Изящно-легкие, воздушные, голубые минареты, врезвшись в синеглазую высь яркого туркестанского неба, застыли в своем порыве вверх. И замерев, стоят в тишине и безмолвии: тихо в ограде мечетей, украшенных по стенам извне конскими хвостами на древках; зеленеет застоявшаяся в водоемах вода; зеленеют от сидячей неподвижной жизни лица живуших при мечетях мусульманских учителей и профессоров, молчаливых и ведущих созерцательную жизнь.
Так, вне мира, вне жизни, вне ее развития и скачков, стоит этот мусульманский мирок. Стоит с полудня до утра, до тех минут, когда в ограду вливаются, как волны, толпы школьников в разноцветных тюбитейках, в полосатых — зелено-желтых и сине-красных халатах и в белых штанах. Войдут и, скользя, исчезают в маленьких створчатых дверях. Нет шуму, нет веселых криков, нет бьющей ключем юности! И кажется, будто это не дети, а маленькие восточные старики, доживающие последние дни, дни без радостей, смеха и веселья.
Упражнения школьников.
...Опять та же тишь. По ограде проскользнула белая чалма. Это и мулла и учитель. Он нырнул в ту же дверку. Проходит еще несколько минут и вдруг за створчатыми дверками поднимается неистовый гам, разноголосый, беспрерывный, дикий! Это школьники начали занятия: каждый из них сидит на полу вплотную с другим, сидит, сложив ноги по восточному, «калачиком», и, качаясь, как седок на верблюде, однотонно, уныло, то громко, то все тише и тише, то вновь вопя, читает нараспев. Это восточная учеба: зубрежка, главным образом, Корана, который запирает умы детей в клетку религиозного тупоумия...
Группа школьников в Андижане (Фергана).
...Так учились поколения за поколениями в Средней Азии, учились мертвой букве, жевали строки корана с ранней юности и до седых волос. И тот, кто знал учение Магомета слово в слово, наизусть, тот делался большим человеком, любимцем туземного класса, — властителя, «святым» для темных низов и, стоя впереди его, стоя на месте, как баран пред вставшим стадом, смотрел вперед, в глаза бога, в глаза лжи...
Алла, что это щелкает? Разве это песнь туркестанского чародея — соловья? Нет, это щелкает в ограде мечети под воздушно-голубыми минаретами кино-аппарат! Это школьники в кино изучают естествознание. Это действует маленькая чудесная машинка, картинно рассказывая школьникам о природе, о ее вечности, о ее движении. Горят щеки у малышей, не насмотрятся, всасывая новые, принесенные советами, знания. Слушая об'яснения партийца о происхождении солнечной системы, о том, что все составляет — о материи, о Геккелевских законах сохранения материи и энергии, журчат школьники, как шумный весенний поток — весело, призывно, удивленно:
— Верно, учитель! Теперь то все понятно...
— Верно, товарищ: аллашка — ерунда, бога нет: люди сами его выдумали...
— Ага-а, так наши муллы и аллах — жулики, народ обманывали! Верно, значит, нам говорили русские комсомольцы в Новом городе1).
Гимнастика в детском доме «старого» Ташкента.
Шумят школьники, как молодая поросль при налетевшем ветерке, а у стены стоит бледный трясущийся мулла, прилип к ней, как затаившаяся для прыжка гиена, и шамкает: "богохульники, аллах вас погубит!"...
Богохульники же, блестя при свете электрических лампочек комсомольскими значками на хаковых курточках, ждут конца антракта.
Ночной ветер ударил в вершину серебристых тополей, зашуршал их листвой, всплеснул алые знамена школы с зелеными знаками серпа и молота, скользнул по темной поверхности водоема и понесся вдаль обновленной, обновляющейся, советизирующейся Азии...
1) В европейской части Ташкента.