ВОКРУГ СВЕТА, №10, 1928 год. НОЧНОЙ ПОЛЕТ

"Вокруг Света", №10, март 1928 год, стр. 20-22.

НОЧНОЙ ПОЛЕТ

Рассказ ЮРИЯ ГЕКО.

I.

Свет в окнах эллинга ленинградского воздухоплавательного парка обычно предупреждает жителей Волкова Поля о подготовке к полету одного из воздушных шаров.

Сапожник Миронов в этих случаях не теряя времени отправляется на Пески, к Дарье Трифоновне Пущикиной и привозит ее к себе. Над трогательной заботливостью его, пожалуй, никто не задумывается, но на Волковом Поле всем достаточно хорошо известна Дарья Пущикина, старуха — неизменный завсегдатай и зимних и летних полетов.

В вечер, о котором идет речь, огни в эллинге зажглись не надолго и шар вытащили свернутым в трубку и увезли. Неожиданное событие породило бы много слухов, если бы кто-то не узнал, что в дни Октябрьских торжеств шар поднимут над Петропавловской крепостью.

Миронов не знал — ехать за Пущикиной или повременить? По несколько раз в день выходил на дорогу в надежде встретить кого-нибудь из воздухоплавателей, но порт точно вымер. Сколько бы он ни ждал, никого не было видно. В этот раз даже заговорили о каком-то решении, полученном командиром порта, и неудачном подъеме аэростата в городе. Но все это были только слухи. Большинство успокоилось только на третьи сутки, когда шар привезли, а в газетах вычитали долгожданное сообщение:

ПОЛЕТ ЛЕНИНГРАДСКОГО АЭРОСТАТА.

Завтра с территории воздухоплавательного парка вылетает ленинградский аэростат в 640 куб. метров. ОСО-Авиахим поручил пилотам Федотову и Котову установить новое всесоюзное достижение на продолжительность шаров малой кубатуры.

Старт — в 5 часов вечера.

Миронов с первым трамваем отправился к «Трифоновне». В домах убрали с подоконников герань и у окон отдернули занавески. Вся «Волковка», от мала до велика, всматривалась напряженно в корпус эллинга, ожидая появление надутого шара.

Пущикина приехала утром на следующий день, и так как мастерская Миронова находилась в конце воздухоплавательного поселка, задержалась у эллинга. Ее глаза остановились на разбитом стекле. Теплый воздух, выходя наружу, быстро подхватывался ветром и исчезал, как дым, запутываясь в облаках. Изредка слышались какие-то шумы, но старая Пущикина их не могла различить. Жители Волкова Поля увидели старуху только, когда шар был выведен к старту.

Пущикина первым долгом осведомилась, кто в этот раз летит: «С бородой или 6ритый»?

— С бородой, с бородой, бабушка! Федотов! — ответили из толпы.

— Один?

— С комиссаром летит, с Котовым.

— Ну, как же, как же не знать. Пускай летят! Только погода сегодня чтой-то мокрежная...

Не успела Дарья Трифоновна закончить мысль, как шар, сорвавшись с земли, без команды: «дай свободу», в одно мгновенье скрылся в облаках. На крышу эллинга просыпался мешок балласта... Жители Волкова Поля испуганно переглянулись и недоверчиво долгое время смотрел на команду, выпускавшую шар.

Все оказалось значительно проще, чем многие думали. Просто-на-просто за ветром не было слышно каманды, весь церемониал, полагающийся при вылете, был выполнен и в этот раз с военной точностью: шар вывели, поддерживая за балластные подвесы, уравновесили с пилотами, проверили приборы, простились и отпустили...

Дарья Пущикина осталась недовольна таким вылетом. По ее мнению, все было скомкано...

— Да и зря торопились! — говорила она. — В воздухе нонче вряд что слаще.

Обычно после вылета шара сразу никто никогда не расходится. Все смотрят в небо, пока видна черная точка. Но было бы бессмысленно искать ее в вымокших тучах, в абсолютной темноте. Где-то низко и долго над городом носился злополучный воздушный шар.

II.

Безумцем надо быть, чтобы верить в возможность продержаться ночь в такую погоду. Дождь и снег, чередовавшиися в зависимости от высоты, постепенно отяжеляли оболочку шара, и стрелка анероида выше 150 метров не поднималась. С двумя пассажирами шар в 640 кубических метров не мог взять больше 10 балластных мешков, и расходование песка большими порциями значительно укорачивало продолжительность полета.

Отметив в вахтенном журнале время, высоту и направление, Федотов сбрасывал с нескрываемым беспокойством мешок за мешком. Скоро в проруби облака пилоты заметили огни Балтийской железнодорожной ветки. У станции Лисино в бинокль увидели мрачно ехавшего по шоссе крестьянина. Под брезентным мешком его почти не было видно.

Руки пилотов тревожно сжали хрустнувшие борта корзины, оба перегнулись за борт и попытались позвать человека, повидимому, думавшего о земле. Крики были услышаны, но крестьянин не понимал, откуда они?

Испуганно озирался по сторонам и только находчивость Федотова обеспечила пилотам возможность проверить ориентировку. За борт корзины на веревке был спущен электрический фонарь. Размахивая «светом», пилоты продолжали кричать и, наконец, были замечены.

Осведомившись, кто летит, крестьянин испуганным голосом прокричал, над какими деревнями ветер несет воздушный шар, а затем, точно освоившись, принялся уговаривать спуститься.

Это был и последний человек и последние деревни, которых видели Федотов и Котов в своем полете.

Через полчаса застывшею массою тучи закрыли землю, и только изредка слышалось рычание земли.

Хоры невероятных звуков таит в себе атмосфера. Иногда поют они печально, иногда радостно, и трудно сказать — чаще ли громко или «про себя». Федотов, подобрав меховое пальто, сел на балластный мешок и, облокотясь на ноги Котова, стоявшего у борта корзины, попробовал задремать, но неожиданный толчок заставил его встрепенуться.

Налетевшая снежная туча раскололась о снасти шара и, шипя, расползлась по сторонам. Шар снова начал садиться. Взглянув недоверчиво на Федотова, Котов потихоньку за борт выбросил седьмой мешок.

Тревожные мысли постепенно подбирались под мexoвые шлемы. Зажав в кулак бороду, Федотов при свете электрического фонаря молча разглядывал исчерченные карты. Котов в это время проверял показания приборов.

— Неужели садиться ночью, — думали оба, и, видимо, мысли их сошлись на одном:

— Нет, лететь!

В зрачках друг у друга они как-будто что-то прочли и улыбнулись. В тучах и темноте люди, оказывается, так же, как и на земле, разговаривают глазами...

В 5 часов утра. было принято твердое решение — подниматься. За борт упал восьмой мешок, и, неуклюже качнувшись у дна корзины, просыпался пылью.

До 6.000 метров особой перемены не замечалось, но чем выше, тем чаще приходилось пробовать пульс, и пилоты чаще прикладывались к фляжкам с черным кофе, спрашивая друг друга: «Не трудно ли дышать?». На утомленных лицах начал появляться неестественный румянец. Глаза заблестели, а ноги постепенно начали холодеть. Рты инстинктивно открылись по-рыбьему, когда вынимают ее из воды.

Надо было остановиться. Mыcли уже путались... Начали заговариваться...

— Газ!...

— Есть!...

· · · · · · · · · ·

Клапана не открывались... Примерзли или испортились? Сознание, что небольшой воздушный промежуток отделяет от разреженных слоев, где лопнет оболочка шара, и что с клочьями ее на землю упадут мешки костей, — заставило о6оих броситься к веревке клапана.

Ее сжимали, рвали, тянули, живя одною мыслью: «Скорее газ».

Котов остался недоволен вычислениями. По резким движениями жестикулирующих рук нетрудно было заключить, что не все благополучно. Проверив курс и высоту полета, Федотов приказал выбросить предпоследний мешок балласта и... вскоре последний.

Облегченный шар, мелькнув в трех этаЖах облаков, пронесся к теплым слоям воздуха и, освещенный лучами только-что проснувшегося солнца, сам теперь поднимался в синеву.

Дождь шел ниже. Здесь все сухо. Лучи солнца, отражавшиеся от туч, с подходом к зениту, сильнее нагревали воздух. Компас показывал все тот же юг.

Утомленные бессонною ночью, пилоты получили возможность немного отдохнуть. Зная об отсутствии балласта, они дорожили газом и радовались быстрому подъему, так как знали, что к вечеру шар снова начнет опускаться.

Стрелки приборов высоты вычерчивали тысячи. Объем шара увеличился чуть ни не вдвое, и в мягкое тело серо-желтой оболочки впились стонущие снасти. Высыхая на солнце и ветре, временами вздрагивали, встряхивая корзину, неприятно хрустевшую при каждом новом толчке.

Газ!... Газ!...

— Что?...

Клапан со свистом открылся.

Но шар с разгона поднимался кверху. В это время Котов, что-то сказав, опустился на дно корзины. Голова свесилась, руки безжизненно пытались шевелить пальцами. Федотов дернув вторично клапан, отчетливо понял, что слишком' высоко забрались. Обмотав веревкой клапана тело он нагнулся к обессилевшему помощнику и провел по егo холодному лбу холодной от пота рукой...

Открыв на мгновение глаза, Котов заметил побледневшее лицо Федотова и ему показалось, что у него белыми стали синие глaзa. Собрав последние силы, он еще раз дернул канат. Газ струею стал выходить в атмосферу.

Сознание оставляло обоих. Шар падал... Быстро попав в облака, он охладился... Разрывая тучи, камнем приближался к земле, о которую сейчас разобьются оба...

Когда пилоты пришли в себя, земля уже бежала на них, росли леса и реки на глазах... Горизонт кружился.

Сознание оставляло обоих. Шар падал...

Для остановки шара требовался балласт, но его не было. Ужас охватил обоих, когда они поняли, что, потеряв сознание, выпустили добрую треть водорода. Инстинкт самосохранения в мгновенье потребовал решительных действий. Не глядя друг на друга, что-то дико крича, пилоты сбрасывали вниз все, что попадалось под руки.

Бутылки. Кофе... Вниз!.. Ведро. Перчатки... Шлемы... Пенснэ...

Когда все было выброшено, шар, коснувшись макушки леса, задев корзиной его, подпрыгнул, неожиданно остановился и... медленно упал.

Полет их кончился.

К месту спуска бежал народ. У шара остановился.

— Чужие?

— Почему?

III.

— Так, значит, Латвия?

Кто-то спросил: «Роверяйте нас? Фетра занесло!».

Пилоты, собственно говоря, не могли первое время отдать себе отчета в случившемся, но всем понятно, о чем они думали. Не сказав лишнего слова, принялись молча убирать аэростат. Но нужна была помощь, и Котов приказал сбежавшимся помогать. Двести человек неожиданно бросились к шару, счастьем считая пощупать его.

Парнишки сразбегу прыгали, улыбались и спрашивали:

— Нисаво?

— Чорт с вами, конечно, ничего, когда не до этого! — думали пилоты.

— Что, брат, «нисаво»? — спросил Котов Федотова.

— Вот именно «нисаво», не улетишь!

Через полчаса уборка шара была кончена, и на крестьянских розвальнях, не отдохнув, пилоты, в сопровождении часовых, отправились к латвийскому пограничному штабу.

Молчали. Говорить запретили. Смотрели на все удивленными глазами и самих себя спрашивали: «Неужели правда? Зачем с часовыми?».

Сутки, проведенные в воздухе, постепенно давали себя чувствовать. Холод, забытый в борьбе, заставлял искренно желатъ скорого приезда в штаб, и когда у холма, за кромкою леса, показались первые огоньки, до них будто стало еще дальше. Последние минуты тянулись медленнее.

Кучер тпрукнул у крыльца двухэтажного домика. Качнулся. Лошади, дернув в сторону головами, остановились. Пилотам было приказано сойти.

Что ж, сошли и остановились.

— Проходи!

— Идем, брат, идем! Но спать хочется, курить. Скоро ли? Отдохнуть... — так думали пилоты, медленно подымаясь на крыльцо.

Как дикие медведи, в мохнатых шубах, стояли Федотов и Котов в огромной комнате с ободранной штукатуркой, и только через полчаса им предложили сесть: «Вот подоконник.. — отдохните».

По комнате из щелей двери стлался холодный воздух, потом оседавший на окнах, как снег на шаре. Свет тускло горел в угольных электрических лампочках, но пилотам скоро все казалось безразличным. Они не слышали уже шума. Забылись... Заснули...

Никто не следил и не знает, через сколько времени, но, когда вокруг спящих пилотов уже собралась большая толпа любопытных, в комнату, хлопнув дверью, буквально внесся начальник охраны, полковник Александрович.

— Большевики!

— Вставай, документы!

Пилотам в это время, за полминуты до eгo прихода, как будто бы снилось, что ветер несет корзину в страну, где утомленным воздухоплавателям позволят отдохнуть, и они вздрогнули.

Проснулись, смотрели удивленно вокруг и не понимали.

— Документы, живей!

Документы оказались далеко, под меховыми комбинезонами и свитерами, в нагрудных карманах.

Прищурив глаз, подрыгивая шпорой, Александрович, казалось изучал людей, достававших, не торопясь, документы. Под глазами в синяках у него запульсировали жилы, когда из-под расстегнутого ворота комбинизона Котова углом мелькнули петлицы с прямоугольниками.

— Генералы?

Оскалившись в приятную улыбку, не то с иронией, не то на всякий случай, особенно растягивая буквы, он переспросил:

— Крас-ные гене-ралы?.. Тем лучше! Мне кажется, генералы достаточно высоко образованы для того, чтобы понять положение, в котором они сами виноваты. Мне доложили, что ваш прилет связан с тайной проверкой. О ней знают крестьяне приграничной полосы...

Перед рассевшимся, откормленным и отдохнувшим полковником стояли пилоты, которым хотелось дьявольски есть и спать, в худшем случае хотя бы здесь отдохнуть. Перемаяться...

Отвечая на выкрики Александровича, неумевшего задавать вопросы без постукиваний кулаком, Федотов и Котов еще находились под впечатлением полета. Когда им задали вопрос о цели путешествия, Котов пожал плечами. Он думал, что все уже знают...

В паузе Александрович усмотрел протест.

На пилотов из спинки кресла уставилась круглая бритая голова с глазами зверя. Глаза разгорались, как траурные фары, и постепенно закрывались веками, как будто для того, чтобы скрыть задуманное зло. Морщинистый палец с отманикюренным ногтем нажал кнопку звонка. Не сводя глаз с пилотов, Александрович отдавал приказание часовым:

— Ночью! Сейчас же! Доставить в Люцин! Будут бежать — стрелять!

Бежать? Пилоты хотели спать и... только. Им не зачем было убегать.

По снежной ноябрьской дороге утром снова заскрипели полозья: Федотова и Котова куда-то повезли. Сани шли друг от друга в расстоянии около мили, и пилоты порознь пробовали говорить с часовыми. Охрана молчала.

Не зная языка и обычаев, оба были чужими в этой стране. Оказанный «прием» позволял предполагать, что угодно, но пилоты... хотели спать. Теперь им не хотелось даже есть. Они ycтaли окончательно. В конце концов, их вымотали.

И когда в люцинском штабе, куда их доставили через полчаса, сообщили, что из Риги получено распоряжение латвийского правительства: «Позволить пилотам лететь куда они пожелают дальше», и когда тон только что кричавших часовых стал почтительным и даже подобострастным, усталые пилоты молча приняли документы, но, развернув пакет ОСО-Авиахима, улыбнулись адъютанту штаба.

— Вы читали: «... поставить новое всесоюзное достижение».

— Отправьте же теперь телеграмму к нам, в Ленинград, что мы выполнили поручение общества и, продержавшись в воздухе 23 часа 53 минуты, установили не всесоюзный, но мировой рекорд.

— Мы заплатим за телеграмму!

— А полковнику Александровичу передайте: пусть впишет в записную книжку:

«... 16 ноября 1927 года всю ночь, не дав поесть и отдохнуть, заставив стоять, допрашивал усталых аэронавтов, Федотова и Котова с риском для жизни ycтановивших новый мировой рекорд».