Проф. В. Л. Омелянского.
Мысль посвятить речь на этом торжественном собрании общей характеристике творчества Пастера несколько смела и самонадеянна, ибо тайна творческих замыслов гения и избираемых им путей принадлежит ему одному и уходит вместе с ним в могилу. Для постороннего исследователя, даже для лица, специально работающего в той области, куда принадлежат главные труды Пастера, здесь открывается широкий простор для всевозможных гипотетических построений, неизбежно субъективных и, следовательно, не обязательных для других. Только с этой необходимой оговоркой я решаюсь выступить перед настоящим многолюдным собранием и попытаюсь, по мере сил и возможности, осветить творческий путь великого создателя науки о "бесконечно-малых существах, играющих в природе бесконечно-большую роль" (Пастер).
Мы только что слышали, как неизмеримо по своему значению научное наследие Пастера и каких разнообразных областей касался он в своем творчестве: предыдущие ораторы познакомили нас с его работами в областях химии, физики, кристаллографии, биологии (в широком смысле слова) и, наконец, медицины.
Нас поражает эта широта захвата в творчестве Пастера, величина орбиты пройденного им пути. При поверхностном взляде легко могло бы создаться впечатление некоторой разбросанности работы, как будто ученый долго не находил наиболее подходящей для себя сферы исследования, нащупывая почву то здесь, то там. Но это — лишь первое впечатление. При более глубоком проникновении в творческий процесс Пастера, в самую сущность направляющих идей в его научной работе, мы видим как-раз обратное: все его труды объединены одним общим замыслом, общей философской концепцией и носят на себе печать исключительной целостности и единства.
Первая любовь Пастера в области науки, его первый молодой пафос были направлены в сторону химических и кристаллографических изысканий. Вдохновенные лекции Дюма, Баляра и Делафоса оставили неизгладимый след в восторженной душе юного Пастера и зажгли в нем горячий энтузиазм к научной деятельности, не покидавший его до последних дней.
Страстное увлечение химией и кристаллографией сказалось на направлении первых работ ученого, относящихся к смежной области между той и другой. Особенно замечательны по широте замысла, и по важности и глубине выводов его классические работы по вопросу о соотношении между кристаллической формой, химическим составом и оптической деятельностью тел — их свойством вращать плоскость поляризации в ту или другую сторону.
Здесь, в этом специальном исследовании, столь далеком от биологии, Пастеру впервые пришлось, неожиданно для себя, столкнуться с деятельностью живого существа. Он обратил внимание на то, что сохранявшийся в лаборатории слабый раствор аммонийной соли правой винной кислоты через некоторое время замутился и перестал вращать плоскость поляризации, так как вся кислота была разрушена. Исследование капли жидкости обнаружило в ней присутствие каких-то микроорганизмов в большом иэобилии. При заражении ими раствора соли левой винной кислоты, размножения микробов не наблюдалось, и кислота осталась неразложенной.
Удивительный факт, привлекший к себе все внимание Пастера! Живой организм выступил здесь, как бы в качестве специфического реактива, с поражающей точностью распознающего тончайшее строение химических тел и соответственным образом реагирующего на него. Мысль Пастера невольно фиксируется на этом наблюдении, а его широкий обобщающий ум упорно ищет ему объяснение. У него возникает идея о специфичности живых существ, руководящая в дальнейших его исследованиях — одна из тех двигательных идей, которым нередко суждено бывает играть в развитии науки такую крупную роль. Его неудержимо потянуло в область биологии, где он мог найти подтверждение своей мысли, всецело его захватившей.
Повод к этому не замедлил представиться. С переездом в Лилль — центр винокуренной промышленности — Пастеру пришлось близко столкнуться с целым рядом бродильных процессов, и всюду он находил то, чего искал: везде брожение возникало в результате деятельности специфических микробов.
Войдя и область биологии, Пастер уже не расставался с ней до конца своей жизни. И здесь, на первых же порах, ему, химику по образованию, пришлось выдержать горячую борьбу с другим, конгениальным ему, немецким химиком — Либихом. Первый защищал биологическую теорию брожения, второй — химическую. Но и при защите своей биологической теории Пастер в основу аргументации положил чисто химический факт — образование влевовращающего амилового спирта при бродильных процессах. Как химик, он не мог допустить, чтобы спирт этот предсушествовал в частице сахара — это противоречило бы элементарным химическим представлениям. Пастер не сомневался, что амиловый спирт мог возникнуть при брожении не иначе, как пройдя через живой организм. Этот логический путь рассуждений чистого химика, эта руководящая и направляющая исследование химическая идеология никогда не покидали Пастера и в дальнейшей его научной деятельности, в какой бы области он ни работал.
Переход от брожений к самопроизвольному зарождению совершился естественно. Необходимо было выяснить для самого себя происхождение тех специфических агентов, которые вызывали брожения и которых он изучил с такой гениальной прозорливостью. В результате появилась серия классических работ над самопроизвольным зарождением.
В область медицины привело Пастера столь же естественное дальнейшее развитие его научных идей. Сначала, по ходу работ, пришлось разобраться в "болезнях" вина и пива, затем шелковичных червей, птиц, высших животных и, наконец, человека. Здесь, в области медицины, ему, не врачу по образованию, суждено было стать величайшим реформатором и подтвердить пророческое предсказание Бойля (в XVII веке), что природу заразных болезней поймет тот, кто объяснит явления брожения.
Таковы были направляющие линии в творчестве Пастера, так совершился этот удивительный переход от кристалло-химических работ в область биологии и медицины.
И всюду, где бы ни расправлял свои крылья гений Пастера, его работе сопутствовал исключительный успех. Химик по образованию, он в короткий срок стал виднейшим кристаллографом; не биолог по своей подготовке, он стал величайшим биологом всех времен; не врач по специальности, он, по авторитетному признанию знаменитого английского хирурга Листера, современника Пастера и горячего последователя его доктрины, внес в область медицины больше, чем кто-либо другой из врачей-специалистов.
Чем же был обусловлен столь исключительный успех? Как могло случиться, что, войдя в науку одним из многих, Пастер через какой-нибудь десяток лет стал одним из немногих, а под конец жизни завоевал себе совершенно исключительное место в науке — стал единственным и величайшим авторитетом в области точного знания?
Без сомнения, одной из причин его успеха послужило то, что в биологию он вошел с солидной химической подготовкой, применив точные химические методы исследования, а в медицину — с широким кругозором натуралиста. Но этим одним объяснять его успех было бы, конечно, односторонне и неправильно. Несомненно, в самой его природе, в самом складе его духовной личности были заложены черты гения — те скрытые силы, которыми творят великие дела, "которыми двигают солнце и звезды" (Данте).
При внимательном изучении научной индивидуальности Пастера нас поражает удивительная контрастность его натуры, сочетание в одном лице противоположных, но вместе с тем гармонически дополнявших друг друга черт — дерзновенной смелости мыслителя, с одной стороны, и крайней осторожности экспериментатора, с другой. Насколько решителен в своих исканиях и выводах был Пастер — творец и мыслитель, настолько осторожен, осторожен до щепетильности был Пастер — экспериментатор, этот величайший мастер экспериментального метода, какого только знает наука. Поистине, это был ученый, творивший, выражаясь словами Гёте, "mit Göttersinn und Menschenhand", то есть, божественным вдохновением, но человеческой рукой.
В своей научной работе Пастер широко пользовался свободой творческих замыслов, простирая их далеко за пределы непосредственных выводов текущей работы. "Я имею смелость утверждать", говорил Пастер, "что мечты экспериментатора составляют значительную часть его силы". Ученый должен быть отчасти и поэтом, давая широкий простор своей творческой фантазии, направляемой, однако, не туманными метафизическими построениями, а точным наблюдением и опытом. Пастеру в высокой степени было присуще здоровое чутье натуралиста, какая-то удивительная интуиция, направлявшая его научную мысль на верный путь и позволявшая из фактов познавать их дух. Это — та "прозорливость ученого", о которой упомянул Ренан в своей блестящей приветственной речи, произнесенной им при вступлении Пастера в Академию Наук. Черта эта была присуща Пастеру с первых шагов его научной деятельности. "У него хорошие мысли", говорил о молодом Пастере старик Био, "он освещает все, к чему прикоснется".
Работая над укоуснокислым брожением, он с удивительной прозорливостью угадывает биологическую основу процесса нитрификации; открытие анаэробной жизни порождает в его уме идею о сущности бродильных явлений; при работах над брожениями и самопроизвольным зарождением он уже видит впереди разгадку природы заразных болезней. "Мечты экспериментатора" всегда идут впереди его текущей работы, направляя и воодушевляя ее.
По собственному признанию, Пастер руководился в своей деятельности предвзятыми идеями (les idées préconçues). "Предвзятые идеи, подвергнутые строгому контролю опыта", говорил он, "представляют собою оживляющее пламя точных наук". Не следует только превращать их в предвзятые убеждения, еще хуже — в навязчивые представления, под которые насильно подгоняют факты. Когда Пастеру делались в этом отношении упреки, он с негодованием отвергал их. Во время исследований над самопроизвольным зарождением, его упрекали в нарочитой предвзятости взглядов, в клерикализме, в том, что он черпает свои доводы из библии и из церковных канонов. Пастер возражал против этих обвинений самым решительным образом. "В этого рода вопросах", говорил он, "не может быть речи ни о религии, ни о философии, ни об атеизме, ни о материализме или спиритуализме, ни о какой-либо иной философской системе. Все эти априорные умозаключения не играют здесь никакой роли. Это — исключительно вопрос фактов и точной аргументации". "В вопросе такой трудности", говорил он далее, "благоразумнее всего остановиться там, где прекращается опыт, и выводы считать доказательными лишь по отношению к определенной группе фактов и условий постановки опытов".
Когда Пастер углублялся в работу, последняя захватывала его целиком, а впечатления внешнего мира отодвигались куда-то далеко, на совершенно второстепенный план. Это возвышение в идеалистическом порыве над окружающей действительностью до полного забвения личных интересов составляет истинное величие гения. О Пастере можно было бы смело сказать словами поэта:
| "Он знал одной лишь думы власть, Одну, но пламенную страсть". |
Этот энтузиазм в полной мере проявлялся уже в первых кристаллографических работах Пастера. Когда он разделил виноградную кислоту на правый и левый компоненты, его охватило такое волнение, что он должен был прекратить работу и уйти из лаборатории. Во время работ над сибиреязвенными вакцинами дочь Пастера догадалась о крупном успехе в работе по особенному выражению лица его, "обещающему близкое открытие". И когда, наконец, работа была доведена до благополучного конца, радость Пастера была так велика, что слезы показались у него на глазах. "Никогда я не видал лица", пишет Валери Радо, "столь сильно сияющего наиболее высоким и благородным выражением, на которое только способна человеческая душа". Вспомним, наконец, что́ переживал Пастер во время работ над бешенством, когда производились прививки его первому пациенту, девятилетнему Иосифу Мейстеру. Дни он проводил в мучительных ожиданиях, ночи без сна, быстро переходя от больших надежд к страшному унынию. Все эти волнения так измучили Пастера, что, по окончании прививок, он должен был уехать из Парижа в деревенскую глушь, чтобы привести в порядок свои нервы. Поистине, он сгорал в процессе работы, участвуя в ней всеми фибрами своего существа, всеми силами своей восторженной души.
Этому высокому энтузиазму, этой испепеляющей страсти в работе, в полной мере соответствовал столь же возвышенный идеализм ученого. Он искал истину только ради нее самой, побуждаемый единственно стремлением к научной правде. "Высшим удовлетворением ученого", говорил он, "служит открытие новых фактов, установление новых законов природы". Жизнь его была образцом бескорыстного и самоотверженного служения науке и человечеству, подчинения личных интересов идеальным стремлениям. Его девизом было: "Долг кончается только там, где начинается невозможность". Когда, после постигшего его апоплексического удара, он был убежден, что смерть неизбежна, он жалел лишь о том, что оказал мало услуг своей родине, а после выздоровления, на предостерегающие слова врача, убеждавшего его временно совершенно прекратить занятия, Пастер ответил категорическим отказом последовать его советам: "Будь что будет", сказал он, "я должен исполнить свой долг", и продолжал работу с прежним самоотвержением, не щадя ни сил, ни здоровья. Чувство наступившей инвалидности мучительно угнетало его. "Как счастливы вы", писал он Дюкло, "что молоды и здоровы. Чего бы я ни дал, чтобы начать жизнь снова, жизнь, посвященную науке и целиком отданную труду". В недолгие часы отдыха от работы он был полон впечатлениями дня и горел нетерпением возобновить прерванные опыты. Его ученики однажды подслушали, как Пастер, шагая в вечерние часы по пустынному коридору Высшей Нормальной Школы, бормотал про себя: "Как все это прекрасно... Надо работать, работать!".
Удивляться ли после этого, что, охваченный таким энтузиазмом, Пастер находил в себе силы и энергию нести изо дня в день, без малейшего отдыха, изнурительный труд, преодолевая все препятствия, подчиняя себя во время работы железной дисциплине. Он работал до изнеможения, до полного истощения сил, работал до тех пор, пока задуманное исследование не доводилось до успешного конца, и он не получал полного удовлетворения от достигнутых результатов.
В течение своей научной деятельности Пастер никогда не терял связи с точным экспериментом. Как сказочный Антей обретал силу, лишь прикасаясь к земле, так и Пастер лишь тогда чувствовалъ себя прочно на ногах и уверенно вел намеченную линию исследования, когда он не терял связи с опытом. По складу своего ума, строгого и логического, он всегда старался воплотить в опыты свои априорные предположения, свои "мечты экспериментатора", как бы дерзновенны они ни были. "Самые смелые идеи", говорил он, "и самые правильные рассуждения только тогда приобретают тело и душу, когда они освещены наблюдением и опытом".
Экспериментальный метод в руках Пастера был поставлен на недосягаемую высоту, был превращен в могучее орудие исследования. В этом — одна из больших исторических заслуг Пастера. С гениальной находчивостью он умел, выражаясь словами Тимирязева, "материализировать" свои замыслы, "выливая их в осязательную форму опыта, — опыта, из которого природа, словно стиснутая в тисках, не могла ускользнуть, не выдав своей тайны". И если бы кто пожелал "поучиться этому величайшему из искусств — искусству допрашивать природу и выпытывать ее тайны, над которым глумился Гете, тот нашел-бы в трудах Пастера редко достигаемые образцы экспериментальной логики — этой логики в действии".
В блестящей речи Пастера, прочитанной его сыном на торжественном открытии Пастеровского Института в Париже 18 ноября 1888 г., в обращении к молодым сотрудникам и ученикам говорилось следующее:
"Сохраните навсегда энтузиазм к работе, неизменно проявлявшийся вами до сих пор, но присоедините еще к нему, как нераздельного спутника, строжайший контроль. Не высказывайте ничего, что не могло бы быть проверено простыми и точными опытами.
"Преклоняйтесь пред духом критики. Сам по себе он не рождает новых идей, не побуждает к великим делам, но без него все шатко. За ним всегда последнее слово. То, чего я требую от вас и что вы потребуете от ваших учеников — самое трудное для научного деятеля.
"Быть уверенным, что открыл крупный научный факт, томиться лихорадочной жаждой опубликовать его — и сдерживать себя днями, неделями, иногда годами, вступать в борьбу с самим собою, стараться опровергнуть свои собственные опыты и не объявлять о своем открытии, пока не будут отброшены все противоположные гипотезы — да, поистине, это тяжелый подвиг!
"Но зато, когда, после стольких усилий, достигнешь полной уверенности, то испытываешь высшую радость, какая только доступна душе человеческой, радость, увеличенную сознанием, что способствовал славе родной страны".
Золотые слова, как нельзя лучше характеризующие метод работы самого Пастера! Какое бы исследование он ни предпринимал, в каждом из них во всем блеске проявлялся его экспериментальный гений, его, поистине, неистощимая находчивость в постановке опытов, таких простых, изящных и вместе с тем точных и продуманных до конца, вполне безупречных с методической стороны. Оттого то его данные приобретали всегда такую неотразимую доказательную силу, а сам он в такой же мере доверял им, как мы доверяем логической работе нашего ума, делающего несомненным вывод из определенной предпосылки. Полная и непоколебимая уверенность в справедливости своего научного вывода, основанная на вере в безошибочность и почти математическую точность эксперимента, — вот что характерно было для Пастера, вот что определяло его научную физиономию. Вспомним смелость, с какой он решился произвести свой знаменитый опыт массовой прививки сибиреязвенной вакцины целому стаду, несмотря на предостерегающие советы его товарищей по Академии, несмотря на риск, в случае неудачи, скомпрометтировать метод, еще не получивший права гражданства. Ничто не могло остановить его! Он был непреклонен в своем решении довести дело до конца, потому что был твердо уверен в успехе.
Этой уверенностью в правоте своих взглядов, этой верой в исчерпывающую доказательность своих опытов и объясняется часто проявлявшаяся Пастером горячность в отстаивании своих мнений, ощущение почти физической боли, когда он видел, что нападки ведутся неосновательно, еще того хуже — что они недобросовестны. Тогда Пастер, по натуре вообще очень мягкий человек, становился резок и беспощаден к своим противникам — и им не оставалось иного выхода, как капитулировать на милость победителя или, как поступил старик Герэн... применить в качестве последнего решительного аргумента, argumentum sanguinis — вызов оппонента на дуэль!
Несмотря на всю планомерность и строго логический характер научной деятельности Пастера, в ней не малую роль играл слепой случай, нередко значительно облегчавший ему работу. Примеров таких случайных наведений и открытий в научной биографии Пастера имеется довольно много. Особенно замечательно "случайное" открытие им принципа вакцинации во время работ над куриной холерой. Недруги Пастера, всячески старавшиеся умалить его заслуги в науке, заявили, что метод вакцинации был уже известен из работ Дженнера над оспенной вакциной, а самому Пастеру принадлежит в этом вопросе очень небольшая совершенно второстепенная роль, — тем более, что открытие Пастера произошло случайно, без участия сознательной воли его. Надо ли говорить, что то и другое обвинение было в корне неправильно. Заслуг Дженнера в этом вопросе Пастер не только не имел в виду замалчивать, но даже воспользовался предложенным им термином "вакцинация", "в надежде, что наука освятит это выражение в честь одного из величайших людей Англии за заслуги и громадную пользу, оказанные им человечеству". Однако, по справедливому замечанию Гранше, "в то время, как Дженнер сделал лишь гениальное открытие, Пастер создал гениальный метод". Что же касается элемента случайности в его открытии, то здесь применимы слова самого Пастера, говорившего, что "случай обычно помогает лишь умам, подготовленным к открытиям путем усидчивых занятий и упорных трудов". И в этом исследовании случай пришел ему на помощь, именно, потому, что его искания были настойчивы и неутомимы, что им была проявлена, поистине, неистощимая сила мысли и воли, и что все было сделано для того, чтобы набрести на эту случайную находку и не упустить ее из рук.
По складу своего ума, по преобладающим интересам исследователя Пастер был чистым теоретиком-ученым, превыше всего ставившим интересы чистого знания. Тем не менее его исследования составляют богатый вклад не только в область теоретической науки, но и в сферу приложения научных данных к практической жизни — к земледелию, промышленности и медицине. Значение великих трудов Пастера, не только не тускнеет и не умаляется от времени, но с каждым годом все яснее становится та провиденциальная, пророческая роль, какую сыграло творчество Пастера в общем развитии науки...
...Прошло сто лет со дня рождения Пастера и больше четверти века со дня его смерти. Но всесокрушающее время не коснулось его имени... Много воды утекло за это время, не мало "великих людей" выносилось на гребне исторических событий, становясь, на мгновение в центре общественного внимания... Но волна сходила — и как мало осталось на весах истории от всех их "великих деяний". Иная, лучшая судьба выпала на долю Пастера. Имя его попрежнему сияет ровным, немеркнущим светом, окруженное ореолом почти легендарной славы, и весь мир единодушно чествует его, как истинного благодетеля человечества.
Минет еще не одно столетие, пройдет "веков завистливая даль", а образ идеалиста-ученого навеки останется запечатленным в истории науки и в истории культуры. Для грядущих поколений Пастер неизменно пребудет тем же, кем он был для своих современников и кем остается для нас — величайшим из великих.
1) На собрании выступили: Президент Российской Академии Наук А. П. Карпинский "Вступительное слово", академ. Н. Я. Чистович "Жизнь и труды Пастера", В. Л. Омелянский "Творчество Пастера" и Д. К. Заболотный "Наследие Пастера".