"Природа", №07-08, 1926 год. стр. 31-38.
Непоколебимая дружба связывала их всю жизнь, начиная с юности, когда они впервые познакомились.
Дружба эта была соткана из драгоценных нитей. Поклонение общему идеалу правды и знания, пламенное искание их, страстное научное призвание, отзывчивость к людям и ко всему возвышенному, доброта, сила привязанности — вот то общее, что связывало их.
Черты эти различно выражались в каждом из них, потому что по темпераменту они были очень несходны, почти противоположны.
А. О. — тихий, застенчивый, сосредоточенный, — казался почти скрытным. Его основные черты проявлялись, так сказать, молчаливо. Их выдавали его добрые, ясные глаза идеалиста, глаза, изливавшие как бы тихий лунный свет. Как это бывает у молчаливых людей, они больше слов выражали его внутренние чувства и переживания.
Ил. Ил., наоборот, был весь пламя. Жизнь кипела в нем ключом, страстное отношение ко всему проявлялось неудержимо.
Если А. О. вызывал впечатление светлого лунного сияния, то Ил. Ил. олицетворял собой яркий солнечный день, греющий, иногда жгучий. Но по сути своей, по духу, по стремлениям — они были сходны.
Впервые они встретились в 1865 г., в Неаполе. А. О. было 25 лет, Ил. Ил. — 20. Оба они были командированы за границу и начинали самостоятельные исследования; оба проявляли страстное научное призвание. Каждый из них знал о другом по слухам, и их заранее влекло друг к другу. А. О. работал в Неаполе, Ил. Ил. — в различных лабораториях Германии. Получив от А. О. письмо с восторженным описанием богатства и разнообразия фауны неаполитанского залива и с призывом приехать, Ил. Ил., закончивший уже главное, что мог почерпнуть в лабораториях, бросил остальное и устремился в Неаполь.
С первой же встречи они почувствовали взаимное сродство. Раньше всего оно проявилось в страстном отношении обоих к задачам биологии. Экскурсируя вместе, неутомимо работая, они сообщали друг другу свои наблюдения, с увлечением обсуждали их и научные вопросы, волновавшие обоих.
В то время дарвиновская эволюционная теория, как могучий фермент, возбуждала, направляла умы и проникала во все отрасли биологии. Эмбриология представляет как бы микрокосм общей эволюции существ и в то же время поддается непосредственному наблюдению; поэтому она казалась наиболее удобным полем для проверки и применения новых теорий. Вот почему именно к ней обращались молодые ученые. Исследования их на многие годы сосредоточились на сравнительном изучении зародышевого развития у различных животных групп (происхождения и дальнейшей судьбы зародышевых пластов, развития первичных личиночных стадий и т. д.). Это позволило им в значительной мере способствовать обоснованию сравнительной эмбриологии. Как известно, поразительное открытие А. О. личинки амфиоксуса (низшего позвоночного) связало два полюса животного царства — позвоночных с беспозвоночными.
В те времена в Италии еще не было зоологических станций; приходилось кое-как устраивать маленькую лабораторию у себя в комнате и самим добывать животный материал. Молодые люди нанимали опытного рыбака, Джиованни, который им доставлял разных морских животных — "фрути ди маре“, как он называл их. Часто приходилось ездить с ним в лодке, чтобы показать, что именно надо ловить. Экскурсии делались преимущественно на заре, наиболее удобном времени для ловли. Затем друзья тщательно разбирали добычу, выбирая каждый то, что ему было нужно, и на целый день погружались в работу. Отдыхали они лишь за обедом в соседнем маленьком, грязном, но дешевом ресторане "Тратория-дель-гармония“.
Им приходилось жить очень экономно, чтобы продлить свое пребывание до возможных пределов и успеть сделать как можно более наблюдений. Экскурсии и плата рыбакам поглощали не малую часть их скромных средств. Но никакие лишения не пугали их и даже мало ощущались ими — так были они счастливы возможностью удовлетворять своей жажде знания. Это тоже сближало их, потому что каждый из них ценил в другом энергию и выносливость. Во время отдыха они делились своими наблюдениями и, возбужденные обменом мыслей, вновь погружались в работу. Несмотря на страстное отношение к ней, они вовсе не были глухи ко всему другому и даже чувствовали потребность общения с людьми, представляющими интерес общего характера.
В то время в Сорренто жили И. М. Сеченов и Бакунин. Ковалевскому и Ил. Ил-чу очень хотелось с ними познакомиться, но они долго не решались итти к таким знаменитостям. Наконец, желание взяло верх, и они, волнуясь и стесняясь, направились в Сорренто.
Сеченов принял их крайне приветливо и просто. Он сразу очаровал их глубиной своих мыслей, знаний, убедительностью доводов и ясностью ума.
Бакунин на обоих произвел совсем иное впечатление: он не удовлетворял их научному складу; его речи, несмотря на увлекательную пылкость, казались им необоснованными и неубедительными.
Таким образом и в оценке людей выражалось сродство юношей. Все это клало прочную основу в их отношениях. Когда вскоре А. О. пришлось уехать, они расстались уже друзьями, постоянно переписывались, и духовное общение между ними не прекращалось.
Оба только и мечтали вернуться в Неаполь, где им было так хорошо, где море давало такую обильную жатву. Путем больших усилий им удалось уже в следующем году вырваться туда на короткое время.
На этот раз пребывание их было омрачено вспышкой холерной эпидемии. Они вместе переживали волнения по этому поводу и переехали на соседний остров Искию, где можно было продолжать работу.
В 1867 году Ил. Ил. поехал в Петербург защищать диссертацию и остановился у А. О., жившего тогда с братом Владимиром. У Ил. Ил. навсегда осталось воспоминание их сердечности, интересных бесед о радужных мечтах того времени. А. О-чу и ему была присуждена пополам первая премия Бэра. Сам старик Бэр пригласил их к себе, обласкал, поощрял. Они вместе и сочувственно переживали тот радостный подъем молодости, который редко повторяется в жизни.
В этом же году А. О. женился, получил кафедру в Казани и командировку за границу. Вскоре затем Ил. Ил. сделался доцентом Петербургского университета и также получил отпуск за границу. Он тотчас поехал в Неаполь, думая застать там А. О., но тот уже переехал в Мессину для исследования своеобразных плавающих животных, водящихся там. Он оставил Ил. Ил. письмо с просьбой заняться его молодой женой и новорожденной дочерью, пока их можно будет переправить в Мессину. Ил. Ил. самым добросовестным образом выполнил свою миссию, няньчил ребенка и, как мог, помогал матери.
Через некоторое время и он переехал в Мессину, куда звал его А. О., и они опять зажили в близком общении. Единственным набежавшим облаком было то, что у них впервые получились противоположные выводы при изучении происхождения нервной системы у одной асцидии. Это разногласие крайне волновало и огорчало обоих, но оно не влияло на их отношения, а только подчеркивало то, насколько они дорожили мнением друг друга.
Впоследствии, вновь исследуя асцидий, Ил. Ил. убедился в том, что раньше ошибся, и поспешил сообщить об этом Ковалевскому. Таким образом при каждой новой встрече являлся какой-нибудь элемент, усиливавший их интимность и скрепляющий дружбу.
Обстоятельства жизни с тех пор разлучили их на многие годы. А. О. был профессором в Казанском, а затем в Киевском университете, ездил работать на Адриатическое, Средиземное и Красное море. Ил. Ил. получил кафедру в Одесском университете, тоже, но не одновременно с А. О., ездил на Адриатическое, Средиземное моря и на Мадеру. Обоим приходилось много времени уделять преподаванию, университетским делам и много бороться, отстаивая свои убеждения. Оба горячо относились к своей деятельности и письменно делились своими переживаниями. Взаимное понимание и сочувствие все время поддерживало их.
В 1873 году, будучи профессором в Киевском университете, Ковалевский писал Ил. Ил. в очень удрученном духе. Он стал в оппозицию со многими коллегами по поводу вопроса о системе выборов профессоров. А. О. считал целесообразным, чтобы преподаватели избирались соответствующими их предмету специалистами, даже учеными других университетов, а не факультетом, в котором большинство не могло иметь необходимой компетенции и чаще всего руководствовалось партийными соображениями. По этому поводу возникли распри и интриги, которых А. О. не выносил и от которых жаждал уйти.
В это время Ил. Ил. был в Одесском университете и решил во что бы то ни стало выручить А. О.
Путем больших усилий ему удалось настоять на учреждении новой ординатуры при кафедре зоологии, на которую он и предложил Ковалевского, как бесспорно самого выдающегося зоолога.
Несмотря на отпор некоторых коллег, боявшихся, что это поведет к тому, что "каждый год то Ковалевский, то Мечников будут проситься за границу" — А. О. был избран ординарным профессором Одесского университета.
В течение следующих восьми лет, проведенных ими здесь вместе, их деятельность всегда была в существенном вполне солидарна. Иногда случалось, что они были несогласны в частных вопросах, например, относительно выборов некоторых коллег на университетские административные должности. Такое несогласие всегда волновало и огорчало их, но они слишком верили в искренность друг друга для того, чтобы оно сколько-нибудь влияло на их близость. В принципиальных же вопросах они всегда действовали заодно. Оба страстно отстаивали свободу преподавания, выборов, вообще автономию университета. Оба горой стояли за студентов и коллег, нередко преследуемых в те времена за политические убеждения. В этих случаях они несказанно волновались, прибегали то к ходатайству, то к протесту; при этом А. О., с присущей ему кротостью, выражался в более мягкой форме, а Ил. Ил., со свойственной ему горячностью, — в более бурной. Но оба одинаково настаивали, страдали, не спали ночей, иногда даже болели.
Их обоих, кроме того, угнетало то, что политическая борьба до такой степени вытесняла интерес к науке, что последняя казалась никому ненужной — сходки отвлекали от аудиторий и лабораторий. До 1881 г. возможно еще было находить утешение и убежище в научных работах, но реакция, наступившая затем, стала уже грозить не только независимости, но и самой жизни и достоинству университета.
Тогда А. О. и Ил. Ил. уже не были в состоянии работать; вся их энергия направлялась на страстную борьбу за дорогие им начала.
Однако вскоре оказалось, что реакция сильнее их. Все решения совета кассировались министром, профессора назначались не по научным заслугам, а по политической благонадежности, диссертации допускались на том же основании, студентов исключали вполне произвольно и т. д.
Явно было, что оставалось или подчиниться грубому политическому насилию, или уйти из университета и продолжать свою жизненную миссию — научную работу — вне его. Ил. Ил. так и поступил, потому что мог это сделать: у нас не было детей, а вдвоем всегда можно было справиться. А. О. был вполне солидарен с ним, но, имея большую семью, не мог подать в отставку. Это долго и глубоко угнетало его.
После выхода из университета (в 1882 году), Ил. Ил. временно уезжал в деревню и в Мессину, где возникла его фагоцитная теория. Вернувшись в Одессу, он стал во главе вновь созданной городской бактериологической станции и кроме того принял на себя задачу борьбы с вредными животными, истреблявшими хлебные посевы. Ковалевский, со своей стороны, посвящал много времени борьбе с филлоксерою. Но и здесь обоим приходилось выносить много неприятностей, встречая препятствия со всех сторон, и здесь они постоянно делились своими волнениями и поддерживали друг друга взаимным сочувствием.
Оазисом являлась лишь семейная жизнь. Ковалевские жили на своей даче в предместье Одессы, на Молдаванке. А. О. часто из университета заезжал за нами и увозил к себе на остальной день. Приехав, тотчас направлялись к аквариуму, всегда полному разнообразными водяными животными. В нем, между прочим, нашел Ил. Ил. больных дафний, на которых ему удалось впервые наблюдать непосредственно борьбу фагоцитов с болезнетворными началами. В саду были ульи со стеклянными оконцами для наблюдения жизни пчел, что всех очень занимало. Потом друзья отправлялись к рабочему столу А. О. и уже до сумерек рассматривали препараты и вели научные беседы. За чайным столом собирались все вместе. Здесь центром являлись дети, которых Ил. Ил. очень любил, как и вообще семью Ковалевских. Он ценил их семейную жизнь и любовался ею. А. О. был добрым, любящим отцом и мужем. Его жена, Татьяна Кирилловна, беззаветно преданная ему, отлично поняла роль, какую играла для него наука, и с полным самозабвением всегда приспособляла семейную жизнь так, как это было удобно для его научных работ. В таком же духе воспитала она и детей, так что они уже с малых лет привыкли помогать отцу в экскурсиях, в уходе за животными и т. д., а потом и в лабораторной технике.
Между нашими семьями установился род родственных отношений, что еще усиливало интимность друзей.
В 1883 году, в публичной лекции "о целебных силах организма", Ил. Ил. изложил свою фагоцитную теорию. А. О., сразу понявший и оценивший ее значение, отнесся к ней крайне сочувственно. Он стал исследовать проявления фагоцитоза у различных беспозвоночных и вскоре открыл у них фагоцитарные органы, соответствующие селезенке и лимфатическим железам позвоночных.
С тех пор, как в 1889 году Ил. Ил. окончательно покинул Россию, встречи с А. О. были редки и непродолжительны. Но время и расстояние не охлаждали их отношения; они вели постоянную переписку, и дружба их приняла даже более нежный оттенок, как это всегда бывает, когда близкие люди надолго разлучены.
Когда Одесский университет праздновал юбилей А. О., и студенты восторженно приветствовали его, он просил их послать приветственную телеграмму в Париж Ил. Ил., "с которым делил горести и радости научной деятельности".
Так это было в действительности и не только относительно одной научной деятельности.
Смерть А. О. глубоко потрясла Ил. Ил. Он постоянно говорил, что А. О. один из тех редких, высоких людей, "для которых служение науке и безусловная вера в нее составляет все содержание и весь смысл жизни".
Это было применимо к обоим и служило главной основой их дружбы.