Очерки Д. Петровского.
Иллюстр. А. Резникова.
В ДРОЗДОВИЦЕ в эту ночь произошло многое. После моего от'езда сформирован был батальон: три роты были брошены в улицы села, с которых можно было ожидать нападения.
Делегатов, посланных к немцам, все еще не было. Происходило оборудование хозяйства. Из окрестных сел везли добровольно пожертвования провиантом для партизан. Привел кто-то даже целого быка. Село представляло подобие «сiчевого куреня». Горели костры. Здесь смолились кабаны, там в большом немецком котле-кухне, которую где то «свистнули» разведчики, варился обед.
Группы живописно сидели, стояли и ходили по огромной площади, хвастались бедным оружием. Оставшиеся на месте комитетчики распределяли между собой штабные и командные роли. Уже давно горели одни звезды, месяц сидел за лесом и только его зарево резко чертило острый силуэт краснолесья.
В пустом срубе у гребди, на выезде из села, в направлении к Горядке сидела застава из трех человек.
Вдруг, один порывисто встал и прислушался.
Слышно было, как на обледеневший звонкий мост ступали кованые копыта и шуршали по снегу полозья санок. Скоро меж посадками замелькали высокие тени конных. Их было человек 15 и они тянулись гусем. Только двое передних ехали рядом. Между ними и остальными двигались санки и на санках три фигуры и что-то покрыто рогожей.
— Пулемет, — шепнул одними концами губ Михаило.
Санки с пулеметом остановились, чуть-чуть проехав сруб. Пулемет стащили, устанавливали и возились с замком. Вода в трубке замерзла: пулемет никуда не годился. Один из офицеров ругался.
— Повыпивали спирт, сволочи. Грей.
Они спешились и дали коней под'ехавшему коноводу. Остальные с'ехали с насыпи моста и стояли под прикрытием деревьев на конях.
Вдруг, два офицера подошли прямо к окну, на котором лежал ствол Михайловой винтовки.
— Без пулемета нечего и думать, — говорит один.
— Надо прорваться к попу, — говорил другой, — и захватить щенят.
— Это не так просто.
— Готово, — негромко крикнул пулеметчик.
Офицеры двинулись с места и, когда они зашли один за другого, Михаило прицелился, рассчитывая пробить разом две головы и спустил курок.
Осечка...
Но замок щелкнул. Офицеры, минуту ошеломленные, стояли с разинутыми ртами и потом бросились к срубу. Из сруба разом грянули трое. Офицеры легли. Но силы были неравны. Трое сидевших в срубе выскочили и, отбежав немного, легли в ров.
В селе отозвался дозор. Выстрелы слышались в полуверсте.
— Наводи на дорогу. Пускай, — командовал офицер и отбегал к коню. Пулемет прострочил четверть ленты и смолк. А выстрелы из села слышались все чаще и чаще, но только с одной стороны, по которой стрелял пулемет.
Трое выползли из рва и бросились в сад, из сада по огородам к селу. Дозор рысью густо бежал по дороге прямо под обстрел пулемета.
— Сверни с дороги, пулемет бьет по вас. Ложись, — кричала им застава. Человек 30 перескочило через плетень по обе стороны и перебегали, то ложась, то вставая.
Петро ощутил боль в щеке. Тронул — кровь.
Потом оказалось, что щеку просто расцарапал колючим будяком. Раненых не было ни с той, ни с другой стороны.
Гайдамаки, увидев, что пулемет не берет и что Дроздовица не спит, галопом отступили.
И еще долго им вслед летели дорогие партизанские патроны.
Но эта пустая стрельба сослужила свою службу.
Гайдамаки, преследуемые выстрелами в тыл, проскакали, не останавливаясь, мимо санок, на которых ехали из города «немецкие делегаты партизан» — Захарий Колбаса и Иван Левкович.
— Как же так вы ехали прямо на бой — ведь выстрелы были слышны, — спрашивали потом приехавших.
— А мы думали с тылу их взять, тут они неожиданно на нас и налетели. Я едва успел винтовку спрятать. Как они ее не заметили, — удивлялся Колбаса.
Делегация добилась великолепных результатов: немцы, выслушав их, подписали договор о нейтралитете, но, когда был пред'явлен мандат, выданный Краевым Комитетом и оказалось, что это коммунистическая организация, — немцы стали в тупик. Немецкий Совет совещался полчаса и договор все-таки подписали, а каждому делегату дан был особый пропуск для беспрепятственного в'езда и выезда из Городни для дипломатических целей.
Штаб торжествовал. Но, сообщали «делегаты», — город кишмя кишит офицерней. Откуда только ее набралось? «Делегаты» нарочно сидели в чайной и слушали их разговоры. И все про нас: с Петлюрой мы, дескать, поладим, а этих выродков надо передушить, иначе не сделаешь «порядки».
О нашем количестве у них самые противоречивые сведения. Одни говорят, что нас 20—30, другие, что тысячи и даже 2 тысячи.
Нам выгодно было последнее предположение и делегаты способствовали его распространению.
В это время спал я на квартире доктора Полторацкого сном дитяти и видел радужные сны о нашей победе.
В 8 часов утра я вспрыгнул с постели и, наскоро умывшись и выпив чаю, был уже на станции, чтобы встретить казаков.
На станции появляется комендант Терехович.
— Добродию, Петровский, iдiть сюди, — отзывает он меня куда-то на бревно для шпал. «Добродию»! Вчера я был ему. «пiдатаман», а сегодня уже что-то «добродию» — дело плохо, подумал я.
— В чем дело?
Оказывается, что во вчерашнем паровозе, в который я чуть не попал по ошибке в Бахмаче, ехал сам генерал Иванов с донесением к атаману Палию обо мне. Он вез несколько карточек моих и об'явление, развешанное по линии, — о бежавшем из Черниговской тюрьмы бандите-матросе Петровском, поднявшем где-то повстанье бандитских шаек..
С этой карточкой и сличил меня комендант Бахмача, когда я снял свитку и остался в той же форменке, что и в тюрьме, где меня снимали, как преступника. Он сообщил об этом по телефону Палию, который все-таки не захотел меня задерживать и оскорблять впредь до выяснения.
Генерал, встреченный мною на пероне станции Бахмача, и был, оказывается, самый главный наш враг, каратель Иванов, с которым нам так надо было свести счеты.
— Казакiв не ждiть, — говорил Терехович, — iх вам буде. Атаман Городнянщини i Соснищини — генерал Иванов. Я зараз на втiкача1): тут загинеш2) не за собаку.
Я оставил Тереховича и пошел на станцию.
Подхожу к аппарату. Возле него — мой школьный товарищ, с которым я не виделся лет 15. Он узнал меня, я его тоже, но сейчас не до того.
— Прямой провод Конотоп. Дайте атамана Палия. Петровский.
— Что угодно?
— Палия.
— Я за него.
— Коли будут казаки менi?
— Вы знаете атамана Иванова?
— Якого?
— Генерала Иванова — вiи учера у ночi призначений штабом лiвобережного вiйска атаманом Соснищини i Городнянщины вам пропануеться3) зараз явиться и здать мандат пiдотамана и все iише4).
— Це провокацiя i ерунда. Цъего не буде.
— Е.
Я прекращаю разговор. Мой товарищ читает мне ленту негромко, трещание аппаратов отчасти заглушает его. Но все-же кучка офицеров толпится у двери и ест меня глазами.
— Порви ленту, — говорю я тихо и ухожу со станции.
В депо один молодой рабочий тотчас же поменялся со мной одеждой, и я в пальто и фуражке железнодорожника отправился к Полторацкому.
— Батько: так и так. Исход для вас, как и для меня — один. Все равно вы уже замешаны в эту историю, не бежать же вам. Идите и скажите Палию по проводу, что если он будет опираться в революционной борьбе на контр-революционеров, он проиграет игру: массы за ним не пойдут, пусть присылает мне казаков и идет на Киев; Чернигов мы возьмем сами.
— Да тут от що, — говорит побледневший доктор, — сейчас были у меня пациенты: говорят, что Дрозодвица разбита и сожжена сегодня в 11 часов утра.
— Ну? Кто говорит?
У меня ноги подкосились.
— Будто были и немцы — ваш брат убит тоже, говорят о том, что убит и Петровский.
— Все равно, поминки справлю, — говорю я и чувствую, как мое настроение действует на батьку.
Он идет на станцию, а я — к баптистам на конспиративную квартиру. Там мне сообщают те же слухи о Дроздовице. Эту новость привез пассажирский поезд в 3 часа дня. Из Городни он вышел в 2 часа дня. Бой был в 11 часов утра.
Вечер. Меня зовут к батьке. Я снова одеваю свитку и шапку и иду. Сердце бьется. Каковы результаты батьковых переговоров? Ах, как хочется быть со всеми своими: с живыми или с мертвыми. Вхожу и по виду батько вижу все: казаки будут ночью.
— Палий опять доверяет вам: я ему сообщил вашу биографию в хороших красках.
— О Дроздовице ничего нового?
— Наоборот, очень много. Дроздовица выдержала бой, отбила немцев и гайдамаков, взято 3 пулемета.
— Ур-ра, — не выдерживаю я, захлебываясь от восторга.
С утра 6 декабря выла метель. В поле не видно ни зги. Дозору слепит очи. Батальон, проделав учебные занятия и выслушав доклад Дорофеева, ушел обедать по своим трем концам. Штаб открыл заседание суда над арестованными. Ввели самых тяжелых.
Вдруг залп, другой. Заседание закрыли.
— Товарищи, по местам, — крикнул Кулеш.
Спокойно вышли и спокойной побежкой бросились по трем направлениям, к трем ротам по человеку. Костя, как не боевик, остался один сидеть в зале суда.
По дороге слева замелькали черные точки конных. Дозор дал два залпа с паузой. Тревога.
Немцы (а это были они) устанавливали на мосту пулемет, трое санок с пулеметами с'ехали с насыпи, и пробирались сквозь дьявольский вихрь метели к мельнице.
Немцы рассчитали правильно: с мельничного пригорка они могли обстрелять с фланга центральную дорогу (шлях). Это они знали по своим картам. Но все же прогадали: за вьюгой они не заметили главные силы партизан, которые решили пустить неприятеля вглубь улицы, и, задержав их ударной пробкой, на перекрестке ударить по них с фланга и с тыла.
Немцы не успели пустить и пол-ленты, как меткая пуля прекрасного стрелка Шобика свалила сначала одного, потом другого пулеметчика.
Так было с центральной лобовой группой неприятеля, но он сделал еще попытку зайти с двух сторон и ударить с тыла.
Меткая пуля свалила пулеметчика.
Небольшая группа конников накинулась на группу дезертировавших переписцев5).
И вот: не было бы счастья, да несчастье помогло. Дезертирам ничего не оставалось, как отстреливаться от неожиданных врагов и они отбили конницу.
Удачнее всего обошел неприятеля левый фланг, тот самый, который был незаметно прикрыт бушевавшей у околицы метелью и откуда сделал свою вылазку на пулемет Евтихий Шобик.
В сущности, большую роль сыграло то обстоятельство, что в этом районе жила беднота, охотнее шедшая в ряды бойцов, и здесь мы встречали самый трогательный прием.
Коноводом этой группы был Павел Амонович Мануйленко, моряк-балтиец.
Он быстро двигался из штаба на своих, несравненных в ходьбе и беге, ногах, и увидев, как располагается неприятель, тотчас же наметил план нападения и отражения.
Евт. Шобик был назначен в вылазку. Антон Кулеш (начальник штаба), с двумя другими стрелками, и до вылазки с Евтахием должен был обстреливать с фланга. Сам он взял на себя встречу врага в грудь. С двумя другими товарищами он занял мостик своего проулка и, спустившись на лед реченки, ждал первых прорвавшихся врагов и время от времени без промаха бил. Это он снял третьего пулеметчика уже под носом пробегающей вылазки.
В это время залпы послышались у него за спиной — он оглянулся: два партизана шли спокойно через мостик. Он было удивился, что они безоружны, и вдруг увидел позади них троих гайдамаков, из которых один в морской офицерской фуражке.
Поднять винтовку было делом секунды.
Офицер, отступивший на два шага, точно целился в него. Два выстрела грянули разом.
Офицер покачнулся и медленно опустился на землю.
Павел почувствовал удар прямо в затылок.
Это его нога, оторванная у самого паха разрывной пулей офицера, развертевшись на остатках непорванных сухожилий и кожи, хлопнула собственной пяткой его в затылок. Он, целую минуту еще стоял на одной ноге, не понимая, что с ним, и потом только, нечаянно, желая переменить упор ноги и опершись на левое пустое место, рухнул.
Он лежал в огромной луже своей крови, выпустил последние два патрона в тех двух, за которыми он не переставал следить.
За углом большого гумна стоял его брат, вооруженный двумя бомбами и кинжалом немецкого музыканта. В него то и целился, повидимому, один из шедших гетманчуков.
— Почему он не бросает бомбы. Неужели он стоит задом и не видит их? — мелькнуло на секунду в голове Павла, он собрал все силы и, крепко нацелясь, выстрелил.
Гайдамак пал на смерть. Брат его был спасен, — Теперь он мог спокойно лечь. Лишь здесь он ощутил весь ужас жгучей боли и сознания потери крови. Но он видел, как падал тот третий, взорванный бомбой брата, и как, несколькими минутами раньше, Шобик отбил немецкие пулеметы.
К нему подбежали брат и Антон Кулеш.
У брата стояли в глазах слезы.
— Что-же это, браток, твоя нога!
— Оставьте меня, идите в бой. Надо победить.
Павла осторожно уложили в санки.
— Что? Как? — спрашивал он, все еще не потеряв сознания, только страшно возбужденный.
— Победили!
Настала ночь. Штаб, не получая обо мне никаких сведений и ожидая нового нападения врага, уже с большими силами решил отступать к посаду Добрянке. Решение было страшно опрометчивым уже по одному тому, что село бросалось, таким образом, на произвол судьбы.
А в это время в городе заседала Городская Дума. Заслушивалось предложение генерала Иванова сжечь до тла эту самую, бросаемую партизанами, геройскую Дроздовицу, чтобы некому было потом гордиться славой минувшего дня.
Голосование отвергло предложение Иванова
Партизаны шли и ехали, везя с собой трофеи-пулеметы глухим краснолесьем в новый боевой пункт: посад Московские Каменьщики
1) Дам деру.
2) Пропадешь.
3) Приказывается.
4) Прочее.
5) Партизаны из села Переписи.