"Природа", №7-12, 1924 год, стр. 3-32
Север Западной Сибири до последних лет был наименее известной частью Азии. Мы очень мало знали о крупнейших артериях Обско-Тазовского водораздела и о самой Тазовской губе с ее окрестностями. Геологическая история, почвы, растительность и животный мир были несколько изучены лишь по близости от реки Оби. О туземном населении мы были достаточно осведомлены только для ближайших к Оби районов и для наиболее крупных ее притоков. После 1913 г., когда вдоль реки Таза проехал зимой финский лингвист Кай Доннер, мы впервые получили достоверные сведения о населении Енисейско-Тазовского водораздела. До этого водораздельные пространства севера Западной Сибири пересекались немногими путешественниками (Хондажевский в 1879 г., де Доббелер в 1884 г.) в зимнее время и лишь по наезженным самоедским дорогам. Значительно лучше изучены окраины Обско-Тазовского водораздела, где неоднократно работали различные исследователи.
Особенно были ничтожны наши знания о бассейне реки Пура. Исключая низовья, на нем никогда не бывал ни один русский, даже самоеды-юраки, кочующие в зимнее время от Тазовской губы в Сургут, проходили стороной от этой огромной реки. Проникнуть вглубь Обско-Тазовского водораздела в летнее время считалось невозможным из-за сильной болотистости страны и из-за отсутствия там населения. Между тем, полное представление о природе края можно получить лишь при летнем изучении его.
Опыт нескольких моих экспедиций по окраинам Обско-Тазовского водораздела показал, что сведения о непроходимости его преувеличены. Я поставил своей задачей осуществление летней экспедиции поперек всего водораздела по рекам Агану и Пуру. Этот проект был представлен в Российскую Академию Наук и в Русское Географическое Общество, которые одобрили его. Подготовка заняла более двух лет. Главные средства были получены из Уральского Экономического Совещания, Народного Комиссариата Просвещения и Народного Комиссариата Внешней Торговли. Астрономические определения и съемку реки Агана взял на себя Западно-Сибирский Полевой Округ Высшего Геодезического Управления, прикомандировавший к экспедиции инженера-геодеэиста А. А. Фролова. Часть инструментов была предоставлена Корпусом Военных Топографов, Главной Физической Обсерваторией и др. учреждениями. Необходимо отметить в высшей стенени внимательное отношение к экспедиции различных административных и государственных торговых организаций Уральской области. Можно смело сказать, что без материального и административного содействия местных учреждений экспедиция не состоялась бы, так как из Москвы была получена очень небольшая сумма, не оправдавшая и половины затрат.
Из Ленинграда экспедиция выехала 23—25 мая 1923 г. Около трех недель было затрачено на окончательное снаряжение и переезд до Сургута. В состав экспедиции входили, кроме уже упомянутого А. А. Фролова и меня (почвенно-ботанические исследования), студент Горного Института В. И. Серпухов, приглашенный для производства маршрутной съемки, и Р. П. Митусова, прикомандированная Русским Музеем для антропологических и этнографичеcких наблюдений среди остяков Агана.
В ночь на 13 июня мы высадились в г. Сургуте. Через несколько дней прибыл из Томска А. А. Фролов с инструментами. В течение недели были наняты трое рабочих и переводчик А. И. Кайдалов, из бывших торговцев, прекрасно знающий остяцкий язык. Партия Фролова состояла из двух рабочих из арестного дома, участников крестьянского восстания 1921 г., и одного милиционера в качестве переводчика. Наша большая лодка отплыла от Сургутской пристани утром 21 июня; Фролов должен был задержаться в городе еще недели две, чтобы произвести предварительные наблюдения.
Река Обь находилась в полном разливе. Ее широкая долина представляла из себя море воды, над которым поднимались полузатоплевные березняки и кустарники. Разлив благоприятствовал нам, так как мы могли плыть прямым путем, протоками и залитой долиной, минуя самую Обь и устье Агана. Некоторое затруднение представляли лишь обширные "сора" (залитые водой долинные болота и луга), где даже небольшой ветер разводил сильное волнение. Когда это было нужно, мы обходили их краем, прячась в кустарниках. Местами наша лодка подвигалась словно в аллее среди залитых лесов. Не всегда было легко найти пристанище для обеда или ночлега. Кое-где с трудом пробирались среди груд плавника.
Вечером 26 июня из залитых долинных лесов и проток мы вышли в Аган. Это была довольно широкая река, окруженная сосновыми борами, елово-кедровыми и березовыми лесами. Берега еще частично были залиты водой, но глубина ее была незначительна. Находить твердую землю уже не представляло затруднений. К реке местами подходили невысокие песчаные яры, заросшие лишайниковыми борами. В низовьях попадались выходы валунных суглинков — отложений древнего ледника; на среднем течении они уже не обнажались из-под мощных песчаных флювиоглациальных наносов более позднего оледенения.
Лодка медленно поднималась вверх по течению. Великолепная погода, стоявшая непрерывно в продолжение двух недель, делала бы путешествие приятной прогулкой, если бы не огромное количество насекомых. Комары, мошки и овода не давали ни минуты покоя даже на открытой реке. На берегу они становились совершенно невыносимы. Единственным отдыхом было залезть на ночь в ситцевый полог. Лица моих спутников распухли от укусов. Комары держались до самой осени, их было меньше лишь в сухих борах и на мерзлых болотах.
Залитые водой прибрежья не были пустынными. Еще в долине Оби мы встречали избы остяков. По Агану летние юрты (селения) довольно часто попадались на береговых песках. В низовьях они еще были залиты полой водой и стояли пустыми. Население жило в зимних и весенних юртах в стороне от реки. Выше вода спала, и летние юрты были оживлены начинавшими свои рыбные промысла туземцами.
Население реки Агана, кроме северных притоков его, состоит из остяков, общее число которых приближается к 250 чел. Они занимаются рыболовством, охотой и оленеводством. Некоторое подспорье дает также сбор кедровых орехов и брусники. Большинство остяков имеет очень небольшое количество оленей, от 2 до 30, но в верховьях реки есть и богачи — Касымкины, насчитывающие, по рассказам, до 5000 голов. В прежние годы эти стада держались поблизоети от Агана, но после Октябрьской революции их владельцы, напуганные репрессиями со стороны Сургутских властей, ушли к северу и кочуют где-то между Пуром и Тазом, выходя на Турухан для торговли. В начале лета владельцы оленей пасут их на торфяниках, заполняющих водоразделы; когда же количество комара несколько уменьшится, олени отпускаются на свободу и бродят небольшими стадами вблизи реки до осени. С выпадением снега их собирают и пользуются в качестве евдового животного.
Рыбной ловлей занимаются почти весь год. По спаде вод ставятся запоры с мордами на речках. В озерах и заливах реки рыбу ловят сетями, а на деревянные крючки — щук. Большая часть рыбы (язь, окунь, щука, мохтик) добывается неводами. Зимой ставят подледные сети. Рыбу сушат про запас и затем продают ее в Сургуте. В прежнее время улов часто забирался на месте торговцами, кредиторами остяков, ездившими на Аган.
Основная добыча пушного промысла — белка, которую стреляют из ружей (кремневых и пистонных). Иногда употребляют и луки. Добывают ловушками и капканами лисиц, ставят кулемы на медведей. Из других зверей можно назвать еще выдру, горностая, колонка, дикого оленя, россомаху. Осенью много попадает в слопцы лесной птицы (тетерев, глухарь). Летом бьют уток. Пушнина сбывается в Сургуте на ярмарке в начале января.
Вечером 6 июля прибыли в юрты Сартаковы. Здесь живет три семьи в небольших избушках, которые теперь были еще пустыми. На третий день стали съезжаться туземцы на сход. Я созвал их для того, чтобы условиться относительно перехода на реку Пур. Прежде всего прибыли остяки с верхнего и среднего течения Агана, а затем в маленьких долбленых из кедра лодочках приплыли лесные самоеды с рек Вар-яун и Каван-яун. Долго задерживаться не стали и тотчас же приступили к делу. Сперва переговоры были неудачны, так как туземцы заявили, что перейти на Пур в летнее время невозможно. Сведения, которые я имел из литературы, о близости верховьев Агана и Пура оказались неверными. В набитой народом избушке я просидел с переводчиком до поздней ночи, пока сговорился с участниками схода. В конце концов они согласились выставить за плату мукой 8 подвод с 25 оленями и 4 людьми — двумя остяками и двумя самоедами. Встреча была назначена через неделю на среднем течении реки Кавана, северного притока Агана. В качестве проводника до этого места направили хромого парня самоеда, но он сбежал, так как боялся русских, никогда их не видев раньше. Второй проводник, Яи Иуши, был более общительным. Он сопровождал нас в течение недели и оказал немало услуг. Объяснялись с ним мы при помощи немногих известных нам остяцких фраз.
12 июля наша лодка вошла в реку Каван. Эта узкая речка течет среди сосновых боров, небольших кедровников и лиственничных лесов. Мы поднимались по ней два дня, когда кончился срок найма рабочих. Пришлось отпустить их вместе с проводником обратно в Сургут. С ними уехала на Аган и Митусова. Я и Серпухов остались на береговом песке в обществе проводника Яи Иуши. В нашем распоряжении был довольно значительный багаж, который никак не умещался в долбленой лодке, приобретенной на Агане. Пришлось часть вещей оставить на месте, в надежде, что самоеды потом доставят их нам. Начался трудный подъем вверх по реке в перегруженой лодке. Серпухов тащил ее бечевой и одновременно вел съемку.
Через три дня прибыли к стойбищу самоедов. Они приняли нас очень радушно и на другой день отправили с двумя проводниками дальше. В одном месте пришлось тащить лодку по суху, так как река была завалена деревьями. Наконец, 19 июля наши лодки остановились близ невысокого песчаного склона, за которым раскинулось обширное безлесное пространство. На нем расли лишь отдельные сосны и березы, а почва представляла почти голый песок, выбитый оленями. Вдали поднимались песчаные холмы. На одном из них стояло два амбарчика на ножках. Это было стойбище лесного самоеда Илеко Иуши, который в это время пас на болоте оленей.
В течение двух дней самоеды доставили нам остававшийся багаж, а затем прибыли и олени. Вечером 21 июля мы выступили в путь по направлению к северу. Этому предшествовали продолжительные споры с проводниками, старавшимися как-нибудь уменьшить груз. Действительно, олени имели очень заморенный вид: они линяли и не успели откормиться из-за комаров. Пришлось оставить весь запас муки. Всего пошло 8 подвод, запряженных по три оленя. На каждые нарты (сани) положили всего 3—4 пуда; одна подвода была занята нашей лодкой. Туземцы взяли еще для себя маленький облас (долбленая лодка). Все люди шли пешком. Серпухов вел съемку с помощью шагомера и компаса.
На другой день захворал олень. Так как он был безнадежен, по мнению самоедов, его закололи и тотчас же съели частью в сыром виде, частью сварив. Наш транспорт потерял одну перевозочную единицу, и снова начались разговоры о необходимости бросить часть багажа. Пришлось оставить вторую лодку и кое-что из наших запасов. В дальнейшем мы подвигались без особенных приключений, делая от 7 до 15 кил. в день. На ночь останавливались обыкновенно у болота с лужами воды или на берегу какой-нибудь речки. Наш переход до верховьев Пура продолжался 10 дней, ив которых один день мы давали отдых оленям.
Слабохолмистые пески с разреженными лишайниковыми борами тянулись почти непрерывно с севера на юг. Наш караван очень редко пересекал небольшие участки торфяников. Между тем, по сторонам часто подходили массивы болот со многими озерами. Повидимому, повышенные полосы песков на водоразделе располагаются в меридиональном направлении, параллельно правым притокам Агана. Часто встречались цепи более высоких холмов (до 10—20 метр.), вытянутых на северо-запад. Их вершины иногда лишены леса и покрыты сыпучим песком с котлами выдувания.
Водораздельные пространства, проходимые нами, казались пустыней по сравнению с речными долинами: почти не заметно птицы, лишь изредка попадется выводок тетеревов или взлетит глухарь, кое-где видны следы медведя. Местами мы долгое время шли тропинками, проложенными оленями. Следов человека почти незаметно. Только вдоль зимнего пути пуровских самоедов попадаются срубленные деревья, да в верховьях Кавана мы одий раз встретили следы стоянки оленевода. Близ Пура появились в борах слопцы (ловушки на лесную птицу) и чумовища на месте пастьбы оленей. Значительно чаще встречались пожарища. В редких сосновых борах пожары не принесли большого вреда, уничтожив местами только лишайниковый покров. Сплошные гари, заваленные деревьями, были большой редкостью. Зато на болотах довольно часто попадались выгоревшие участки, вероятно, на местах летней пастьбы оленей. Наши проводники также обыкновенно зажигали сухой лишайниковый ковер на болотах близ ночевок, чтобы олени могли спасаться от комаров в дыму. Для этих дымокуров выбирались более сухие кочковатые участки, окруженные мокрыми низинами.
Р. Каван, верховьев которой мы достигли 25 июля, вытекает из небольших заболоченных озерков среди обширных горелых болот и лесных островов. Ее русло, пока она еще не размыла достаточно широкой долины, окружено узкой полосой высоких елово-кедровых зарослей. Стена их издали привлекает внимание путников среди почти безлесных или заросших мелкой рямовой сосной торфяников. То же самое следует сказать и про другие речки Обско-Тазовского водораздела.
На другой день начали переваливать самый водораздел. Болота верховьев Кавана сменились повышенными боровыми песками с многочисленной галькой и мелкими валунами. Доселе примесь каменистого материала в песках была весьма незначительна, теперь же буквально каждое обнаженное от растительности пятно под вывороченными корнями деревьев было усеяно галькой (преобладали обломки кварцита). Ни одного болотца, ни одной лужи, из которой можно было бы напиться, не встретилось на нашем пути на протяжении почти 15 кил. По рассказам самоедов, эти сухие холмистые пески протянулись непрерывной полосой далеко к востоку по направлению р. Колик-егана (прит. Ваха) и к западу до р. Торым-яун. К вечеру перед нами поднялась высокая цепь холмов (до 20—40 метр.), за ней местность довольно круто понижалась. Эти высокие песчаные холмы с обильной галькой и мелкими валунами простираются приблизительно с запада на восток; они представляют из себя конечные морены позднейшего оледенения. Остатки более древнего ледника в виде сильно размытых валунных суглинков давно известны близ устья Иртыша. Такие же образования выходят вдоль левого берега средней Оби и на среднем течении р. Ваха. К северу они покрываются флювиоглациальными песками позднейшего оледенения.
Равнина сильно изменилась за водоразделом. Мы вступили в область обширных мелко-бугристых торфяников, чередовавшихся с озерами и островами сосновых лесов, разбросанных без всякого порядка. Вечная мерзлота в болотах находилась на глубине 40—60 см., исчезая в топких низинах. Местами олени и люди проваливались выше колен в полужидкую грязь топей, пробираясь среди лабиринта невысоких сливающихся бугров. Там, где мерзлота понижается, растет угнетенная рямовая сосна, большая же часть болот безлесна и заросла багульником и оленьим мхом (Cladonia alpestris), за исключением топких низин, где из воды поднимаются кочки сфагнов, заросли торфяниковых осок, Menyanthes trifoliata и др.
Вскоре мы вышли на р. Шяатль-яга, прит. Пура, и вдоль нее стали подвигаться к Пуру. 30 июля на горизонте появились с трех сторон густые хвойные леса из кедра и ели, они росли по краю р. Шяатль-яга, Ету-яга и на самом Пуре. Мы были у цели своего путешествия.
Тотчас же двое проводников отправились разыскивать туземцев, живущих в верховьях Пура. Через два дня к нашей стоянке на болоте приплыли по речке шесть лесных самоедов из рода Пяк. Они были изумлены и напуганы неожиданным появлением русских там, где их еще никогда не бывало. Один даже нарядился в старый солдатский мундир со светлыми пуговицами, остальные были в малицах, штанах и пимах из оленьей кожи. Ваш несложный багаж не требовал долгих сборов. Вскоре все было перенесено в привезенный с Агана облас и в связанные попарно миниатюрные кедровые лодочки туземцев. Распростились с подводчиками. Я и Серпухов отправились пешком в сопровождении одного самоеда к Пуру. К закату солнца, после трудной ходьбы по болотистым лесам долины Пура, мы вышли на берег реки. В этом месте Пур имел всего метр. 80 ширины. Была уже поздняя ночь, когда мы расстались с нашими новыми знакомыми, условившись, что они повевут нас завтра вверх по Пуру до его верховьев. Сговориться было очень трудно, потому что мы знали всего несколько слов на их языке. В дальнейшем наши лингвистические познания немного увеличились, но все-таки дальше самых необходимых фраз при съемке, для приобретения пищи и т. п. мы не пошли.
На другой день я направился по тропинке в сторону от реки. Она привела на безлесную площадь по краю долины, за которой лежало обширное озеро, окруженное торфяными берегами. Почва была выбита оленями и представляла из себя сыпучий песок, кое-где подымались отдельные раскидистые сосны. На берегу озера стояли три амбарчика на ножках, а близ них ряды нарт. На краю долины Пура с моховым болотом и кедровыми лесами расположились четыре берестяных чума. Тут же поставлены вешала для сушки рыбы, огороженные жердями от оленей; к нартам привязаны собаки. Пяки встретили меня хорошо, угостили морошкой и показали свое несложное хозяйство.
Место, где я находился, представляет из себя летнее стойбище. Многочисленные старицы и озера Пура по близости привлекли самоедов своими рыбными богатствами. Они ловят рыбу мордами, перегораживая жердяными запорами речки, или неводят на песках Пура. Главную добычу составляют язь, окунь, мохтик (чебак) и щука. Последняя ловится еще на жерлицы с деревянными крючками.
Однако, главное занятие туземцев верховьев Пура не рыболовство, а оленеводство и охота. Основной промысловой зверь — белка, ее бьют посредством ружей (преимущественно кремневых) и луков. Лисиц добывают капканами и ловушками (слопцами). Усердно охотятся также на диких оленей. Осенью слопцы в сосновых борах доставляют много лесной птицы. Пушнина сбывается на сургутской ярмарке.
Пяки считаются богатыми людьми, так как у них много оленей. Зимой и весной туземцы кочуют с ними по торфяным болотам в районе верховьев Пура. Летом, когда начнет спадать комар, олени отпускаются на волю без всякого призора и бродят в ближайших окрестностях реки до осени. Во время своей поездки вверх по Пуру мы постоянно видели небольшие группы оленей на береговых песках. Прибрежные леса и долинные заросли вытоптаны ими настолько, что напоминают окрестности какого-нибудь селения в культурной части Сибири.
В отличие от остяков, лесные самоеды Кавана и Пура изб для жилья не строят, но пользуются лишь конусообразными чумами из жердей, покрытыми летом сшитой берестой, а зимой оленьими шкурами. Амбары на ножках, архитектура которых заимствована у остяков, ставятся самоедами лишь на Каване и в верховьях Пура. На нижнем Пуре имущество и запасы хранятся или на нартах, как у тундровых самоедов, или в больших берестяных коробах. Для передвижения пользуются нартами, при чем ездят на оленях главным образом зимой по безлесным болотам и по проложенным с давних пор просекам в лесах. В одном месте на Верхнем Пуре я видел довольно наезженную дорогу с мостиком из жердей через речку. Она вела от летнего становища к месту неводьбы на Пуре. Для плавания по реке служат долбленые кедровые обласа, вмещающие от 1 до 3 человек. В верховьях Пура лодки особенно малы, ниже они делаются крупнее в связи с расширением реки.
4 августа с двумя молодыми самоедами мы начали подниматься на двух обласах вверх по Пуру, захватив с собой лишь небольшой багаж. Мы надеялись добраться до верховьев реки. Долинная растительность Пура сильно отличалась от Кавана. Между тем как там преобладали сосновые боры и лиственничные леса, а кедровники были редкостью, здесь, наоборот, кедр и ель господствовали. Огромвые лиственницы высоко поднимались над лесами, а густые ивняки и березняки покрывали береговые пески. Прибрежные леса были наполнены кедровками, резкие крики которых будили нас с восходом солнца. Очень часто попадались гари, заваленные колодником. Местами река подмывала край долины, и тогда к воде подступали обрывистые яры до 8 метр. высотой. Они всегда были сложены желтыми песками с галькой и мелкими валунами, лишь близ уровня воды выходили прослойки более глинистых песков. Яры зарастали лишайниковыми борами на подзолах, ничем не отличавшимися от водораздельных. Максимальную мощность песчаные подзолы имели на верхнем Агане и Каване; по мере движения к северу глубина оподзоленного горизонта уменьшалась. В небольшом расстоянии от берега сосновые леса обыкновенно сменялись торфяниками, а песчаные подзолы болотно-подзолистыми и торфянисто-болотными почвами, которые, в свою очередь, скоро уступали место мерзлому торфу в 2—3 метр. глубиной.
На другой девь мы наткнулись на первое препятствие: небольшой древесный завал на реке метр. 100 в длину. Пришлось тащить лодки по берегу, прочищая путь в лесу. Река отала совсем узкой, всего метр. 20—30, сильно завалена деревьями, так что подвигаться вперед было трудно. Пройдя еще два лома, мы остановились перед новыми завалами. По рассказам туземцев, далее река совершенно непроходима из-за этих ломов. Ничего не оставалось делать, как вернуться обратно, не дойдя до верховьев кил. 30—40.
Еще одна причина мешала дальнейшему продвижению. Наши проводники взяли с собой очень мало пищи, а мы не могли кормить их из-за недостатка запасов. Несколько поддерживала лишь рыбная ловля на удочку, охота же на уток не давала много добычи. Недостаток продовольствия выяснился при самом начале нашего путешествия по Пуру, почему сразу же пришлось установить ограничительные нормы и более серьезно подумать о рыбной ловле и охоте. К сожалению, рыба хорошо ловилась только на Верхнем Пуре, когда же река увеличилась, уженье оказывалось безрезультатным. То же самое было и с охотой. У туземцев также часто наблюдался недоотаток в пище.
Обратный путь до нашей первой стоянки на Пуре занял всего полтора дня. 9 августа, в сопровождении четырех самоедов, мы двинулись вниз по течению сильно извилистой реки. Довольно большой багаж был помещен в наш облас и в связанные попарно кедровые скорлупки туземцев. Несмотря на увеличившуюся реку, встретили еще один большой лом, который с помощью самоедов довольно легко обошли узенькой протокой, также заваленной деревьями.
На следующий день остановились на невысоком песчаном яру, где находится летнее стойбище одного ив наших спутников, в настоящее время безлюдное. Здесь мы должны были дожидаться новых проводников. Одного из них мы уже видели близ устья р. Катучией-яга. Пяки отыскали его где-то в стороне от реки. Через два дня мы распростились с Пяками и отправились далее с новыми знакомыми из рода Нейвосята.
Чтобы не повторяться, опишу наш способ продвижения, который был одинаков на всем Пуре. Проводники обыкновенно сопровождали нас в течение нескольких дней, пока не доходили до места, где, по их сведениям, должны были быть люди. Сначала на береговых песках тщательно разыскивались следы человека или оленей, затем кто-нибудь из самоедов отправлялся в сторону от реки и через некоторое время приводил новых туземцев. Иногда такие поиски не увенчивались успехом, и мы отправлялись дальше. Удивленным неожиданным появлением русских самоедам ничего не оставалось делать, как принять нас на свое попечение. Два, три дня проходили в оборах, и мы двигались дальше до новых людей. Стоянки не пропадали даром, так как мы вели в это время исследования, но иногда они были слишком продолжительны, что было для нас очень невыгодно из-за недостатка продовольствия. Мы могли бы двигаться быстрее самостоятельно и независимо от туземцев, но местные жители были необходимы нам: они сообщали названия многочисленных притоков Пура. Поэтому ради полноты съемки приходилось мириться с проволочками.
Наши новые спутники сопровождали нас очень неохотно, так как в устьях р. Таай-яга среди туземцев еще недавно свирепствовала оспа, от которой вымер один чум. 14 августа, после продолжительного плавания по большой протоке среди заливных лугов и березняков, остановились на береговом песке. Вскоре были отысканы самоеды. Они поселились рядом с нами в небольшом шалаше из ветвей. Один из них еще имел следы недавней оспы на руках и лице. Через три дня собрались новые проводники, приведшие с собой небольшую досчатую лодку. Она принадлежала вымершему чуму из рода Выла и была единственной достаточно крупной лодкой на всем верхнем и среднем Пуре. В нее с удобством поместился наш багаж, который уменьшался по мере того, как мы расплачивались с подводчиками (табаком, порохом, дробью и т. п.) и потребляли запасы. Выморочная лодка осталась в нашем распоряжении на все время путешествия.
Пока мы подвигались вниз по течению, делая по 40—50 кил. в день, окрестности реки изменялись. Русло достигло ½ кил. ширины; оно разбилось на протоки, повсюду выступали обширные песчаные отмели с косами, далеко заходившими в воду. По берегам росли заливные леса из ели, кедра и лиственницы, местами над хвойными преобладала береза. Осина и пихта, еще встречавшиеся в верхнем течении Пура, постепенно исчезли. Высокие яры с песчаными подзолами, довольно часто выходившие на берег, попрежнему зарастали невысокими и редкими лишайниковыми борами. На этих ярах изредка виднелись остов чума, брошенные нарты или лисьи слопцы, но чем далее мы подвигались на север, тем реже попадались следы человека.
21 августа мы прошли мимо устья широкой реки. Она называется Большой Пур (Нахлка Пётл на языке туземцев), а та река, по которой мы доселе плыли, была лишь притоком ее. Пустынные окрестности Б. Пура мало отличались от Верхнего Пура (Пётл), только река стала глубже и слабо уклонялась от северного направления; чаще русло ее было разбито островами на протоки; расширились береговые пески, окаймленные то заливными елово-кедровыми и лиственничными лесами, то ивняками и березняками. Часто попадались старые и молодые гари.
Близ устья большой реки Катвией-яга мы впервые встретили берестяные чумы рыболовов на береговом песке. Рыба ловилась плохо, так что туземцам, отправившимся с нами, пришлось заколоть двух оленей. Часть мяса мы обменяли у них на сахар, что было не лишним, так как наши запасы совершенно оскудели, а грибы и ягоды, которых росло множество в прибрежных лесах, были мало питательными прй тяжелой работе (мне приходилось грести во все время путешествия по Пуру). Охота на диких оленей и лебедей, часто попадавшихся по пути, бывала всегда неудачной, так как сторожкие животные близко не подпускали. Туземцы с Катвией-яга оказались плохими проводниками, почему-то они не указывали нам притоков и не сообщали их названий. Это повторилось и со следующими подводчиками. Мы могли отметить на нашей карте лишь одну крупную реку, носящую также имя Пётл (Пур). Во время зимнего путешествия мы пересекли верховья этой реки близ оз. Пяку-то.
За названной рекой Б. Пур еще более увеличился, достигнув ширины в главном русле одного километра. Многочисленные острова и отмели повсюду пересекают реку и ее протоки. Начало сказываться также и северное положение. В долине перестала попадаться сосна, которая по песчаным слабо-холмистым водоразделам еще была распространена и лишь очень постепенно сменилась лиственницей. Она совершенно иочезла за р. Таай-яга (нижней). Лиственница, вместе с березой и северной ольхой (Alnus fruticosa), начинала все более и более вытеснять кедр и ель даже в долине. Кедр сделался невысоким и совершенно исчез на водоразделах; однако, он еще долго встречался в долине Пура, спустившись далеко севернее сосны, почти до самой тундры. Подзолы на песках стали совсем неглубокими (сант. 10). Во флоре появились арктические формы. Словом, мы приближались к тундре.
Настал сентябрь месяц. Погода начала портиться, часто выпадали дожди, иногда ненастье длилось по несколько дней. Ночью было холодно, но заморозков, благодаря исключительно теплой осени 1923 г., не наблюдалось. Комары почти совершенно исчезли. Сильный ветер все чаще и чаще разводил на широкой реке волнение, заливавшее наши маленькие лодки. Два раза нас захлестывало волнами и выбрасывало на берег, иногда приходилось пережидать непогоду. Деревья стали желтеть и осыпаться. Мы неоднократно справлялись у наших проводников, далеко, ли осталось до русских, живущих в низовьях Пура, но никто толком не знал расстояния.
11 сентября мы впервые увидали настоящий тундровый ландшафт. Слабо холмистая равнина грязно-зеленого цвета от болотистой моховой тундры тянулась до самого горизонта. Кое-где блестели небольшие озерки, а вдоль долины р. Таута-яга и по оврагам угнетенные лиственницы образовали узкие и редкие полосы леса. Заросли становятся гуще и выше лишь в самой долине. На краю оврага стоит халмер — продолговатый ящик из толстых лиственничных досок, заменяющий самоедам гроб. Неглубокая мерзлота мешает им хоронить своих покойников в землю. Остатки чума показывали, что здесь были люди. Они, по предположениям наших проводников, спустились ниже по Пуру.
Сильный южный ветер, сопровождавшийся почти непрерывным осенним дождем, гнал нашу лодку по узкой извилистой протоке Пура весь следующий день. Вечером, уничтожив последние остатки продовольствия, промокшие от дождя и заливавших лодку волн, мы вошли в р. Сампорку. Вдали виднелись три чума, куда тотчас же направились наши спутники. Мы занялись устройством своего несложного шалаша из двух брезентов и установкой пологов в густой чаще корявой березы и ивняка, над которыми поднимались отдельные лиственницы. Недалеко виднелся высокий холмистый край долины. Вершины холмов были безлесны, а их склоны заростали редкими лиственничными лесами и кустарниками.
Вскоре явилось человек 10 местных туземцев. Мы обратились к ним с просьбой дать рыбы и тут обнаружили интересный факт. Язык наших новых знакомцев настолько отличался от языка лесных самоедов, что ни они нас ни мы их не могли понять. Внешность их также несколько отличалась от внешности туземцев остального Пура: они были черноволосы, а те с более светлыми волосами. Впоследствии выяснилось, что жители верхнего и среднего Пура, которых мы считали за самоедов на основании сургутских сведений, значительно отличаются от самоедов (юраков) низовьев Пура и Таза. Самоеды называют их "пян-хасово" (лесной народ), сами же себя последние зовут "нешен" (мужчины, люди). Их язык, имеющий самоедские корни, обращает внимание полным отсутствием звука "р", которым как раз богат язык настоящих самоедов. Изменению подверглись и другие звуки самоедского языка настолько, что юраки почти не понимают пян-хасово. Последние при сношениях с ними и с русскими принуждены пользоваться более известными самоедским или остяцким языками. Приведем несколько примеров Реку Пур юраки называют Пюра-ям, пян-хасово — Пётл; большой по-юрацки — арка, пян-хасово — нахлка; нож — хар и, соотв., катль; белка — таряга и татля; есть (кушать) — орть и гомуткома; табак — сяр и шён; есть (существует) — тыня и таддия; нет — юнку и дику; один — опой и моп и т. д. Много также общих слов.
Всего известно 5 родов пян-хасово, живущих на обширном пространстве Обско-Тазовского водораздела. Число людей, повидимому, не превышает 600 Главная масса населяет систему р. Пура и верховья р. Часальки, прит. Таза (роды Пяк, Нейвосята, Выла), остальные разбросаны по северным притокам Агана — Кавану и Вар-яун (роды Иуши, Ёхтат, Пяк), верховьям р. Надыма и по р. Лямину и ближайшим речкам (Пяк, Выла). Область их кочевий отделена достаточным пространством от кочевий юраков низовьев Пура и Таза, с которыми они не встречаются. Только ближайшие пян-хасово выходят осенью для торговли и рыбной ловли в район обитания юраков.
13 сентября мы расстались с последними пян-хасово. Нас усадили в большую шестивесельную лодку, и четверо самоедов быстро подвигали ее вниз по реке. Часа через три показались чумы на маленьком островке, окруженном протоками. Было очень оживленно по сравнению с недавно пройденным нами пространством: по реке сновали лодки, привозившие рыбу и самоедов; на берегу в носилках таскали крупвых сырков, пыжьянов, щокуров и др.; женщины чистили рыбу около чумов; — словом, промысла были в полном разгаре. Мы зашли в один чум, где оказался хозяин его, говоривший немного по-русски. Он обещал к вечеру доставить нас в избу Шеймина — первое русское жилье вверх по Пуру.
Долина Пура в его низовьях заросла низкими кустарниками, приземистыми корявыми березняками и небольшими группами лиственниц. Среди них разбросаны заливные озера, кочковатые осоковые болота и травянистые лужайки. Изрезанный оврагами правобережный яр в 40—45 метр, высотой далеко виден с реки. Он резко отличается от песчаных обнажений остального Пура своими темно-серыми валунными суглинками — осадками морской постплиоценовой трансгрессии, переработанными ледником. Центр здешнего оледенения лежал, повидимому, где-то к северо-востоку от Енисея. За яром раскинулась холмистая моховая тундра. В широких низинах между ее холмами нельзя пройти из-за болот и густых кустарников. Редкие лески из лиственницы, березы и северной ольхи растут на краю долины, лепясь по склонам широких оврагов. Отдельными группами угнетенные лиственницы взбираются и на соседние холмы. Часто они вырублены, и на месте их образовалась пятнистая тундра с торчащими пеньками деревьев. Голые, топкие после дождя пятна покрывают все ближайшие вершины холмов. Кое-где видны желтоватые пятна песчаных котлов выдувания.
На пологом склоне долины ручья, прорезающего яр, окучена группа серых домиков. Это — усадьба Шеймина. Небольшая изба из двух комнат с высокой крышей и железной трубой окружена амбарами, баней, хлебопекарней и др. избушками. Хороший амбар стоит также на берегу реки в расщелине долины ручья. На соседнем холме виднеются кресты нескольких могил, а по склону его разбросаны нарты самоедов с упакованным в них домашним скарбом.
А. Н. Шеймин, рыбопромышленник и бывший торговец, живет здесь уже более 20 лет. Как и др. постоянные жители низовьев Пура и Тава, он прибыл сюда в качестве приказчика одной из сургутских фирм (Тетюцкого), но затем постепенно расторговался; купил у своего хозяина избу и завел самостоятельное дело. В прежнее время он занимался рыбными промыслами, нанимая для этой цели окрестных самоедов или снабжая их за часть улова орудиями промысла. У них же он скупал пушнину и рыбу на товары. Продукты торговли и промысла частью продавал Плотниковым, крупной фирме, имевшей свои промысла и фактории близ Тазовской губы, частью отвозил зимой в г. Сургут на оленях. После Октябрьской революции торговля Шеймина была прекращена, а его промысловые избы и инвентарь переданы Тазовскому отделению Облгосрыбпрома. Сам он занялся организацией артелей самоелов и заготовкой рыбы для названного учреждения.
Семья Шеймина, состоявшая из самого хозяина, его жены и четырех девочек, приняла нас весьма гостеприимно. Тотчас же мы узнали, что шхуна Облгосрыбпрома, приходящая в Тазовскую губу раз в год для того, чтобы доставить запасы продовольствия и товары и забрать накопившуюся сухую и соленую рыбу, уже ушла. Таким образом мы могли вернуться в культурную местность только зимним путем на оленях. Пришлось остаться в избе Шеймина, у которого мы и прожили два с половиной месяца.
За время продолжительной поездки по Пуру мы израсходовали все продовольствие и пр. эапасы, наша одежда была изорвана. Поэтому сразу же возник вопрос о добыче необходимых продуктов, зимней одежды и средств для оплаты обратного пути. Приблизительно через две недели после нашего прибытия к Шеймину, мы отправились в большой лодке в Ивай-сале.
Немного ниже избы Шеймина река раздваивается на два русла, Бол. и Мал. Пур, снова сливающихся далее. При их слиянии стоят две избы — Ельцова и Торопчина, а на третьем русле реки, Озерном Пуре, имеется еще изба Кайдалова. Вот и все русские старожилы на Пуре. Километрах в 15 от устья находится контора Облгосрыбпрома — Ивай-сале, до революции принадлежавшая фирме Плотникова. Там уже знали о нашем прибытии, но предполагали, что мы участники крестьянского восстания в 1921 г., доселе скрывавшиеся. После нашего отъезда обратно к Шеймину, в Ивай-сале даже прибыл катер с вооруженным отрядом служащих Тазовской конторы, чтобы арестовать неожиданных пришельцев. Наше прибытие в Ивай-сале рассеяло эти нелепые слухи, и мы получили все, что нам было нужно из складов Облгосрыбпрома в долг.
Пребывание в избе Шеймина не проходило даром, так как мною были поставлены наблюдения над почвами и замерзанием в тундре, развитием пятнистой тундры, глубиной снега и пр. Почти каждый день совершились прогулки на выбранные участки сначала пешком, а по выпадении снега на лыжах. Можно считать доказанным, что образование пятнистой тундры и вообще голых пятен среди мохового покрова тундры и водораздельных болот на севере связано с зимним и особенно весенним развеванием на лишенных снега участках. Серпухов исследовал ближайшие обнажения и ему удалось найти конкреции с раковинами, подтверждающими принадлежность здешних суглинков к осадкам морской трансгрессии. Он же вел съемку при поездках на оленях. Принимали мы также участие в ловле рыбы подледными сетями. Этот промысел производится с момента замерзания реки, которое произошло в 1923 г. 14 октября, до начала так наз. "замора" или "горения воды".
Последнее явление чрезвычайно характерно для всего севера Западной Сибири. Ему посвящена довольно большая литература, но до последнего времени существуют два мнения. По одному, порча воды и гибель рыбы зимой обусловлена процессами сероводородного брожения, по другому, это — результат поглощения кислорода болотными железистыми соединениями. По нашим наблюдениям, темная заморная вода совершенно лишена сероводородного запаха, и ее вредные свойства вызваны недостатком кислорода, поглощенного органическими веществами (частью и закисными соединениями железа), вынесенными водой из болот. Начало замора наблюдалось нами и на Оби во время поездки из Сургута в Тобольск. На Пуре замор весьма постепенно развился в самом начале декабря.
Два раза мы ездили на оленях в Хальмер-седе на р. Тазе, где находится районная контора Облгосрыбпрома. При этих поездках мы заезжали в Тазовскую губу и пересекли водораздел между Пуром и Тазом. Водораздел представляет из себя безлесную холмистую равнину, заболоченную в низинах. Редкие лиственничные леса растут лишь близ рек, они сильно порублены около Хальмер-седе.
На картах обыкновенно изображают низовья pp. Пура и Таза в виде огромных водных рукавов, постепенно переходящих в Тазовскую губу. На самом деле, несколько протоков, на которые разбились эти реки в низовьях, достигают самое большее 1 кил. ширины. Лишь Озерный Пур, западное устье Пура, местами расширяется в большие мелководные проточные озера. Однако, обширная долина, в настоящее время почти незаливаемая водой в низовьях реки, и террасы в ней свидетельствуют о еще недавнем высоком уровне вод Тазовской губы. Вторые песчаные террасы нам постоянно приходилось наблюдать по всему Пуру и Агану. Они хорошо выражены также на оз. Пяку-то. Общая длина Пура, по нашей съемке, достигает 900 кил., р. Тад, вероятно, лишь немного больше.
Низовья Пура и Таза населены самоедами-гораками. Они называют себя "хасово" — народ, а кочующих в Гыданской тундре "вын-хасово" — тундровый народ. На Пуре живет всего около 550 чел., а на Тазу около 1000. Пуровские юраки занимаются рыболовством, охотой и оленеводством. Богатых оленеводов среди них всего 4, они имеют от 500 до 1500 голов скота. Рыбной ловлей богачи почти не занимаются. Остальные туземцы насчитывают по несколько десятков оленей. Такие небогатые оленеводы летом сами не пасут своих стад, но несколько владельцев нанимают совместно пастуха, который и кочует со сборным стадом в северной части водораздела Таз—Пур. Хозяева же занимаются в это время рыбной ловлей, сдавая за кредитованные товары добычу в контору Облгосрыбпрома, а осенью (с 1 сентября ст. ст.) добывая ее исключительно для себя. По замерзании реки некоторые из них ставят подледные сети. К началу зимы пастухи подгоняют оленей и сдают их хозяевам. Более обеспеченные перевозочными средствами отправляются в Сургут, иногда подряжаясь везти товары, другие же кочуют в низовьях Пура, промышляя зайца, куропатку и пушного зверя (преимущественно песца, лисицу и горностая), занимаются также доставкой дров в фактории и перевозкой грузов. Ходящие в Сургут бьют по дороге белку. Весной они возвращаются снова на Пур и принимаются за рыбную ловлю. Безоленные бедняки работают в промысловых артелях и в конторах Облгосрыбпрома, кое-как перебиваясь рыбной ловлей и охотой. Вын-хасово приходят в низовья Пура и Таза в начале или середине декабря для торговли. Они доставляют главную массу песца. Большая часть их проходит через Ямбур в Тазовской губе, направляясь в Обдорск.
К началу декабря кончился подледный промысел, и наши хозяева стали собираться в Сургут. Еще ранее с помощью Шеймина и Облгосрыбпрома мы приобрели зимнюю самоедскую одежду, напекли хлеба, купили мороженой рыбы и оленьего мяса, построили поло́к. Этим именем называют кибитку из оленьих шкур, которая помещается на большие нарты. Она имеет дверь и два стеклянных окна. Внутри ставится маленькая железная печь, делается откидной столик. Пол устилаетоя оленьими шкурами. В таких полка́х семьи русских совершают свое путешествие от Тазовской губы до Сургута и обратно. Мужчины едут на нартах, но ночуют также в полка́х. Мы придерживались последнего, причем Серпухов вел съемку пути. На наше счастье сильнейшие холода, которые стояли в конце ноября, сменились сравнительно мягкой погодой. Новые морозы начались лишь в середине января 1924 г., когда мы были уже под Тобольском.
3 декабря анасы по 5—6 нарт, запряженных парой оленей и подвязанных одна за другой, потянулись через Пур к р. Тап-яга. Мы наняли чум юраков с 30 оленями, Шеймин пользовался своим стадом около 100 голов да приблизительно столько же было у его пастуха. Часть оленей бежала свободными, подгоняемая собаками. Впереди нас, на расстоянии 2—3 дней пути шел Мамеев с Таза, и мы двигались по проложенным им следам. Зимний путь на Сургут идет по водоразделу Пур—Надым на протяжении около 800 кил. Он сохраняет определенное направление, так как караванам приходится пользоваться давними просеками в приречных лесах.
Первый день мы шли по безлесной моховой тундре, а затем вступили на лед р. Тап-яга, левого прит. Пура. Его широкая долина заросла ольхово-березовыми кустарниками и редкими лиственничными лесами, изредка попадается ель. Угнетенные лиственничные лески поднимаются из долины на ее край, как и у других речек. 6 декабря среди этих лесков была устроена дневка. За р. Тап-яга снова началась холмистая тундра, но горизонт уже почти всегда был закрыт лиственницей. Она растет по речкам, оврагам и на незаболоченных песках, возвышающихся среди моховой тундры, мокрых болот и озер. Довольно часто попадаются отдельные и скученные холмы выс. 4—10 метр. Их склоны обыкновенно зарастают кустарниками и деревьями, а вершины почти всегда обнажены ветром от снега. На них замечены валуны и галька.
Олени повсюду добывают достаточно корма, раскапывая ногами неглубокий снег и поедая лишайники (олений мох). На месте стоянок белая снежная пелена тундры, курящаяся от ветра, сменяется темными пятнами ям. Это значительно облегчало мне исследование растительного покрова тундры. Встречаются горелые пространства, которые мы проходили без остановок, так как на них олени не находили пищи.
Мы пересекли несколько притоков Пура. Леса вдоль их долин становились все гуще и обширнее. 12 декабря наш караван вступил уже в тундру бассейна Надыма. В разбросанных редких лиственничных лесках ее показалась угнетенная ель, а в долине р. Малой Танловой появился впервые и кедр. Около этой реки изменились и другие растительные сообщества. Моховые тундры, в которых преобладали зеленые гипновые мхи, впрочем, мало заметные под лишайниками и густым багульником (Ledum palustre), постепенно уступили место сфагновым мерзлым болотам. Близ р. Большой Танловой (17 декабря) появилась сосна. Она вдоль реки растет уже настоящим лишайниковым бором с крупными деревьями. В долине преобладают густые елово-кедровые леса. Сама Танлова достигает 150—200 метр, ширины. На ней, как и на других реках нашего района, часто попадаются незамерзающие ключи, вода которых разливается поверх льда и образует плоские наледи. Еще незамерзшая под снегом вода этих наледей иногда доставляла нам немало затруднений. В дальнейшем острова леса среди обширных бугристых болот состояли преимущественно из сосны. Если бы не более частые сосновые леса, ландшафт ничем не отличался бы от тундры, настолько велики водораздельные болота, по которым мы медленно подвигались к югу.
Следы человека мало заметны. Изредка попадутся деревянные самоедские шайтаны (сядай), сидящие рядком на перекладине; покажется одинокая могила туземца — полусгнивший деревянный ящик где-нибудь на холме; местами торчат пни срубленных деревьев. Однажды наткнулись на группу оленей, отбившихся от стада пян-хасово из рода Пяк, кочующего где-то по ближайшим притокам Надыма. Эта пустыня оживляется только в середине зимы и весной, когда здесь кочуют самоеды (юраки), направляющиеся в Сургут и обратно. Охотясь на белку, самоеды уходят в стороны и иногда идут вдоль лесов, окаймляющих нижнее течение Пура.
За р. Танловой среди водораздельных болот стали попадаться крупно-бугристые участки. Неправильной формы, сливающиеся бугры высотой до 3 метр., с редкими березками на них всегда приурочены к сильно мокрым, топким болотам. Между верховьями р. Лонг-яга и Хо-яга (басс. Надыма) целый день шли по так наз. Хотта-вы (Березовая тундра). Это — мокрые, слабо бугристые, почти плоские болота с многочисленными озерами. Горизонт часто сливается с небом, так как лесов нет, разбросаны лишь группы кустистой березы. Они образуют более сплошные насаждения по оврагам и речкам.
За р. Хо-яга унылый вид безлесных торфяников несколько оживился, так как на них начали попадаться участки мелкой рямовой сосны, что свидетельствует о частичном понижении вечной мерзлоты. Южнее рямы стали занимать все большие и большие площади, чтобы близ Сургута получить господство над безлесными болотами.
Немного севернее озера Пяку-то мы пересекли разорванную цепь высоких холмов (Сыр-сого), достигающих до 50 метр, выс. Они тянулись приблизительно в широтном направлении. По рассказам, на них много камней. Здесь проходит продолжение конечных морен позднейшего оледенения, которые мы встретили летом на водоразделе Кавана и Пура. Гряды холмов Сыр-сого прорваны верховьями р. Пяку-Пётл.
Озеро Пяку-то, на котором мы были 23 декабря, достигает ширины 6—10 кил. На восточном берегу его находятся избушки бывших промыслов Глазкова из Сургута. Он ловил здесь сырка, пыжьяна, щокура, щуку, окуня. Озеро окружено концентрической полосой торфяников на второй террасе, а вне долины его располагаются заросшие сосновым бором древние песчаные дюны. Когда-то уровень озера стоял на 3—4 метр, выше современного. В окрестностях Пяку-то кочует 4 чума Пяков. Остовы их жилищ и лисьи слопцы мы видели за озером, а впоследствии встретились и с двумя пян-хасово, которые разыскивали потерявшихся оленей.
Еще близ озера Пяку-то все чаще и чаще ореди сосновых лесов стали попадаться кедровники. К югу от p. Янг-яга (верховья р. Пяку-Пётл) появилась пихта и осина. Елово-кедровые острова и рямы с мелкой сосной непрерывно чередовались с участками болот, усеянных крупными буграми, между которыми ныряли наши нарты. По этим бугристым болотам мы шли два дня. Ландшафт напоминал горную страну в миниатюре: повсюду громоздятся хребты и цепи вершин, поднимаются отдельные куполообразные сопки, но высота их не превышает 4 метр. Верхушки бугров часто почти лишены снега и издали чернеют своим выветрившимся сухим торфом. Склоны бугров с вечной мерзлотой густо зарастают торфяниковыми кустарниками, над которыми возвышаются отдельные угнетенные березы и кедры. Между буграми мокрые, топкие сфагновые болота. Крупно-бугристые торфяники (бугристая тундра) особенно характерны для южной границы вечной мерзлоты в местах с обильным подтоком грунтовых вод.
Близ р. Лагати-яга крупно-бугристые болота постепенно исчезли, и мы вступили в так наз. Остяцкий сор. Это — низменное, мокрое сфагновое болото с разбросанной по нему мелкой березой, кедром и рямовой сосной. К югу от р. Торым-яун (Божья река) местность мало отличается от Остяцкого сора, только гуще и крупнее острова сосновых рямов. Еще большую площадь, чем торфяники, занимают бесчисленные озера. В начале лета — это почти сплошное озеро полой воды на протяжении 200—300 кил. Местность становится суше лишь близ речек, принадлежащих к бассейну Торым-яун. По краям их растут уже крупные леса. Сама река имеет очень плохо выраженную долину, незаметно переходящую в водораздельные болота. Надо думать, что в ледниковый период (позднейшее оледенение) и после него весь бассейн р.Торым-яун был занят огромным озером. Уровень его понизился совсем недавно, почему реки еще не успели промыть достаточно глубоких долин. Суглинистые грунты этого района хорошо отличаются от ледниковых и флювиоглациальных песков ближайших окрестностей.
Система р. Торым-яун населена уже остяками. Мы видели их промысловые избушки и загородки на месте летней пастьбы оленей. Приближаясь к Сургуту, начали встречать остяков и самоедов, возвращавшихся с ярмарки. Торым-яун — священная река. При переходе ее обычно приносят в жертву оленей. На берегу мы видели груду оленьих черепов выше человеческого роста.
2 января 1924 г. наш караван вступил в густые леса прибрежьев Оби, а вечером мы прибыли в Сургут. Местные власти уже начали опрос туземцев, намереваясь приступить к поискам безвестно пропавшей экспедиции. Ярмарка была в полном разгаре. Туземцы впервые после революции съехались в значительном числе и были очень довольны дешевыми ценами на хлеб (1½—2 белки за пуд против 4—5 белок до военного времени). Столь низкие цены получились в результате конкурренции различных государственных торговых организаций между собой. Местное рыбачье население, наоборот, жаловалось на отсутствие сбыта рыбы, которая невероятно пала в цене (1 пуд щуки до 10 коп.).
В Сургуте нам сообщили об успешном окончании работ Митусовой и Фролова на Агане. Первая вывезла богатые коллекции по остякам и собрала большой антропологический материал. Фролов определил 8 астрономических пунктов и произвел маршрутную съемку и описание почти всего Агана.
Через неделю, отправив почтой коллекции и снаряжение в Ленинград, мы выехали на лошадях в Тобольск. После 10-дневного путешествия достигли этого города. Серпухов отправился в Ленинград, а я задержался в Сибири и на Урале, ликвидируя экспедицию и подготовляя новые исследования на Сев. Урале.
Ботанический Музей
Российской Академии Наук.
