Вотъ ужь почти мѣсяцъ, какъ мы живемъ во Флоренцiи, — и не можемъ сказать, какъ говорится о прiятной жизни, что мы его не видали: нѣтъ, видѣли и очень, а если чего мы точно не видали въ этотъ мѣсяцъ, такъ это писемъ изъ Москвы. Вы спросите, за чѣмъ же мы стали во Флоренцiи? Почему не въ Римѣ? Я вамъ скажу почему. Вопервыхъ, потому что тамъ вотъ уже три недѣли все идутъ дожди. Возразите — и справедливо — что не могли мы знать этого прежде: въ самомъ дѣлѣ, объ этомъ обстоятельствѣ лишь сегодня объявилъ намъ одинъ нашъ соотечественникъ, котораго мы встрѣтили въ Боболи и котораго имени и отчества право не имѣемъ чести знать. Дѣло вотъ въ чемъ: гуляя сегодня по зеленымъ аллеямъ Боболи, мы встрѣтили одну группу, въ которой было много дѣтей. Они играли кажется въ горѣлки и много кричали. Когда мы поравнялись съ ними, одной парѣ пришлось бѣжать. Вдругъ одинъ изъ дѣтскихъ голосовъ (вѣроятно показывая на насъ) закричалъ: поймайте этихъ людей. Это было сказано чисто по-русски. Кто-то изъ насъ отозвался тоже по-русски. Минутное недоумѣнiе, потомъ — извиненiе. Таково было начало знакомства — съ кѣмъ, еще не имѣю чести знать. Но вопросъ въ томъ, почему мы предпочли Флоренцiю Риму, куда стремились изъ Москвы? Вопервыхъ, потому что устали ѣхать; вовторыхъ, потому что здѣсь право очень удобно жить. Поговоримъ сначала на этотъ счетъ. Я ничего такъ не люблю, какъ города́ средней величины. Въ нихъ не растеряешься такъ, какъ въ этихъ громадныхъ столицахъ, гдѣ собрано всего гораздо болѣе, чѣмъ сколько можетъ охватить одно вниманiе, и гдѣ особенно никогда не побѣдишь пространства. То ли дѣло въ городахъ средней руки, гдѣ все такъ уютно? Посмотрите, напримѣръ, какъ удобно расположилась Флоренцiя въ своемъ тѣсномъ пространствѣ. Въ ней есть все, что́ требуется для столичнаго города, а между тѣмъ все въ ней такъ не далеко. Гдѣ ни возьмите себѣ квартиру, отвсюду вы легко будете доходить и до главной площади, и до собора, и до галлереи, и до дворца, и до театровъ, и пожалуй до рынка. Экипажъ вамъ придется употребить развѣ потому только, что экипажи здѣсь очень удобны, легко и красиво смотрятъ. Притомъ же цѣны на нихъ самыя умѣренныя и опредѣлены заранѣе. Но и ходьба такъ удобна, что прибѣгнуть къ экипажу (къ извощику, если угодно) вздумается развѣ въ сильный дождь и непроходимую слякоть — непрiятности, которымъ Флоренцiя кажется очень рѣдко подвержена. Пройдите весь городъ, и вы нигдѣ не встрѣтите ни повышенiя, ни пониженiя поверхности, а между тѣмъ кругомъ, куда ни взглянешь, вездѣ горы. Въ этихъ глубокихъ, плотно обставленныхъ, гладко выложенныхъ плитами улицахъ безъ тротуаровъ ходишь точно въ чистыхъ коридорахъ какого большаго зданiя. По необходимости употребляю легкiя резинковыя калоши, но ужь и это во Флоренцiи возбуждаетъ вниманiе. Впрочемъ, и въ самомъ дѣлѣ такая предосторожность, кажется, лишняя. Дамы по крайней мѣрѣ уже убѣдились въ этомъ. Да и такъ-называемый cache-nez служитъ здѣсь немногимъ его употребляющимъ развъ только для украшенiя. Я понимаю, что многiе Флорентинцы могутъ довольствоваться лѣтнимъ костюмомъ круглый годъ. Въ этихъ улицахъ одно только неудобство: надобно носить уши назадъ, потому что лошади и экипажи идутъ здѣсь pêle-mêle съ прохожими и такъ же молчаливо, какъ и они, прокладываютъ себѣ дорогу. Погонщики не кричатъ, можетъ-быть ужь и потому, что и безъ того въ городѣ много всякаго крика. Оттого, что все у васъ подъ руками, можете ничего почти не держать у себя дома. Я разумѣю не холостыхъ только. Ужь вѣрно подъ вами, или въ сосѣднемъ домѣ есть всегда кафе́, откуда можно имѣть свѣжiй завтракъ. Нѣтъ также недостатка въ ресторанахъ — не блестящихъ, правда, многимъ золотомъ и бронзою, но у которыхъ всегда можно найдти нѣсколько свѣжихъ блюдъ за цѣну, какихъ кажется ужь нѣтъ болѣе въ настоящихъ столицахъ. Вечеромъ же вы вѣрно сами не усидите дома, когда все идетъ по ярко-освѣщеннымъ улицамъ, и всѣ кафе́ и кондитерскiя набиты обычными и необычными посѣтителями. Но для васъ вѣрно найдется мѣсто вмѣстѣ съ другими, и можеть-быть дойдетъ та или другая изъ множества летающихъ здѣсь по рукамъ газетъ. Можетъ-быть, впрочемъ, вы бы желали расположиться какъ можно покойнѣе и обозрѣть въ одно время нѣсколько журналовъ и другихъ перiодическихъ изданiй на разныхъ европейскихъ языкахъ? Все это легко можете сдѣлать, не ходя далеко, потому что, если только вы не забились въ какую-нибудь глушь, извѣстный учено-литературный кабинетъ Вьесё, издателя Archivio storico italiano, ужь конечно находится неподалеку отъ васъ. Тамъ вы можете абонироваться на какiе угодно сроки и даже заплатить только за одинъ сеансъ. Кабинетъ открытъ къ вашимъ услугамъ до поздняго вечера. Тутъ же можете получать книги для чтенiя на домъ. Есть впрочемъ и кромѣ того французскiя и англiйскiя книжныя лавки, гдѣ всегда есть выборъ новѣйшихъ сочиненiй. Къ сожалѣнiю моему, до сихъ поръ нигдѣ не могъ я отыскать нѣмецкой книжной лавки, и ея, какъ кажется, здѣсь нѣтъ вовсе. Ужь не принимаютъ ли Флорентинцы нѣмецкую литературу за одно съ австрiйскою?
Но кажется на этотъ разъ довольно объ удобствахъ. Есть многое, что́ привязываетъ къ Флоренцiи помимо ихъ. Даже зимою? спросите вы недовѣрчиво. Но я, право, не знаю, что́ Флорентинцы называютъ зимою. Они кажется не простираются въ ней далѣе нашего сентября, а большею частiю довольствуются нашимъ хорошимъ августомъ. Для человѣка же, чувствующаго недостатокъ здоровья, это обстоятельство непослѣднее. Повидимому холодъ шелъ сюда по нашимъ слѣдамъ. Первые дни нашего пребыванiя здѣсь въ самомъ дѣлѣ были нѣсколько холодны. Съ горъ дулъ очень свѣжiй вѣтеръ и нерѣдко загонялъ насъ домой ранѣе, чѣмъ намъ хотѣлось. Однажды, вставши рано утромъ, мы увидали на крышахъ снѣгъ (и грязь на улицахъ.) Но тѣмъ холодъ и кончился. Стали пасмурные, но вмѣстѣ и теплые дни: что-то въ родѣ нашей ранней весны. За тѣмъ опять проглянуло солнце, высушило улицы и напомнило намъ хорошую пору августа. Такъ было здѣсь до послѣдняго времени. Въ эти дни набережная Арно (Lungo l'Arno) полна гуляющими. Она вся лежитъ подъ солнцемъ и потому особенно удобна для прогулокъ. Если же случится еще праздникъ, то на Лунгарно бываетъ просто тѣсно отъ толпы. Между тѣмъ въ то же самое время происходитъ блестящее катанье въ Прато: но это уже за городомъ. Пѣшеходы также могутъ избирать для себя эту прогулку, но мы предпочитаемъ сады Боболи. Если угодно, они тоже не въ городѣ. Начинаясь отъ дворца Питти, они, какъ извѣстно, уходятъ далеко отъ него, взбираются на окружающiя горы, располагаются по скатамъ, и потомъ опять спускаются къ долинѣ Арно. Но это самое придаетъ имъ особенную прелесть. Въ садахъ Боболи никогда не видно даже печати осени. Они вѣчно и вѣчно зелены! Измѣнили только нѣкоторыя деревья, принадлежащiя переходной породѣ между сѣверною и южною: тополи, платаны и проч. Но ихъ не много: они здѣсь уже рѣдкость. Безконечныя аллеи Боболи, то уходящiя въ глубину, то опять поднимающiяся на верхъ, то открытыя во всю длину, то соединяющiя свои вершины въ тѣнистый сводъ, составлены сплошь изъ южныхъ растенiй, которыя не имѣютъ даже привычки мѣнять листья: это главнымъ образомь лавръ и за нимъ leccio. Присоедините къ нимъ еще такой же неизмѣнный кустарникъ, lentaggio и ogliastro, какъ называется онъ здѣсь, да множество вьющихся растенiй, которыя ползутъ и по землѣ и по деревамъ, и вы поймете, что осени тутъ почти не на чемъ дать себя почувствовать. Эти густыя лавровыя стѣны, которыя провожаютъ васъ на всѣхъ изворотахъ, сохранили до сихъ поръ всю лѣтнюю свѣжесть; другiя дерева и кустарники — точно также. Имъ недостаетъ только лѣтняго благоуханiя, растворенiя , чтобы очарованiе было полно. Но лучше всего большая аллея изъ кипарисовъ, которая ведетъ къ огромному мраморному бассейну со множествомъ разноцвѣтныхъ рыбъ. Кипарисъ своими чудесными формами рисуется больше въ верхнихъ ея частяхъ, а нижнiя закрыты густою зеленью другихъ лиственныхъ растенiй и разнообразятся статуями, которыя разставлены съ обѣихъ сторонъ на небольшихъ разстоянiяхъ. Когда же еще сквозь эту массу зелени пробьется золото солнечныхъ лучей, тогда вѣришь не только лѣту, но даже и лѣтнему жару, хотя и не чувствуешь на себѣ его тягости. Сойдя внизъ и расположившись на открытомъ мѣстѣ близь бассейна, повѣришь этому еще болѣе.
Но довольно и объ этомъ. Боюсь наскучить вамъ моею вѣчною зеленью — вамъ, у которыхъ постоянно передъ глазами одинъ бѣлый цвѣтъ глубокихъ снѣговъ. Если я такъ разболтался объ этомъ явленiи, то единственно потому, что до сихъ поръ не могу получить къ нему привычки. Еслибы вы только могли себѣ представить, какъ хорошо было въ Боболи, напримѣръ, 2 и 9 вашего декабря!
Римъ имѣетъ неоспоримое преимущество передъ Флоренцiею. Римь, что́ и говорить, есть настоящiй пантеонъ древняго искусства. Какъ нѣтъ другаго римскаго форума, такъ нѣтъ и, конечно, не будетъ другаго Ватикана. Да и гдѣ же имъ приличнѣе быть какъ не въ Римѣ? — Во Флоренцiи ничего этого нѣтъ. Кое-какiе остатки древности и она, правда, собрала въ своихъ галлереяхъ: но въ какихъ же итальянскихъ городахъ ихъ нѣтъ? Не въ томъ ея гордость и существенное богатство. Мѣсторожденiе и цвѣтъ новаго, христiянскаго искусства, возраждающагося изъ соединенiя древнихъ воспоминанiй съ новыми мотивами — воть чего надобно искать во Флоренцiи, вотъ что́ даетъ ей неоспоримо второе мѣсто въ Италiи. Впрочемъ, зачѣмъ и искать того, что́ здѣсь встрѣчается на каждомъ шагу, отьчего здѣсь такъ же нельзя уйдти, какъ въ Римѣ отъ древнихъ воспоминанiй? Настоящее Флоренцiи не блестяще: происхожденiе ея нельзя безъ натяжки возвести даже къ римскимъ временамъ; пойдете ли отъ началъ ея впередъ — вы скоро придете къ началамъ и развитiю новаго искусства; захотите ли отъ ея настоящаго мало-по-малу возвращаться къ прошедшимъ временамъ, вы также скоро достигнете до эпохи его процвѣтанiя. Процвѣтание Флоренцiи и самая важная пора въ жизни и развитiи новаго искусства — это явленiя современныя. Ужь не суть ли они и тожественныя, по крайней мѣрѣ если подумать, что въ началѣ ея исторiи стоитъ имя Данта, величайшаго гражданина Флоренцiи и перваго поэта Италiи, а въ концѣ ея читается почти не менѣе многозначительное имя Микель-Анджело Буонаротти, который одною рукою создавалъ новыя формы въ искусствѣ, а другою — воздвигалъ оплоты для защиты Флоренцiи въ послѣднiе дни ея независимости? Оттого на зданiяхъ Флоренцiи и на ихъ внѣшнихъ и внутреннихъ украшенiяхъ можно читать постепенно всѣ главныя фазы въ движенiи искусства, которое, родившись въ новой Италiи, въ ней же установило для себя и самыя формы. Для меня, эта славная пора въ исторiи не оставила по себѣ памятника болѣе полнаго, болѣе цѣльнаго и вмѣстѣ многосторонняго, какъ Флоренцiя: потому что я стою на томъ, что Флоренцiя прежде всего и больше всего — памятникъ прошедшаго, памятникъ, имѣющiй передъ другими ту особенность, что отдѣльные монументы, его составляющiе, принадлежа не глубокой древности, а времени не очень отдаленному отъ насъ, до сихъ поръ сохраняютъ назначенное имъ житейское употребленiе, и такъ же, какъ во времена своего сооруженiя, служатъ для той или другой практической цѣли. Потому о Флоренцiи болѣе другихъ городовъ можно сказать, что она есть живой памятникъ своего прошедшаго. Я разумѣю здесь не однѣ только флорентинскiя церкви, изъ которыхъ многiя принадлежатъ своими началами, а иногда и большею частiю всего сооруженiя еще XIII вѣку, но и здѣшнiе дворцы, палацци, которые долѣе всѣхъ другихъ удержали свое назначенiе — служить мѣстомъ собранiй, или постояннымь жилищемъ для почтенныхъ сеньйоровъ. Тогда какь веселые венецiянскiе дворцы замѣтно пустѣютъ съ каждымъ годомъ, и изящные генуэзскiе тоже теряютъ своихъ обитателей, тяжелые и часто мрачные дворцы Флоренцiи постоянно населены, обитаемы. Палаццо Строцци, палаццо Риккарди, палаццо Буондельмонте, Антинори, Джинори — всѣ они сохранили свой прежнiй видъ больше крѣпкихъ за́мковъ, чѣмъ домовъ, и несмотря на то, постоянно населены почти не менѣе обыкновенныхъ жилищъ. А есть почти цѣлыя улицы, занятыя такими дворцами! Да наконецъ часто не разберешь, что́ домъ, что дворецъ: потому что дома переняли архитектуру старыхъ палаццо, и несмотря на свою новизну, часто смотрятъ одинаково съ ними. Самыя улицы сохранили въ себѣ живые слѣды исторiи и служатъ ей памятниками. Какiя воспоминанiя не пробуждаются въ васъ, когда проходите улицы съ именами Guelfa, Ghibellina, или когда на одной изъ нихъ читаете имя Guicciardini? Не говорю уже о «Sasso di Dante», котораго указателемъ служить одна мраморная доска съ надписью на соборной площади. Иногда взойдешь во внутреннiй дворь одного изъ здѣшнихъ монастырей: извѣстно, что эти дворы имѣютъ квадратную форму и обнесены со всѣхъ сторонъ крытыми галлереями. Въ нихъ не то чтобы некуда устремить глаза — даже некуда ступить ногою и не попасть на историческiй слѣдъ. Таковъ особенно внутреннiй дворикъ Аннунцiаты: не только всѣ стѣны его, но и самый полъ почти сплошь выложены мраморными плитами съ надгробными надписями, на которыхъ то и дѣло мелькаютъ имена, принадлежащiя исторiи, или связанныя съ ея воспоминанiями; вся же верхняя половина стѣнъ до крыши галлереи занята фресками, которыя, также принадлежа временамъ историческимъ и почерпая все свое содержанiе прямо изъ мѣстной исторiи, до сихъ поръ однако сохранили всю живость и яркость своихъ красокъ. Сюда можно ходить съ флорентинскими лѣтописями въ рукахъ и отыскивать портреты изображаемыхъ въ нихъ лицъ — на стѣнахъ монастыря! Недавно разсматривалъ я наружныя ступени большаго флорентинскаго собора: на бокахъ многихъ изъ нихъ видны какъ-будто забытыя надписи. Что́ бы это такое было? думалъ я. Оказалось, что надписи указываютъ мѣста погребенiя нѣкоторыхъ знатныхъ Флорентинцевъ, между которыми тоже попадаются историческiя имена. А знаете ли, какъ называется до сихъ поръ главный магистратъ и сановникъ города? Gonfaloniere....
Независимо отъ тѣхъ слѣдовъ, которые оставляютъ по себѣ сами событiя, Флорентинцы любятъ еще увѣковѣчивать память о нихъ особыми монументами. Нигдѣ, кажется, нельзя встрѣтить на такомъ маломъ пространствѣ столько статуй, бронзовыхъ и мраморныхъ, во всѣхъ видахъ и положенiяхъ. На нихъ наконецъ не обращаешь вниманiя. Готовя памятники своимъ великимъ людямъ, Флоренцiя заставляла работать надъ ними своихъ великихъ художниковъ. Когда потомъ эти художники въ свою очередь платили дань смерти, она спѣшила почтить ихъ память также достойными ихъ памятниками. Мало любя свое настоящее, Флоренцiя вотъ уже три вѣка почти постоянно занята своимъ прошедшимъ, любуется имъ, гордится имъ, живетъ въ немъ. Городъ, не отжившiй вовсе для настоящаго, но у котораго блестящiй полдень жизни давно назади... Кромѣ памятниковъ, разбросанныхъ по площадямъ и улицамъ, во Флоренцiи есть цѣлые пантеоны нацiональныхъ монументовъ. Сколько историческихъ могилъ въ одномъ Санъ-Лоренцо! Тотчасъ за церковью, отдѣляясь отъ нея одною стѣною, возвышается обширный куполъ. Внутренность зданiя со всѣми его углубленiями выложена разноцвѣтнымъ мраморомъ. Промежутки между окнами заняты нишами, въ которыхъ, въ особыхъ рамахъ изъ мраморныхъ колоннъ, помѣщены бронзовыя статуи. Это названiя лицъ, которыя схоронены тутъ въ землѣ. Подъ нишами стоятъ ихъ мраморныя гробницы. Только куполъ яркими красками своихъ фресокъ отдѣляется отъ общаго темнаго фона, господствующаго въ цѣломъ зданiи. Онъ впрочемъ здѣсь очень кстати: это фамильное кладбище Медичисовъ — не тѣхъ впрочемъ, съ именемъ которыхъ соединяется память самаго цвѣтущаго времени Флоренцiи, а ихъ позднѣйшихъ преемниковъ, съ которыми соединены иныя воспоминанiя... Еще не всѣ работы приведены здѣсь къ окончанiю: онѣ продолжаются по волѣ теперешнихъ герцоговъ. — Тотъ, кто ищетъ въ памятникѣ не столько богатства, великолѣпiя, сколько художественнаго изящества, предпочтетъ большому монументальному зданiю, находящуюся по одну его сторону небольшую капеллу, извѣстную подъ именемъ «Капеллы Медичисовъ», то-есть немногихъ Медичисовъ, которые властвовали во Флоренцiи въ то переходное время, когда она металась и терзалась, отстаивая свою погибавшую свободу. Впрочемъ, капелла по праву также могла бы быть названа именемъ Микель-Анджело. Ему принадлежитъ весь планъ ея, здѣсь находятся его послѣднiя, предсмертныя работы, тутъ нѣкоторымъ образомъ онъ положилъ свою душу, или завѣщалъ потомству свою послѣднюю мысль. Два памятника, то-есть два произведенiя великаго художника, по двумъ сторонамъ капеллы, особенно приковываютъ къ себѣ вниманiе посѣтителя. Отъ нихъ нельзя оторваться скоро: такъ исполнены они, даже и несовсѣмъ доконченные художническою мыслiю. Одинъ изъ нихъ посвященъ памяти Юлiана, другой Лоренцо II Медичиса, извѣстнаго подъ именемъ герцога Урбинскаго, двухъ членовъ знаменитой фамилiи, ничего не прибавившихъ къ ея славѣ. Но всякiй приходящiй смотритъ на эти группы какъ на памятники самого Микель-Анджело: не потому только, что на нихъ видно, гдѣ остановилась рука его, но и потому, что на нихъ также видно, какъ раскрывалась его глубокая предсмертная мысль. Это была горестная мысль объ Италiи, которой свобода и независимость гибли частiю по ея собственной винѣ, частiю по злобѣ и ожесточенiю ея враговъ. Каждая группа состоитъ изъ трехъ фигуръ. Фигурѣ Юлiана художникъ не умѣлъ, или не хотѣлъ придать никакого особеннаго выраженiя. Но за то полны смысла двѣ символическiя фигуры, брошенныя по краямъ его гробницы и изображающiя ночь и день. По поводу первой изъ нихъ художникъ самъ сказалъ:
Grato mi è il sonno, e più l'esser di sasso
Mentre che il danno e la vergogna dura.
То-есть: «мнѣ прiятно забыться сномъ, еще было бы отраднѣе для меня, еслибы я могъ заснуть сномъ этого камня на все время нашихъ бѣдствiй и нашего позора». Герцога Урбинскаго, напротивъ, художникъ отличилъ томнымъ и задумчивымъ выраженiемъ, которое видно не только въ лицѣ, но и во всей его фигурѣ. При видѣ этого памятника, нельзя не почувствовать нѣкоторой симпатiи и къ самому лицу... И вы не раскаетесь, если дадите ей мѣсто въ вашемъ сердцѣ, потому что она будетъ обращена къ мысли того же художника, который такъ былъ полонъ ею, что выразилъ ее на первомъ попавшемся предметѣ. Il pensiero — какъ называютъ задумчивую фигуру герцога Урбинскаго — это отраженiе все той же тоскующей души великаго художника. Здѣсь, по краямъ гробницы, также брошены двѣ символическiя фигуры. Одна изъ нихъ изображаетъ раннюю зарю, другая — сумерки и слѣдовательно замиранiе жизни. Обѣ фигуры полны движенiя. Мысль охватила ихъ одинаково во всѣхъ частяхъ. Но я, право, не знаю, на сколько радостная утренняя заря смотритъ здѣсь въ самомъ дѣлѣ веселѣе печальныхъ сумерекъ.... Не всмотрѣвшись внимательно, ихъ почти можно перемѣшать между собою!
Грустiю вѣетъ здѣсь. Перейдемъ отсюда въ Санта-Кроче. Замѣтимъ прежде большую огороженную площадь передъ фасадомъ церкви: тутъ нѣкогда, въ старое шумное и вмѣстѣ самое живое время, Флоренцiя производила рыцарскiе турниры и давались разныя празднества и увеселенiя. Въ самой церкви ждутъ насъ опять печальныя воспоминанiя. Прежде всего — самыя стѣны ея есть уже памятникъ старины, ибо она восходитъ къ XIII вѣку. Санта-Кроче болѣе по праву можетъ назваться нацiональнымъ памятникомъ, чѣмъ Санъ-Лоренцо: здѣсь, подъ нагробными досками, собрались лучшiя славы Флоренцiи, которыя нѣкогда, и навсегда, утвердили имя ея между всѣми образованными народами. Нѣкоторыя изъ нихъ, можетъ-быть, были не узнаны ею въ свое время и безразсудно отвергнуты, но... она давно уже исправила свою ошибку и собрала въ Санта-Кроче всѣхъ славныхъ гражданъ своего прошедшаго. Съ почтенiемъ проходишь по этой древней базиликѣ, имѣя направо и налѣво отъ себя по цѣлому ряду великихъ историческихъ могилъ. Къ именамъ, на нихъ начертаннымъ, не нужно комментарiевъ: они столько же принадлежатъ Флоренцiи, сколько всему мiру. Ихъ присутствiе и теперь еще чувствуется между нами. Дантъ, Макiавелли, Микель-Анджело, Галилей — такiя имена развѣ принадлежать одной Флоренцiи? Приятно особенно видѣть памятникъ Данту: онъ отличается отъ другихъ и грандiозностiю, и изяществомъ. Какъ бы въ знакъ того, что безсмертный скиталецъ наконецъ нашелъ себѣ покой въ отечественномъ городѣ, онъ представленъ сидящимъ; направо отъ него — торжествующая Италiя, налѣво — опечаленная поэзiя. Около всемiрныхъ именъ помѣщаются также и многiя другiя, имѣющiя болѣе мѣстное значенiе, какь-то Альфiери, Кавальканти и пр. Но можно ли исчислить всѣ таланты прежняго времени, которыми гордится Флоренцiя?
Отъ прошедшаго Флоренцiи, перейдемь къ ея настоящему. Оно скудно, бѣдно, не блеститъ много и не бросается въ глаза, но все же оно есть, и уже однимъ своимъ ежедневнымъ шумомъ и движенiемъ обращаетъ на себя вниманiе. У Флоренцiи нѣтъ тѣхъ широкихъ размаховъ, которыми отличаются большiе европейскiе центры; здѣсь все, напротивъ, сводится къ очень небольшимь размѣрамъ — самая жизнь столько же, какъ и внѣшнее пространство. Причина понятна: взяться нечѣмъ. Не велики силы и средства народа, не великъ и его политическiй горизонтъ. Я говорю здѣсь не о цѣлой Италiи, а о Тосканѣ въ собственномъ смыслѣ. Пульсъ политической жизни бьется здѣсь очень тихо. Если она и есть, то наблюдать за нею очень трудно, потому что она не имѣетъ здѣсь никакихъ самостоятельныхъ органовъ. Кромѣ офицiяльнаго Monitore Toscano, не вижу въ цѣлой Флоренцiи другой политической газеты. Чтобы угадать хотя приблизительно симпатiи народа въ политикѣ, надобно прибѣгнуть къ иностраннымъ журналамь. Здѣсь ихъ читается много — всего болѣе французскихъ: Journal des Débats, Le Siécle, La Patrie. Хотите знать, какая изъ нихъ наиболее читается? Это — Le Siécle. Его можно найдти почти во всякомъ порядочномъ кафе́. Если гдѣ есть хотя одна французская газета, это вѣрно Siécle. Изъ итальянскихъ наиболѣе распространена Gazzeta di Genova. Разумѣется вы не спросите, есть ли здѣсь римскiе или неаполитанскiе журналы: объ этомъ прежде всего слѣдовало бы спросить на самомъ мѣстѣ, где они предполагаются...
Къ чему однако наиболѣе приливаетъ здѣшняя общественная жизнь? Гдѣ самый видный ея центръ? Чѣмъ особенно заняты мысли флорентинскаго общества, куда влечется оно своими стремленiями? — Кажется, тутъ не можеть быть мѣста сомнѣнiю: это театръ, театръ и театръ. Онъ существуетъ здѣсь во всѣхъ видахъ и для всѣхъ классовъ общества. Какъ всякiй итальянскiй городъ, Флоренцiя, вопервыхъ, непремѣнно должна имѣть свою оперу. Но какъ во время карнавала веселятся вдвое болѣе обыкновеннаго, то на это время у нея бываютъ двѣ оперы, одна въ Pergola, другая въ Pagliano. Далѣе, есть опера серiозная и опера комическая: это двѣ вещи разныя между собою. Итакъ, еще два театра для оперы-буффы: Альфiери по сю сторону Арно и Гольдони по другую. Нельзя не имѣть далѣе особой сцены ддя высокой драмы, трагедiи и т. п.; нельзя особенно въ настоящее время, когда Италiя такъ много хлопочетъ о томъ, чтобы въ дѣлѣ драмы освободиться отъ чужеземнаго влiянiя. Этому требованiю удовлетворяетъ театръ del Cocomero, гдѣ всегда даетъ свои представленiя какая-нибудь избранная драматическая труппа. На ряду съ драмою тутъ идетъ впрочемъ и комедiя. По слѣдамъ Cocomero идетъ повидимому театръ Leopoldo. Наконецъ театры Nuovo, della Piazza vecchia и Borgo Ognisanti привлекаютъ къ себѣ низшiе слои народонаселенiя. Тутъ дается всякая всячина; главное же мѣсто между представленiями занимаютъ простонародная комедiя и фарсъ. Такимъ образомъ, Флоренцiя на сто съ небольшимъ тысячъ жителей считаетъ у себя девять театровъ! Парижъ считаетъ ихъ, помнится, за 20, — вы знаете, на сколько сотенъ тысячъ народонаселенiя: по этому судите о пропорцiи. Флорентинскiе театры не видны и никогда не выходятъ вонъ изъ улицъ: ихъ можно признать развѣ только по вывѣшенной у входа афишѣ. Народъ однако знаетъ ихъ твердо и посѣщаетъ усердно. Какъ отдѣльные посты, они разсѣяны въ разныхъ мѣстахъ, такъ впрочемъ, что еслибы ихъ соединить нитями, они составили бы родъ сѣти вокругъ центральной части города.
Мы прiѣхали уже въ концѣ осенняго сезона, когда театральныя представленiя приходили къ концу. Намъ однако удалось еще послушать оперную труппу, готовившуюся къ отъѣзду изъ Флоренцiи. На прощанье дана была Лукрецiя Борджiа, какъ та опера, которая удалась здѣсь наиболѣе. Это было въ театрѣ Пальяно, очень обширномъ, но очень скромно устроенномъ, съ глухими ложами въ шесть рядовъ (два верхнiе впрочемъ раздѣлены на отдѣльныя мѣста). Партеръ по обыкновенiю былъ полонъ до краевъ. Опера, какъ и слѣдовало ожидать, была исполнена прекрасно. Понятно, что Флорентинцы разставались съ труппою не безъ сожалѣнiя. Рѣдко удается встрѣтить такой обширный и прiятный теноръ какъ Mongini: у него безспорно есть будущность. Своимъ сладкозвучiемъ онъ часто напоминалъ намь нашего московскаго любимца Сальви, но органъ его гораздо сильнѣе и обширнѣе. Съ удивленiемъ услышалъ я имя здѣшней примадонны. Barbieri Nini... но я слышалъ ее назадъ тому десять лѣтъ въ Падуѣ! и она могла сохранить до сихъ поръ столько голоса, не говоря уже объ ея искусствѣ пѣнiя? — Въ театръ Cocomero, также передъ прощаньемъ его съ публикой, повлекло меня желанiе познакомиться съ тамошнею «драматическою компанiей», во главѣ которой была Pezzane, и которая повидимому также пользовалась любовiю Флорентинцевъ. Мнѣ любопытно было также видѣть, какъ идутъ комедiи Гольдони на италiянской сценѣ... И въ самомъ дѣлѣ, намъ, чужестранцамъ, читать его пожалуй не надо, по крайней мѣрѣ едва ли мы вынесемъ изъ чтенiя то уваженiе къ нему, какъ къ художнику, которымъ проникнуты Италъянцы. Но на сценѣ, при искусномъ представленiи — другое дѣло: вы точно видите итальянскую жизнь какъ она есть. Играя Гондони, артисты голосомъ, ужимками, покроемъ платья, наконецъ всѣми манерами, неподражаемо передаютъ мѣстные обычаи и даже самыя ухватки, употребительныя въ той или другой мѣстности — Болоньѣ, Неаполѣ, Римѣ — и такъ хорошо знакомыя слуху и глазу Итальянцевъ. Уличная, а иногда и домашняя жизнь города тутъ цѣликомъ переносится на сцену и неминуемо производитъ на зрителей свое дѣйствiе. Передъ тѣмъ дана была небольшая комедiя Тесты (Del Testa): это одинъ изъ корифеевъ новой итальянской драмы; но я вѣроятно буду еще имѣть случай говорить о немъ.
Съ закрытiемъ театровъ наступило затишье. Для заѣзжаго остались галлереи, прогулки по Лунгарно и кафе́. Время показалось мнѣ благопрiятнымъ, чтобы хоть немного ознакомиться съ мѣстною литературою. Съ чего начать? Прямо съ книгъ? Но въ выборѣ книгъ такъ легко ошибиться, если судить по однимъ именамъ и заглавiямъ. Гдѣ искать руководителя, если не въ перiодической литературѣ прежде всего? Должны же быть здѣсь литературные журналы, гдѣ разбираются и критически оцѣниваются вновь выходящiя сочиненiя. Да и вообще литературный журналъ — что́ же онъ такое, какъ не указатель болѣе или менѣе вѣрный существующихъ въ литературѣ направленiй, талантовъ, средствъ, отражающiй ея самыя видныя достоинства на своихъ собственныхъ страницахъ? Итакъ, обратимся къ Флорентинскимъ журналамъ.
Прежде всего вы должны изгнать изъ вашей головы всякую мысль о толстыхъ книгахъ, о множествѣ литературныхъ талантовъ, о необыкновенной ихъ плодовитости, о переводахъ цѣлыхъ многотомныхъ сочиненiй изъ всѣхъ европейскихъ литературъ. Чѣмъ дальше будутъ отъ вась всѣ эти понятiя, тѣмъ ближе вы будете къ истинѣ, то-есть къ существующему здѣсь порядку вещей относительно перiодическихъ изданiй. Надобно впрочемъ оговориться, чтобы не оставалось мѣста недоразумѣнiю. Есть литература книжная въ собственномъ смыслѣ; она была и остается, съ небольшими развѣ исключенiями, общею цѣлой стране. Она существуетъ здѣсь сама по себѣ и первенствуетъ надъ перiодическою, никогда не служа ей матерiяломъ для потребленiя. Журналистика занимаетъ здѣсь гораздо низшее мѣсто и ограничивается большею частiю мѣстнымъ значенiемъ. Явленiе, которое отчасти можно наблюдать въ Германiи, повторяется здѣсь въ чертахъ еще болѣе поразительныхъ. Я уже говорилъ о недостаткѣ политической журналистики (кромѣ разумѣется Пiемонта, который въ политической жизни такъ быстро опередилъ другiя части Италiи). Въ литературной журналистикѣ еще рѣзче выражается ея мѣстный характеръ, ея такъ-сказать провинцiяльность, потому что она плодовитѣе первой и гораздо словоохотливѣе. Она менѣе стѣсняется въ своихъ движенiяхъ и высказывается яснѣе. Во Флоренцiи множество такихъ журнальцевъ, которые издаются собственно для ея ежедневнаго обихода, читаются вѣроятно и далѣе въ Тосканѣ, но едва ли много переходитъ за границу. Отчасти тоже происходитъ въ Римѣ, въ Неаполѣ, — если только въ Неаполѣ происходитъ что́-нибудь литературнаго. Къ флорентинскимъ журналамъ не скоро приглядишься и научишься отличать ихъ одинъ отъ другаго: такъ всѣ они мелки и похожи другь на друга. Попробую перебрать названiя употребительнѣйшихъ изъ нихъ: L'Arte, La Rivista, Il buon Gusto, Giornale Toscano, Lo Scaramucca, La Lente, Passatempo, Spettatore, и пр. и пр. Почти всѣ они издаются раза по два въ недѣлю, выходятъ полулистами и потомъ какъ мухи перелетаютъ изъ рукъ въ руки у посѣтителей кафе́, такь что сто́итъ нѣкотораго труда залучить ихъ къ себѣ.
Нелегко схватить физiономiю каждаго изъ этихь журнальцевъ, но нетрудно опредѣлить ихь общiй характеръ. Они нисколько не претендуютъ быть серiозными изданiями, и всѣ, за исключенiемъ La Rivista, который солиднѣе другихъ, и еще одного или двухъ, открыто носятъ на челѣ своемъ вывѣску журналовъ «юмористическихъ», то-есть берутся постоянно смѣшить и забавлять своихъ читателей, обращая ихъ вниманiе болѣе на комическую сторону предмета, нежели на серiозную, и стараясь отыскать ее во всѣхъ представляющихся явленiяхъ. И въ самомъ дѣлѣ здѣшнiя изданiя держатся большею частiю вь этомъ духѣ. Воображаю себѣ, какъ обрадовался бы г. Аѳанасьевъ, если бы ему пришлось вдругъ напасть на цѣлую кучу «юмористическихъ» журналовъ, которые увидали свѣтъ не въ прошломъ столѣтiи, а издаются вь настоящее время и чуть не каждый день выползаютъ одинъ за другимъ изъ своихъ норокъ! Какъ? — спросилъ бы онъ — Всякая всячина, Трутень и вся эта братiя еще не умерли, еще живутъ по добру и здорову и постоянно находятъ себѣ читателей? — О да, они здѣсь живутъ и находятъ себѣ публику очень многочисленную и внимательную. Ихъ нельзя не узнать по многимъ признакамъ. Я уже говорилъ, что они ходятъ большею частiю съ однимъ эпитетомъ. Кромѣ того, мнѣ кажется, они должны походить на наши старые сатирическiе журналы и самою внѣшностiю: такъ же легки и маловѣсомы, какь тѣ. Если, даже, взять еще ихъ внутреннее содержанiе, то я думаю и вь этомъ отношенiи они потянутъ тоже самое. Подумайте: на четырехъ страницахь тутъ обыкновенно помѣщается нѣсколько статей... Возьмите притомъ въ разсчетъ общiя заглавiя, какъ-то Varietá, Bibliografia, и пр., и подпись авторскихъ именъ, и вы согласитесь, что содержанiю, то-есть тому, что теперь называютъ этимъ именемъ въ журнальной литературѣ, тутъ остается немного мѣста. За то какое разнообразiе! Попробуйте взять за-разъ два или три такихъ журнала, и вы прочтете тутъ и проектъ какого-нибудь улучшенiя въ городѣ (перенесенiе рынка съ одного мѣста на другое, расширенiе тѣсной улицы и т.д.), и взглядъ на искусство древнихъ и новыхъ народовъ, занимающiй полтора или два столбца, и нѣчто о географiи Китая, десятистрочное сокращенiе изъ какого-нибудь учебника, и сцену на улицѣ въ драматической формѣ, и одинъ день или часъ изъ жизни журналиста, и поэтическiй разказъ изъ прежняго быта Венецiи, и нѣсколько сонетовъ на разные предметы, и библiографическую статейку съ выпискою заглавiя книги и съ показанiемъ, на сколько частей или главъ она раздѣляется и гдѣ продается, и цѣлый рядъ сентенцiй съ подписью именъ — Цицерона, Платона, Плутарха, Сенеки и другихъ, нѣсколько анекдотцевъ и нѣсколько остроумныхъ изреченiй... И все это не занимаетъ и полныхъ четырехъ страницъ (я скажу послѣ, чему посвящается четвертая). Мы давно разучились писать такъ сжато. Наша мысль, напротивъ, любитъ просторъ. А здѣсь, какъ видите, до сихъ поръ и авторы и публика довольствуются старымъ литературнымъ бюджетомъ!
Забылъ еще одну статью первостепенной важности, которая также находитъ себѣ мѣсто почти во всѣхъ этихъ маленькихъ журналахъ: это часть полемическая. Какъ бы ни тѣсно было въ журналѣ отъ другихъ статей, она ужь непремѣнно пробьется сюда. Безъ полемики здѣсь никакъ нельзя: перчатки такъ же быстро и легко поднимаются, какъ и бросаются. Вы сказали, что это новое зданiе украсило городъ. Завтра вамъ возразятъ, что о подобныхъ украшенiяхъ не сто́ить тратить слова. Вы разумѣется будете отвѣчать: вамъ тоже найдутъ новую реплику, и т.д. Вы замѣтили, что такой-то пѣвецъ не удовлетворяетъ ожиданiямъ публики. На это вамъ отвѣтятъ въ нѣсколько голосовь, что публика совсѣмъ не раздѣляетъ вашего мнѣнiя. Вы начинаете сердиться и возвышаете голосъ, но ваши противники тоже не остаются у васъ въ долгу, и задорно-насмѣшливая перебранка тянется изъ нумера въ нумерь... А. Н. Аѳанасьевъ вѣроятно нашелъ бы тысячу примѣровъ тому въ своей библiотекѣ старыхъ историческихъ журналовъ. Но я на этотъ разъ уже не обращаюсь къ нему. Это желанiе дать отвѣтъ, сказать хотя какое-нибудь свое слово на мысль, которая вовсе не была обращена къ вамъ и о которой вашего мнѣнiя никогда не спрашивали, это неугомонное царапанье одного самолюбiя о другое — развѣ они не пережили нашихъ старыхъ сатирическихъ журналовъ, развѣ они не держатся до сихъ поръ въ разныхъ литературныхъ углахъ?
Вдругъ мелкая внутренняя усобица превратилась въ одинъ общiй крестовый походъ! Всѣ журналы подняли одно знамя и ударили въ набатъ противъ одного общаго, далекаго врага. Что́ такое случилось? спросите вы. Г. Ламартинъ въ одномъ изъ №№ журнала Le Siécle сдѣлалъ вылазку противъ Данта и съ одного прiема развѣнчалъ великаго поэта Италiи. Можете себѣ представить, какой поднялся общiй гвалтъ! На бѣду же Siécle есть наиболѣе читаемый французскiй журналъ во Флоренцiи. Всякiй могъ видѣть своими глазами статью французскаго поэта-критика. Страсть критицизма, овладѣвшая въ послѣднее время истощившимся писателемъ и ораторомъ, и заставившая его сдѣлать осмотръ чуть не всѣхъ возможныхъ литературъ, на этотъ разъ завела его ужь слишкомъ далеко. Пусть будетъ Ламартинъ, что́ хотите, — немножко поэтъ, немножко политикъ, или одно пополамъ съ другимъ, только никакъ ужь онъ не критикъ. Доказательствомъ служатъ прежде всего его историческiя творенiя. Но онъ сталъ критикомъ, и ратуя во всѣ стороны, случайно напалъ на статую Данта и давай пробовать надъ ней свою силу. Статуя разумѣется молчалива, и потому расходившемуся критику легко удалось доказать, что у Данта много тривiальнаго, что Дантъ вовсе не имѣлъ творческаго дара, что поэма его есть вовсе не поэма, а флорентинская газета его времени, что вся его заслуга состоитъ лишь въ томъ, что онъ былъ хорошiй стилистъ, то-есть писалъ хорошiе стихи, да и то впрочемъ изъ цѣлой поэмы можно взять развѣ только стиховъ шесть-десять... Плоско, такъ плоско, что по моему совѣстно было бы и отвѣчать на подобную выходку. Тутъ не только нѣтъ никакого такта, но не видно даже довольно и образованiя... Такимъ злоупотребленiемъ слова газетчикъ я не знаю кого нельзя поразить изъ великихъ поэтовъ, отражающихъ въ своихъ творенiяхъ свою современность. Но наши флорентинскiе и вообще итальянскiе журналы осердились не на шутку. Надобно замѣтить, что нѣтъ въ мiрѣ народа до такой степени пристрастнаго къ своимъ нацiональнымъ славамь и знаменитымъ именамъ, какъ Итальянцы. Сохрани васъ Богъ коснуться тени даже «безсмертнаго» Альфiери. А тутъ дѣло зашло о достоинствахъ безспорно величайшаго поэтическаго имени Италiи, о заслугахъ поэзiи творца Божественной Комедiи, котораго неувядающая слава прошла черезъ цѣлый рядъ вѣковъ и до сихъ поръ влечетъ къ нему симпатически всѣхъ образованныхъ людей, безъ различiя народностей. Зато же и досталось Ламартину! Противъ него выставлена была цѣлая фаланга ученыхъ изслѣдователей не только итальянскихъ, но и французскихъ, нѣмецкихъ и англiйскихъ, которые единогласно выражаютъ свое удивленiе къ творцу Божественной Комедiи, и самъ онъ, новѣйшiй критикъ, уничтоженъ, затоптанъ въ грязь. Въ патрiотической горячности — нечего сказать — Итальянцы не пожалѣли бранныхъ словъ. Вмѣстѣ съ критикомъ досталось и самой нацiи. Наконецъ, не довольствуясь еще пораженiемъ самозваннаго критика, объявили, что онъ лишился ума, отжилъ, умеръ, — и сатирическiе журналы начали ставить ему памятникъ: пьедесталъ и на немъ бюстъ съ ослиными ушами, и т. д.
Все это столько же забавно, сколько и жалко. Я не знаю даже, не беретъ ли послѣднее чувство перевесъ надъ первымъ. Дѣло вотъ въ чемъ однако: вся эта тревога произошла случайно отъ того только, что одна бойкая рука бросила камень со стороны. Гдѣ же постоянный интересъ этихъ маленькихъ журналовъ, которые безъ ламартиновской выходки долгое время питались бы кое-чѣмъ? Невозможно, чтобы они сами придавали много значенiя разнохарактернымъ статейкамъ, обыкновенно занимающимъ въ нихъ первыя страницы; невозможно, чтобы въ нихъ не было одного особенно чувствительнаго нерва, который своими сотрясенiями живо отзывался бы на тѣ или другiя явленiя въ современной дѣйствительности. Если это не литература, такъ что́-нибудь близкое къ ней, такъ это какая-нибудь другая, любимая сторона въ области искусства... Такой нервъ дѣйствительно есть въ здѣшней журналистикѣ. Одинъ интересъ постоянно господствуетъ въ ней надъ другими; только не всякое время удобно для того, чтобы делать надъ нимъ наблюденiя. И во время поста, впрочемъ, когда театры закрываются, театральная лѣтопись въ журналахъ не прекращается. То слышатся отголоски недавняго прошедшаго, повторяются любимыя воспоминанiя, то печатаются запоздавшiя корреспонденцiи изъ другихъ городовъ. Прежде всего встрѣчаете тутъ извѣстiя изъ самой Тосканы: такая-то опера давалась въ Пистойѣ, въ Эмполи, въ Прато, то-то игралось въ Сiенѣ, Ареццо, Луккѣ, Пизѣ, Ливорно. Потомъ слѣдуютъ замѣтки подобнаго же содержанiя изъ ближайшихъ къ Тосканѣ областей: такая-то опера успѣшно шла въ Генуѣ, другая мало удалась въ Болоньѣ, третья съ восторгомъ принята въ Римѣ и пр. За тѣмъ идутъ донесенiя изъ самыхъ отдаленныхъ пунктовъ Италiи (принимая за центръ Тоскану), изъ Венецiи, изъ Турина, изъ Неаполя, изъ Палермо, наконецъ со всѣхъ концевъ мiра, изъ Петербурга, изъ Парижа, изъ Мадрида, изъ Рiо-Янейро, словомъ, изъ всякаго крупнаго или мелкаго пункта на земномъ шарѣ, гдѣ только существуетъ итальянская опера... Итакъ воть въ чемъ самой живый интересъ здѣшнихъ маленькихъ журналовъ, вотъ чѣмъ они живутъ, пробавляются сами и занимаютъ своихъ читателей: театръ вообще и итальянская опера въ особенности. Къ этому же центру, какъ я сказалъ, приливаетъ замѣтнымъ образомъ и общественная жизнь во Флоренцiи.
Дѣйствiе этой притягательной силы на здѣшнюю публику лучше всего наблюдать передъ наступленiемь новаго театральнаго сезона: потому что театральные сезоны даютъ себя чувствовать здѣсь не менѣе замѣтнымъ образомъ, какъ и годовыя перемѣны времени. Уже за нѣсколько дней передъ тѣмъ показываются въ журналахъ объявленiя о новыхъ «импрезахъ» — сначала въ общихъ выраженiяхъ, потомъ съ разными подробностями. (Я затрудняюсь передать по-русски слово импреза, потому что въ Италiи оно имѣетъ свой мѣстный смыслъ, съ которымъ наши провинцiяльныя предпрiятiя для сценическихъ представленiй мало имѣютъ общаго.) Тутъ публика впервые знакомится съ именами новыхъ артистовъ, которые обѣщаютъ доставить ей удовольствiе на той или другой сценѣ. Тутъ узнаетъ она и нѣкоторыхъ старыхъ знакомыхъ, которые снова возвращаются къ ней послѣ отсутствiя можетъ-быть нѣсколькихъ лѣтъ.
Но лучше всего наблюдать за тѣмъ же прямо на улицѣ, потому что тѣ мелкiя объявленiя, которыя печатаются въ журналахъ, въ тоже время переводятся на огромныя афиши самыхъ яркихъ цвѣтовъ и въ такомь видѣ красуются на отведенныхъ имъ мѣстахъ по всѣмъ площадямъ и главнымь улицамъ. Афиша напримѣръ, которою театръ Pergola объявилъ о возобновленiи въ немъ театральныхъ представленiй съ наступающимъ карнавальнымь сезономъ, была, ужь конечно, не меньше двухъ аршинъ и напечатана такими буквами, что ихъ даже близорукiй могъ читать черезъ улицу. Но всякiй хочетъ видѣть такiя чудеса какъ можно ближе, и потому, передъ открытiемъ новаго сезона, всегда почти можно встрѣтить передъ театральными афишами толпу любопытныхъ, переводящихъ свои внимательные взоры отъ одного объявленiя къ другому. Это здѣсь тѣмъ замѣтнѣе, что улицы флорентинскiя довольно узки и большею частiю не имѣютъ тротуаровъ, такъ что любопытному приходится смотрѣть глазами въ одну сторону и держать что́-называется ухо востро назадъ, чтобы не подвергнуться опасности отъ проѣзжающаго мимо экипажа. Чѣмъ ближе время открытiя театровъ, тѣмъ чаще начинаютъ обращаться къ нимъ журналы, тотъ съ своими добрыми ожиданiями, тотъ съ мало-затаенными дурными предчувствiями, и эта прелюдiя театральной хроники мало-по-малу втирается на самыя первыя страницы изданiя, которыя до того времени обыкновенно наполняемы были первымъ попавшимся матерiяломъ. Что́ же будетъ тогда, когда поднимутся всѣ занавѣсы, и на всякой сценѣ каждый вечеръ будетъ происходить какое-нибудь дѣйствiе?... Тогда, о, тогда театральная хроника выступитъ изъ береговъ и наполнитъ собою всѣ страницы журналовъ!
Интересъ публики сосредоточенъ былъ главнымъ образомъ на двухъ театрахъ — Пальяно и Пергола. Первый принадлежитъ одному частному лицу, родомъ Неаполитанцу, котораго носитъ на себѣ имя; онъ занимаетъ второе мѣсто между здѣшними театрами (хотя по обширности едва ли не превосходитъ всѣ прочiе) и обыкновенно снимается какимъ-нибудь импрезарiемъ для оперныхъ представленiй. На этотъ разъ Пальяно также объявилъ оперу и между именами артистовъ назвалъ примадонну Кортези, имя давно знакомое Флорентинцамъ и весьма прiятное для ихъ слуха. Для насъ оно было совершенно новое, и потому мы поспѣшили познакомиться съ нимъ на одномъ изъ первыхъ представленiй, данныхъ въ Пальяно. Для начала избрана Violetta или Traviata, которая и теперь дается чуть не каждый день. Она пришлась очень по вкусу Итальянцевъ и играется теперь въ одно время въ нѣсколькихъ городахъ. Вы, вѣроятно, знаете трудности, которыя представляетъ эта опера для примадонны. Собственно говоря, вся пiеса состоить изъ одной роли. Я не знаю, какой надобно имѣтъ органъ и грудь, чтобы выдержать ее до конца безъ всякихъ признаковъ истощенiя. Композиторъ былъ просто безжалостенъ къ тѣмъ, которыя должны пѣть его Вьолетту. Недаромъ она такъ мало удается на другихъ театрахъ; даже успѣхъ Пикколомини въ Парижѣ оказывается нѣсколько сомнительнымъ... или впрочемъ между Французами и Итальянцами, когда у нихъ есть зубъ другъ на друга, не разберешь. Мѣстная молва, предшествовавшая Кортези, окавалась нисколько непреувеличенною. Исполненiе мастерское, те-есть вполнѣ побѣждающее трудности роли. Флорентинцы сами удивлены. Они говорятъ, что Кортези, кажется, воротилась къ намъ съ болѣе обширнымъ и сильнымъ голосомъ, чѣмъ они знали ее прежде, и называютъ ее въ роли Вьоллеты inarrivabile. Не могу судить сравнительно, но право не знаю, чего можно требовать болѣе. Откуда берутся эти мощные звуки! Жаль, что Монжини не попалъ въ туже импрезу. Какъ былъ бы онъ хорошъ въ дуэтахъ съ Кортези! Пруденце можетъ нравиться, но не болѣе.
Впрочемь я, кажется, начинаю попадать въ роль корреспондента здѣшнихъ журналовъ, что́ для васъ едва ли можетъ имѣть интересъ. Для разнообразiя по крайней мѣрѣ перейдемъ скорѣе къ другому театру. Пергола существуетъ съ XVII вѣка и принадлежитъ цѣлому обществу такъ-называемыхъ Immobili. Чтобы поддержать свою репутацiю перваго театра въ городѣ, онъ затворился на цѣлый сезонъ и употребилъ это время на внутреннее и внѣшнее свое обновленiе. Работы, въ немъ происходившiя, долго содержались втайнѣ передъ публикою. Знали, что готовится что́-то особенное, невиданное, но что́ именно — никто не могъ сказать опредѣленно. Надобно знать нетерпѣнiе и пытливость Итальянцевь, чтобы судить о томъ, какъ дѣйствовала на нихъ эта таинственность. Какъ много потомъ заняты были и публика и журналы вопросомъ, — чѣмъ ознаменуеть себя Пергола въ первый разъ по возобновленiи своихъ представленiй... Наконецъ появилась огромная афиша, о которой я говорилъ, съ объявленiемъ о Донъ-Жуанѣ и съ именами главныхъ артистовъ труппы. Мнѣ показалось, что всѣми овладѣло недоумѣнiе: какъ-будто увидали, или готовились видѣть не то, чего ожидали. Сверхъ того, обновленный театръ далъ себя знать цѣнами здѣсь почти неслыханными. Благоразумiе требовало не сдаваться скоро на его заманчивыя приглашенiя и посмотреть сначала, чѣмъ это можетъ кончиться. Дали Донъ-Жуана... Въ публикѣ мертвая тишина. Посмотримъ, что́ скажутъ журналы. Первая заговорила Lente, за ней L'arte и т. д.; съ первыхъ словъ уже видно было, что знаменитая опера сдѣлала fiasco и не повторится болѣе. Что́ же это значитъ? Причина, разумѣется, лежитъ не въ самой оперѣ: Итальянцы всегда готовы слушать это неумирающее произведенiе. Сикорская-Марiани была большею частiю хороша, Бискаччанти была часто удивительна, Ферлетти вполнѣ удовлеторителенъ... Но вотъ бѣда: теноръ Бади, родомъ Французъ, оказался отчаянно плохъ. Только изъ снисхожденiя къ нему хотятъ думать, что онъ былъ боленъ въ этотъ вечеръ и едва могъ исполнить свою партiю... Въ послѣдствiи, поразговорившись, журналы начали подыскивать и другiя причины: опера Моцарта хотя достойна всякаго уваженiя, впрочемъ по своей простотѣ нейдетъ уже къ господствующему теперь вкусу Итальянцевъ (странное признанiе); передѣлки въ театрѣ продолжались до самаго дня представленiя, и артисты не могли спѣться, и тому подобное. — До меня потомъ дошли толки, только не изъ итальянскаго общества, что будто Флорентинцы хотятъ такимъ образомъ выместить на французскомъ пѣвцѣ обиду, нанесенную имъ Ламартиномъ... Можно ли такъ далеко простирать злорѣчiе?...
Какъ бы то ни было, а Донъ-Жуанъ палъ съ перваго раза на обновленной сценѣ, и Перголѣ, казалось, ничѣмъ нельзя было загладить свою ошибку. Надѣлала синица славы — очень шло къ нему на другой день после открытiя. Но не Перголѣ приходить въ страхъ отъ одной неудачи: ресурсы его неистощимы. Только что публика, развѣдавъ въ чѣмъ дѣло, сбиралась посмѣяться себѣ въ бороду надъ тѣмъ казусомъ, который случился съ первымъ театромъ, какъ онъ пустилъ въ ходъ новую афишу, гдѣ, между именами драматическихъ артистовъ, красовалось имя Аделаиды Ристори. Уже и этого было довольно, чтобы заставить публику забыть первое впечатлѣнiе. Только что Ристори возвратилась изъ своего трiумфальнаго путешествiя по Европѣ, какъ воть ужь она ангажирована Перголою и появится на его сценѣ въ лучшихъ своихъ роляхъ: есть за что поблагодарить распорядителей. Еще нѣсколько дней, и Пергола извѣщаетъ публику, что онъ выписалъ изъ Парижа извѣстнаго primo tenore Вентуру Белькаръ (Belcard) и ставитъ на сцену новую оперу. Извольте угоняться за нимъ. Какъ не признаться, что Пергола умѣетъ поправить свои ошибки?
Я видѣлъ Ристори въ двухъ роляхъ: хороша, очень хороша... Въ десять лѣтъ талантъ ея удивительно созрѣлъ, все пришло въ мѣру, излишества почти исчезли. Образцы ли хорошей школы, или собственное развитiе таланта помогло ей, не знаю; только нельзя не сознаться, что въ игрѣ ея есть много поражающаго, — и еслибы изъ памяти нашей исчезли всѣ воспоминанiя прошлаго, мы бы вмѣстѣ съ другими могли сказать, указывая на Ристори, что видѣли въ ней откровенiе драматическаго искусства. Я еще думаю возвратиться къ ней въ слѣдующемъ письмѣ.
П. Кудрявцевъ.