ЯРОСТНО, почти со слюной, обливаясь потом от усилий что-то доказать, проходило собрание ячейки. Каждый старался указать новые приемы подхода к девушкам, каждый ссылался на свой многолетний опыт в этом деле...
В конце концов, договорились до того, что "ввиду первого мая дискуссию отложить, а пока принять за основу новый коммунистический метод подхода к девчатам и стараться внедрять в них новый быт".
Кончилось собрание. Усталые расходится ребята.
Гришка и Ванька, пошатываясь, направлялись к общежитию. Шли по Плюшихе под луной.
Ванька тоскливо мечтал о краснощекой девушке со стриженными волосами и подпоясанной в талию лаковым пояском. Ванька на опыте убедился, что девчата бегают от него. Они не любят его рыжих волос.
Гршика более практически разрешал этот вопрос. Он хорошо знает, как подойти к девушкам, в частности к Лизе, и в частности к его любимой, которая без пяти минут комсомолка.
Сначала он угостит ее мороженым, затем поведет в кино и будет об'яснять картину ("А в сердце ее был яд, или любовь Луизы-танцовщицы" — драма в 7 частях), а потом проводит домой, но не сразу, сначала у ворот посидят на лавочке... Поцелуйчик... Затем еще...
Что произойдет дальше, Гришка не успел предположить. Они уже подошли к общежитию и исчезли в темном квадрате двери.
Если бы они знали, что сейчас (1 час и 27 мин. ночи) в Берлине, в особняке на Бирштрассе, фашисты таинственно совещаются о способах разложения первомайской демонстрации, они не легли бы спокойно на жесткие постели, а до боли стиснули бы кулаки и угрожающе махали ими в темноту ночи. Пусть знают наших!
К сожалению, ни Гришка, ни Ванька не могли догадываться об этом заговоре.
Инициатором заговора был долговязый Фриц Ванцман. Он говорил:
— Чтобы разложить демонстрацию, мы все переоденемся в костюмы рабочих и, влившись в их ряды, внесем панику в том месте, где полиция готовит им встречу. Разгоним демонстрантов и изобьем их главарей.
— Браво, Фриц!.. Браво!.. — раздались апплодисменты со стороны десятерых присутствуюших.
— Итак, без промедления к делу. Сегодня в 10 часов начнется демонстрация. К этому часу будьте готовы.
В 12 часов из окна общежития выглянула непричесанная голова Гришки Сенькина. Если бы не музыка, он проспал бы до заката того предмета, который сейчас освещал землю.
Музыка будоражила Гришку. Упершись ладонями в пыльный подоконник, Гришка, казалось, забыл вчерашние споры о методах вовлечения девушек в комсомол.
Ванька, этажем выше, тоже выглядывал в окно. Он ругал себя за то, что проспал.
Гришка, оторвавшись от волнующего зрелища, тоже стал одеваться. Одевшись, оба одновременно взялись за дверные ручки. Двери оказались запертыми. Ушедшие на демонстрацию товарищи второпях захватили с собой ключи.
— Ах, черт, — вырвался шопот недовольства из двух пар губ.
Затем, под влиянием знакомого мотива, широко прорывавшегося через открытые окна, они решились на кинематографический трюк. Недаром они завсегдатаи всех кино-новинок в "Ореоле" (на первый сеанс бесплатно проходят, по знакомству). Недаром они громче всех и яростнее всех орут "рамку", когда начинают прыгать люди на полотне. Гришка на втором этаже; Ванька — на третьем — решились. Они прыгнут вниз. Схватившись за косяки, они перевалились через подоконник...
По Ноллендорфпляц должна проходить комсомольская демонстрация.
На Ноллендорфпляц отряды полицейских поджидают демонстрантов.
На Ноллендорфпляц переодетые фашисты должны внести разложение в среду демонстрантов и схватить ее главарей.
На Ноллендорфпляц, одним словом, должна произойти схватка.
Начальник полицейского отряда, Рихард Клепфер, с огромной головой бульдога, в 10 час. 34 минуты сидел в уборной и третий раз перечитывал приказ о разгоне демонстрации. Рекомендовалось не останавливаться перед кровопролитием.
Рихард Клепфер яростно кряхтел и глаза его краснели. Сегодня у него болит живот с самого утра, а тут еще демонстрация, чтоб ее черт побрал.
Часы показывали без семи минут 11. Через семь минут демонстрация должна быть подавлена, уничтожена, истерта в порошек и... и... чтобы еще сделать с демонстрантами?!.
Вдруг, выстрел.
Это предупреждение. Быстро вскочив, Рихард Клепфер почувствовал острую боль в животе. Побледнев, стал одеваться. Потом, нетерпеливо махнул рукой и бросился к выходу. Мундир был расстегнут, а брюки загадочно ежились к сапогам.
Из-за проклятых брюк и произошло все несчастье.
Рихард Клепфер никак не мог сесть на лошадь, несмотря на помощь рыжего шуцмана.
На другом конце площади, с переулка двигалась демонстрация. Пели песни, кричали... Сгрудившись в кучу, топтались конные полицейские, ожидая приказаний командира. Демонстранты напирали на них, оттесняли к центру площади.
Рихард Клепфер вскочил в седло. Что-то треснуло. Лошадь рванула. Рыжий шуцман покраснел: он увидел оголенный зад начальника. По ветру трепалось зеленое офицерское сукно.
Подскакав к демонстрантам, Рихард Клепфер грозно приказал разойтись.
В ответ — молчание.
Рихард Клепфер злобно вонзил шпоры. Лошадь метнулась волчком на месте, подняв тучу пыли.
Вдруг со стороны демонстрантов раздался оглушительный хохот, и в то же время взволнованные крики. Ряды в середине заволновались. В воздухе раздались десять жалобных голосов.
— Пойдемте обратно... Полиция сотрет нас в порошок...
В ответ грянул негодующий протест сотен голосов:
— Нет, никогда!... Вперед!..
И выстрелы раздались. Копыта зазвенели по асфальту. Пыль поднялась столбом над кричавшими толпами и скрыла картину побоища.
Гришка и Ванька, перекинувшись через подоконники, увидели, что не так-то легко добраться до тротуара. Но музыка приятно щекотала приключенскую таблицу мозгового аппарата и заставляла совершить что-то необыкновенное.
Две пары глаз искали всяких возможностей спуститься вниз и не находили.
— Эх, пожарную лестницу бы! — вздохнул Гришка.
— Хоть бы водосточная труба поближе была. А то от окна на три аршина от'ехала, сволочь, — подумал Ванька.
Фанфары обнимались звуками с геликонами, барабаны им помогали и подвинчивали заключенных в общежитии комсомольцев.
На тротуаре лежала куча сухого желтого песку для починки мостовой. Эту-то кучу сейчас и заметили ребята.
— Сейчас прыгну! — по два слова, решительных слова вырвалось у каждого, и они занесли ноги на подоконник, как вдруг... музыка оборвалась.
Все кинематографическое настроение куда-то улетучилось.
Досадливо сжав кулаки, Ванька и Гришка вернулись в комнаты и из всей силы стали стучаться в двери. Второй и третий (он же последний) этажи огласились неистовым грохотом.
Кто-то из сердобольных соседей по общежитию, подобрав ключи, открыл им двери.
Гришка и Ванька встретились только на улице.
— Ты еше не на демонстрации?!.
— И ты тоже!
Торопливым людям больше говорить не разрешается, иначе могут не догнать удалившуюся демонстрацию.
На Зубовской площади демонстранты остановились. Летучий митинг.
Обливаясь потом Гришка и Ванька, прилетевшие словно сумасшедшие на площадь, успели услышать последние слова оратора:
— ...мы здесь свободно празднуем первое мая, а там, за-границей, наши товарищи по борьбе выходят на улицы под градом пуль.
Когда на Ноллендорфпляц рассеялась пыль, непредусмотренная дворниками, сутолоку можно было разглядеть. Демонстрация уже рассеялась. Конные полицейские кого-то избивали. Избиваемые вопили и кричали:
— Мы, свои... Оставьте нас... Мы же переодетые только... Свои же, черт возьми!..
Но разошедшиеся, опьяненные кровью, шуцманы на конях, получившие приказ "не разбираться", хлестали "своих".
Один из "своих", долговязый, весь в пыли и в ободранной рабочей куртке, сидевшей на нем, как мешок на бревне, подбежал к метавшемуся из стороны в сторону Рихарду Клопферу и, показывая какую-то бумажку, чего-то требовал.
Но Клепфер, злой на портного, скверно сшившего брюки, придерживая одвой рукой кусок сукна, размахнувшись шашкой, плашмя ударил долговязого по голове. Долговязый (это был Фриц Ванцман) упал без звука.
Полицейские избивали провокаторов в рабочих куртках. А рабочие со своими знаменами ушли обратно, не оставив полицейским не только что вожаков, но даже окурка папиросы......
................................................
Трое были убиты, семерых избитых полицейские взяли в плен.
Только в полицейском отделении выяснилось, что Германия потеряла троих фашистов навсегда, а семерых на неопределенное время, впредь до выздоровления.