"Темно и мрачно в нашем захолустьи, хотя оно и рядом с Москвой", — так говаривали тушинские рабочие про завод "Проводника". То ли дело было в Риге, с прискорбием повторяли они, а здесь не только нет нелегальной организации, но и не видишь даже тех рабочих журналов, которые существуют в настоящее время. "Ничего, — утешали их другие, зато у нас нет шпиков и мы вне поля зрения охранки. Материал для работы хороший, недовольство бьет ключом. Так давайте скорее за дело!"
И действительно, тушинцы взялись за дело. По заводу началась усиленная агитация за организацию больничной кассы, которой не существовало со времен эвакуации завода из Риги, и рабочей кооперации. Инициаторы этих организаций не питали иллюзии "легальных возможностей", а их стремление было направлено к использованию этих легальных организаций для создания нелегальной партийной организации к предстоящим в ближайшем будущем боям.
Это было в самом конце 1916 года и до самой февральской революции упомянутых легальных организаций, в силу полицейских рогаток, создать так и не удалось, но зато закипела нелегальная партийная работа. К первому января была организована первая ячейка, а через две—три недели после этого были созданы еще две ячейки среди рабочих и одна среди работниц. В ячейках велась усиленная подготовка, а по заводу энергичная агитация и призывы к предстоящим боям. Обзавелись нелегальной библиотекой, книги и брошюры из которой давали читать и беспартийным. Успешно велось распространение журналов "Вопросы страхования" и "Голос Печатного Труда"; не раз ставился вопрос об об'явлении политической стачки, но, в силу молодости организации и боязни преждевременного ее разгрома, об'явление стачки откладывалось до более благоприятного момента.
Такой момент настал быстрее и более благоприятный, чем ожидали. В ночь под первое марта из Москвы приехал тов. Жалков и сообщил, что царское правительство свергнуто; в Петрограде, Москве организованы Советы Рабочих Депутатов, организовано уже Временное Правительство в большинстве из меньшевиков и эсеров во главе с Чайковским и с представителями буржуазии, но без большевиков.
Тут же был нами созван заводской партийный комитет (состоявший из представителей ячеек), на котором стал недоуменный вопрос, почему же это так? Перед войною революционной борьбой рабочих Петрограда руководили большевики, в открытой борьбе в военно-промышленных комитетах при режиме царизма также победили большевики, в профсоюзах и других легальных организациях Петрограда опять-таки при полицейских условиях руководящая роль принадлежала большевикам, — и вдруг восставший революционный рабочий Петрограда свергает царское правительство, а на место последнего садится правительство из меньшевиков, эсеров и буржуазии.
"Очевидно тут какое-то недоразумение, — утешали мы себя, — или во всяком случае, это переходящий момент". Но задумываться над этим было некогда. Необходимо было действовать. Быстро был выработан план действий, по которому на второй день, рано утром был созван весь партийный коллектив, распределены посты членов партии по всем отделениям и мастерским; эти товарищи через полчаса после начала работы должны были везде одновременно принять меры к приостановке работ и, в первую очередь, в машинном отделении.
В назначенное время раздались крики "кончай работу", но снять с работы оказалось не так легко; рабочие слышали крики: "Революция!", "Долой самодержавие"!, "Долой войну!", "Да здравствуют немецкие рабочие"! — слушали и стояли с опущенными руками у своих станков, как-будто боясь их оставить. Первыми кончили маляры и, начиная с машинного отделения, а затем по всем отделениям и мастерским небольшою группою, с криками "Да здравствует революция!", они бежали, сбрасывая на ходу ремни, останавливая машины (машинное отделение сразу остановить не удалось), призывая рабочих на митинг. А через три—пять минут со всех этажей в рукавное отделение по лестницам, как растревоженный муравейник, бежали рабочие на митинг.
С импровизированной трибуны наблюдаю рассыпанную по громадному отделению трех с лишним тысячную массу, которая неуверенно и робко ожидает дальнейшего. Первые слова, раздавшиеся с трибуны, что восставшими петроградскими рабочими царь и его правительство арестованы, пробегают электрическим током по собравшимся. Вся масса двинулась к трибуне, переставши смотреть на двери, из которых ожидала городовых, и жадно глотала каждое слово оратора; лишь мастера и служащие не присоединялись к общей массе, а группировались по уголкам, прячась за столы и станки, злобно поглядывая на собравшихся.
С трибуны яркими красками рисуется тяжелый гнет царизма, кровавая империалистическая бойня, беспримерная героическая борьба рабочих 1905 года и расправа с ними, раздаются призывы к прекращению войны и к мировой пролетарской революции. Среди собравшихся слышатся всхлипыванья, а затем громкие рыданья жен и матерей погибших на войне. Аудиторию охватывает небывалый энтузиазм, почти каждое слово оратора прерывается громкими криками "ура" и "да здравствует революция". Над головами взвивается из старой материи красное знамя и этот неказистый флажок вызывает бурю восторга и готовность на любые жертвы. С криком "мир хижинам, война дворцам", с пением боевых революционных песен, сурово, сознательно, вся эта масса смело двинулась из корпуса — хотя бы ценою смерти, во что бы то ни стало победить. Быстро окружается помещение городовых и раздается грозное: "сдай оружие". Раздаются голоса — "арестовать, расстрелять этих вампиров", ораторы призывают к благоразумию. Городовые делают попытку бежать, но это им не удается, и через минуту представители рабочих выносят из помещения городовых шесть шашек и шесть заряженных браунингов. На общем собрании постановляют: городовых арестовать на срок, пока будут остановлены все окружающие фабрики, а затем отпустить; телефон, почту взять в свои руки, охрану завода и кассы принять на себя; вся переписка, телеграфные и телефонные сношения заводоуправления должны вестись под контролем партийного комитета, при малейших попытках со стороны администрации помешать действию партийного комитета — арестовывать, держать под стражей до особого распоряжения.
После этого проводниковцы отправляются в Тушино, разоружают урядника, останавливают фабрики Альтшулера, Третьякова, Белешева, затем Поляковские и другие.
Делегаты в Московский Совет Рабочих Депутатов, во избежание ареста, отправились в Москву не по железной дороге, а пешком. Но еще до входа в Москву, во Всехсвятском, на Ходынке было видно, что об арестах не может быть и речи. По улицам шли военные грузовики, кавалерия, пехота, все были с красными бантиками, не только солдаты, но даже офицеры и генералы. Шквал рабочего восстания настолько был силен, что сопротивляться ему никто не был в состоянии.
Но вот улицы Москвы. Здесь и признаков нет царской полиции, царских порядков. Улицы запружены рабочими массами, над их головами развеваются красные знамена, ликует даже наголодавшийся и настоявшийся в очередях обыватель. Идет с аршинными красными лентами на груди, с сияющим рылом толстопузый буржуа. О чудо, что сие значит? Но вот разгадка — из-за угла выходит небольшая, но тесно сплоченная группа рабочих с пением "Смело, товарищи, в ногу" и с развернутыми большими красными знаменами, на которых красуются лозунги "Мир хижинам, война дворцам", "Долой войну" (это шел союз портных) — среди рабочих энтузиазм, на тротуарах шипенье. Так вот почему вы прикрепили аршинные красные ленты, вам нужна война до победы, — этот номер не пройдет. Шипенье продолжалось, а из рядов шедших портных неслось громкое "Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки".
Подходим к дому генерал-губернатора (помещение Московского Совета), улицы запружены рабочими, порядок же поддерживается студентами, стоящими цепями поперек улиц, не пропуская никого в центр. Немножко резнуло, как это так, рабочие свергают, буржуазные сынки организуют. "Ну, ничего, утешаем себя, наши повыйдут из тюрем, возьмем свое". С трудом пробираемся в городскую думу, на пути к которой, а затем и у ее входа и по лестницам также порядок поддерживается студентами. Зал заседания Совета битком набит, полны и коридоры. Здесь только мы увидали, насколько могут быть ожесточенны споры за войну и против. Теперь только свободно развязались языки, и большевики на ряду с оборонцами могут свободно высказывать свою точку зрения. Бегаем от одной к другой группе, в споры не ввязываемся, наблюдаем. Шныряют между спорящими господа Черегородцев, Девяткин (меньшевики) и их братия. К нашему удивлению, большинство среди спорящих не на нашей стороне. Как это так — рабочие за продолжение войны? Что-нибудь не так, подтасовано.
Открывается собрание, раздается звонок председателя и тут еще больше наше удивление: председательствует не большевик, а меньшевик. Что за чорт? В профсоюзах везде наше большинство, в культурно-просветительных обществах даже в условиях царской охранки мы их били, а теперь на свободной арене, почему-то они в большинстве, их председатель, они руководят. Значит, опять война до победы, значит продолжение бойни. Что-то не так, что-то нужно предпринять. Ловлю в коридорах представителей союза металлистов, портных, булочников и других, предлагают немедленно возобновить нелегальную деятельность ЦБ (Центральное Бюро профессиональных союзов, которое к этому времени прекратило свое существование) и взять руководство движением в свои руки. Быстро договариваемся о созыве ЦБ, а пока нужно действовать в Совете.
Пробираюсь к председателю, спрашиваю слова для оглашения резолюции; председатель смотрит, морщится: большевистская не нравится. "Нет, товарищ, — отвечает председатель, — нельзя оглашать, слишком много резолюций, в архив пойдет". Спорю, ругаюсь, но это ни к чему не приводит. Огласить резолюции так и не удалось.
От имени Совета, в числе других представителей, попадаю на заседание Комитета Общественной Безопасности, где сидят господа "отцы города", Кишкины и Бурышкины с красно-желтыми бантиками и пытаются решать судьбы революции, при глубокомысленных рассуждениях, с сознанием собственного своего достоинства. Вдруг перед "отцами города" неприятный сюрприз — привели первых арестованных на улицах большевиков, призывавших к немедленному окончанию войны. Мы подымаем скандал, Кишкин со слезами на глазах призывает "социалистическую семью" к миру и согласию, призывает к мирному житию большевиков с меньшевиками. "Будьте благоразумны, — со слезами обращается к большевикам гражданин Кишкин, воздержитесь от агитации против войны, хотя бы временно", на что получает ответ наш, — требование немедленно освободить арестованных и впредь не производить никаких арестов за свободное выражение своих политических воззрений, в противном случае — нам здесь сидеть нечего, и наши споры придется решать на фабриках и заводах, на улицах Москвы.
Вечером того же дня было сконструировано ЦБ, на котором было констатировано, что хотя в профсоюзах руководящая линия принадлежит большевикам, но профсоюзы в условиях царизма об'единяли наиболее передовую небольшую часть рабочего класса, громадное же большинство рабочих масс не было затронуто этими организациями; большевистская нелегальная организация подвергалась непрестанному разгрому, большинство ее активных работников ко дню революции сидело в тюрьмах; меньшевики же на почве "обороны отечества" имели больше возможности проникать в рабочие массы и отравлять их оборонческим ядом. В первые дни революции меньшевики и эсеры в союзе с буржуазией оказались сильнее нас и, надо полагать, временно овладели большинством рабочих масс. Поэтому перед профсоюзами и большевиками стоит громадная работа по овладению этими массами.
В Тушине в это время работа шла таким путем. В каких-нибудь два-три дня на заводе "Проводник" записалось в партию до полторы тысячи человек. Роль завкома выполнял партийный комитет, которому принадлежала вся власть на заводе. Право найма, увольнения рабочих и даже администрации принадлежало рабочим. При попытке сопротивления комитету и за грубое обращение с работницами с первых дней революции было уволено несколько инженеров, многим было сделано предупреждение. Заведующий заводом, увидавший силу рабочих, признал власть комитета, подчинился ему и даже сообщал иногда секретные решения центрального управления всех заводов "Проводник". Вопроса о взаимоотношении рабочих и служащих не существовало, так как служащие, увидавши силу рабочих, на второй же день революции, примкнули к ним, многие лезли записываться в партию, те, которых не принимали членами партийной организации, делали денежные взносы и умоляли принять их, мы, мол, хоть чем-нибудь желаем помочь революции. Рабочие же в партию шли не только малограмотные, но и совершенно неграмотные. При малейших попытках сделать замечание, что в партию вступать нужно сознательно, рабочий обижался и заявлял, что если я по книжному не сумею об'яснить свое вступление в партию, то в любое время готов с оружием в руках бороться и погибнуть за дело рабочего класса. Что можно было возразить против такого аргумента?
С первых же дней революции проводниковцы повели работу на других фабриках и заводах, а также в деревне. Через неделю был организован районный партийный комитет, он же заменял собою Совет. От его же имени тушинцы выступали сначала на заседаниях Московского Совета. Хинчук, председатель Московского Совета, нам доказывал нелепость такого положения и предлагал организовать районный совет, мы же ему доказывали, что дело не в названии, по существу же из нашего района все равно не пошлют в Московский Совет ни меньшевика, ни эсера. Впрочем, вскоре мы убедились в необходимости организации районного совета, под флагом которого в деревне легче было проводить идеи большевизма.
Территория Тушино-Гучковского района не вкладывалась ни в какие административные границы, и мы руководствовались исключительно революционной целесообразностью, организовав его вдоль линии Виндавской железной дороги, от Покровского-Стрешнева до Воскресенска, а затем и до Волоколамска, т.-е. обнимая части четырех уездов Московской губернии.
Тушино-Гучковский Совет сразу принял название Совета Рабочих и Солдатских депутатов, так как в него вошли представители местного гарнизона, были также приглашены представители некоторых деревень, крестьяне. Поэтому работа нашего Совета в сравнении с другими была несколько необычна. Юридически этот Совет не был властью, практически осуществлять власть Совета было трудно по причинам, как мы говорили выше, тем, что он не был на территории одной административной единицы, а захватывал части многих таких единиц. Фактически же этот Совет все-таки был властью во все время керенщины: его боялись и перед ним отчитывались комиссары Временного Правительства, беспрекословно выполнялись фабрикантами требования Совета о повышении заработной платы рабочим и другие. Лишь на более крупных фабриках владельцы пытались оказывать сопротивление и там возникали стачки, кончавшиеся частичной или полной победой рабочих. Крестьянская беднота шла в Совет с жалобой на кулаков, попов, комиссаров и прочее. На основании этих жалоб приходилось улаживать конфликты и предложениям представителя Совета подчинялись. Приходилось разбирать споры даже по семейным разделам.
С деревнями Совет Рабочих и Солдатских депутатов держал связь таким путем: каждое воскресенье мобилизовались сотнями рабочие (главным образом завода "Проводник" и Дедовской мануфактуры), нагружались листками, брошюрками и рассылались в плановом порядке по деревням. Конечно, все эти рабочие не были способными ораторами, не могли устраивать больших митингов и произносить красивых речей, но они заходили в чайные, заказывали чай и начинали вслух читать листок. Вокруг них собирались крестьяне, разгорались споры, были со стороны кулаков попытки расправиться с агитаторами, но беднота всегда становилась на сторону рабочих, работа которых имела большие успехи.
Насколько был велик энтузиазм и самоотверженность рабочих, видно из следующих фактов: через неделю после февральской революции рабочие Дедовской мануфактуры и "Проводник" постановили войти всем до одного человека в профсоюзы и впредь на фабрику брать рабочих только членов этих союзов. На ряду с этим были установлены двухпроцентные отчисления на нужды Совета, добровольные сборы на нужды партии давали большие суммы. Были периоды, когда Окружной (губернский) Комитет большевиков жил только за счет Тушино-Гучкова. На все политические события по призыву "окружки" и даже без призыва тушино-гучковцы отзывались стачками и демонстрациями, с устройством центрального митинга в селе Нахабино, до которого от Павловской слободы семь верст (оттуда приходило до семи тысяч солдат), от Воскресенска 25 верст, от фабрики Белешева около 30 верст. На эти митинги рабочие не в поездах ездили, а ходили пешком, с боевыми песнями, захватывая на своем пути целые деревни крестьян, часто растягивая процессию на несколько верст. На такие митинги собиралось до тридцати тысяч человек.
Борьба с пьянством, картами и хищениями велась таким путем: на общем собрании завода "Проводник" было постановлено отменить при выходе обыски рабочих, как позорящие их честь, и вменить в обязанность всем рабочим и в особенности уполномоченным следить и всеми мерами бороться с хищениями. На каждого члена партии и члена профсоюза (а таковыми были все рабочие) возлагалось следить и принимать соответствующие меры против пьянства, картежных игр и других неблаговидных поступков. Борьба в этой области велась энергично и давала блестящие результаты.
Виновника вызывали в завком, делали ему там соответствующее внушение, а иногда вопросы переносились на общее собрание, перед которым виновник должен был извиниться. За более тяжкие преступления накладывался на один, на три, а иногда и на пять дней бойкот. Были и более тяжкие наказания: в октябрьские дни в Москве тушинскими красногвардейцами было замечено, что их работницы, будучи сестрами милосердия, позволили себе при занятии телефонной станции взять оставленные там, кто кофточку, кто галоши, а кто просто какую-либо записную книжечку. Красногвардейцы предлагали этих сестер, как позорящих честь тушинцев, расстрелять, но было принято более легкое наказание: сделать на рукавах нашивки, которые преступница должна носить день или три дня (в зависимости от преступления) с надписью "прошу товарищей простить меня, я украла то-то и то-то". Правда, применить последних наказаний не пришлось, так как одна работница была близка к самоубийству и готова была итти на любой фронт, на расстрел, куда угодно, лишь бы не носить такой нашивки. Общее собрание отменило свое постановление, но оно, и не приведенное в исполнение имело громадное воспитательное значение.
Июльских дней, как это было в других районах Московской губернии и в самой Москве, когда не давали говорить большевикам и даже в некоторых местах были побои большевистских ораторов, в Тушино-Гучковском районе на фабриках и заводах не было. И в деревнях, если и были такие случаи, то очень редко. Наоборот, в эти дни у нас приходилось туго не большевикам, а меньшевикам и эсерам. Порядок в нашем районе был таков: на собраниях и митингах выслушивать всех ораторов вплоть до черносотенных; и все спокойно выслушивалось, одного только рабочие никогда не уступали, — основной доклад и заключительное слово должны быть от большевиков. Резолюции, как само собой разумеющиеся, всегда принимались большевистские, и чем больше была травля, тем крепче была большевистская спайка рабочих. Травля июльских дней только укрепила идею захвата власти Советами и отбила на некоторое время привычку спокойно выслушивать всех ораторов. Как только клеветники начинали рассуждать о немецких деньгах и шпионстве Ленина, сейчас же они с позором из собрания изгонялись. Памятна одна демонстрация Дедовской мануфактуры и ивановцев: в июльские дни дедовцы решили отправиться в город Воскресенск продемонстрировать свою силу перед местными лабазниками и торговцами, где они соединились с рабочими фабрик Ивановской и Воскресенской. Устроенный на площади митинг был окружен кулачьем и лабазниками, со стороны которых слышались выкрики и угрозы, но рабочие не поддавались, окружили митинг своею цепью и не пропускали внутрь никого из посторонних. Несмотря на крики и свисты, митинг продолжался, и количество сочувствующих рабочим из приехавших на базар крестьян увеличивалось. Кулачье, видя, что они проигрывают, решили прибегнуть к провокации, бросали в ораторов какие-то предметы, а затем сделали в воздух несколько выстрелов, но и это не помогло. Митинг продолжался. Тогда раз'яренные хулиганы с криками "рви, топчи знамена" бросились на демонстрантов. Демонстранты, состав которых на 80% был из женщин-работниц, дружно и смело встретили атаку раз'яренных хулиганов и не только не дали им знамен, но и попытку их овладеть пожарным сараем и поливать демонстрантов водой отбили и оттеснили хулиганов, а затем с пением революционных песен, под свист и бросание камнями обезумевших лабазников, рабочие прошли по центральной улице города и в таком же боевом порядке отправились в обратный двадцативерстный путь. По пути рабочие останавливались в деревнях, организовывали митинги, раздавали крестьянам литературу и призывали их к борьбе за власть Советов.
Были и такие фабрики, как фабрика Полякова, где от большевистских ораторов запирались ворота, а если проникнет тем или другим способом туда наш оратор, то ему не давали говорить. Происходило это таким путем: на фабрике было 90% женщин и подростков, мужчины же были мастера, сторожа и другая челядь, которая поддерживала хозяина. Эта свора на собраниях большевистским ораторам устраивала скандал и лезла драться. Запуганные женщины молчали и под страхом увольнения даже голосовали за меньшевистские резолюции. Гучковцы и здесь находили способ усмирения строптивых. Соберутся 15—20 хороших молодцов, придут на эту фабрику и под гром апплодисментов женщин-работниц произносят революционные речи и призывают к борьбе с хозяйскими прихлебателями, которые в таких случаях на собрании держали себя тише воды, ниже травы.
Тушинцы задолго до Октября приобрели себе небольшое количество винтовок, организовали свою рабочую милицию и время от времени проходили военную учебу. И уже во время корниловского выступления тушинцы были во всеоружии.
Помню одно из партийных собраний на заводе "Проводник", где был сделан доклад о предстоящем "демократическом совещании". Собрание постановило в случае необходимости разгона и ареста демократического совещания ходатайствовать, чтобы к исполнению этой операции были бы допущены тушинцы. Рабочие говорили: если Керенский ищет спасения в Москве, то позор будет нам, если мы не переарестуем членов совещания и не посадим их в Бутырки.
Выборы в земство происходили таким путем: Тушино-Гучковский Совет организовал свои собственные два избирательных пункта: один на заводе "Проводник", другой — на Дедовской мануфактуре, между которыми было территориальное размежевание. Почти во всех деревнях были организованы из крестьян-бедняков комиссии связи, которые сносились с заводскими комитетами. Каждый праздник с утра, а иногда вечером под праздник добровольно мобилизовывались по триста и до пятисот агитаторов на каждой из упомянутых фабрик, затем по несколько десятков человек с более мелких фабрик; рабочие приходили в упомянутые избирательные пункты, нагружались литературой и группами по пять, десять и пятнадцать человек отправлялись в разные стороны. Все эти группы снабжались мандатами Тушино-Гучковского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, получали по предписанию свой район действия в несколько деревень и в точности выполняли свои задания. Рабочие, как мы уже выше говорили, далеко не все были талантливыми ораторами, но зато они были безгранично преданы делу революции и не только безропотно, но самоотверженно шли по нескольку десятков верст в день, выполняя возложенную на них задачу.
Метод агитации был разный. Часто ходили по одиночке и группами по крестьянским избам, читали и раздавали литературу; чаще всего наши агитаторы приходили в деревню к председателю сельсовета, пред'являли мандат, требовали устройства митинга; иногда заходили в трактир, начинали там читать листовки и брошюры, и как только по деревне разносился слух, что пришли агитаторы тушинцы или гучковцы, крестьяне моментально собирались вокруг этого трактира всей деревней, и там образовывался митинг, или же собравшиеся делились на несколько групп, в которых происходили ожесточенные бои. В этих боях легче было драться тушинцам, так как у них большинство рабочих было, мужчин, и, как правило, почти каждую группу, в особенности там, где имелось кулацкое население, наших агитаторов мы снабжали одним-двумя револьверами, и как только дело доходило до осложнений, аргументы убеждений не помогали, а кулачье засучало рукава для расправы, — в это время из кармана какого-либо рабочего показывалось дуло револьвера, и кулачье сейчас же шло на попятный; беднота же становилась смелее, митинг продолжался. Но зато у гучковских женщин-работниц был другой способ борьбы — самоотверженность. Однажды мне пришлось наблюдать в одной из кулацких деревень Звенигородского уезда такую картинку: пришли пять женщин-работниц с агитацией; около них собралось несколько человек, между которыми завязался ожесточеннейший спор, — одни защищали большевиков, другие называли их шпионами, ругались всячески и прочее. Вдруг выскакивает какой-то кулак с вилами на перевес и с криком "бей большевиков" бросается на одну из работниц; работница, не долго думая, разрывает на себе кофточку и рубашку, подставляя под вилы обнаженную грудь, кричит: "Бей, кровопийца, коли грудь матери ребенка, отец которого погиб на войне". Кулак опешил, опустил вилы, посмотрел на обнаженную грудь, сплюнул, выругался скверными словами и ушел, бормоча что-то себе под нос. А вслед ему раздались свистки и проклятия. И таких беспримерных геройских подвигов рядовых незаметных, иногда неграмотных работниц в одном нашем районе было множество. Были и курьезы. Происходит голосование, недалеко от урны стоит какой-то жирный кулак, размахивая эсеровским листком, кричит: "Земля и воля!", "Земля и воля!"; тогда наша неграмотная работница подбегает к нему, становится рядом, размахивая большевистским листком, кричит: "Мир! хлеб! свобода!".
В деревнях меньшевики и эсеры кое-как с нами вели борьбу, что же касается фабрик и заводов, то здесь за ними не было ни одного человека, за исключением части администрации. На фабрике же "Проводник", меньшевистская организация была человек из десяти—пятнадцати, да и те состояли из пьяниц и картежников, об'единившихся в организацию не по идейному убеждению, а по тем причинам, что большевики вели слишком жестокую борьбу с пьянством и картежными играми, которая им не нравилась. Но меньшевики, за неимением лучшего и такой организацией были очень довольны и усиленно присылали своих докладчиков, которые всегда уходили с носом, удивляясь тому, что за свои резолюции не получали и голосов тех рабочих, которые состояли в меньшевистской организации. Помню такой эпизод: на одно предвыборное собрание к нам приехало шесть докладчиков, из них ни одного большевика, а все меньшевики, новожизненцы, эсеры. Рабочие, посмеявшись предварительно над обилием докладчиков, постановили: выслушать всех докладчиков, но после каждого из них должен говорить товарищ Александр — большевик. После долгих и жарких прений трехтысячный митинг всеми голосами против двух принимает большевистскую резолюцию, и, провожая всю рать докладчиков, рабочие иронически приглашают их пожаловать в следующий раз. Меньшевики же собрались после этого в свой комитет (меньшевистский комитет помещался в пожарной будке, сколоченной из досок и стоявшей на катках, которую можно было передвигать), переругались друг с другом, почему, мол, не голосовали за свою резолюцию: в организации 15 человек, а за резолюцию было всего два голоса. В заключение перепились самогоном. Рабочие, в интересах прекращения пьянства и желая подшутить над меньшевиками, собрались группой человек в 15 и решили меньшевистский комитет со всем содержимым спихнуть в речку, пусть, мол, поплавают, но у них вышло как-то неудачно, обитатели будки-комитета догадались, повылезли из него и под насмешки и улюлюканья женщин-работниц пьяные разошлись по домам. Возмущенные работницы потребовали от комитета сделать у меньшевиков обыск и поискать самогона, что и было выполнено в этот же день. Большевистскому комитету достались трофеи, — усовершенствованный самогонный аппарат. Это был окончательный удар для так называемых проводниковских меньшевиков, которые потом и рта не разевали.
Впоследствии меньшевики и эсеры в Тушино-Гучкове пытались устраивать митинги украдкой от большевиков. Имея в своем распоряжении десятки докладчиков, они в то же время знали, что у большевиков имеется почти единственный докладчик на весь район. Зная, что этот докладчик находится за несколько десятков верст, они неожиданно об'являют митинг и выпускают по несколько ораторов, но и при таком способе никогда им не удавалось протащить свою резолюцию. Вот случаи: являются к "Проводнику" меньшевистские докладчики и за полчаса до окончания работ приглашают всех на собрание. У большевиков нет докладчика; они пускают во все концы велосипедистов, чтобы где-либо на фабрике или в деревне поймать своего докладчика и своевременно его известить. Рабочие после работы направляются все в клуб, постановляют заслушать меньшевика, очевидно, в надежде, что к концу собрания подоспеет большевистский докладчик. Но увы, меньшевик кончил, большевистского докладчика не оказалось. Тогда собрание постановляет перенести прения на следующее заседание, и с пением революционных песен рабочие начали расходиться по домам, но увидавши, что пришел большевистский докладчик, они все вернулись на свои места, и после недолгих прений была принята большевистская резолюция. Такой же случай был на Дедовской мануфактуре, но рабочие, узнавши, что отсутствует большевистский докладчик, сидели группами, рассыпавшись по лесу, наблюдая, как маленькая кучка стояла вокруг эсеровских ораторов и не давала им говорить. Но вот явился большевистский оратор, и рабочие со всех сторон бросились к трибуне, бедный эсер растерялся и заявил, что он выступает с трибуны вовсе не для полемики с большевиками.
Избирательная кампания в земство на фабриках и заводах кончилась полной победой большевиков. Меньшевики, эсеры, кадеты получали единичные голоса. Не безуспешно для нас прошла борьба также и в деревне. Звенигородский уезд — крестьянский, там меньшевики получили в земство два места, эсеры — шесть, большевики — 12, так называемый беспартийный блок — 14 (в их числе оказалось семь левых эсеров, три кадета, два н.-с. и два большевика); таким образом, самой сильной фракцией в земстве оказалась наша, а в блоке с левыми эсерами мы оказались в абсолютном большинстве, имея в оппозиции меньшевиков, эсеров, кадетов и н.-с.
Выборную кампанию в Учредительное Собрание Тушино-Гучковский Совет и наша партия вели теми же методами, только еще более развернутым фронтом, имея уже пройденный опыт и, так сказать, боевой стаж. Выборная кампания в Учредительное Собрание нами велась под лозунгом "вся власть Советам". На вопросы — будет ли разогнано Учредительное Собрание? — наши ораторы без всяких обиняков отвечали: "Учредительное Собрание должно закрепить 8-часовой рабочий день, отнять землю у помещиков и передать ее крестьянам, ввести рабочий контроль на фабриках и заводах, заключить немедленный демократический мир, закрепить все завоевания рабочего класса и крестьянства, в противном случае Учредительное Собрание должно быть распущено и власть должна перейти в руки Советов Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов". Эта кампания кончилась совсем блестяще. В том же крестьянском Звенигородском уезде из 37 тысяч поданных избирательных бюллетеней большевики получили 29 тысяч, и лишь 8 тысяч пришлось на все остальные партии.
К Октябрьскому перевороту тушинцы были готовы задолго до событий. Правая позиция в нашей партии, колебавшаяся по вопросу брать или не брать власть в руки Советов, среди тушино-гучковцев встречала самое резкое осуждение; вопрос о захвате власти для них давно уж был решенным, они только ждали дня и часа, когда он наступит. Еще задолго до Октябрьского переворота тушино-гучковские рабочие помогали крестьянам брать землю в свои руки, захватили огороды князя Щербатова, охраняли их своими силами, а впоследствии собранные овощи распределили между рабочими и беднейшим крестьянским населением.
Красная гвардия у нас стала организовываться с момента выступления Корнилова; недели же за полторы до Октябрьского переворота велась усиленная запись в Красную гвардию, и после работы вечерами и даже ночью велась военная подготовка. Наряду с отрядами Красной гвардии организовывались отряды сестер милосердия из женщин-работниц. Дня за два, за три до получения приказа выступать, тушинцы муштровали себя, в буквальном смысле слова, день и ночь. День и ночь не спал весь завод, наблюдая как их герои готовились к предстоящему бою, не со скорбью о предстоящей разлуке и, может быть, потере навсегда своего близкого, а с гордым сознанием, что сын, муж, отец или брат идут бороться и погибнут или победят в борьбе за дело рабочего класса.
А как только получили боевой приказ, красногвардейцы-тушинцы в полном боевом порядке ночью выступили для отправки в Москву, сопровождаемые песнями и криками "ура" рабочих завода. Они геройски сражались во всех выдающихся боях московской баррикадной борьбы. Тушинцы взяли с боем телефонную станцию, которую нельзя было обстреливать артиллерией, во избежание разрушения телефонной сети, а приходилось брать штурмом. Они также одни из первых вошли в Кремль. За свои отличные бои тушинцы с первых же дней получили боевой благодарственный приказ. И не раз приходилось слышать восхищение их образцовой дисциплиной и боеспособностью. Можно сказать, что им повезло: участвуя почти без передышки во всех боях, они из своих рядов потеряли, правда, одного из лучших, но все-таки единственного бойца.
195-й полк, выведенный председателем Тушино-Гучковского районного Совета товарищем Абоимовым, начал свое наступление от Страстного монастыря к Никитским воротам против засевших там юнкеров и также геройски сражался. Впереди отряда шел, показывая пример самоотверженности, командовавший отрядом, бывший в полку единственный офицер-большевик. К сожалению, этого еще молодого и полного сил бойца скоро сразила белогвардейская пуля. Его товарищи по оружию почтили память своего друга и товарища усиленным наступлением на юнкеров, и их бои увенчались успехом.
Дедовцы и другие фабрики часть своих красногвардейцев послали в Москву, другая же часть атаковала Звенигород и с боем его заняла, а затем был занят Воскресенск и через пару дней теми же гучковцами был занят кулацкий Волоколамск. На станциях Виндавской железной дороги на телеграфе были поставлены комиссары Тушино-Гучковского Совета, и усиленно охранялась железная дорога от возможности взрыва белогвардейцами, а главным образом, чтобы предотвратить возможность привоза войск с Западного фронта, о чем тогда усиленно говорили.
Были попытки со стороны некоторых кулацких элементов подмосковных огородников, попов и пр. немножко подебоширить, но для усмирения их многого не требовалось: достаточно было тушинцам сесть на грузовик, поставить пулемет — "максимку" и проехаться вдоль деревни с пением революционных песен, как все кулацкие элементы прятались по норам, а на улицу высыпала беднота, приветствуя рабочих.
После Октября также, как до и во время октябрьских событий в построении сельских и волостных советов, а также в их деятельности, тушино-гучковские рабочие играли громаднейшую роль, во всем помогая крестьянству.
В настоящее время идут усиленные разговоры на собраниях и в печати об оживлении сельских и волостных советов. Это дело нужное и необходимое; без оживления советов в деревне нашей партии трудно и почти невозможно наладить разрушенное сельское хозяйство, укрепить смычку города с деревней. Но оживление советов в деревне возможно только при оживлении и усилении рабочих советов в городах и фабрично-заводских поселках. Ни для кого не секрет, что наши рабочие до сих пор еще тесными узами, семейными, родственными и всякими другими, связаны с деревней. Интересы рабочих и крестьян сходятся между собой, интересы не только обще-государственные, но и личные и часто семейные. Наша партия должна через рабочие советы, через беспартийных рабочих проникать в самую толщу, в самую глубь деревни, оживляя и усиливая деревенские советы. В этом заключается не декларативная, а практическая, органическая связь рабочего с крестьянином. Советы рабочих и крестьян одно из орудий осуществления заветов Ильича о смычке города с деревней.
Т. Сапронов.