С БОЛЬШИМ трудом перешли мы перевалы.
Я тотчас послал слуг в Лахен купить провизии и строго внушил, что необходимо молчать обо мне и моих планах.
Если бы они исполнили мое распоряжение, течение последующих событий было бы, быть может, иным, но, по их возвращении, я узнал; что сахара не было в Лахене, так как тибетцы вовсе не едят его, и что Сатана встретил здесь старого друга из Пемайантце, которому, взявши с него обещание молчать, он рассказал, кто я, и зачем я иду к тибетским перевалам.
Я пришел в бешенство, узнав это. Я знаю восточное обыкновение держать секреты, и был уверен, что все скоро станет общим достоянием, следовательно, все мои старания, чтобы секрет сохранился в Сиккиме, были тщетны. Через несколько недель власти в Гантцонге узнают о моем отправлении. Я не думал, что они прямо донесут обо мне тибетскому правительству, но полагал, что тибетские шпионы узнают о моем проходе и без этого осведомления и будут следить за мной.
Могу добавить, что все это оправдалось. Бели был осведомлен, что я иду в Тибет, но я ошибся в предположении своем, что он будет нейтрален в этом деле, ибо он стал принимать активные меры, чтобы помешать моему проходу в Лхассу.
Как бы то ни было, я был так поражен этими новостями, что потерял и сон и аппетит — 34 часа постился и не мог сомкнуть глаз; тотчас же я приказал своим людям двигаться в путь, пока деревня еще не проснулась, новости не распространились и местные власти не пришли производить обследование.
Мы продолжали наш путь по снежному покрову. Наш караван подвигался медленно, однако, к 12 часам дня мы уже были в 12 милях за Лахеном и достигли высоты в 12.000 ф. над уровнем моря. Здесь — это я знаю по опыту — критическая высота в отношении горной болезни. Весьма редко здоровые люди чувствуют приступ горной болезни до этой высоты, но по достижении ее начинают страдать — и дальнейшее продвижение может быть опасным.
Если же, с другой стороны, человек достиг этой высоты, ничего не испытывая, он свободно может идти и до 20.000 футов; любопытно отметить, что именно на этой высоте Сатана начал жаловаться на головокружение и шум в ушах.
Но это было с ним одним, и, когда я дал ему несколько головок чеснока, он стал чувствовать себя лучше.
Следующие две мили привели нас к Танго, последней деревне в Сиккиме, деревне скорее на карте, чем в действительности.
Через следующие 2 мили мы пришли к мосту, где на ¼ мили дорога и все боковые холмы представляли из себя сплошной ледяной покров, по которому сначала нам казалось невозможным пройти. Животным было еще труднее, они скользили и падали на каждом шагу. Наши вещи получили серьезные повреждения от их неоднократных падений.
Слуги совершенно потеряли головы и бегали с криком около падающих животных. Двое из них, Сатана и Латен, кроме того, увеличивали тревогу своим воплем. В конце концов, я восстановил порядок, мы начали посыпать лед песком и делать на нем вырубки нашими ножами, при помощи которых мы третьего дня пробивались через заросли. Кое как наш караван прошел, но один этот перевал взял у нас более часа, и мы столь утомились, что тотчас же сделали остановку.
В тоже время Гиантце, пони Латена, стал показывать признаки крайнего истощения. Бедное животное прислонилось к дереву и отказалось двигаться дальше, не ело и не пило. В таких случаях сиккимцы всегда прибегают к чаю и спирту; мы сварили крепкого чая и прибавили туда спирта, который Латен купил в Лахене. С большим трудом мы влили порцию смеси в горло животного. Животное сопротивлялось и, в конце концов, разбило бутыль, из которой мы его поили. Временно пони почувствовал себя лучше, но было ясно, что он долго не выдержит.
За это время мы так утомились, что нам было тяжело разбить лагерь. Мы решили спать под открытым небом.
Ужас охватил меня, когда, проснувшись через 2 часа, я увидел, что идет сильный снег. Ничего нельзя было сделать, утешал себя, что это снег из облака, скоро перестанет и не является еще началом серьезной снежной бури, но я скоро убедился, что жестоко ошибался.
Снег стал валить все сильнее и сильнее: я испытывал, однако, приятное чувство, ибо было страшно холодно и снежный покров является теплым одеялом. Поэтому я и не подумал укрыться под дерево и, только для того, чтобы дать к себе доступ воздуху, я проделал над головой отверстие при помощи моих возжей. Слуги спали всю ночь, но рано утром (22 января) они проснулись и, увидав снег, начали в отчаянии кричать, думая, что все пропало. Их крик усилился, когда они обнаружили, что нигде нет меня: дело в том, что надо мною было на 3 фута снега и меня вовсе не было видно; слуги были уверены, что я погиб. Я им закричал, а затем голова моя высунулась из-за снега. Это им показалось очень удивительным и смешным, и большая часть их страха прошла.
Наш путь продолжался с большими трудностями. Часто, теряя дорогу, местами мы проваливались по грудь; затем нам надо было протаптывать дорогу для животных, так как иначе они не могли сделать и одного шага. К счастью, даже заболевший пони чувствовал себя относительно хорошо. Когда, через два часа пути, мы подошли к другой группе пастушеских хижин, мы выбились совершенно из сил, и мне нетрудно было убедить моих слуг — не идти дальше. Наш переход в ближайший день (24 января) был также короток. Пройдя около мили, я остановился: настолько было трудно итти дальше. Здесь мы нашли еще группу хижин; внутренне мне не хотелось возвращаться в Лахен.
Был великолепный день. Солнце сияло и грело, и снег во многих местах начал таять. Вдруг неожиданный поворот дороги обнаружил небольшую площадку на вершине холма, почти лишенную снега. Здесь животные могли найти немного грубой зимней травы, так что вопрос о пище для них был временно разрешен; наши собственные запасы пищи быстро таяли, но мы все же имели достаточно на несколько дней: поэтому я решил устроить здесь зимнюю квартиру и немного подождать, не удастся ли перейти перевал. При неудаче мне пришлось бы вернуться в Сикким и ждать еще не менее 2 месяцев для возобновления новой попытки войти в Тибет; поэтому я решил: теперь или никогда, — хотя бы мне пришлось рисковать жизнью. С 24 по 26-е января мы простояли на одном и том же месте.
Все это время я отдыхал и устраивал маленькие развлечения для слуг; иначе их слабый дух упал бы во время этого вынужденного безделья.
26 января я решил двинуться снова в путь. Снег уже расстаял в этой части долины. На такой высоте, как наша, когда воздух разрежен, солнечные лучи в течение дня имеют страшную силу, хотя ночью и холодно; под такими лучами снег быстро тает и уменьшается. И мне казалось, что мы можем попытаться пройти. Вопрос о пище был так остр, что мы не могли дольше оставаться.
Как только мы проснулись, я стал убеждать слуг следовать за мной. Благодаря позднему вставанию, мы сделали лишь 4 мили. Это привело нас к избе, где мы скрывались во время первой снежной бури. Вскоре после прибытия мы услыхали рев снежного леопарда, который так напугал животных, что Диогену пришлось спать с ними в качестве сторожа.
Следующий день был самым страшным днем, какой только я провел. Я до сих пор еще с дрожью в сердце вспоминаю об этом несчастном дне.
Мы нашли, что в этой части долины, как более укрытой, снег не столь быстро тает, и по большей части дороги лежит не менее, как на 4—5 футов. Чем дальше мы поднимались, тем глубже тонули в снегу. Вскоре долина стала с'уживаться в узкую шель; здесь снега было навалено еще больше.
Мое нездоровье усилилось; меня схватило во-всю, я боялся обнаружить мое заболевание перед слугами и отослал караван вперед, сам же едва плелся сзади. Пройдя 50—60 шагов, я задыхался, падал в снег и должен был останавливаться, чтобы передохнуть несколько минут. К солнечному восходу я догнал караван и мы прошли еще 2 часа, не зная, где мы, ибо дорога нами была потеряна и мы руководились лишь общим контуром долины. Часто нам казалось, что мы находимся на верном пути, как вдруг наш передовой проваливался, попавши в какую-либо канаву; мы всячески возбуждали себя, но к 8½ мы были еще далеко от места назначения, — плато Ситанга. За день мы прошли не больше 7—8 миль, но это заняло не менее 14 часов.
Мы окончательно потеряли дорогу и брели по цельному снегу. Было темно, несмотря на луну. Вдруг снова начался сильный снег. Я ничем не реагировал на это, но Латен начал пронзительно вопить. Затем этот вопль перешел в истерическое рыдание, которого ничем нельзя было остановить. Так как дальше было нельзя двигаться, я оглянулся, нет ли где убежища. Вдруг мы увидели около русла реки скалу, с которой ветер сдул снег, тут мы и задумали разбить палатку, так как спать под открытым небом при таком снеге и поднимающейся буре было опасно.
Полотнища нашей палатки держались лишь при помощи сброшенных ящиков, потому что в скалу не было никакой возможности забить колышки: в палатку мы все залезли, хотя она была лишь для одного человека, много для двух. Для животных утоптали место в снегу под скалою.
Для них мы ничего больше не могли сделать, и очень боялись, как бы они не замерзли за ночь. Счастливым обстоятельством для наших запасов пищи было то, что мы настолько измучились, что не чувствовали вовсе голода и удовлетворялись маленьким куском мяса. Его мы с'ели сырым, на тибетский манер, так как нельзя было развести огня. Через час ветер стал так силен, какой только может быть в тибетских проходах. Скоро палатку сбило на нас и мы лежали под нею друг на друге, а полотнище хлестало нас.
Скоро пошел град. Наконец, всю палатку сорвало одним страшным порывом ветра. Сатана вдруг вспомнил, что он был раньше священником, начал взывать ко всем тибетским святым, особенно к некоему Падма-Самбата, жившему около 1000 лет тому назад. Он кричал, и каялся в том, что пошел со мною и просил за это прощения. Около 3 часов утра ветер стих и только тогда мы могли немного заснуть.
Когда рассвело, я обнаружил любопытное явление. Наш друг, — снежный леопард, — так перепугавший наших животных, — обходил нас утром кругом, и, по-видимому, направился к перевалу, по крайней мере, туда вели следы его лап; была известная правильность в направлении его следов, и мне пришло в голову, что он шел по дороге.
Дальнейшее исследование показало, что это предположение было правильным. Следуя за следами леопарда, мы спасли себя от траты времени на поиски дороги. Для меня до сих пор представляется чудом, как это леопард мог узнать дорогу, на 4—5 футов заваленную снегом, — вероятно, руководствуясь каким-то чутьем. Слуги считали эти следы благоприятным предзнаменованием, известным вмешательством Будды, который услышал их молитву; я им не возражал.
Через четыре часа пути произошло еще одно счастливое событие: долина становилась все уже и уже. Утесы с обеих сторон сходились и нависали, и мы шли как будто какой-то трубой. В тот самый момент, когда снег стал особенно глубок и дальнейшее продвижение казалось невозможным, долина дороги вдруг раздвинулась, и мы попали в совершенно новую местность. Как будто кто-то махнул волшебной палочкой, настолько сразу все чудесным образом изменилось. Ни одного дерева, ни одного кустика. Вместо глубоких сугробов небольшой слой снега и тут и там большое пространство совершенно обнаруженной земли, земли бесплодной и каменистой, свойственной Тибету; через две—три мили долина еще раздвинулась в право и в лево, и перешла в широкое плато, с севера и юга окруженное громадными снеговыми горами.
 |
 |
| Тибетское приветствие: начало | Тибетское приветствие: конец. |
Технически мы были еще в Сиккиме. Но географичсски и геологически это уже был настоящий Тибет, и резкое уменьшение снега было первым признаком: индусская сторона Гималаев заливается дождем в течение лета и снегом зимою.
Воспрянув духом, мы продолжали нашу дорогу и расположились на ночлег под ледником.
Еще пара дней и в полдень мы достигли перевала в 18.000 фут. над уровнем моря, и могли кричать с радостью: Ла-Гиаль Ла! — победа, победа! Туземцы боялись заночевать на вершине перевала, но теперь уже у них не было выбора. Животные не могли двигаться дальше, так что волей-неволей мы разбили наш лагерь здесь же.