"Историк Марксист", №7, 1928 год, стр. 199-206
Фридлянд. я постараюсь быть кратким.
Прежде всего начну с утверждения т. Моносова, что я внес какие-то «радикальные изменения» в свой доклад своими вступительными замечаниями. Это весьма неудачный способ дискуссии, хотя и вошедший во все «учебники» и хрестоматии «ораторского искусства»...
Моносов: Все признали, не я один.
Фридлянд: По поводу расслоения термидорианской коалиции я сегодня во вступительном слове сказал то, что мне не удалось, что я не успел сделать во второй части своего доклада, которую мне пришлось скомкать. Цена этого аргумента возросла бы, если бы оппоненты доказали противоречие между положениями доклада и вступительными замечаниями к дискуссии, но этого они не сделали, они не смогли установить, в чем состояли «изменения» моей основной точки зрения.
Второй момент, на который я бы хотел обратить внимание товарищей, это утверждение почти всех оппонентов, что в основной части моего доклада, привлечено было очень много нового материала, особенно в части, касающейся экономической политики Конвента с весны 1794 г. Да, но ведь этот материал кое-что доказывал. И тут есть две версии. Тов. Куниский говорит: этот материал доказал, что у Фридлянда была одна идея, проходящая через весь доклад, и к ней он «подбирал» материал. Печально, но более или менее убедительно. Другие утверждают: у Фридлянда не было «идеи», его доклад напоминает одеяло из пестрых кусков. Принимая во внимание эти две диаметрально противоположные версии моих оппонентов по одному и тому же вопросу, мне кажется, что докладчик может отнестись весьма спокойно к такого рода возражениям.
Но перейдем к вопросу по существу, что во всяком случае является для нас всех более интересным. Первое возражение: я веду атаку против марксистской традиции, выступаю войной против того, что написано в учебниках. Я преклоняюсь перед этим аргументом т. Моносова, я считаю его очень убедительным, но думаю, что все-таки подобный аргумент не является руководящей нитью в научной работе. Видите ли, т. Моносов, у меня есть основание заявить, что мы, к сожалению, в нашем понимании французской революции находимся в плену у реформиста Жореса и квази-марксиста — Кунова; наша задача раз навсегда ликвидировать эти традиции для данного этапа изучения Великой французской революции. Я не отрицаю исторических заслуг Жореса, я не претендую на то, чтобы целиком выполнить эту задачу. Я надеюсь, что мы все, совместными усилиями, должны заняться этой работой. Но я попробовал разобрать «традиционную» схему Кунова по отношению к июню—июлю 1793 г., и я попытался это сделать теперь по вопросу о 9 термидоре.
Кунов даем нам только схему, эта схема мешает часто конкретному анализу. Кунов не всегда знает подлинники. Он, например, не читал работ Марата дореволюционных лет, о которых пишет, что Марат был только практиком. Схема Кунова приносит нам уже теперь мало пользы в исследовательской работе; любой из товарищей, который занимается Великой революцией, тот же самый т. Моносов, в своей книге «Якобинский клуб», когда он приступает к анализу конкретных событий, отбрасывает часто его схему, оставаясь марксистом. Не правда-ли?
Моносов. Нет, неправда.
Фридлянд. Вы можете теперь отрицать то, что вы писали по вопросу о борьбе фракций в якобинском клубе, может быть, вы ошибались в вашей книге, но я думаю, что вы поступили правильно и шли по тому пути, по которому следовало итти. Я уже не говорю о работах Николая Михайловича. Я бы был очень удивлен, если бы т. Лукин встал бы на защиту Кунова и его авторитета. Кстати, т. Моносов, «учебники» писали мы с вами, неужели вы серьезно считаете их последним словом научной марксистской мысли? Я несколько скромнее оцениваю их...
Т. Фрейберг выдвинула следующее положение. Она утверждает, что термидорианцы были разнообразной, пестрой массой, следовательно, не было двух партий, ведущих борьбу в эпоху термидора. Извините, тов. Фрейберг, хотя термидорианцы и представляли собой пеструю массу, но классовой силой, направляющей политику этой коалиции была одна социальная группа — буржуазия. У термидорианской коалиции была одна социально-экономическая программа. Это, очевидно, если теория марксизма имеет какое-нибудь значение при анализе конкретных событий. Сторонники Робеспьера были также чрезвычайно пестрой массой, но все же это был один социально-экономический лагерь; гегемоном этой коалиции была определенная классовая группа. Это не значит, что в рядах того и другого блока не было разногласий. Но, если вы откажетесь от установления основных классовых сил, ведущих борьбу, вы вынуждены будете заявить, что в столкновении пестрой массы политических групп играли роль случайные моменты: борьба за власть и т. д. Это положение я считаю абсолютно необходимым подчеркнуть, потому что ведь надо же нам как-нибудь реализовать наше звание марксистов.
Вы утверждаете, что я говорил о робеспьеристах, как исключительно крестьянской группе. Позвольте, но почему вы совершенно отметаете то, что я говорил относительно состава Генерального Совета Коммуны. Я утверждал, что часть городской мелкой буржуазии и даже отдельные группы буржуазии поддерживали Робеспьера. Я утверждаю, товарищи, что это отнюдь не меняет моего анализа основных борющихся сил.
Лукин. Они были робеспьеристы.
Фридлянд. Лагерь Робеспьера был такой же составной коалицией, как и лагерь Комитета общественного спасения. Здесь тоже были различные классовые группы, под одним общим руководством.
Теперь позвольте обратить ваше внимание на замечания т. Куниского, потому что с моей точки зрения они имеют очень большое методологическое значение.
Что собственно хотел доказать т. Куниский? Он хотел здесь, во-первых, доказать, что и якобинцы проводили в свое время прогрессивную политику, а именно уничтожали феодализм. Это признано всеми. И соответственная часть моего доклада, а главное моя статья о июне—июле 1793 года доказала, что они вели эту политику. Но если вы этим хотите сказать, что наша революция состоит из «буржуазной» и «небуржуазной» революции, что наша Октябрьская революция осуществила то, чего не могла осуществить буржуазия...
С места. Пролетариат выполнил задачу буржуазии.
Фридлянд. Да, пролетариат выполнил задачу, но выполнил эту задачу, как часть своей революции. Это не одно и то же. Когда Маркс говорит, что Конвент осуществил буржуазные задачи революции «плебейским способом», то этим он хочет подчеркнуть ту мысль, что якобинцы не имели своей самостоятельной классовой программы, положительной программы. Тоже говорит и Ленин: «в требовании черного передела (мы имеем) реакционную утопию обобщить и увековечить мелкое крестьянское производство, но в нем есть... и революционная сторона: именно, желание смести посредством крестьянского восстания все остатки крепостного строя».
Куниский. Вопрос заключается в том, что является основным.
Фридлянд. Таким образом, позвольте вам сказать, тов. Куниский, что якобинцы выполнили прогрессивную часть своей программы, уничтожив феодальные пережитки, но этим они создали лишь условия для развития буржуазного порядка. Выполнив одну часть своей программы, уничтожив вместе с буржуазией феодальный порядок, робеспьеристы попробовали весной 1794 г. осуществить вторую часть своей программы, о которой я говорил, как об утопической программе.
Я с сожалением должен отметить, что мои оппоненты совершенно оставили вне поля зрения своей критики основную часть моего доклада: анализ социально-экономического законодательства, хотя они и хвалили ее. Они не возразили ни против одного моего положения о природе внутренних противоречий этого законодательства, но тем самым ценность их аргументов катастрофически падает, потому что все то, о чем они говорили, является вопросами побочного порядка. Уважаемые оппоненты обрушились на след. положения моего доклада: с весной 1794 г. наступило некоторое относительное (по сравнению с прошлыми месяцами) ослабление продовольственной нужды, некоторое оживление (спекулятивного характера) торговли и промышленности. Но играют ли эти положения решающую роль в моем докладе? Тем более, что я все время говорил о неизжитом голоде и продовольственных бунтах, о жалобах предпринимателей на стеснения хозяйственной деятельности. Допустим, однако, что здесь ахиллесова пята моего доклада. Что противопоставили оппоненты моим аргументам?
По продовольственному вопросу т. Моносов в своей статье, помещенной в журнале «Революция и Культура», указывает, что 9 термидора было между прочим ответом на исключительный продовольственный зажим с весны 1794 г. Если здесь нападали на мое положение, об ослаблении продовольственного кризиса, то следует ли считать, что мои оппоненты и тов. Лукин солидаризируются с «теорией зажима». По всей видимости, мы имеем здесь дело с противоречивыми марксистскими взглядами.
Одни утверждают, что мы в эти эпоху имели жестокий голод, хуже, чем это было зимою II года, а другие отмечают, в это же время ослабление законодательства о максимуме, связанное с временным улучшением продовольственного положения страны. Я утверждаю категорически и вы, Николай Михайлович, докажите, что это не так, — что мы, марксисты, до сих пор относились достаточно пренебрежительно к экономическому материалу по истории революции, а между тем это есть один из существеннейших моментов в нашем споре. Вот доказательство: во всех русских публикациях речи Робеспьера от 8 термидора, все места о конфликте между Робеспьером и Камбоном по вопросу о финансах, опущены. Они опущены и в ваших книгах. Как это случилось? На эти вопросы никто из вас не обратил внимания. Это об’ясняет нам и ту неразбериху, которая здесь выявилась при оценке марксистами вопросов экономической истории революции, продовольственного вопроса. Мы находимся в плену у немарксистских школ изучения революции и недостаточно внимательны к экономическим процессам, которые суть основные процессы революции.
Тов. Лукин утверждает, что продовольственное положение страны с весны 1794 г. резко ухудшились, об этом, — заявляет он, — свидетельствуют многочисленные жалобы на продовольственную нужду. Тов, Лукин, жалобы эти поступают беспрерывно, начиная с 1792 г., но вы не сосчитали количество этих жалоб для того, чтобы утверждать, только на этом основании, об ухудшении продовольственного дела. Но мы знаем ряд документов, которые сообщил нам Матьез в «La vie chére», и, которые я цитировал, свидетельствующие о противоположном. Если мы с вами пойдем по пути цитирования подобных документов, мы не найдем решения вопроса, поставленного вами. Часто жалобы были вызваны стремлением добиться дальнейшего ослабления максимума, добиться его отмены. Нам с вами пришлось бы заняться анализом этих «жалоб» и только тогда решать вопрос. Вы говорите: в это время надо было кормить города и армию; государство было бессильно это выполнить, и это свидетельствует об обострении продовольственного вопроса. Но вы этим только доказываете, что в это время продовольственные комитеты и государство были бессильны выполнить огромную задачу по снабжению армии и городов, что попытка создания центрального продовольственного комитета для налаживания единой государственной системы не удалась, что это было крахом попыток государственного регулирования хозяйства. Это бесспорно. Но отвечает ли это на вопрос о расширении частного рынка. Ослабление максимума означало торжество товарного хозяйства, его расширение. Это-то и послужило причиною ослабления продовольственного кризиса весною 1794 г. по сравнению с летом и зимою 1793 г. Но Н. М. Лукин не опроверг моих рассуждений, не привел фактов, свидетельствующих о том, что накануне термидора произошло сужение товарного хозяйства, а, следовательно, обесценил те «жалобы», на которые он ссылался. Н. М. признает, ведь, что Конвент пошел навстречу крестьянству своими весенними декретами о максимуме. Что же, эти уступки крестьянину породили отказ от подвоза хлеба в города? Все это мало убедительно...
Н. М. Лукин считает, что об ухудшении продовольственного положения в эти месяцы свидетельствует и рост забастовочного движения в стране, что забастовочное движение весной II года было вызвано продовольственным кризисом. Это значит совершенно не учитывать того обстоятельства, что рабочее движение в это время вступило на следующую ступень своего развития. Я категорически утверждаю, что известный нам всем материал убеждает нас в том, что стачечники жаловались в Коммуну и в Конвент не на продовольственную нужду, а на низкую заработную плату и бесконечно длинный рабочий день; на борьбу с этими требованиями пролетариев и было направлено рабочее законодательство Конвента и распоряжения Коммуны.
Тут было дано еще другое об’яснение под’ему рабочих стачек, — победа на фронтах и успокоение Франции. Но, позвольте, забастовки начались еще до решительных побед. В тяжелые месяцы продовольственной нужды мы имеем дело с продовольственными бунтами, но не со стачечным движением. Это было доказано еще Тарле. Вы утверждаете, что под’ем стачечного движения относится к моменту, по вашим словам, катастрофического ухудшения продовольственного положения. Но где доказательства этому? Я воздерживаюсь от загромождения моего заключительного слова фактами; отсылаю вас к книге Матьеза, к главам, посвященным рабочему вопросу. Но одно очевидно; сведение всей социальной борьбы весны 1794 г. к ухудшению продовольственного положения упрощает вопрос, потому что не об’ясняет нам своеобразие классовой борьбы с жерминаля II года. Если Франция все еще оставалась «осажденной крепостью», то почему неизбежно было ослабление диктатуры, в том числе и экономической диктатуры?
Возражения подобного же рода выставлены были против моих замечаний об оживлении промышленной деятельности. Но опроверг-ли кто-нибудь из выступавших здесь сообщенные мною факты о деятельности Комитетов и Конвента в этой области? С весны 1794 г. началась отмена всякого рода ограничений производства предметов роскоши, и предприняты были энергичные меры для возрождения предприятий Лиона и других городов юга; в эти месяцы были также отменены все ограничения экспорта предметов роскоши. Тов. Фрейберг утверждает, что издание этих декретов подготовлялось еще с зимы 1793 г. Аргумент не лишен остроумия, но, т. Фрейберг, я говорю не «о подготовке к изданию декретов», а о самих декретах. Я ссылался в своем докладе также на оживленную работу предприятий по выработке вооружений в это время; я отмечал меры по оживлению торговли; изменение характера войны, и т. д., и т. п.
Но оппоненты прошли мимо этих фактов. Александра Дмитр. Удальцова не удовлетворили мои указания на значительное количество петиций, поданных в это время в Комитеты по вопросу о восстановлении предприятий, о субсидиях, и т. д. Но почему протоколы Комитета торговли и сельского хозяйства, свидетельствующие о росте промышленного строительства, о требовании предпринимателей, почему этот документ, т. Удальцов, следует игнорировать? Конечно, было бы лучше, Ал. Дм., если бы я мог представить вам цифровую таблицу об итогах промышленного развития весною 94 года, но я думаю, что вы от меня этого, при данном состоянии экономической истории революции, не потребуете. Тов. Удальцов, наконец, готов согласиться, что в эти месяцы имело место оживление промышленной деятельности, но оно было вызвано фактором суб’ективным, близостью победы и надеждами буржуазии. Я считаю, что более влиятельным фактором было падение курса ассигнаций, которое послужило стимулом для под’ема промышленности. Этот фактор сыграл решающую роль в оживленной распродаже буржуазных имуществ и вообще хозяйственном под’еме весной II г. Это не психологический, не суб’ективный, а об’ективный фактор. Ал. Дм. апеллирует к диалектике. Но я спрашиваю, почему вы пред’являете это требование мне, разрешите его пред’явить вам. Я в своем докладе совершенно ясно сформулировал следующее положение: с весны 1794 г. следует отметить относительное, по сравнению с предшествующим периодом, улучшение хозяйственного положения страны, и одновременно недовольство теми, еще не уничтоженными препятствиями для дальнейшего развития сельского хозяйства, промышленности и торговли, которые, в интересах буржуазного развития, были уничтожены только после 9-го термидора. В этом смысле и интерес поступающих в Комитет «жалоб» и требований скорее восстановить нормальные положения дел. Такие «жалобы» насчитываются десятками.
С места. Правильно, верно.
Фридлянд. С весны 1794 г, мы констатируем определенный рост классовых сил буржуазии, стремящейся поскорее ликвидировать мелко-буржуазные реакционные эксперименты робеспьеристов и Революционного правительства. И тут я перехожу к последнему вопросу, крестьянскому вопросу. Собственно это есть основной спорный вопрос по докладу, но ему было уделено сравнительно мало внимания. Мое утверждение об аграрном «уклоне» мелко-буржуазных проектов Робеспьера оппоненты вырвали из общей связи всех моих рассуждений о глубоких противоречиях экономического законодательства; с торжествующим криком «он разрушает традиции», они прошли мимо основных положений доклада. Что опровергают мои уважаемые оппоненты? Рост удельного веса крестьянской проблемы с весны 1794 г.? Стремление робеспьеристов в это время осуществить свою программу республики «равных товаропроизводителей», их пристальный интерес и предпочтение земледельческих коммун городским поселениям, или, наконец, своеобразие их мелко-буржуазной, реакционной программы и борьбу мелкой буржуазии с капиталистической программой? Или, быть может, сама постановка вопроса неправильна: робеспьеристы были носителями «буржуазных идеалов»? Но тогда в чем исторический смысл 9-го термидора? Быть может, Робеспьер хотел осуществить программу «соц. революции»? Оппоненты не защищали ни одной из этих постановок вопроса.
Ал. Дм. Удальцов дал правильное обоснование и толкование вопросу об условиях, способствовавших росту интереса к крестьянской проблеме весною 1794 г., он об’яснил это перспективами урожая. Об этом говорил и я в докладе. Он готов со мной согласиться, что влияние крестьянства на Конвент было в это время значительным, он согласен даже признать, что робеспьеристы в значительной мере отразили в своей программе это влияние, он готов даже признать, что может итти речь об «аграрно-эгалитарном» уклоне робеспьеризма. Между нами нет, таким образом, принципиальных расхождений. Спор идет только о конкретной оценке этих явлений. Вы находите, А. Д., что я, увлекаясь, излишне обобщаю, утрирую свои положения; но между вами и Ник. Мих., я обращаю ваше внимание на это, нет согласия по этому решающему вопросу наших споров. Собственно мы спорим о существовании эгалитарных тенденций в аграрном законодательстве эпохи. Н. М. Лукин утверждает, что оно таковым не было, что оно удовлетворяло интересам «кулацкого крестьянства». Подтвердил ли это мой оппонент опровержением моего анализа декретов, речей и предположений с жерминаля 1794 г. или Н. М. ссылается только на постановления об ослаблении максимума? Но он раньше отрицал значение и этих декретов для изменения продовольственного положения Франции весною 1794 г. Разве Робеспьер в данном случае был представителем кулаков? У Н. М. эта мысль была центральной в его возражениях. Но он ее не конкретизировал. Он уделил больше внимания побочным вопросам. Но у меня следующее возражение против трактовки Робеспьера, как представителя «кулацкого крестьянства»: что могло в таком случае послужить причиной разрыва между робеспьеристами и термидорианцами? Основной спор между ними был по вопросу о пределах капиталистического накопления. И в этом случае «кулаки» были частью буржуазного, термидорианского блока. Они боролись с Робеспьером, потому что он ставил преграды этому накоплению своими эгалитарными проектами. «Фрагменты» Сен-Жюста не были «кулацким» трактатом. «Левая, правая, где сторона», это трудно понять после сегодняшних выступлений. Для тов. Фрейберг — Сен-Жюст был эгалитаристом, а Робеспьер им не был. Этот взгляд защищает и т. Куниский. Но если между Робеспьером и Сен-Жюстом была значительная разница во взглядах на эгалитаризм, то что их тогда об'единяло, что сделало из них одну политическую группу, идущую на эшафот? Куниский готов себе облегчить свою задачу, заявляя: эгалитаризм — одно, а фактическое равенство — другое. Что вы понимаете под «фактическим равенством» — коммунизм, аграрный закон, — тогда это бесспорно. Но кто утверждал, что Робеспьер, Сен-Жюст были сторонниками коммунизма, аграрного закона. Под эгалитаризмом мы понимаем в данном случае совершенно определенное понятие: речь идет о создании республики земледельцев, «равных товаропроизводителей».
Отрицая эту оценку робеспьеристов, моим оппонентам следовало бы указать другое, что выделяло их в рядах якобинцев, но это не было ими сделано. Неужели для марксистов приемлем вывод тов. Фрейберг, что не следует различать в рядах мелкой буржуазии никаких социальных прослоек, а надо просто сформировать нашу мысль «по-куновски»: якобинцы — идеологи мелкой буржуазии. Все тогда будет просто и ясно, и никто никаких претензий не пред’явит, и в «учебниках» все будет благополучно.
Кто был носителем этой теории, этой теории республики «равных производителей»? Я это неоднократно подчеркивал, товарищи: идеалом для эгалитаристов было середняцкое хозяйство. Оно для них не было общественной силой, которая в союзе с бедняцкими слоями деревни строит социализм и обороняет республику под руководством пролетариата, а единственной опорой для борьбы в союзе с городскими ремесленниками против буржуазной олигархии для осуществления идеального государства «равных собственников». Может быть, по созвучию слова «середняк» кто-нибудь скажет: «аналогия»! Но не следует забывать, что у нас идет речь о XVIII в.
Мои оппоненты настаивают на том, что для меня робеспьеристы ничего общего не имеют с городскими ремесленниками. Это измышление. Никто из вас не опроверг тот факт, что после вентозовских декретов в декрете 10 флореаля вопрос о социальном обеспечении городских низов был снят с обсуждения Конвентом или во всяком случае поставлен во вторую очередь.
Если я неправильно об’яснил этот декрет, противопоставьте ему правильное толкование.
Любопытно, что уважаемые оппоненты обошли молчанием мое толкоиание отличий Камбона, Барера и Робеспьера в вопросах финансовой политики, в частности по поводу значения декрета о консолидации пожизненной ренты для распродажи земель национального фонда; они прошли мимо доклада Изоре о земледельческой политике Конвента, где совершенно точно обрисован тот тип крестьянина, который он считает идеальным; мои оппоненты вместо этого заявляют, что я говорил «вообще» о «реакционном, рутинном крестьянстве», даже вандейском крестьянстве, по словам А. Д. Я отнюдь не претендую на то, что всегда правильно толкую исторические документы, что знаю «все» исторические документы. Я отнюдь не страдаю пороком доцентской и кастовой, академической среды. Но, будьте добры, раз’ясните, в чем моя ошибка в толковании доклада Изоре. Я дал здесь анализ «фрагментов» Сен-Жюста. Доказали ли вы, что это случайный документ, не характерный для анализа данной проблемы в данную эпоху. Нет, вы прошли мимо. Или для нас, марксистов, все эти социально-экономические вопросы не имеют никакого значения и нам следут остаться в орбите вопросов террора, борьбы за власть, и т. д., и т. п.
Я заявил, что для меня ряд экономических вопросов этой эпохи остался неясным, невыясненным (даже в вопросах финансовой политики, — за что вы меня хвалили), но вы в своих выступлениях, к сожалению, ничего не прибавили для уяснения этих вопросов, и в этом основной грех нашей дискуссии.
Мои оппоненты пытались утверждать, что я в своем докладе заявил, будто робеспьеристы совершенно игнорировали вопросы торговли, промышленности, словом город. Познакомьтесь со стенограммой моего доклада, и вы убедитесь, что я сообщил ряд фактов противоположного характера. Напомню только доклад Сен-Жюста 26 жерминаля. Но в то время, как Я. Захер берет его отдельно, вырывает его из общей связи робеспьеристских идей, я отмечаю внутренние противоречия мелко-буржуазной утопии. Я совершенно точно сформировал, в чем бессилие реакционной утопии робеспьеристов, которые, стремясь, с одной стороны, к эгалитаризму, к созданию государства земледельцев «равных товаропроизводителей», в тоже время подрывали базу под этим обществом, становясь на точку зрения капиталистического развития торговли и промышленности.
Но у меня спрашивает тов. Фрейберг: когда Робеспьер выступал по экономическим вопросам в это время? Я уже указывал и повторяю, что Робеспьер без всякого основания утверждал 8-го термидора, что он не занимался изучением конкретных вопросов экономической политики. Это не соответствует исторической правде: в речи 8-го термидора, как мы видели, Робеспьер уделил не мало внимания экономическим вопросам. Правда, все выступления Робеспьера с весны 94 г. имеют один основной лейтмотив — Робеспьер говорит только о «морали», о «религии», громит атеизм, философов-материалистов. Но за этой философией таилось конкретное содержание, это было обоснование и политической программы действия. Культ Верховного существа есть философские обоснования грядущего общества — «равных товаропроизводителей». Это философия мелкого буржуа, реакционная по своему существу. Философская система Робеспьера была, в конечном счете, обоснованием его экономической программы.
А затем, предполагаете ли вы, что выступления Сен-Жюста, живо интересовавшегося экономическими проблемами, можно отделить от Робеспьера? Что же их тогда, спрошу я снова, об’единяло? Нет, мы в лице Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона, имеем дело с одной политической группой, идеологами части французского крестьянства и городской мелкой буржуазии конца XVIII в., эпохи домашинного производства, предполагавших возможным противопоставить капитализму «справедливый общественный строй», где богатые не исчезнут, но бедные будут уважаемы. Робеспьеристы потерпели поражение 9-го термидора не потому, что они во II году вместе с собственнической Францией уничтожали феодализм, а потому, что они теперь против буржуазии пытались осуществить свой идеал эгалитарного государства.
Кончая и подводя итоги дискуссии, я должен поблагодарить товарищей за указание ошибок моего доклада. Я хочу надеяться, однако, что не только это будет результатом доклада, а что он будет толчком для более внимательного изучения социально-экономической истории Революции.