"Коммунистический университет на дому", №7, 1925 год, стр. 83-93

Наука.

В. БЫСТРЯНСКИЙ

Наука является отображением действительности природы и общества в понятиях ума человека. И эта часть «духовного производства» не является исключением из установленной Марксом общей закономерности исторического развития, согласно которой материальное производство определяет производство духовное — общественное сознание об'ясняется общественным бытием, а не обратно. Историю науки нельзя понять независимо от развития прозводительных сил общества, порождаемых ими производственных отношений и характерной для определенной ступени развития общества борьбы классов. В корне неверно представление идеологов, будто науку движет вперед «одна только сила чистого мышления». Маркс и Энгельс неопровержимо доказали, что история науки самым тесным образом связана с нуждами и потребностями общественного человека. «Чем было бы без промышленности и торговли естествознание?» — читаем мы в «Немецкой идеологии»... «Чистое» естествознание получает свою цель, равно как и свой материал, только благодаря торговле и промышленности, благодаря чувственной деятельности людей». (Архив Маркса и Энгельса. I, 218). В «Анти-Дюринге» Энгельс доказывает, что основные понятия математики взяты из реального мира. «Понятие о числе, как и понятие о фигуре, заимствовано исключительно из внешнего мира, а не попало в голову, как продукт чистого мышления».

«Подобно всем другим наукам, математика возникла из потребностей людей: необходимо было измерять землю и емкость сосудов, исчислять время; необходимой она стала и для механики. Но во всех областях мысли заимствованные из реального мира законы на известной ступени развития обособляются от действительного мира и противопоставляются ему, как нечто самостоятельное, как приходящие извне законы, которым мир должен подчиняться. Так дело было с обществом и государством; также точно и чистая математика была впоследствии приложена к миру, хотя она взята именно из этого мира и образует лишь часть его составных форм, и только поэтому она вообще находит себе применение». (Энгельс — «Анти-Дюринг»).

Необходимость вычислять периоды разлива Нила создала египетскую астрономию, а вместе с тем и господство касты жрецов, как руководителей сельского хозяйства (Маркс — «Капитал», т. I, 1920, 516). Блестящий расцвет естественных наук в Европе начиная с XVI столетия Энгельс об'ясняет возвышением буржуазии.

«С ростом буржуазии, шаг за шагом, развилась также с необычайной силой и наука, — пишет он в своей статье "Об историческом материализме" — Снова стали заниматься астрономией, механикой, физикой, анатомией, физиологией». И тут же он об'ясняет могучий прогресс естествознания в новое время потребностями развития капиталистического хозяйства. «Для развития своего промышленного производства буржуазия нуждалась в науке, которая исследовала бы свойства тел и деятельность сил природы»¹.

Не менее ясно высказывается Энгельс и в письме к Г. Штаркенбургу от 25/I—1894 г. «Если, как вы утверждаете, техника в значительной степени (по большей части) зависит от состояния науки, то обратно наука гораздо больше зависит от состояния и потребностей техники. Если у общества появляется техническая потребность, то это оказывает науке гораздо больше помощи, чем десять университетов. Вся гидростатика (Торичелли и т. д.) вызвана была к жизни потребностью регулировать горные потоки в Италии в XVI и XVII в. Об электричестве мы стали знать кое что разумное только с тех пор, когда открыта была техническая применимость его».

Итак, потребности общественной техники служат движущей пружиной развития науки, — научное открытие отвечает назревшей общественной потребности в нем. Но высказанные мысли не пользуются кредитом среди буржуазных ученых. «В Германии, — говорит Энгельс — к сожалению, привыкли писать историю наук так, как будто науки свалились с неба»².

Маркс и Энгельс лишь продолжают здесь стародавнюю традицию материалистической философии. — Еще Бэкон «истинный родоначальиик английского материализма и вообще опытных наук новейшего времени, живший в эпоху вызванного ростом производительных сил необычайного расцвета науки, не отрывал науку от практической жизни, а, наоборот, связывал ее с ней, — она сама для него представляет продукт потребностей материальной жизни и является в свою очередь средством, дающим возможность увеличить материальную мощь человека»³.

В истории отдельных научных дисциплин можно найти немало разительных примеров связи научных открытий с экономическим развитием, хотя и до сих пор сохраняют силу приведенные выше слова Энгельса, что история наук пишется буржуазными учеными так, как будто бы она упала с неба. Однако, логика фактов настолько неотразима, что авторы, чуждые и даже сознательно враждебные материализму, вынуждены говорить, сами не зная того, марксистской прозой.

Вот что мы читаем в новейшей русской работе, посвященной истории учения о числе: «Потребности жизни вызвали у сумерийцев и у египтян потребность в эмпирических правилах, облегчающих вычисления и измерения; этим начинается история математики, но и до настоящего времени задачи прикладной науки вызывают к жизни новые области математики... Исследования П. Л. Чебышева в области функций, наименее уклоняющихся от нуля, обязаны своим началом задаче практической механики; XIII—XVII столетия были для Западной Европы эпохой великих географических открытий и началом интенсивной торговли с Индией и американским континентом. Развитие мореплавания побуждало к изучению практической астрономии и необходимого для этой цели отдела математики — тригонометрии»⁴.

Нужды экономики породили и введение десятичных дробей. «Не случайно то обстоятельство, что наиболее крупный шаг в распространении десятичных дробей был сделан нидерландским математиком. Нидерландские города: Брюгге, на одной из площадей которого стоит памятник Стевину, Антверпен, Лейден — и в XVI и в XVII столетиях были центрами торговой деятельности Западной Европы, — и Стевин, сам купец и инженер, — как показывает заглавие главы, посвященной десятичным дробям в его книге: «Очерк арифметики», появившейся в 1585, имел в виду, главным образом, облегчение деловых расчетов».

Это материалистическое об'яснение принадлежит перу идеалиста, толкующего в смысле идеалистической философии эйнштейновскую теорию относительности и во имя ее ополчающегося против материализма⁵.

Так обстоит дело с математикой, абстракции которой, казалось, более всего удалены от реальной жизни. Но не в меньшей мере потребности материального производства двигают и развитие естественных наук. Возьмем для примера геологию. «Начиная с XVIII в., точные геологические знания быстро накопляются, особенно благодаря развитию рудного дела», пишет проф. А. П. Павлов⁶.

Общеизвестен толчок, данный развитием капиталистического производства в XIX веке громадным успехам естествознания: — «если развитие классической механики, этой научной основы крупной индустрии, до известной степени закончилось уже в XVIII веке, то в XIX столетии развиваются науки, в гораздо большей степени являющиеся основами для капитализма в сельском хозяйстве — химия, геология и физиология»⁷.

Потребности производственного процесса ставят перед наукой задачи, подчежащие разрешению, — практические нужды культурного человечества двигают вперед науку. С другой стороны, характеризующий эру крупной машинной индустрии прогресс техники, усовершенствования орудий и методов исследования ведет к новым научным открытиям.

«С начала 80-х годов прошлого столетия исследование тонкого строения нервной системы сразу подвинулось сильно вперед. Это можно об'яснить. главным образом, прогрессом техники исследования. Можно только удивляться той сумме стараний и труда, которая была затрачена исследователями и на усовершенствование этих методов и на их использование. Как в других отраслях биологии (например, в эмбриологии и при исследовании тонких структур и морфологических отношений в соматических и половых клетках) усовершенствование микроскопа и техники заливания, резания и окрашивания об'ектов привели к целому ряду новых открытий, так это усовершенствование приемов микроскопического исследования вызвало прогресс и в области изучения нервной системы», — пишет физиолог Штрассер («Новые идеи в биологии». Сборник №2 «Новое в учении о нервной системе». СПБ., 1913, 1.).

Даже такой непримиримый противник материалистического понимания истории, как Вернер Зомбарт, указывает на «внутреннюю связь, существующую между успехами естествознания и расширением обусловленного развитием техники аппарата орудий исследования».

Влияние экономики на развитие науки не ограничивается теми импульсами, которые получает последняя от потребностей техники, а также от развития вещественного аппарата самого научного исследования в виде инструментов, приборов и т. д., — в обществе, разделенном на классы, материальный базис влияет на научную мысль и через посредство интересов и психологии различных общественных классов. Влияние классовых интересов и классовой борьбы сказывается и в области естественных наук. Поскольку до сих пор занятия наукой оставались монополией господствующего класса капиталистического общества — буржуазии, — на плодах научной работы лежит явственная печать интересов этого класса. Этого не отрицают и сами жрецы буржуазной науки.

В 1899 г. знаменитый германский естествоиспытатель Эрнст Геккель писал: «Если витализм приобретает теперь приверженцев, то об'ясняется это политической и умственной реакцией»⁸.

Между тем Геккель всего лишь «естественно-исторический материалист» (Меринг), который «понятия не имеет об историческом материализме»⁹.

Геккель не одинок в установяении связи между интересами реакционного класса современного общества — буржуазии и распространением среди современных биологов учения, апеллирующего для об'яснения жизненных явлений к таинственной «жизненной силе», этому переживанию «qualitates occultae» (скрытых качеств) средневековых схоластиков.

Еще в 1869 г. знаменитый германский естествоиспытатель, Генрих фон-Гельмгольц, в своей речи «О цели и успехах естествознания» усматривал «препятствия, мешавшие успеху» физиологии и медицины в том обстоятельстве, что «вопросы о природе жизни тесно связаны с вопросами психологическими и этическими».

Если новейшие успехи в области биологии являются делом германских ученых, то, по мнению Гельмгольца, «в этом случае решающее значение имело то обстоятельство, что у нас меньше, чем где-либо, боятся результатов полной и неприкрытой истины. В Англии и во Франции есть также превосходные исследователи, которые были бы в состоянии работать с полной энергией и правильно применяя естественно-научный метод; но до сих пор они почти всегда должны были подчиняться общественным и церковным предрассудкам, и если хотели выссказать свои убеждения, то могли это сделать только в ущерб своему общественному влиянию и своей деятельности»¹⁰.

Приведенные выше слова Геккеля показывают, однако, что к концу XIX века и германские ученые в своем большинстве подчинялись предрассудку своего класса. Те же, которые, подобно Геккелю, осмелились плыть против течения¹¹ — подняли против себя возмущенное общественное мнение своего класса.

Не даром покойный великий ученый Тимирязев писал в последние годы минувшего столетия: «Настоящий век... склоняется к закату при несомненных признаках всеобщей реакции. Реакция в области науки — только одно из ее частных проявлений»¹². (Курс. наш).

Но не к лучшему складывалось положение и в начале XX века.

Известный французский ученый Феликс де Дантен категорически утверждает партийность современной биологической науки. «Разве могут лица с установившимися определенными верованиями создать когда-либо беспартийную биологию»¹³ — спрашивает он, — и на этот вопрос дает отрицательный ответ.

В своей работе подлинный ученый биолог наталкивается на специфические препятствия. «Вместо простого искания научной истины ему приходится сперва побороть старые верования, переданные по наследству¹⁴». — Но эта борьба не всякому по силам.

«Если подходя к делу без предвзятой мысли, биолог совершает открытие, которое затрагивает предрассудки большинства, если, живя в среде спиритуалистов, он открывает истины, стоящие в противоречии со спиритуализмом, он не будет иметь никакого успеха. Я повторяю, биолог не стоит к своей аудитории в таком же положении, как физик, ибо его заключения льстят симпатиям публики или противоречат им¹⁵».

Французский биолог отдает себе отчет в том, что причины рассматриваемого им явления коренятся в области социальных отношений. «Общество осыпает цветами людей, заявляющих, что они верят в то же, что и оно. И это вполне понятно, ибо древние верования человечества служили скрепой нашей общественной связи и нашей морали. Отсюда следует, что наука, показывающая тщету этих старых верований, подкапывается под современное общественное здание¹⁶».

Буржуазное общество отворачивается от научной истины, когда она грозит его устойчивости.

Гораздо легче проследить влияние интересов господствующего класса на научные выводы в области наук общественных. Здесь буржуазная мысль не приемлет результатов знания, если они неудобны для господствующего класса. Маркс в «Капитале» показал, как влияла классовая борьба на развитие буржуазной политической экономии.

Классическая политическая экономия Англии, кульминирующая в ее «последнем великом представителе Рикардо», сознательно берет исходным пунктом своего исследования противоположность классовых интересов, антагонизм труда и капитала и в том, что она не затушевывает этого антагонизма, и сказывается ее научный характер. «Вместе с этим буржуазная наука достигла в области политической экономии своего последнего, непереходимого предела»¹⁷, затем наступает период упадка; причину этого явления нужно искать в обострении классового антагонизма после 1830 года.

«Буржуазия во Франции и в Англии завоевала политическую власть, — продолжает Маркс. — Начиная с этого момента, классовая борьба, практическая и теоретическая, принимает все более ярко-выраженные и угрожающие формы. Вместе с тем пробил смертный час для научной буржуазной экономии»¹⁸.

Создающаяся, вследствие обострения классовой борьбы, обстановка «исключает возможность беспристрастного изучения предмета в рамках буржуазного кругозора»¹⁹.

Если Рикардо исходил из противоположности классовых интересов, то его эпигоны открыто становятся на почву социальной гармонии. «Отныне для буржуазного экономиста вопрос заключается уже не в том, правильна или неправильна та или другая теорема, а в том, полезна она для капитала или вредна, удобна или неудобна, согласуется с полицейскими соображениями или нет. Бескорыстное исследование уступает место сражениям наемных писак, беспристрастные научные изыскания заменяются предвзятой, угодливой апологетикой»²⁰.

Шаг за шагом продолжает Маркс отражение перипетий борьбы классов на экономической науке.

«Континентальная революция 1848—49 г.г., — пишет он, — отразилась и на Англии. Люди, претендовавшие на научное значение и не довольствовавшиеся ролью простых софистов и сикофантов господствующих классов, старались согласовать политическую экономию капиталистов с притязаниями пролетариата, которые уже нельзя было более игнорировать»²¹.

Буржуазной политической экономии Маркс противопоставляет «ее критику», которая «может представлять лишь пролетариат»²².

Итак, Маркс определенно говорит о классовой науке, — противопоставляя политической экономии буржуазии политическую экономию пролетариата, — не отрицая в то же время научного характера буржуазной экономии, пока ей еще не пришлось столкнуться с грозным memento mori²³ в лице сознавшего свою революционную классовую задачу пролетариата.

В классовом обществе и наука неизбежно отражает классовые антагонизмы. Это, однако, не значит, что мы должны поставить крест на достижениях буржуазной научной мысли. Отнюдь нет. И здесь да будет примером для нас Карл Маркс. Не было равного ему знатока буржуазной экономической литературы, — о чем свидетельствуют бесценные примечания к I тому «Капитала». Маркс синтезировал все добытое до него развитием буржуазной науки, — марксизм немыслим без политической экономии Рикардо, которую сам Маркс называл буржуазной; без диалектической философии Гегеля, которая в руках ее творца привела к столь консервативным выводам; без учения о борьбе классов буржуазных французских историков эпохи реставрации²⁴. Маркс умел брать все годное и ценное в учениях буржуазных мыслителей, отбрасывая мякину²⁵.

Необходимо, однако, отметить, что в области общих идей буржуазная мысль способна была на крупные достижения лишь в восходящую пору ее развития, пока она еще была передовым классом, пока она не заметила позади себя своего могильщика и наследника — пролетариата. К этой эпохе относятся англо-французский материализм, германская идеалистическая философия, классическая политическая экономия. Вступая в нисходящую полосу своей исторической жизни, буржуазия, по крайней мере в сфере обществознания, — не способна уже больше к творчеству великих, создающих эпоху идей, — наступает пора эпигонства, вульгарной апологетики, — только «в области фактических, специальных исследований» способны давать профессора «самые ценные работы», в вопросах же теории в области общественных наук и общего мировоззрения в сфере наук естественных ни единому из этих профессоров, способных давать самые ценные работы в специальных областях химии, истории, физики, нельзя верить ни в одном слове²⁶. (Курсив подлинника).

В сфере естественных наук влияние психологии господствующего класса сказывается, главным образом, в области общих идей, вопросов мировоззрения.

Когда мы говорим о классовой окраске, которую неизбежно принимает наука в классовом обществе, мы отнюдь не хотим сказать, что учёные всегда умышленно фальсифицируют науку в интересах господствующего класса. В большинстве случаев зависимость ученого от настроений своего класса гораздо сложнее, этот процесс протекает за спиной его сознания, как выражался Гегель, — являясь лишь частным случаем отношения между классом и его идеологией, раз'ясненного Марксом в классической форме, в его «18 брюмера». Идеолог воображает, что отправным пунктом и определяющим мотивом его деятельности является тот или иной тип чистого мышления, — а на деле оно является лишь надстройкой на материальных условиях существования людей. Ученый может воображать, что им движет чистое стремление к истине, а в действительности он является герольдом определенных классовых интересов. На примерах Мальтуса и Рикардо Маркс отличает различие между «наемным адвокатом, бесстыдным сикофантом господствующих классов», для которого «характерна глубокая низость мысли», — Мальтусом — и «научной добросовестностью» «научной прямолинейностью» Рикардо, хотя его понимание в общем соответствует интересам промышленной буржуазии²⁷.

«Научные выводы Мальтуса построены в интересах господствующих классов вообще и реакционных элементов этих классов в особенности; иными словами, ради этих интересов он подделывает науку». (Курсив всюду подлинника).

Когда для господствующего класса наступает пора упадка, классовое лицемерие, сознательное приспособление выводов исследования к интересам класса все более выступает на первый план среди ученых идеологов гибнущего класса.

Внеклассовой станет наука только в коммунистическом обществе будущего, когда отомрут классы, исчезнут и воздействия классовой психологии, вольно или невольно искажающие беспристрастие исследователя, затемняющие ясность его умственного взора. Тогда сохранится лишь зависимость науки от потребностей общественного производства; оно попрежнему будет ставить перед исследованием задачи, подлежащие разрешению.

Если буржуазия в свою революционную пору, когда перед ней расстилалось еще великое будущее, оплодотворила мир общественной мысли великими научными методами и идеями (французский материализм, гегелевская диалектика, классическая политическая экономия), то положение меняется после того, как она вступает в полосу упадка. «По мере того как спекуляция, покидая кабинеты философов, воздвигла себе новый храм на бирже, — пишет Энгельс, — интеллигентная Германия забывала великий теоретический интерес, составлявший немецкую славу даже во время самого сильного политического упадка, — интерес к чисто научному исследованию, которое было дорого само по себе, совершенно независимо от вопроса о том, будет ли оно иметь какие-нибудь, и какие именно практические результаты и не противоречит ли оно полицейским предписаниям». Если мы обратимся к области «исторических наук, до философских включительно, то здесь вместе с классической философией совсем исчез старый дух ни перед чем не останавливающегося теоретического исследования. Его место заняли бессмысленный эклектизм, заботы о доходных местечках, об успехах по службе и даже самое низкое лакейство. Официальные представители этой науки стали откровенными идеологами буржуазии и существующего государства в то время как и то, и другое вступили в открытую борьбу с рабочим классом».

Если буржуазная научная мысль являет нам зрелище полного упадка, то совсем иную картину мы видим в стане пролетариата. «Только в среде рабочего класса продолжают теперь жить старые немецкие теоретические интересы. И оттуда их ничем не выживешь. Там не имеют смысла соображения о наживе, о карьере и о милостивом покровительстве сверху. Напротив, чем смелее и решительнее выступает наука, тем более приходит она в соответствие с интересами и стремлениями рабочих». (Курсив наш). Вот почему материалистическое понимание истории встретило понимание только со стороны пролетариата. «Найдя в истории развития труда ключ к пониманию всей истории общества, новое направление с самого начала обращалось почти исключительно к рабочему классу и встретило с его стороны такое сочувствие, какого оно не ожидало и не искало со стороны официальной науки». Старый интерес к чистой теории без боязни перед ее результатами уцелел только у пролетариата. В этом смысле Энгельс и называет «немецкое рабочее движение... наследником классической немецкой философии»²⁸.

Мы уже говорили о том, что наука искони была монополией господствующего класса. Иначе и быть не могло при характеризовавшей все докапиталистические общественные формации низкой производительности человеческого труда, которая неизбежно вела к существованию классов. Однако, «...достигнутое, благодаря крупной промышленности, огромное повышение производительных сил дает возможность разделить труд между всеми без исключения членами общества и ограничить в силу этого рабочее время каждого отдельного члена настолько, чтобы каждому осталось достаточно свободного времени для теоретического и практического участия в общих делах. Лишь теперь, следовательно, стал излишним всякий господствующий и эксплуатирующий класс» («Анти-Дюринг»).

Поэтому и наука не может более оставаться монополией господствующего класса и его слуг, как бы последние ни старались преградить пролетариату доступ к знанию. Напомним слова Геккеля из его «Мировых загадок».

«Многие выдающиеся ученые, в том числе некоторые мои ближайшие друзья, того мнения, что эти высочайшие результаты науки надо сохранять про себя, не давать их народу, так как он может злоупотребить ими».

Пролетариат, однако, исполнен твердой решимости покончить с последней монополией своего классового врага, — овладеть всеми сокровищами человеческого знания. Рабочему классу необходима наука, чтобы справиться со своей исторической задачей — строительством нового коммунистического общества. Для пролетариата социализм отнюдь не просто «вопрос желудка», как утверждают до сих пор его враги, — он добивается освобождения от цепей наемного рабства и потому, что победоносная революция открывает ему путь к усвоению и дальнейшему развитию созданной старым обществом науки.

«Величайшим и наиболее блестящим деянием социализма будет именно то, что он желает сделать общим достоянием не только благосостояние, здоровье и отдых, но и наслаждение наукой», — так заканчивал Каутский свою книгу «Размножение и развитие в природе и обществе».

Недаром Ленин говорит, что нам нужно «во-первых, учиться, во-вторых, учиться и в третьих — учиться» (т. XVIII, 2, 126), ибо «коммунизм нельзя принять, не использовав буржуазной науки и техники».

«Чтобы победа была полная и окончательная, надо еще взять все то, что есть в капитализме ценного, взять себе всю науку и культуру. Задача — как соединить победоносную пролетарскую революцию с буржуазной культурой, с буржуазной наукой и техникой, бывшей до сих пор достоянием немногих, задача, еще раз скажу, трудная. Здесь все дело в организации, в дисциплине передового слоя трудящихся масс. Если бы в России, во главе миллионов забитых, темных, совершенно неспособных к самостоятельному строительству, веками угнетаемых помещиками крестьян, если бы около них не было передового слоя городских рабочих, которые им понятны, близки, которые пользуются их доверием, которому крестьянин поверит, как своему рабочему человеку, если бы не было этой организации, способной сплотить трудящиеся массы и внушить им, раз'яснить, убедить их в важности задачи, взять всю буржуазную культуру себе, тогда дело коммунизма было бы безнадежно. Нужно взять всю эту культуру, которую капитализм оставил, и из нее построить социализм. Нужно взять всю науку, технику, все знания, искусство. Без этого мы жизнь коммунистического общества построить не можем. А эта наука, техника, искусство — в руках специалистов и в их головах» (Т. XVI, 75, 76, 72).

Нельзя «стать коммунистом, не усвоив того, что накоплено человеческим знанием», говорит В. И. в речи «О задачах союзов молодежи», произнесенной на III Всероссийском с'езде РКСМ в 1920 г. Задача рабочего класса после взятия им власти состоит в том, чтобы

«...превратить всю сумму накопленного капитализмом богатейшего, исторически неизбежно необходимого для нас, запаса культуры и знаний и техники, — превратить все это из орудия капитапизма в орудие социализма» (XV, 306).

²⁸ «Людвиг Фейербах», 45—46.