ДНЕВНИК В. H. ЛАМЗДОРФА (1886-1890). Под ред. и с предисл. Ф. А. Ротштейна. Центрархив. ГИЗ. 1926. Стр. 395.
Дипломатическая мемуарная литература обогатилась еще одним крайне интересным источником. Его автором является видный дипломат императорской России с 1900 по 1906 г. стоявший во главе русского министерства иностранных дел, гр. В. Н. Ламздорф. Несомненно, что Ламздорф не представлял собой сколько-нибудь крупной фигуры на дипломатическом поприще. Это был корректный и образованный дипломат старой школы, без особой личной инициативы и чрезвычайно осторожный в своих дипломатических выступлениях. Его дневник, однако, представляет большой интерес для исследователя как по форме, так и по содержанию. С формальной стороны это не тщательно отработанный оправдательный документ, каким являются известные "Мысли и воспоминания» Бисмарка или недавно появившиеся мемуарные аналогии Кайо, Черчилля, Грэя, Пуанкарэ. Наоборот, этот нелюдим заносил в свой дневник соображения такого характера, относительно которых нужно было иметь твердую уверенность, что они не попадут в печать, по крайней мере, при существующем режиме. Такая сентенция, как «бедная Россия! На троне, вместо коронованных голов, лишь коронованные дураки», служит достаточным доказательством совсем недипломатического характера воспоминаний этого царского дипломата. Действительно, некоторые резолюции Александра III служат прекрасной иллюстрацией этой далеко не верноподданнической характеристики. Донесение русского посланника в Токио о введении конституции в Японии было украшено выразительной высочайшей заметкой — «Несчастные, наивные дураки», крушение монархии Дон-Педро в Бразилии удостоилось следующего комментария — «Прекрасно. — Вот оно либеральничанье», а сообщение русского поверенного в делах в Буэнос-Айресе о политическом разложении в Аргентине было увенчано таким рассуждением — «Молодцы республиканцы. Свободные граждане. Действительно, полная свобода, и результаты блестящие». Откровенность воспоминаний Ламздорфа делает их первоклассным материалом по целому ряду вопросов международной политики. В них можно найти богатый запас новых сведений о закулисном влиянии Каткова и Победоносцева на судьбы русской дипломатии, по вопросу о болгарских делах в 80-х годах XIX в., о скандальной авантюре русских «африкандеров» Ашипова и иеромонаха Паисия, а, главное, по тому вопросу, который в современной немецкой историографии занимает совершенно исключительное место (ср. последние работы Гаммана, Т. Момсена. Шюсслера) — по вопросу о падении Бисмарка и невозобновлений со стороны Германии знаменитого договора о «перестраховке». Сведения, передаваемые Ламздорфом, дают ряд любопытных подробностей на обе темы. Донесения Шувалова, относящиеся к обстоятельствам, при которых произошла отставка Бисмарка, ясно указывают, что, цепляясь за уходившую у него из рук власть, Бисмарк всячески пытался использовать возможное дипломатическое давление со стороны русского правительства. Постоянные уверения в своем руссофильстве, настойчивые указания на «соглашение трех монархий, образующее плотину против надвигающихся социализма и революции, со всех сторон угрожающих Европе», на незаинтересованность Германии на Ближнем Востоке — «Мы признаем ваши права в Болгарии, и даже если бы вы дошли до Константинополя, нас это также не касалось», — все было пущено в ход, чтобы вызвать дружескую интервенцию со стороны правительства Александра III. Это прекрасно понял и сам Шувалов, не решившийся, однако, определенно высказаться в пользу дружеского представления относительно Бисмарка. Усомнился в пользе такой интервенции и Александр III. Усилия Бисмарка оказались тщетными. Еще более интересны указания Ламздорфа о крахе русско-германского договора 1887 г. Позиция русского правительства выразилась в желании «возобновить без изменении самый договор и упразднить дополнительный протокол к нему, не соответствующий более настоящему положению вещей». Таким образом, уничтожалось знаменитое «двойное дно» договора, при чем сам Ламздорф прямо негодует на Шувалова, стремящегося «сохранить нелепый протокол, которым он снабдил наш тайный договор 1887 г.». Очевидно, русское министерство иностранных дел поняло то, что оно могло бы сообразить, и при заключении договора, — что платоническая декларация Германии о «ключе» русского дома ничего кроме дипломатической компрометации не давала. Но германское правительство не пошло и на это скромное пожелание. Германский посол ген. Швейнау от имени нового канцлера Каприви передал русскому правительству отказ в возобновлении договора. Мотивировка германской дипломатии была довольно сложной: тут были ссылки и на достаточную миролюбивость русско-германских отношений благодаря которой и самый договор становился излишним, и на настроение общественного мнения, и на взаимоотношения с Англией и Францией. Редактор издания Ф. А. Ротштейн и полагает, что налажение отношений с Англией и было истинным двигательным мотивом в этом решении Германии, в подтверждение чего он ссылается на беседы Солсбери с гр. Готдрельром, но кажется, что высказанные тем же Шуваловым подозрения, что договор 1887 г. плохо согласовался с текстом австро-германского союза, и этим делал очень сомнительным для Германии свое возобновление, более соответствует истине. Пришедшая чересчур поздно к колониальной дележке Германия должна была завязнуть в полуколониях и, в первую голову, в Турции, а для крепкой связи с последней Австрия, какова бы ни была ее проблематическая судьба, была необходима. Относительно же Англии Германия вступала не скользкий путь «Politik der zwei Eisen», предначертанный Гольштейном.
Некоторые сомнения возбуждают кое-какие подробности настоящего издания. Сомнительна польза от такого комментария: «Пушкин, Александр Сергеевич — известный поэт» (стр. 389). Неужели только «известный»? Точно ли уверен и составитель примечаний и редактор в существовании «германского генерала Бума» (стр. 372)? Уж так ли трудно разобрать то слово, которое следовало за восклицанием Флокэ «Vive la Pologne» (стр. 101)? Как будто это возможно сделать и не имея перед собой ламздорфского подлинника.
П. Преображенский