"Клад", кн. 18, сентябрь 1907 год, стр. 51-57
21-го августа, едва забрежжилъ первый свѣтъ наступающаго утра, на Лисьемъ Носу расчитались за свои земныя преступленiя Наумовъ, Никитенко и Синявскiй — трое осужденныхъ по дѣлу заговора, подготовлявшаго злодѣйское покушенiе на священную для русскихъ жизнь Государя Императора.
О послѣднихъ моментахъ жизни этихъ преступниковъ газеты сообшаютъ слѣдующiя свѣдѣнiя.
«20-го августа, — разсказываетъ «Русь», — пом. команд. войсками петербургскаго округа сообщилъ прокурору военно-окружного суда о томъ, что кассацiонной жалобѣ отъ имени защиты и подсудимыхъ по дѣлу о заговорѣ не дано хода и что приговоръ конфирмованъ. Военный судъ препроводилъ утвержденный приговоръ прокурору окружного суда съ предписанiемъ привести его въ исполненiе въ ближайшiй срокъ. Въ 2 часа того-же дня дѣлопроизводитель прокурора сообщилъ прис. повѣр. С. П. Елисѣеву о конфирмацiи приговора и о предписанiи привести его въ исполненiе. Послѣднiй въ началѣ третьяго часа снесся съ Н. Д. Соколовымъ и съ другими представителями защиты, чтобы рѣшить вопросъ о томъ, какъ поступить въ данномъ случаѣ съ присужденными къ казни. Нѣкоторые защитники стояли на томъ, чтобы оставить осужденныхъ въ полномъ невѣдѣнiи. Но одержало верхъ мнѣнiе тѣхъ, которые сочли необходимымъ сообщить осужденнымъ на тотъ случай, если они найдутъ необходимымъ переговорить съ родными и прочими подсудимыми. Въ 10 часовъ вечера Н. Д. Соколовъ обратился къ предсѣдателю суда Мухину съ просьбой разрѣшить осужденнымъ на казнь послѣднее общее свиданiе совмѣстно съ прочими подсудимыми. Предсѣдатель суда разрѣшилъ. Н. Д. Соколовъ сообщилъ о конфирмацiи осужденнымъ и о разрѣшенiи имъ собраться на двадцать минутъ. Осужденные: Никитенко, Синявскй и Наумовъ спокойно отнеслись къ сообщенiю Н. Д. Соколова и очень обрадовались возможности поговорить съ товарищами-подсудимыми. Во время бесѣды Никитенко успокаивалъ подсудимыхъ и вмѣстѣ съ Синявскимъ очень внимательно отнесся къ Наумову. Въ 2 часа ночи ихъ троихъ посадили въ баржу и на буксирѣ парохода увезли.
«Казнь происходила на разсвѣтѣ на Лисьемъ Носу. Какъ только осужденные высадились и въ сопровожденiи конвоя приблизились къ эшафоту, тов. прокурора предложилъ имъ написать письма или словесно передать что-либо роднымъ. Присужденные отказались. Затѣмъ къ нимъ пошелъ священникъ съ предложенiемъ поговорить, причаститься. Никитенко и Синявскiй отказались. Наумовъ выслушалъ краткое напутствiе священника, положилъ два земныхъ поклона и былъ казненъ первымъ. Вторымъ былъ казненъ Никитенко и послѣднимъ Синявскiй. Смерть послѣдовала немедленно».
Мать Никитенко узнала о казни совершенно случайно. Будучи въ полной увѣренности въ томъ, что она получитъ обычное свиданiе съ сыномъ, она 21-го утромъ, чуть свѣтъ, отправилась со своей сестрой въ домъ предварительнаго заключенiя. Прибыли туда, отправились къ дежурному офицеру просить о назначенiи имъ свиданiя нѣсколько раньше назначеннаго времени. Офицеръ отвѣтилъ, что Борись Никитенко увезенъ изъ дома предварительнаго заключенiя въ крѣпость. На всѣ разспросы матери: зачѣмъ, для какой цѣли? — онъ отвѣтилъ, что ему ровно ничего неизвѣстно, и направилъ ихъ въ крѣпость. Онѣ немедленно отправились туда. Тамъ караульный офицеръ категорически заявилъ, что ни ночью, ни наканунѣ сюда никого не привозили. Возникшiя было надежды матери мало-по-малу стали разсѣиваться.
«— Уже на извозчикѣ, по дорогѣ изъ крѣпости, — сообщила она, — я стала подумывать о томъ, что сынъ мой казненъ, но гдѣ? когда? — слезы приступали къ ея горлу и не дали ей докончить стразу. Оправившись, она продолжала: — какъ только мы прiѣхали сюда, я бросилась къ телефону и стала добиваться у защитниковъ о судьбѣ моего сына. Впрочемъ, мнѣ не долго пришлось ждать. Мнѣ сказали»...
Еще ранѣе приговора, въ ожиданiи его неблагопрiятности для подсудимаго, г-жа Никитенко рѣшила хлопотать о помилованiи, но Борись Никитенко просилъ ее не дѣлать этого. Однако, его мать рѣшила поступить по-своему. Сотрудникъ «Руси» передалъ слѣдующiя ея слова:
«— Когда судъ вынесъ въ окончательной формѣ приговоръ, коймъ мой сынъ присуждается къ смертной казни, я, по совѣту защитниковъ и друзей, вручила заготовленное мной прошенiе о помилованiи на Высочайшее имя предсѣдателю суда для передачи по назначенiю. Къ тому-же времени я послала другое прошенiе для той-же цѣли и отъ одного очень влiятельнаго генерала на дѣйствительной службѣ, сама-же поѣхала въ Петергофъ и тамъ подала аналогичное прошенiе на имя Государыни Императрицы. Уже на слѣдующiй день въ Петергофѣ мнѣ удалось узнать у дежурнаго флиг.-адъютанта, что мои прошенiя съ курьеромъ отправлены по назначенiю. Понятно, мой мужъ, служащiй по артиллерiи въ Севастополѣ который по долгу службы вынужденъ былъ покинуть Петербургъ и вернуться къ себѣ, оттуда тоже подалъ на Высочайшее имя, ходатайствуя о помилованiи сына».
Но ходатайства не увѣнчались успѣхомъ.
Семья г-жи Никитенко большая. Въ Севастополѣ у нея восемь человѣкъ дѣтей и всѣ они благонамѣренны. Относительно своего 23-лѣтняго сына Бориса г-жа Никитенко разсказала следующее:
«— Онъ до прошлаго года, до выхода въ отставку, былъ извѣстенъ своей дѣятельностью. Въ томъ, что онъ попалъ въ ряды революцiонеровъ, исключительно виноваты тѣ тяжелыя времена, какiя переживались въ Россiи и которыя въ особенности деморализовали массы у насъ, въ Севастополѣ. Никакому описанiю не поддаются тѣ ужасы, которые приходилось переживать у насъ во время очаковскаго возстанiя. И тогда еще мой сынъ былъ въ рядахъ флота, усмирявшаго возстанiе очаковцевъ, и онъ руководилъ судномъ, отвозившимъ Шмидта и соучастниковъ изъ Севастополя въ Очаковъ. Только хаосъ жизни, воцарившiйся у насъ послѣ этихъ событiй, форменное столпотворенiе, могли произвести такую перемѣну въ головѣ моего сына. Съ дѣтства онъ былъ внимателенъ и заботливъ къ родителямъ. Его сыновняя привязанность къ намъ объясняется тѣмъ, что все время онъ воспитывался подъ нашимъ наблюденiемъ и руководствомъ и до выхода въ отставку находился дома. Кончивши три класса реальнаго училища, онъ поступилъ въ морской корпусъ, по окончанiи его посѣщалъ еще штурманскiе курсы въ Севастополѣ и въ 1901 году поступилъ на службу. Въ iюлѣ 1906 г. онъ вышелъ въ отставку. Служилъ онъ очень хорошо. Уже по выходѣ его въ отставку, къ намъ дважды обращался Добровольный флотъ сь просьбой опредѣлить его къ нимъ. Послѣднее предложенiе Добровольнаго флота, сдѣланное 7-го апрѣля 1907 года, не могло дойти до него, за отсутствiемь точнаго адреса. А затѣмъ его уже арестовали».
Итакъ, кто виноватъ въ томъ, что погибла молодая жизнь, покончилъ существованiе многообѣщавшiй молодой человѣкъ, недавно еще бывшiй вѣрнымъ сыномъ своего страдающаго отечества? Кто виноватъ? Ответъ ясенъ — тѣ, кто увлекъ его въ безумную смуту, порожденную не доблестнымъ стремленiемъ создать новую, счастливую жизнь погибавшей отъ рокового застоя родинѣ, а сдѣлавшiе смуту только орудiемъ своихъ подлыхь, своекорыстныхъ происковъ, стремившiеся черезъ нее изъ мерзкаго подполья пробраться на высоту, чтобы, очутившись тамъ, поработить себѣ великiй многострадальный народъ. Только ради этого лилась рѣками русская кровь, морями — слезы русскихъ женъ, матерей, сиротъ; только ради этого строились безумныя «возстанiя», въ родѣ московскаго, сводились съ ума неокрѣпшiе умы русской молодежи.
Пожалѣемъ-же читатель, несчастную г-жу Никитенко, какъ мать, — велико ея горе! Но вспомнимъ, что только въ семьѣ прiобрѣтаются прочные устои всего нравственнаго человѣка, и если казненный Никитенко позволилъ такъ быстро увлечь себя изъ одной крайности въ другую, стало быть, у него не было прочныхъ устоевъ его духовнаго бытiя.
Въ предыдущемъ номерѣ «Клада» мы разсказали, что за сутки до казни въ тюрьмѣ состоялась свадьба осужденнаго на казнь Синявскаго (ему 22 года) съ женщиной, которая была его гражданской женой. Бракосочетанiе происходило въ церкви пересыльной тюрьмы, совершалъ его тюремный священникъ Флеровъ, свидѣтелями были надзиратели тюрьмы, никто изъ постороннихъ въ церковь допущенъ не былъ.
«Предоставляемъ читателямъ, — говорить «Петерб. Газ.», — вообразить себѣ подробности этого вѣнчанiя человѣка, который сознавалъ все время, что ночью-же можетъ быть повѣшенъ. Отказываемся также изображать чувства новобрачной, которая лишена была надежды когда-нибудь увидѣть мужа послѣ свадьбы».
Защитникъ Синявскаго, прис. пов. Н. Д. Соколовъ разсказалъ сотруднику помянутой газеты слѣдующее:
«— Особа, на которой Синявскiй женился, была его гражданской женой. У нихъ есть дочь, полуторагодовалая. Г-жа Синявская — курсистка, дочь судебнаго слѣдователя. Удивительны самообладанiе и присутствiе духа этой женщины! Узнавъ, что Синявскiй осужденъ на смертную казнь, она твердо рѣшила повѣнчаться съ нимъ».
О томъ, какъ удалось ей это, г-жа Синявская разсказывала сама сотрудникамъ газетъ слѣдующее:
«— Еще давно до приговора я, отчасти по личному желанiю, отчасти по просьбѣ мужа, стала добиваться разрѣшенiя властей обвѣнчаться съ нимъ. Не мало хлопотъ стоило мнѣ добиться окончательнаго разрѣшенiя гражданскихъ властей. Это разрѣшенiе я получила 14-го августа. Съ нимъ я отправилась къ священнику Флерову (въ доме предварительнаго заключенiя), представила ему это разрѣшенiе и ходатайствовала, во-первыхъ, о томъ, чтобы вѣнчать насъ просто, безъ всякихъ свидетельствъ о причастiи и исповѣди, такъ какъ это идеть вразрѣзъ какъ съ моими убѣжденiями, такъ, главнымъ образомъ, съ убѣжденiями мужа; во-вторыхъ, чтобы насъ освободили отъ обязательныхъ въ такихъ случаяхъ оглашенiй, выкличекъ, такъ какъ ихъ у насъ нѣтъ, а чтобы получить выклички, необходимо затратить очень много времени. Отецъ Флеровъ согласился освободить насъ отъ причастiя и исповѣди, но отъ удовлетворенiя второй просьбы категорически отказался, мотивируя тѣмъ, что это не въ его власти и что на это необходимо особенное разрѣшенiе митрополита. На слѣдующiй день я обратилась къ викарiю о. Кириллу (митрополита не было). Викарiй меня принялъ очень хорошо, былъ весьма тронутъ положенiемъ, въ которомъ я очутилась, самымъ подробнымъ образомъ разспрашивалъ, гдѣ я училась, чѣмъ живу и занимаюсь, но разрѣшить вѣнчанiе безъ выклички согласился лишь въ томъ случаѣ, если священникъ дома предварительнаго заключенiя, Флеровъ, возьметъ на себя отвѣтственность за тѣ послѣдствiя, которыя могутъ произойти. При этомъ викарiй замѣтилъ, что если Флерову достовѣрно извѣстно, что между мной и мужемъ нѣтъ тѣсныхъ родственныхъ связей до вѣнчанiя и что если всѣ ритуалы, необходимые съ точки зрѣнiя православной церкви, въ данномъ случаѣ налицо, то онъ препятствовать не будетъ и всячески будетъ способствовать успѣшному исходу. Викарiй, помимо словеснаго объясненiя всѣхъ этихъ причинъ, изложилъ всѣ обстоятельства дѣла еще и на бумагѣ. Съ этой бумагой я отправилась къ митрополиту Антонiю для полученiя необходимой санкцiи и отъ него. Онь меня не принялъ. Дѣлопроизводитель пошелъ докладывать митрополиту и взялъ съ собою мотивированное мнѣнiе викарiя. На это послѣдовала резолюцiя митрополита, по которой такая форма совершенно не допустима, какь носящая характеръ приказа о. Флерову. Тогда-же митрополить заявилъ, что не можеть вообще разрѣшить бракъ съ человѣкомъ, приговореннымъ къ смертной казни. Дѣлать было нечего, и я снова обратилась къ о. Флерову. Онъ поѣхалъ со мной къ викарiю. Во всѣхъ этихъ ходатайствахъ энергичное участiе принималъ, кроме о. Флерова, также присяжный повѣренный Н. Д. Соколовъ. Викарiй выслушалъ меня съ большимъ участiемъ и сказалъ, что необходимо будетъ вторично обратиться къ митрополиту, а затѣмъ и въ св. синодъ. Все это необходимо продѣлать сейчасъ и тогда можно будетъ повѣнчать насъ еще въ пятницу. Послѣ нѣкоторыхъ трудовъ я добилась аудiенцiи у оберъ-прокурора св. синода. Изложивъ ему суть дѣла, приложивъ всѣ имѣющiеся у меня бумаги и документы, я мотивировала свое ходатайство желанiемъ усыновить сына на тотъ случай, если мужъ будетъ казненъ.
«Оберъ-прокуроръ вначалѣ не соглашался, заявилъ мнѣ, что я, хотя и совершеннолѣтняя, тѣмъ не менѣе необходимо согласiе на такой бракъ и со стороны родителей, которые могутъ воспрепятствовать. На это я ему возразила, что мнѣ хорошо извѣстно мнѣнiе моихъ, какъ и Синявскаго, родителей, совершенно согласныхъ на бракъ до приговора. Оберъ-прокуроръ затруднялся еще разрѣшить потому, что для этого необходимо согласiе всѣхъ членовъ синода, а созвать экстренное засѣданiе было совершенно невозможно. Но ввиду усиленнаго ходатайства о. Флерова и моего онъ поручилъ состоящему при немъ чиновнику особыхъ порученiй объѣздить всѣхъ засѣдающихъ въ синодѣ съ бумагой о разрѣшенiи вѣнчанiя мнѣ съ Синявскимъ для подписи. Вся эта процедура закончилась только въ субботу къ 4 часамъ дня. Тогда я, получивъ на руки разрѣшенiе, отправилась прямо къ митрополиту Антонiю для того, чтобы получить необходимое разрѣшенiе и отъ него. На сей разъ онъ меня принялъ и далъ свое согласiе, и о. Флеровъ обѣщалъ насъ повѣнчать.
«О. Флеровъ насъ обвѣнчалъ въ присутствiи нѣсколькихъ надзирателей, которые подписались, какъ свидѣтели, и помощника начальника тюрьмы. На ходатайство моего мужа о допущенiи въ качествѣ свидѣтелей товарищей изъ заключенныхъ тюремное начальство отвѣтило отказомъ. Вѣнчавшiй о. Флеровъ въ словѣ, которое произнесъ онъ, пожелалъ мужу жизни. Послѣ вѣнчанiя мнѣ разрѣшили оставаться съ мужемъ полтора часа и до этого дали нѣсколько свиданiй не въ очередь, на которыя я являлась съ ребенкомъ. Въ газетахъ появилась замѣтка о моемъ желанiи обвѣнчаться, вытекающемъ исключительно изъ желанiя усыновить ребенка. Какъ видно, газеты были введены въ заблужденiе мотивированной моей просьбой у оберъ-прокурора, гдѣ другiя причины не дѣйствительны или менѣе дѣйствительны; на самомъ дѣлѣ, главнымъ образомъ, меня къ тому побудило желанiе получать постоянныя съ нимъ свиданiя, желанiе въ качестве жены сопутствовать ему въ пути на тотъ случай, если смертная казнь будетъ замѣнена ссылкой».
Конечно, великое и святое дѣло — бракъ, но во всей этой безусловно трогательной исторiи есть одно обстоятельство, которое вызываеть невольное смущенiе. Эта Синявская совершенно откровенно и открыто заявила газетнымъ хроникерамъ, и черезъ нихъ, стало быть, и всему мiру, что таинства православной церкви не соотвѣтствуютъ убѣжденiямъ ни ея, ни ея мужа. «Свѣтъ», обсуждая бракъ Синявскихъ, высказаль слѣдующiя совершенно вѣрныя, по нашему мнѣнiю, мысли.
«Этотъ драматически эпизодъ таковъ, — написалъ въ упомянутой газетѣ П. Ухтубужскiй, — что поневолѣ забываешь о партiяхъ, политикѣ и т. п. вещахъ и васъ поражаетъ только одно, а именно: страданiе человѣческой души.
«Женщина, отдавшаяся человѣку, имѣющая отъ него ребенка, узнаетъ, что ея возлюбленный осужденъ на смерть, и вотъ она хочетъ запечатлѣть свой союзъ предъ страшнымъ лицомъ смерти. Представьте себѣ эту трагическую картину вѣнчанiя въ тюремной церкви. Брачные обѣты даетъ и получаеть человѣкъ, которому суждено — онъ это знаетъ — умереть завтра, не позже.
«Революцiонныя газеты, эксплоатируя этотъ эпизодъ въ своихъ цѣляхъ, въ антипатичномъ и даже смѣшномъ видѣ изображаютъ затрудненiя, которыя чинила четѣ Синявскихъ церковная власть. Что, дескать, это за люди, которые говорятъ о какихъ-то обрядахъ, ударяясь въ какую-то формалистику въ то время, какъ на ихъ глазахъ происходило нѣчто въ высшей степени трагическое!
«Человѣкъ такъ устроенъ, что видитъ только то, что относится только къ нему самымъ непосредственнымъ образомъ. У «жалобщиковъ» только и хватаетъ жалости, что на Синявскаго и Синявскую съ ребенкомъ, а, между тѣмь, драматизмъ названнаго эпизода несравненно глубже и всеобъемлющъ. Если вы вдумаетесь въ эту исторiю предсмертнаго вѣнчанiя, то у васъ обольется кровью сердце за великое начало, подвергнувшееся поруганiю, за святую православную церковь.
«Дѣло въ томъ, что, прося о разрѣшенiи вступить въ бракъ, Синявскiй и его сожительница совершенно открыто заявили, что церковнаго таинства не признаютъ и что бракъ имъ нуженъ, только какъ пустая формальность, исполненiемъ которой обусловливается полученiе различныхъ гражданскихъ правъ и преимуществъ. Но требовать совершенiя надъ собой таинства, не признавая этого таинства, значитъ открыто надругиваться надъ таинствомъ. Могла-ли церковная власть легко и сразу согласиться на такую просьбу?
«Въ концѣ концовъ, ходатайство Синявскихъ было уважено. По этому поводу мнѣ уже приходилось выслушивать много негодующихъ замѣчанiй по поводу образа дѣйствiй въ этомъ дѣлѣ церковныхъ властей. Зачѣмъ синодъ разрѣшилъ церковное вѣнчанiе четѣ, которая выражала пренебреженiе таинству?
«Не совѣтуемъ читателямъ слѣдовать примѣру этихъ негодующихъ и осуждать епископовъ, склонившихся на просьбу Синявскихъ. Послѣдователи Евангелiя, исполнители Духа Христова не могли дѣйствовать прямолинейно. Вѣдь, о глумленiи надъ таинствомъ у женщины, просившей епископовъ исполненiя ея просьбы, не могло быть рѣчи. Если она заявляла о своемъ невѣрiи, то это могло быть признано также честной откровенностью. Лучше прямо признаваться въ своихъ заблужденiяхъ, чѣмъ вдаваться въ лицемѣрiе и ханжество. И, кромѣ того, сожительница Синявскаго переживала глубокое горе, можетъ быть, была близка къ отчаянiю. Пусть любая женщина поставитъ себя на ея мѣсто. Не сегодня-завтра будетъ казненъ ея возлюбленный, ея мужъ, отецъ ея ребенка, человѣкъ, съ которымъ она связала всю свою жизнь. Кто-бы ни была эта женщина, какiя-бы ни были ея религiозныя убѣжденiя, архiереи и священники, исполнители завѣтовъ Христовыхъ, не могли не почувствовать къ ней состраданiя, не могли не желать хоть сколько-нибудь облегчить для нея переживаемое ею время страшной и тяжкой скорби».
Выражаясь такъ, «Свѣтъ» приводитъ еще нѣсколько дѣльныхъ мыслей по поводу этого случая, къ чему мы еще и вернемся въ другомъ мѣстѣ, здѣсь-же, въ заключенiе приведемъ рассказъ оправданнаго прис. повѣр. Ѳеодосьева.
«Жизнерадостный и веселый человѣкъ до своего внезапнаго ареста, М. Е. Ѳеодосьевъ, — разсказываетъ хроникеръ «Петерб. Газеты», — столько пережилъ и переиспыталъ за время слѣдствiя и суда, что не скоро еще оправится отъ ужаса ожиданiя результатовъ суда.
«— Всегда велика была моя вѣра въ русскiй судъ, — говорилъ М. Е. Ѳеодосьевъ. — Но тутъ, сознавая полную свою невинность и непричастность къ заговору, я ждалъ для себя обвинительнаго приговора. Мнѣ казалось, что разъ подсудимымъ въ вину поставлено самое ужасное изъ преступленiй — заговоръ на цареубiйство, то судьи, въ особенности военные, не станутъ разбираться въ уликахъ, а осудятъ всѣхъ огуломъ. Съ перваго-же дня суда я увидѣлъ, что совершенно неправильно думалъ о судьяхъ. Не говорю уже о предсѣдателѣ суда, опытномъ юристѣ, но и простые офицеры-судьи, подполковники армейскихъ полковъ, съ такимъ вниманiемь относились ко всему, что происходило предъ ними, такъ участливо къ судьбѣ подсудимыхъ, обо всемъ разспрашивали, что я очень скоро почувствовалъ увѣренность въ своемъ оправданiи. И все-таки гдѣ-то внутри шевелился червь сомнѣнiя... А что, если не повѣрятъ?... Такую смѣсь увѣренности въ оправданiе, полнѣйшей невинности своей и вѣры въ судей, съ одной стороны, и мрачное предчувствiе осужденiя съ другой я испытывалъ до послѣдняго момента. Можно-ли передать словами то настроенiе, въ которомъ мы, подсудимые, слушали рѣчи нашихъ защитниковъ?.. Вѣдь, тутъ шла борьба за жизнь, всѣ надежды на спасенiе сосредоточились на этихъ рѣчахъ. Превосходная во всѣхъ отношенiяхъ рѣчь моего защитника прис. пов. Маклакова была первой. Я видѣлъ по лицамъ судей, что они внимательно слѣдять за системой доказательствъ Маклакова и вполнѣ вѣрять ему. Когда онъ кончилъ, я вздохнулъ съ чувствомъ полнаго облегченiя. Мнѣ показалось, что судьи сочувственно на меня смотрѣли. Вторымъ говорилъ защитникъ моей жены, прис. пов. С. А. Андреевскiй. Этотъ Петронiй адвокатуры, со свойственнымъ ему спокойнымъ чувствомъ достоинства, произнесъ красивую, теплую рѣчь. Всѣ говорили тепло и прекрасно: Муравьевъ, Базуновъ, Рапопорть, Андрониковъ и другiе, одинъ лучше другого. Когда-же сказалъ свою чудную, задушевную рѣчь прис. пов. А. С. Зарудный, у многихъ подсудимыхъ отлегло отъ сердца. Я ждалъ приговора уже безъ трепета. И за себя, и за жену я былъ спокоенъ. Когда судьи вышли и объявили оправдательный приговоръ шестерымъ подсудимымъ, я до глубины души почувствовалъ, что не напрасна моя вѣра въ русскихъ судей. Я никогда не забуду того участiя, которое проявили ко мнѣ совершенно незнакомые мнѣ люди, военные и штатскiе, присутствовавшiе при произнесенiи приговора. Всѣ они наперерывъ поздравляли меня и пожимали руку. Прокуроръ подполковникъ Ильинъ, державшiй себя весь процессъ удивительно корректно, также горячо меня поздравлялъ».