ВЫ МОЖЕТЕ мне об'яснить по-русски, — ответил мне шофер.
Было странно слышать русскую речь в Порт-Отей, на окраине Парижа. Только потом я узнал, что 50% всех парижских ночных шоферов — русские эмигранты, по большей части — офицеры белых армий. Русский ответ шофера был для меня как нельзя более кстати. Я точно не знал названия улицы, куда я должен был направиться, и по-французски мне было трудно об'ясниться.
Я вспомнил, как в деревне один шутник указывал мне приметы, по которым я мог найти двор председателя сельсовета: "Иди прямо, а потом назад, а там против лиха на взгорочке рябая собака, новые ворота". Именно здесь, в Париже, воспоминание об этом ответе заставило меня молча засмеяться.
— Я знаю, — говорю, — что улица Шорон — где-то недалеко от Гранд-Оперы (Большой оперы). А там, вероятно, против лиха на взгорочке...
— А если так, то садитесь — найдем, — засмеялся шофер. — Сколько лет вы из России? — обратился он ко мне.
— Лет? — ответил я. — Я приехал оттуда несколько дней тому назад.
— Как? Вырвались?
— Зачем было рваться? Получил паспорт, — поехал. Побуду в Париже месяц, — вернусь обратно.
Шофер замолчал. Он понял, что мы говорим на одном языке, но на разные темы.
— Нет, вы приехали не из России, — продолжал он, незаметно отодвинувшись от меня (я сидел с ним рядом). — России нет. Мы увезли ее с собой. Там у вас какой-то Советский Союз, пристанище всех заговорщиков против современной культуры, против братства народов, против всего, что есть святого на земле и в небесах. России больше нет. Простите, как шофер, я не должен такие резкости говорить своему "барину", как у нас в России говорили, но ведь мы говорим теперь, как русские.
— Пожалуйста, пожалуйста.
— Вы не смотрите на меня, как на разболтавшегося шофера, начитавшегося газет. Я — один из наиболее видных офицеров генерального штаба, должен был быть профессором, занимал ряд видных постов и в войне против Германии и, как вы там называете, в гражданской войне. Я знаю, вы сейчас будете удивлены: я был на ответственном посту и в Красной армии. Вы знаете Егорова? Он командовал вашими армиями на Украине, и вот — я первый начальник штаба южной армии. Вместе с Егоровым я ее создавал, — слышите: я, генерального штаба (такой-то). Потом я перешел из Красной армии к белым. Я хотел защищать свою русскую родину. От кого? От мирового пролетариата, как вы там говорите. Я верю в великую Россию!
...Простаивая ночи в ожидании у ресторана...
Я раньше решил было промолчать. Мне рассказывали, что многие белогвардейские офицеры, побывав год шоферами в Париже, начинают ненавидеть капиталистов. Привыкшие столь гордиться своим дворянским происхождением и офицерским чином, они, покатав десятки тысяч откормленных международных кутил с их французскими кокотками, простаивая ночи в ожидании у какого-нибудь загородного ресторана, начинают понимать, что такое буржуазия и почему ее ненавидят те, кто вынужден на нее работать. Я все-таки спросил об этом моего шофера. Он промолчал. Видно, я затронул его больное место. И ему я все-таки решил рассказать о новой России. О деревне, мимо которой он ездил в гости к своему другу в имение, которая за революцию выросла, больше чем за прошлые 50 лет.
Я рассказывал ему о многом!
Шофер молчал. Мы летели мимо дворцов и ярко освещенных ресторанов, мимо звонкой толпы кричащей о дешевых распродажах женщин, реклам.
— Прощайте. Мой вам совет: обучайте вашего сына технике под'ема урожайности. Кто знает, может ему удастся вернуться в Советский Союз, стать его полезным рядовым строителем и когда-нибудь выхлопотать разрешение вернуться старику-отцу, просящему милостыню на парижских бульварах.
Через неделю после моего разговора с шофером-белогвардейцем мне пришлось под шум автомобиля выслушать еще одну речь по адресу Москвы.
Говорил опять шофер, но на этот раз француз.
— Вы — русский? — спросил меня шофер. — Из Москвы? Счастливец! Вы знаете, я своим родным городом считаю не Париж, а Москву. (Я вспомнил слова шофера-белогвардейца, заявившего, что для него теперь нет России, раз там какой-то СССР). Мечта моей жизни — поехать в Москву и там работать. Буржуазия всюду кричит о своей любви к Франции, которую мы, коммунисты, по их мнению, хотим продать Москве. Буржуазия против посылки нами делегаций в СССР, против того, чтобы мы увидели, как живут победившие рабочие. А вот мы бы не возражали, чтобы делегация московских рабочих приехала в Париж посмотреть, как живет буржуазия. Я бы такую делегацию даром возил на своем такси. Им бы я показал, почему иностранцы едут в Париж и называют его первой столицей в мире...
Москва потеряла белогвардейца, но зато приобрела этого француза. Первых — десятки, пусть сотни тысяч, вторых — сегодня миллионы, завтра — сотни миллионов во всех странах мира. "России больше нет, она здесь с нами в изгнании", — говорил белогвардеец. Да, она здесь, подумал я, когда француз-шофер, горячо пожимая мне руку, просил кланяться русским товарищам.
— Здесь, в Париже, мы, шоферы такси, идем впереди других. Когда об'являют забастовки, мы бастуем в первых рядах. Пожалуйста, расскажите о шоферах в Москве. Я бы хотел переписываться с каким-нибудь шофером-коммунистом из Москвы. Писать есть о чем.
Мы проезжали мимо знаменитой могилы неизвестного солдата, над которой поддерживают неугасающее пламя. Эта могила расположена в центре города на одной из лучших площадей.
— У нас Париж живет согласно требованию моды. Эту могилу замученного на войне солдата тоже сделали модой — это уже безобразие. Когда мы на Эйфелевой башне поднимем красный флаг, мы неизвестного солдата зачислим в Красную армию. Ведь он на 90% или рабочий, или крестьянин. Тогда к его могиле будут ездить только те, кто искренно захочет почтить память. А теперь, когда мои пассажиры, проезжая мимо могилы солдата, говорят: "Как красиво" и, смотря на пламя, горящее над могилой, спрашивают меня: "Это будет вечно гореть?" — мне хочется всегда дать им такой ответ: "Пока на этом пламени не сгорите вы, превращающие и Париж, и весь мир в дорогу от ресторана в публичный дом и обратно". Одна только радость — ждать осталось недолго. Буржуазия сама расчищает нам путь. Еще на этой машине, а она, как видите, служит уже не первый год, я доеду до новой великой французской революции.
Передайте друзьям в СССР, что парижские предместья в большинстве в наших руках, а от предместий до центра — езды на такси 20 минут.
А. Б-ин
