"Природа", №07-08, 1926 год. стр. 37-42.
На мою долю выпало редкое счастье жить с Ильей Ильичем бок о бок беспрерывно в продолжение последних двадцати лет его жизни.
Ни одно сколько-нибудь крупное событие, научное или общественное, не проходило мимо него без того, чтобы он не реагировал на него быстро и глубоко; со свойственной ему общительностью он тотчас делился своими чувствами с окружающими. От такого беспрестанного преломления событий в уме и сердце Ильи Ильича, его фигура вся предстает перед нами с особенной полнотой и цельностью.
Его потребность делиться с другими своими переживаниями была всем известна. Достаточно было заметить где-либо во дворе Института Пастера в Париже кучку людей, чтобы заранее знать, что центром притяжения служит И. И. Проходившие мимо невольно присоединялись к беседующим, и в несколько минут кругом него собиралась аудитория в пять-десять человек. С каким наслаждением мы, его ученики, заслушивались его пылкой речью и любовались его распламенившимся лицом! В эти минуты он воплощал всем существом своим страстного, неудержимого искателя правды, каким он был всю жизнь.
Чтобы придать более рельефа своей мысли, чтобы врезать ее в душу своих слушателей, И. И. любил прибегать к образным сравнениям, заимствованным из чуждых областей или, попросту, из обыденной жизни. Он допускал возражения, но не оставался в долгу. Легенда о его нетерпимости, некогда распространенная в России, основана была на непонимании его боевого темперамента. Он так глубоко убежден был в верности своих наблюдений, его аргументация была так неотразима, что поверхностный наблюдатель действительно мог узреть род тирании там, где знавшие его испытывали лишь обаяние от силы и искренности его мысли.
Не в пример многим ученым, приобревшим уже мировую известность, И. И. не был того мнения, что все старое — мило, все новое — гнило. Он шел навстречу новым работам, где бы они ни появлялись; он радовался им, как если бы он их сам сделал, и всеми силами старался внушить и окружающим веру в них. Никогда я не слышал в устах его хвалебных гимнов старому доброму времени. Он редко оглядывался назад, глубоко веря во всемогущество науки, он всегда смотрел вперед, учитывая ее неограниченные возможности.
Удивительно, до чего были проницательны его маленькие, близорукие глаза! Я не знаю никого, кто умел бы так скоро ориентироваться в микроскопических препаратах, как бы они ни были сложны или плохо сделаны, и отыскать в них то именно место, которое требовалось. И какая сила памяти в этих глазах! Он служил нам, работающим в Институте, живой библиографией. Чтобы знать, где, когда и кем была опубликована интересовавшая нас статья, всего проще было обратиться к Илье Ильичу. При этом, не без некоторого кокетства, И. И. иногда прибавлял к своему указанию, что статья должна начинаться справа или слева, сверху или снизу страницы. Когда ему самому необходима была справка, относительно которой требовалось запомнить собственное имя или число, он записывал их на кусочке бумаги и тут же сейчас бумажку разрывал и выбрасывал: раз имя или число были запечатлены на его сетчатке, он более их не забывал.
Его библиографическая память тем более нас поражала, что он читал без перерыва — в лаборатории, у себя дома, в трамвае, в поезде железной дороги; он читал по самым разнообразным вопросам; он читал на всех европейских языках.
Любопытно было видеть, как И. И. разбирался в периодических изданиях, прибывающих ежедневно грудами в Институт. Как только журналы переступали порог консьержа, И. И. набрасывался на них, немилосердно разрывал обложки и, лихорадочно пробежав оглавления, умел останавливаться, руководимый особым чутьем, на статье, которая представляла действительно интерес. Нередко, здесь же в передней, захваченный содержанием статьи, он стоя перечитывал ее целиком, после чего он забирал кипу журналов к себе в кабинет, снова просматривал их, отмечая карандашом наиболее выдающиеся пассажи. К отчаянию институтского библиотекаря, журналы часто оставались подолгу в кабинете; мы впрочем все знали, что недостающие в библиотеке номера комплектов всегда можно было найти на столе или кушетке И. И-ча.
Несмотря на свою любовь к чтению, И. И. был далеко не библиофил. Он не разделял культа к книге, как к таковой. Ему нередко случалось, в целях удобства чтения разрывать книгу на части, писать на полях и даже пробирать автора здесь же в довольно неакадемической форме. Карманы его пальто всегда оттопыривались от брошюр, книг и газет, которыми он их набивал и которые он прочитывал во время своих путешествий между Севром и Институтом.
Несмотря на занимаемое им положение, И. И. отличался необычайною простотою в своем образе жизни, одеянии, пище и в своем обращении с людьми, особенно с низшими.
К удивлению французов, привыкших смотреть на еду, как на священнодействие, И. И. сам себе готовил завтрак в сковородке на газовой горелке лаборатории. В пище он был весьма непривередлив, лишь бы она была предварительно пропущена через пламя для стерилизации. А между тем он был тонкий знаток кулинарного дела и к тому хлебосол большой руки. Он любил, принимая у себя, преподносить своим гостям самые изысканные блюда. Он был популярен в лучших ресторанах столицы, куда он имел обыкновение водить иностранных коллег. Там знали уже его вкусы и, прежде чем приступить к обеду, ему приносили грелку, на которой он добросовестно стерилизовал хлеб и всю посуду своих гостей. В малейших проявлениях обыденной жизни он следовал своим принципам с такою же строгостью, как и в лаборатории.
Его отношения к людям и, в частности, к просителям — а таких всегда было много — были исполнены благожелательности и простоты. С служащим персоналом Института он был отменно любезен и приветлив. Он входил в интересы их семей, помогал им делом и словом, смотрел на них как на сотрудников.
Эта мягкость характера и безграничная доброта, которая составляет доминирующую черту его, не исключали подчас резкости, создавшей ему, во мнении некоторых, незаслуженную репутацию. И. И. не прочь был погладить против шерсти своих коллег; ему случалось огорчать замечаниями своими даже самых близких людей, конечно не подозревая той боли, которую он им причиняет; в нем попросту просыпался натуралист, который, абстрагируясь от условностей житейских и паря высоко над ними, ищет голой правды со скальпелем в руках...
В истории Пастеровского Института И. И. сыграл первостепенную роль. В течение двадцатипятилетнего в нем пребывания он был главным вдохновителем его научной деятельности. Нет сомнения, что престиж Института в научном мире обязан главным образом сотням работников, стекавшихся со всех концов земли для занятий в его лаборатории.
Учитель по природе, он умел подходить к молодым, сеять в их душе любовь к экспериментальной работе; он умел приободрить начинающего в минуты разочарования и сдержать его в случае не в меру разыгравшейся фантазии. Он это делал незаметно, без боли для молодого самолюбия, с отеческой улыбкой своих мягких, снисходительных глаз...
Эти некоторые штрихи, которые мы здесь набросали, далеко, конечно, недостаточны, чтобы дать представление об Илье Ильиче; мы надеемся со временем дополнить этот набросок. Скажем только, что чем больше проходит времени, отделяющего нас от И. И., тем глубже мы преисполняемся благоговением перед этой фигурой человека-титана.