне, только по названию. Мы считали его давно исчезнувшей дикой сказкой и вот он в самом сердце английского Сасикса... Впрочем, обо всем этом мы можем поговорить завтра. Разрешите ли заехать к вам? Не поможете ли несчастному мужу и отцу способностями вашего ума? Если да, телеграфируйте Фергюсону, Лэмберлей, и я буду у вас на квартире в 10 часов.
С полным уважением Роберт Фергюсон.
Р. S. Я думаю, что ваш друг Ватсон играл в футбол в команде Блэкхита, тогда как я сражался с ним в команде Ричмонда. Это единственная возможная для меня личная рекомендация».
— Конечно, я помню его! — сказал я, положив письмо на стол. — «Длинный» Боб Фергюсон, самый лучший игрок в команде Ричмонда. Он был всегда хорошим парнем, а потому и теперь заботится о своем друге.
— Так вот и пошлите ему, Ватсон, телеграмму: «Охотно займусь расследованием вашего случая».
— Вашего случая?
— Да, он не должен считать нас тупицами. Конечно, Фергюсон писа о самом себе. Отправьте ему телеграмму и оставим дело до утра.
РОВНО В 10 часов на следующее утро в нaшy комнату ввалился Фергюсон. Я помнил его длинную, сутуловатую фигуру с несколько вялыми в обычное время телодвижениями, но которые показывали в свое время чудеса ловкости и быстроты. А едва ли есть в жизни что-нибудь более тягостное, чем встретить развалину бывшего спортсмена-атлета. Его могучая фигура осунулась вниз. Боюсь, что и я произвел на него такое же впечатление.
— Алло, Ватсон! — обратился он ко мне, еще глубоким и сердечным голосом. — Вы не очень-то похожи теперь на того, кого я выкинул за веревки на третьем ринге. Надеюсь, что и я несколько изменился. Но меня доканали последние два дня. Я вижу по вашей телеграмме, м-р Холмс, что мне не нужно быть ходатаем за мнимого друга.
— Да, лучше прямо приступить к делу! — ответил Холмс.
— Разумеется! Но вы легко можете представить, как трудно говорить о женщине, которой ты обязан помогать и которую ты должен оберегать. Что мне оставалось делать? Мог ли я обратиться за содействием к полиции? А тут еще дети нуждались в моей охране. Можно было с ума сойти, м-р Холмс! Было ли у вас что-либо похожее на мой случай? Так окажите же мне помощь, пока я еще не рехнулся окончательно.
— Понятно, м-р Фергюсон! А пока присядьте, соберитесь с силами и дайте мне несколько точных ответов. Я могу заверить вас, что мы найдем разрешение всей этой тяжелой истории. И прежде всего сообщите, какие предприняты вами шаги. Ваша супруга все еще с детьми?
— У нас произошла ужасная сцена. Она любящая женщина, м-р Холмс. Если когда-либо женщина любила всем своим сердцем и всей душой, так это она. Она была поражена в самое сердце, когда раскрыта была ее ужасная, невероятная тайна. Ни одним словом не ответила она мне на мои упреки, а только смотрела на меня с каким-то диким отчаянием в глазах. А затем бросилась в свою комнату и заперлась в ней. У нее была служанка, которая находилась при ней до замужества. Зовут ее Долорес и она была жене скорее другом, чем прислугой. Она-то и носит ей в комнату обед.
— Следовательно, ребенку не грозит теперь никакой опасности?
— М-с Мэзон, няня, поклялась, что она не будет отходить от него ни днем, ни ночью. Я могу совершенно положиться на нее, и теперь беспокоюсь скорее о маленьком бедном Джэке. Ведь я уже сообщал вам в своем письме, что она дважды бросалась на него.
— Но ни разу его не ранила?
— Нет, но яростно eгo ударила. А это тем более ужасно, что ребенок — маленький, безобидный калека. — Сухощавое лицо Фергюсона заметно смягчилось при упоминании о своем мальчике. — А ведь его состояние могло бы смягчить любое сердце: он упал в детстве и стал горбатым, м-р Холмс. Но в нем бьется самое преданное и любящее сердце.
Холме взял со стола вчерашнее письмо и перечел его.
— Кто еще живет в вашем доме, м-р Ферrюсон?
— Недавно поступили две служанки. Один конюх, который спит в доме. Моя жена, я сам, мой Джэк, малютка, Долорес и м-с Мэзон. Это — все.
— Думаю, что вы не знали хорошо своей супруги [до] времени брака?
— Я был знаком с ней только несколько недель.
— А как давно служит у нее Долорес?
— Несколько лет.
— Следовательно, характер вашей супруги лучше известен Долорес, чем вам?
— Да, это возможно.
Холмс что-то занес в свою книжку.
— Полагаю, — сказал он, — что я могу быть вам более полезен на месте а не здесь. Это дело требует личного расследования. Если ваша супруга находится в своей комнате то мы не можем обеспокоить или причинить еи какое-либо неудобство нашим присутствием. Остановимся же мы, конечно, в гостинице.
Фергюсон облегченно вздохнул.
— Я и хотел надеяться на это, м-р Холмс! В два часа отходит прекрасный поезд с вокзала Виктории. И если вы согласны...
— Конечно, поедем. Теперь у меня затишье в делах, а потому я могу целиком отдаться вашему делу. Ватсон, разумеется, отправится с нами. Но есть один или два пункта, которые мне хотелось бы выяснить до отъезда. Ваша несчастная супруга, насколько я понял, обидела обоих детей: своего собственного младенца и вашего маленького сына?
— Совершенно верно.
— Но обидела она каждого по разному? Вашего сына она ударила?
— Одwн раз тростью, а другой — очень свирепо отколотила рукой.
— И она не дала совершенно никакого объяснения своему поступку?
— Никакого. Заявила только, что ненавидела его, повторив это несколько раз.
— Ну, это встречается у мачех. Скажем, ревность к прошлому. А она ревнива по природе?
— И очень даже. Ревнива со своей силой пламенной тропической любви.
— А мальчик, которому пятнадцать лет, уже развит, вероятно, не по летам из-за своего несчастного случая. Он тоже не объяснил вам причины этого нападения?
— Нет. Он заявил, что ничем его не выэвал.
— Они и раньше не дружили между собой?
— Нет, они никогда не чувствовали симпатии друг к другу.
— Но вы говорите, что он любящий мальчик.
— Едва ли во всем мире найдется другой такой. Моя жизнь — его жизнь. Он целиком уходит в то, что я говорю или делаю.
Холмс еще раз сделался заметку, а затем погрузился на некоторое время в раэмышления.
— Уверен, что вы с сыном были отличными товарищами до вашего второго брака, не так ли?
— Да.
— И мальчик, столь чувствительный по природе, несомненно, свято чтит память своей матери?
— Да, в высшей степени.
— Он, должно быть, очень интересный мальчик. В поведении же вашей супруги есть еще одна темная сторона. Эти странные нападения на малютку и на вашего сына происходили одновременно?
— Только в первом случае. Ее охватило словно бешенство и она свою ярость излила на обоих. Во втором случае пострадал один только Джэк. М-с Мэзон ничего не сообщала мне о малютке.
— Это значительно усложняет дело.
— Я не совсем понимаю вас, м-р Холмс!
— Вероятно. Когда составляешь предварительную догадку, то хочется, чтобы она превратилась в полную уверенность. Скверная привычка, м-р Фергюсон, но человек слаб. Боюсь, что вам дали преувеличенное представление о моих научных методах. Однако, я могу сказать и теперь, что ваша задача не кажется мне неразрешимой, а потому и ожидайте нас в два часа на вокзале.
В ТУСКЛЫЙ и туманный ноябрьский вечер мы оставили свой багаж на станции Лэмберлей и, проехавшись по извилистым дорогам Сасикса, добрались, наконец, до уединенной, старинной постройки, принадлежащей Фергюсонам. Мы увидели большой особняк, центр которого был старинной постройки, а крылья только недавно выстроены. Ступеньки на крыльце износились посередине, а черепица, устилавшая пол в прихожей, была украшена рисунком. На потолках виднелись покоробившиеся дубовые планки, а пол резко осел в нескольких местах. Все развалившееся здание напоминало собой о дряхлости и упадке.
Фергюсон провел нас в большую среднюю комнату. Здесь в большом, старинном камине, заставленном большим железным экраном с датой 1670 г., трещали горевшие дрова.
Эта комната, когда я огляделся, являла собой любопытное смещение разных мест и времен. Стены в полупанелях могли относиться к помещику ХVII века; рисунки же на них в нижней части были выведены хорошо подобранными акварельными красками. Верхняя часть стен, где желтая штукатурка заменяла собой дуб, была занята развешанной здесь коллекцией южно-американской утвари и оружия. Эту коллекцию, очевидно, привезла с собою перувианка, жена Фергюсона. Живой ум Холмса быстро заинтересовался оружием, которое он принялся тщательно осматривать. Когда же повернулся, то в глазах его стояла особая задумчивость.
— Алло! — воскликнул он.
Спаниэль лежал в углу комнаты в корзинке. Он медленно и с трудом направился к своему хозяйну; задние ноги у него еле двигались, а хвост волочился по полу. Он лизнул руку Фергюсона.
— В чeм дело, м-р Холмс?
— В собаке. Что с ней такое?
— Загадка для ветеринара. Вид паралича. Он предполагает спинной менингит. Но паралич проходит и скоро все будет в порядке, не правда ли, Карло?
Словно в знак согласия опущенный хвост собаки задрожал и сама она взглянула на каждого из нас своими печальными глазами. Пес понял, что речь шла о нем.
— Паралич хватил его быстро?
— В одну ночь.
— А как давно?
— Да месяца четыре тому назад.
— Весьма любопытно!
— Что же вы в этом видите, м-р Холмс?
— Подтверждение моей прежней догадки.
— Ради бога, что же вы думаете, м-р Холмс? Для вас это может быть занимательной головоломкой, но для меня — вопросом жизни и смерти. Моя жена может оказаться убийцей и мой ребенок в постоянной опасности. Не играйте же со мной, м-р Холмс, это слишком ужасно для меня.
Знаменитый некогда футболист теперь дрожал с ног до головы. Холмс успокаивающе взял его за руку.
— Боюсь, что разгадка может оказаться мучительной для вас, м-р Фергюсон! — сказал он. — В данный момент я не могу сказать большего, но я надеюсь все окончательно выяснить, прежде чем оставлю ваш дом.
— Большое вам спасибо! Я прошу вашего разрешения подняться в комнату жены и посмотреть, не произошло ли там каких перемен.
Пока он в течение нескольких минут отсутствовал, Холмс закончил осмотр висевшей на стене экзотической коллекции. А когда хозяин наш возвратился, то по хмурому лицу его было видно, что ничего нового он не узнал. Следом за ним шла высокая, стройная, смуглая девушка.
— Чай готов, Долорес! — сказал Фергюсон. — Позаботьтесь, чтобы у вашей хозяйки было все, что ей нужно.
— Она очень больна! — воскликнула та, негодующе глядя на своего хозяина. — Она не просит есть. Она очень больна и нуждается в докторе. Я боюсь оставаться с ней без доктора.
Фергюсон вопрощающе посмотрел на меня.
— Я буду рад быть чем-нибудь полезен.
— Примет ли ваша хозяйка д-ра Ватсона?
— Я проведу его и не буду спрашивать разрешения. Ей нужен доктор.
— Тогда я иду с вами.
Я пошел за девушкой, находившейся в крайнем возбуждении, поднялся по лестнице, а затем мы шли по старинному коридору, в конце которого находилась массивная, окованная железом, дверь. Я сразу же заметил, что, если бы Фергюсон задумал силой проникнуть к своей жене, то это потребовало бы от него больших усилий. Девушка вынула ключ из кармана и тяжелые створы двери заскрипели на старых петлях. Я вошел и она быстро пoследовала за мной, затворив за собою дверь.
На кровати лежала женщина, явно находившаяся в сильной лихорадке. Она была почти без сознания, но когда я вошел, подняла на меня свои испуганные прелестные глаза. Увидев незнакомого человека, она как-будто почувствовала облегчение и, вздохнув, опустилась на подушку. Я подошел к ней с ободряющими словами и, когда она продолжала лежать, исследовал ее пульс и температуру. Оба были повышены, но у меня создалось впечатление, что здесь дело не в физическом заболевании, а в нервном возбуждении.
— Она так лежит уже два дня. Я боюсь за ее жизнь, — сказала девушка.
Больная повернула ко мне свое красивое, взволнованное лицо.
— Где мой муж?
— Внизу и хотел бы увидеть вас.
— Я не хочу видеть его, не хочу! — А затем, словно в бреду, забормотала. — Негодяй! Негодяй! О, что мне делать с этим дьволом?
— Могу ли я помочь вам?
— Нет, никто не поможет. Все разрушено.
Женщина находилась под влиянием какого-то странного заблуждения. Ведь я не мог связать "негодяя" и "дьявола" с личностью Боба Фергюсона.
— Сударыня! — ответил я. — Ваш супруг вас глубоко любит и он крайне огорчен всем случившимся.
И вновь она остановила на мне свои дивные глаза.
— Он любит меня. Да. А разве я не люблю его? Разве я не люблю его до того, что готова пожертвовать сама собой, чтобы не разбить только его сердце. Так я люблю его и все же... он мог подумать, он мог так говорить обо мне.
— Он подавлен и не может во всем разобраться.
— Да, он не может понять, но должен был верить.
— Не согласитесь ли повидаться с ним? — предложил я.
— Нет, нет! Я не могу забыть ни его ужасных слов, ни его тогдашнего взгляда. Идите! Вы ничего не можете сделать для меня. Передайте ему только, что я хочу иметь у себя своего ребенка. Я имею право на него. И это все, что я могу передать ему.
Она повернула к стене свое лицо и ничего больше не сказала. Вернувшись в комнату, я застал Фергюсона и Холмса сидящим еще у камина. Фергюсон грустно выслушал отчет о моей встрече с eгo женой.
— Как я могу отправить к ней ребенка? — сказал он. — Разве я могу поручиться за все ее прихоти? И могу ли я позабыть, как она отняла от ребенка свое лицо с окровавленными губами? — Он весь содрогнулся при этом воспоминании. — Ребенок в безопасности у м-с Мэзон и там он должен остаться.
Нарядная горничная — единственная современная вещь в доме — принесла нам чай. Когда она накрывала на стол, дверь отворилась и в комнату вошел бледный мальчик, с белокурыми волосами и ярко-голубыми глазами, которые радостно зажглись при виде отца. Он бросился вперед, горячо обвив руками его шею.
— О, папа! — воскликнул он. — Я и не знал, что ты уже дома. Ведь я бы встретил тебя здесь. О, я так рад твоему возвращению.
Фергюсон тихо освободился от объятий с некоторым замешательством.
— Дорогой мой мальчик! — сказал он, нежно гладя его белокурую голову. — Я приехал так рано потому, что друзья мои м-р Xoлмс и д-р Ватсон могли в это время приехать со мной и провести с нами этот вечер.
— А м-р Холмс — сыщик?
— Да.
Мальчик бросил на нас проницательный и, как мне показалось, неприязненный взгляд.
— Ну, вернемся к вашему ребенку, м-р Фергюсон! — сказал Холмс. — Можем мы увидеть его?
— Попроси м-с Мэзон принести сюда малютку! — обратился к сыну Фергюсон.
Мальчик вышел и по его особой, расслабленной походке мой глаз хируга заметил болезнь его спины. Он быстро вернулся, а за ним шла высокая, сухопарая женщина, на руках у которой был прелестный, черноглазый ребенок, удивительный итог скрещения саксонской и латинской расы. Фергюсон явно любил его, так как взял малютку на руки и нежно его погладил.
— И подумать только, что могла подняться на него рука! — пробормотал он, глядя на маленький, красноватый рубец на шее ребенка.
Я взглянул в этот момент на Холмса и заметил на его лице особое напряжение. Его лицо было словно выточено из слоновой кости, а глаза, только что покоившиеся на отце и сыне, были устремлены с явным любопытством на что-то находившееся в другой стороне комнаты. Следуя за его взглядом, я мог догадаться только, что он смотрел через окно на меланхоличный, мокрый сад. Правда, решотка мешала смотреть на него, но все внимание Холмса было все же обращено именно на окно. Затем он усмехнулся и его глаза снова остановились на ребенке. Молча подошел он к нему и с особой тщательностью исследовал его красноватый рубец, а в заключение потряс один из маячивших перед ним маленьких кулачков.
— До свидания, молодой человек! Вы странно начали знакомиться с жизнью. Няня, я хотел бы сказать вам наедине два слова.
Отведя ее в сторону, он серьезно поговорил с ней несколько минут. Я услышал только последние слова: «Вашему беспокойству, я надеюсь, скоро настанет конец». Женщина удалилась вместе с ребенком.
— Как вы относитесь к м-с Мэзон? — спросил Холмс.
— Неказиста с виду, как вы могли убедиться, но золотое сердце и предана ребенку.
— Она нравится тебе, Джэк? — внезапно обратился Холмс к мальчику.
У того потемнело его подвижное лицо, когда он отрицательно покачал головой.
— У Джэка свои особые симпатии и антипатии, — сказал Фергюсон, обнимая сына. — К счастью, я в числе его симпатий.
Мальчик ответил что-то нежное и зарылся головой на груди отца. Фергюсон осторожно освободился от него.
— А теперь побегай, мой Джэк! — сказал он, провожая любящими глазами своего сына. — Ну, м-р Холмс, — продолжал он, когда мальчик вышел, — я думаю, что вы встретились у меня с очень сложным и тонким случаем.
— Сложным я не назвал бы его! — ответил Холмс с довольной улыбкой. — Все дело в подходящей догадке, но когда она шаг за шагом подтверждается целым рядом независящих друг от друга обстоятельств, тогда субъективная уверенность становится объективной правдой и мы можем определенно сказать, что игра кончена. Собственно говоря, я уже выяснил дело у себя дома и мне оставалось в дальнейшем только подтвердить наблюдениями свою догадку.
Фергюсон прижал свою руку к изборожденному морщинами лбу.
— Ради всего святого, Холмс! — проговорил он хрипло. — Если вы выяснили дело, не мучьте меня дальше.
— Конечно, я должен все объяснить вам. Но разрешите мне закончить дело по моему. Может ли хозяйка принять нас, Ватсон.
— Она больна, но в полном рассудке.
— Отлично! Именно в ее присутствии мы все и выясним. Идемте к ней.
— Но она не захочет принять меня! — воскликнул Фергюсон.
— Не беспокойтесь, она примет! — сказал Холмс и набросал несколько строчек на листке бумаги. — Вам обеспечен доступ, Ватсон, а потому не откажите передать хозяйке эту записочку.
Я снова поднялся наверх и вручил записку Долорес, осторожно приоткрывшей дверь. Минутой позже я услышал крик, в котором слились как-будто радость и удивление. Долорес выглянула в дверь.
— Она готова принять их и выслушать.
Тогда поднялись за мной Фергюсон и Холмс. Когда мы вошли в комнату, Фергюсон сделал два шага по направлению к своей жене, но она отстраняюще подняла свою руку и он опустился в кресло. Xoлмc уселся рядом с ним, поклонившись хозяйке, которая смотрела на него широко раскрытыми, удивленными глазами.
— Я думаю, мы можем обойтись и без Долорес, — сказал Холмс. — Но она может и остаться, мадам, если вы желаете. А теперь, м-р Фергюсон, я человек занятой и мои приемы прямы и коротки. Самая быстрая операция является и самой легкой. И прежде всего позвольте сказать то, что успокоит ваш рассудок. Ваша жена очень хорошая, горячо любящая и жестоко потерпевшая женщина.
Фергюсон поднялся с радостным возгласом.
— Докажите мне, м-р Холмс, и я ваш должник на-веки.
— Я это сделаю, хотя глубоко раню вас в другом месте.
— Мне все равно, лишь бы вы обелили мою жену. Ничто не может сравниться с этим мучением.
— Тогда разрешите мне ознакомить вас с ходом моих мыслей, еще у себя, на Бэкер-стрит. Мысль о вампире была для меня чистым абсурдом. Таких вещей не существует в английской уголовной практике. И тем не менее, ваши наблюдения были точны. Вы видели, как ваша жена поднялась от ребенка с окровавленными губами.
— Да, я видел.
— А не приходило ли вам в голову, что рану могли высасывать совершенно не с той целью, чтобы пить кровь. Разве из раны нельзя было высасывать яд?
— Яд?
— Конечно! Я инстинктом догадывался о присутствии той южно-американской коллекции, которую увидел позднее на стене. Разумеется, яд мог быть другого происхождения, но, когда рядом с малениким луком я увидел пустой колчан, то картина стала совершенно ясной. Если ребенка царапнуть одной из этих стрел, пропитанных кураре или другим дьявольским составом, то смерть неизбежна, если не высосать сразу раненое место. А тут я увидел еще собаку, на которой, очевидно, произвели первый опыт, чтобы убедиться в сохранившейся еще силе яда. Ну, теперь вы понимаете, в чем дело. Ваша супруга боялась покушения, а когда оно произошло, то заметила его и спасла жизнь своего ребенка. Вам же не сказала всей правды, чтобы не разбить ею вашего сердца, зная, как вы любите своего мальчика.
— Джэк?!
— Я следил за ним, когда вы нежно обнимали его. Лицо мальчика ясно отражалось в оконном стекле и я прочел в нем такую ревность и такую жестокую ненависть, какую мне редко приходилось видеть на человеческом лице.
— Мой Джэк?!
— К сожалению, это так, м-р Фергюсон! И это тем более мучительно, что толкнула его на это дело самая безудержная любовь к вам, и возможно, к его любимой матери. Вся душа его была захвачена ненавистью к этому прелестному малютке, здоровье и красота которого так оттеняли его собственную слабость.
— Но это невероятно!
— Прав ли я, мадам? — обратился Холме к хозяйке, которая плакала, уткнувшись лицом в подушки. Теперь она повернулась к мужу.
— Как я могла сказать тебе, Боб? Я чувствовала, что это поразит тебя в самое сердце, и должна была ждать, пока не скажет тебе правду кто-нибудь другой. И я обрадовалась, когда этот джентльмен написал мне, что ему известно все.
— Думаю, что Джэку хорошо бы провести с год на море, — сказал Холмс, поднимаясь с кресла. — Только одно обстоятельство мне еще не понятно, мадам. Мы вполне понимаем ваше обращение с Джэком, но как могли вы оставить ребенка на эти два последних дня?
— Я сказала м-с Мэзон. Она знала.
— Понятно. Так я и предполагал.
Фергюсон стоял у кровати словно оглушенный, с дрожащими руками.
— Нам самая пора уходить, Вастон, — прошептал Холмс. — Если вы возьмете слишком преданную Долорес за один локоть, я возьму за другой. А теперь, — прибавил он, — когда дверь закрылась за нами троими, — предоставим осталыное улаживать им самим.
У меня есть только одна еще заметка об этом деле. Это письмо, написанное Холмсом в ответ на то, которое приведено было вначале.
«Бэкер-стрит.
Ноябрь, 21-го.
Сэр!
Отвечая на ваше письмо от 19 сего месяца, довожу до вашего сведения, что я занялся делом вашего клиента, м-ра Роберта Фергюсона, и довел его до благополучного конца. С благодарностью за вашу рекомендацию
Остаюсь преданным вам
Шерлоком Холмсом».
