"Природа", №04-06, 1919 год, стр. 235-244
21 Мая скончался Федоров, имя которого известно было в широких научных кругах, перед мощью таланта и гениальностью идей которого преклонялись все — и друзья и критики.
Евграф Степанович ни в жизни, ни в своих работах не шел по проторенным избитым дорожкам, его манило к новым областям, еще не затронутым научной мыслью, и эта печать безпокойных исканий проходила красною нитью через всю жизнь этого своеобразного геометра-кристаллографа.
Он родился в 1853 году в военной среде и по обычаю времени свою молодость провел в военных заведениях, окончив Николаевское Инженерное училище в 1872 году; однако узкая военная среда его не удовлетворяла; он стал искать новых путей и поступил в Военно-Медицинскую Академию, но неожиданное постановление министерства устранило его от намеченной карьеры, как неимеющего аттестата зрелости. Неудовлетворенным оставил он и Технологический Институт и только в стенах Горного корпуса он нашел, наконец, то, что искал и что удовлетворяло его наклонностям и интересам. И хотя надолго жизнь отрывала его от этого учреждения, но до конца своих дней его симпатия и любовь были связаны со своей alma mater.
Тридцатилетним человеком, с уже сложившимися взглядами и с намеченной математической индивидуальностью, начал Евграфъ Степанович свою жизнь самостоятельного работника. Его не влекло к практической деятельности горного инженера, его манили научные исследования в области кристаллографии и геометрии, но глубокое непонимание современниками даровитых зачатков, непонимание тех новых путей, которые уже тогда намечались перед ним, роковым образом не шли на встречу его желаниям. Он не был оставлен при Институте для подготовки к профессорскому званию, и началась его деятельность, полная борьбы за существование, все время ищущая свободной минуты для научного творчества.
Прошли годы политических увлечений, временно захвативших всю его страстную натуру, глубоко презиравшую насилие во всех его видах, прошли тяжелые годы многолетних экспедиций на Северный Урал, командировки на Белое море и в Богословский горный округ. Среди полевых работ и огромного органического труда, среди забот о создании Богословского научного музея и кропотливой и скучной обработки собранных коллекций Е. С. Федоров с полной энергией продолжал свои научные исследования и один за другим печатались его труды, полные глубоких идей или новизны предложенных методов.
Как будто с 1895 года начался более счастливый период для его научной деятельности. В тиши Петровской Сельско-хозяйственной Академии под Москвой, вдали от сутолоки городской жизни, Евграф Степанович мог погрузиться в область своих пространственных исследований и, прерывая их лишь для чтения лекций и периодических поездок в Петербург, в течение 10 лет мог спокойно работать над разными темами. Его имя стало широко известным научным кругам Запада, перед его авторитетом и глубиной его мысли склонялись самые крупные кристаллографы Германии и только мало по малу с теми затруднениями, которые всегда встречают гениальные натуры, идущие вне обычных жизненных путей, начало его имя признаваться и в России. Звание почетного доктора Московского Университета, избрание его в адъюнкты Академии Наук в 1901 году слишком поздно связало его имя с русской оффициальной наукой и глубокие нотки обиды и раздражения накапливались порой в душе покойного, обиды на недостаточное содействие ему в осуществлении своих научных планов.
В тяжелые последние годы он как будто нашел примирение; он вступил вновь в стены любимого учреждения — Горного Института, его вторичное избрание в действительные члены Академии Наук (в 1919 г.) позволило забыть старое и только на дороге жизненного пути казалось стали открываться широкие возможности спокойной творческой работы. Но ослабевший физически от недоедания и духовно болевший за роковые условия современной жизни, он не выдержал этих условий.
Таковы внешние черты жизни этого замечательного человека; мы помним его маленькую фигурку с седой окладистой бородой и с проницательными глубокими беспокойными глазами, мы помним его неровную вдумчивую увлеченную речь, мы помним всю судьбу этого русского ученого со всей его гениальностью и со всем трагизмом человека, преследующего непризнанные, свои собственные пути.
И несмотря на эти внешние условия работы, несмотря на то, что только с тридцатилетнего возраста началась его научная карьера, им была сделана огромная творческая работа и свыше 460 мемуаров, статей и заметок оставил он по себе, как наследие потомству.
В прекрасной речи, посвященной памяти покойного в Минералогическом Обществе Болдырев привел одну из попыток наметить те области знания, в которых Федоров работал, и согласно им распределить его печатные труды.
Оказалось, что наибольшее число работ относится к области кристаллографии и ее методам (162), затем следуют работы чисто геометрического характера (113), далее геолого-петрографического (57)и минералогического (39). Если мы сюда еще присоединим свыше 45 статей общего характера, речей, рефератов, отзывов и т. д., то мы увидим, что в среднем Евграф Степанович ежегодно в 36 летний период своей деятельности выпускал свыше 11 работ, что указывает на совершенно исключительную работоспособность с одной стороны и стремление — с другой поделиться полученными результатами и передать их потомству. У нас в России эта черта так редко встречается и сколько глубоких исследований и кропотливых изысканий уносят с собой в могилу русские ученые, столь упорно откладывающие не только печатание, но и простое записывание своих многолетних трудов!
Мы не можем хотя бы в кратких чертах изложить главные завоевания творческой мысли Федорова; не только изучить их, но и охватить их во всех глубинах нам пока еще не дано; пройдут года и десятилетия, работы Федорова начнут систематически изучаться, его трудный математический язык будет переводиться на более привычные чистому естествоиспытателю образы, создадутся целые научные кружки и общества, которые будут посвящаться этой задаче, и только тогда в исторической перспективе вырисуется выпукло и ярко тот несомненный этап в истории кристаллографии, начало которому было положено Федоровым в России, Mallard’oм во Франции и V. Godschmidt’oм в Германии.
Сейчас у меня более скромная задача — попытаться схватить основные черты научного творчества покойного и на их фоне воскресить душевный облик этого гиганта мысли; это нам сделать нетрудно, так как в последние годы в ряде статей Евграф Степанович стал освещать целый ряд общих вопросов научного мировоззрения. Начиная с 1915 года на столбцах нашей "Природы" стали появляться его интересные очерки; последняя из них печатается в настоящем номере. В значительной своей части это не были простые попытки популяризовать те или иные завоевания науки, а скорее картины, открывающие внутреннюю лабораторию его разума, с его запросами и основными научными принципами.
Откройте вы прежде всего страницы настоящего номера, прочтите все начало его статьи и самые ее последние фразы. В резкой форме, против которой будут возражать, я знаю, многие натуралисты, он подчеркивает значение обобщающей мысли, вносящей свет и критику в сырой эмпирический материал наблюдения. Он рисует счастливую участь такого ученого с искоркой Божьей, с печатью гениального и интуитивного проникновения, с даром при помощи маленького дополнительного труда открывать новые пути; Евграф Степанович не говорит, однако, при этом, что этим даром отличаются не многие, что все таки без армии черных работников нельзя строить научного здания, что это он сам так работает, потому что на нем лежит эта печать интуитивного прозрения хаоса безпорядочных фактов; и действительно подавляющее количество работ Федорова относится к этому типу; он не любит собирать материала, накапливать для будущего, его тянет не к точному наблюдению, а к анализу и математической абстракции.
И вот в другой статье "Разум и Инстинкт" (Природа, 1915) Евграф Степанович более определенно говорит о том, в чем должна заключаться работа этого мастера, достраивающего научное здание — и как надо к ней подходить. "Венец сознательной деятельности человеческого разума — решение стоящих перед ним вопросов путем математического анализа" — таковы слова Федорова, и он остается верен этому принципу во всех своих работах, внося точность и глубину математическаго мышления в те области, в которых до него господствовали лишь качественные и неточные представления. Именно в области математических достижений в кристаллографии и петрографии мы должны отдать должное ему; со времени Федорова невозможно более широкое кристаллографическое завоевание вне тех глубоких математических приемов, которые были введены им. Но общего введения этих новых приемов в научную работу мало. Необходимо еще подготовить сырой научный материал к тому, чтобы математический анализ мог из него извлечь яркие и непререкаемые истины. И на этот вопрос отвечает Федоров в своих научных статьях, отмечая "что пользование приближенными решениями составляет преобладающую часть современного мышления и в умении так упрощать задание, чтобы получить решения возможно близкие к дающимся на опыте результатам, прежде всего проявляется талант научного исследования".
И в этом Федоров говорил про себя, ибо он талантливо умел упрощать уравнения природы и в самом простом искать разрешение сложного. Он часто подчеркивал любовь природы к простейшим, к малым и целым числам в сочетании атомов, и тем же простым и малым числам при построении кристаллов. Самое простое — обычно есть самое правильное, говорил он мне, критикуя одну из моих работ и подыскивая более простое объяснение одной из намечавшейся законностей.
И он был глубоко прав и как завет одного из крупнейших мыслителей России последних лех мы должны помнить эту необходимость упрощения и искания простейшего разрешения каждой ставящейся нам проблемы. Этого упрощения он добивался не только в анализе природных процессов, но и в методике самого исследования, в создании тех приемов, при которых до минимума сокращался бы труд наблюдателя и благодаря которым эксперимент мог-бы ответить на любой вопрос, ставящийся теорией.
Многие из нас знают, как сложно и скучно было измерение кристаллов на однокружных гониометрах, сколько возни было с переклеиванием кристаллов для установки на приборе; весь этот длинейший труд заменен был тем простым и изящным измерением, которое в час может пометить свыше 20 точек и которое достижимо только с применением теодолитных методов. Еще больше изящества внес Федоров в оптические исследования под микроскопом; до него надо было готовить серию шлифов, каждый разрез сопоставлять с другими разрезами того же минерала и из сопоставления выявлять природу минерала — все это отпало перед "Федоровским столиком", позволившим каждое зернышко поворачивать в поле зрения и ставить его в почти любое положение по отношению к оси микроскопа.
Теодолитные методы в кристаллографии и петрографии, несомненно сыграют роль в истории этих наук не меньшую, чем самые глубокие обобщения и завоевания теоретической мысли.
Наконец, третья характерная черта таланта, по мнению Федорова, заключалась в "умении улавливать сходства и общие черты в явлениях, повидимому, совершенно разнородных" — в умении этим путем устанавливать связь между такими научными достижениями и научными течениями, которые считались до сих пор совершенно чуждыми друг друга. Мы подходим в этом вопросе к одной из самых замечательных черт таланта Федорова — умению вносить методы и завоевания одной науки в область научного творчества в другой. Самые крупные достижения его всегда начинались в таких пограничных областях, где по его собственным словам "в каком то особенном современном нам напряжении расцвета науки появились глубокие новые отрасли знания, исчезают перегородки, разделяющие разные отрасли знания и жизни..." И совершенно справедливо он ставил вопрос, "существуют ли вообще настоящие границы между какими либо науками и не составляют ли все науки, взятые вместе, объединенное и естественно неразделимое, а то, что выставляется как граница отдельной науки, не есть ли лишь нечто искусственнее, натянутое подогнанное соответственно уровню знаний в каждое данное время"? (Природа 1917).
Надо было обладать исключительной широтой ума и размахом мысли, чтобы вносить зто объединение в рамки старых, по рутине обособленных дисциплин; и Федоров умел сочетать методы отвлеченного математического анализа с эмпирическими законами старой кристаллографии, приемы и методы кристаллографических исследований с описательными данными минералогии, он вносил принципы геометрии в область петрографии, химию сочетал с кристаллографией в новой созданной им области кристаллохимического анализа, и даже в области такой прикладной отрасли звания, как маркшейдерского искусства, вносил основания новой геометрии.
Благодаря ему химик при помощи методов кристаллографии может сейчас по одному ничтожному кристаллику определить химическую природу вещества, при содействии методов геодезии и астрономии кристаллограф заменяет грани и углы кристаллов координатами точек, как звезд, рассеянных на звездном небе; при помощи новой геометрии петрограф на плоскости изображает состав горных пород, намечая новые основания для их классификации. Методы геометрии четырех измерений в его уме начинают проливать свет на соотношение солей в сложных физикохимических системах озер, а химия с минералогией сливались в своеобразных схемах внутреннего состава молекул.
В этих достижениях и завоевании сопредельных отраслей научного знания таилась и причина частого непонимания его работ или даже критики. Интуитивно внося новое в область знания, далеко от непосредственной своей специальности, Федоров неизбежно иногда касался таких дисциплин, в которых его эрудиция не могла конкурировать с эрудицией специалистов-ученых; — и в этом лежала причина критического отношения некоторых к таким работам; но вместе с тем эта критика столь часто основывалась на простом непонимании, на невозможности схватить те глубины, которые открывались на границах научных областей, на неумении стать на те еще перебрасываемые мосты, которые должны были связывать старые самостоятельные области знания... Евграф Степанович в этом отношении шел далеко впереди своего века, еще 25 лет тому назад он начал готовить ту ломку старого естествознания, о которой он писал в своей статье по вопросу войны: "мы переживаем сейчас коренной перелом, особый момент в истории человечества, когда быстро рушатся все перегородки и границы, разделяющие высшие интересы людей... роковой характер момента состоит именно в столкновении двух непримиримых тенденций; новой тенденции — устранить границы и перегородки, и тенденции старых времен — всеми силами охранять их и даже обострять их значение ради интересов одной стороны". И в этой борьбе двух начал Федоров занял определенное место человека, революционно ломавшего старые схемы, предразсудки рутины, старых авторитетов и старых богов; и заняв в истории науки определенное место страстного революционера, он погиб морально и физически обессиленный, как жертва условий революции в жизни, с тяжелым разочарованием во многом, чему он ранее поклонялся...
Когда за несколько лет до начала нашей революции он писал статьи в "Природу", ему ярко рисовалась аналогия между тогдашним положением России и концом XVIII века героической Франции.
То было время поразительной ломки старых научных традиций и старого уклада жизни. Из сухих схем далекой от точности кристаллографии Роме-де-Лиль рисовал свои блестящие обобщения, а аббат Гаюи первый проникал во внутреннее строение кристаллов, связывая с химическим составом кристаллический облик. В муках рождались новые течения в области геологии, где спорили приверженцы воды и огня и идеи катаклизмов уже в себе самих таили начало законов эволюции. Рождалась химия, опрокидывая старые школы, и глубокие завоевания мысли были уделом метущегося человечества на переломе веков.
И в эти же времена гибли на эшафоте великие мыслители, уничтожались старые рассадники знания, в тиши своей аббатской школы замыкался Гаюи, а с берегов Англии кристаллограф Бурнон писал о гибели науки, о погибшей Франции и погибших завоеваниях ума.
Прошли года, в обессиленной и надолго обеэкровленной стране остались посеянными великие семена, давшие сильные ростки и создавшие великую Францию. Уже в 1821 году идеи Гаюи получили блестящее развитие в маленькой лаборатории шведского городка Упсалы, уже из совершенно иной среды подростал во Франции Бравэ, провозвестник Маллара и Федорова на пути геометрии кристаллов. Уже готовились схемы талантливого Эли-де-Бомона. Прошло два-три десятилетия и снова великие завоевания мысли, творчества и обобщения принес миру французский гений.
И сейчас мы стоим среди таких же исторических событий, лишенные возможности посмотреть ка них со стороны, окинуть их в исторической перспективе. В узких условиях момента перед гибелью культурных завоеваний, перед ужасом жизни у нас часто слабеет вера в будущее, но законы истории неумолимы, великие нации слишком жизненны, а культурные завоевания и идеи — безсмертны, и стране, имевшей Мечникова, Ковалевского, Менделеева и Федорова не может и не должно быть страшно за будущее своей культуры.