ОЧЕРК РУДНЕВА-РАЗИНА
ЛИШЬ ТОГДА, когда новороссийский поезд выбросил меня и Флорентину на перрон Тоннельной, мы обнаружили пропажу моего портфеля. Вместе с этим портфелем погиб мой мандат члена югвостбюро ЦК РКСМ. Ускользала последняя надежда на то, что мы сможем через исполком быстро заполучить лошадей, чтобы сразу направиться в Анапу.
Это было на рассвете первого мая 1921 года.
Росли сомнения: отпраздновать первое мая в Анапе, как мы предполагали, не удастся.
Долго не раздумывая, двинулись пешком по направлению к Анапе. По извилистым тропинкам, вдыхая удивительно крепкий, с привкусом моря, воздух гор черноморья.
Издали, с высоты этих гор, обманчиво-близко виднелась полоска моря — Анапа. Но чем ближе к этой полоске, тем ближе к печальной мысли: к полудню не достичь ее...
...Безоблачно-синее небо, пряный воздух, горы, тропинки, холмы.
Ускоряем шаг. Почти бежим. Не дело же в самом деле провести первое мая, шагая по этим горам. Хотя весь этот черноморский ландшафт и манит, властно зовет к себе, — но только не в первое же мая, черт возьми!..
За поворотом большой горы мы столкнулись еще с одним пешеходом.
Среднего роста, со смуглой, потрескавшейся от ветра и солнца, кожей лица и серыми, с задорным живым огоньком, глазами. На вид ему было не более двадцати одного—двух лет.
— Едет из Краснодара к друзьям в Анапу, не расчитал поезда, лошадей дать отказали, и вот такая история...
Степан Щорстый (фамилия нашего новою друга) рассказывал:
— Сам я бывший слесарь Армавирских мастерских Кавказских желдорог. Недавно только из армии, а сейчас работаю в Краснодаре инструктором горрайкома партии. Да... Иду вот, знаете, все и думаю: как это не ладно нынче вышло с 1-м маем! Прямо больно, скажу я вам... Помню, как находясь за прошлым годом в красно-зеленых, и то справляли этот день артельно: уж праздник-праздником что есть... Хорошо, ежели к вечеру прибудем в Анапу посля всего.
Серые глаза устремились в точку, — в полоску моря. В глазах была подлинная грусть: большая праздничная радость, тщетно рвущаяся на простор людского коллектива.
...Внизу была видна широкая, утрамбованная песком, горная тропа, по которой двигались двуколки и телеги из Анапы к станции Тоннельной. Ехали станичники с небольшой ярмарки... Ехали степенно, — никуда не спеша.
И совершенно чужда была им неподдельная грусть Щорстого...
Идея пришла Флорентине.
— Почему бы нам, друзья, не спуститься вниз. Соберем народу, который едет из Анапы и проведем в горах первомайскую демонстрацию...
Близь станицы Натухаевки, на горном шоссе Анапа—Тоннельная взвился красный флаг. Оказавшееся в сумке Флорентины красное платье обнаружило ценную способность быть перекроенным в два красных знамени (древко: телеграфный столб и дерево).
Став у своих "знамен", мы приготовились к организации колонн "манифестантов".
Первая двуколка остановилась подле нас с большой нерешительностью. Хозяином ее оказался казак-украинец, после ярмарки склонный весьма иронически воспринимать окружавшую действительность.
— Що цемтаке. Та не кумедианты вы?
Щорстый быстро нашелся.
— А может быть и комедианты?.. Погоди, соберем-ка еще народу, тогда и посмотришь. А пока не закуришь ли, братишка, табачку? Сухумского, а не вашего, Анапского!..
Через какой-нибудь час мы насчитали двенадцать телег и двуколок.
Станичников разбирало любопытство, а пока что, — разбирая сухумский табачок, терпеливо ждали.
Митинг открыла Флорентина. Места за президиумом (в телеге) заняли мы трое и первый украинец-казак.
Из-за моря дул ветерок, развивал спадавшие на лоб волосы комсомолки Флорентины. Каждое слово неслось далеко, — только проделав круг, через море, оно возвращалось с гор.
— Не комедианты мы, товарищи станичники. Мы рабочие, трудовые люди, сегодня у нас большой праздник, — день 1-го мая и о нем желали бы с вами, товарищи станичники, поговорить...
Голос Флорентины был насыщен свежестью черноморских гор, звонкой радостью мая.
— Же-ла-ем, же-ла-ем, же-ла-ем!..
Шуршали сыпавшиеся с гор камушки.
Пожилой станичник, неизвестно после каких слов Флорентины, расчувствовавшись, подошел к ней вплотную и прокричал прямо на ухо:
— Ето правильно... за ето, дочка, тебе спасибо...
После вступительной речи Флорентины, слово для доклада о 1-м мае взял Щорстый.
Он говорил почти надрываясь, вкладывая в каждое слово безконечно много чувства. Видно, это уменье говорить, выступать, досталось армавирскому слесарю, Степану Щорстому, не легко. Каждое слово было выстрадано. На собраниях слесарного цеха, солдатских митингах, красноармейском политчасе, краснодарской райсовпартшколе, — всюду шлифовались эти слова, оттачивались. Говорил Щорстыи простым, понятным языком. Лицо сияло детской радостью.
Слушали станичники. Из глубин их душ, из-под плотных слоев невежества, подымалась, где-то притаившаяся, робкая радость, сейчас расцвеченная речами Степана Щорстого...
Лица были задумчивы. Слова вызвали воспоминания: нанесенные обиды, ненужные смерти... В то же время заражались радостью, удалым весельем. Само лицо Щорстого заражало. Каждый мускул...
...Горное шоссе Анапа—Тоннельная впервые видала такое зрелище. Хомуты нескольких лошадей были перевиты красной материей... Карнавал в двенадцать телег и двуколок, во главе со Степаном Щорстым, на гребне удалых казацких песен станиц черноморских гор, рабочих гимнов армавирских слесарей, комсомольских песен рабочего молодняка, — двигался к станции Тоннельной...
...До поздней ночи в этой станице, в обществе степенных казаков, мы праздновали 1-ое мая. Плясали гопака, пили крепкий станичный мед... Под окнами станичная молодежь, не уместившаяся в тесной избе, с завистью глядела, а старики понять не могли: день будто не воскресный и чего это вдруг?
Армавирскому другу Щорстому, славной комсомолке Флорентине, — привет.
Где бы вы, друзья, не проводили 1-ое мая, вы будете своей радостью властно заражать всех, с кем будете соприкакасаться.
Ибо нет прививки, кроме слепой ненависти против заразы, именуемой первомайской радостью рабочего молодняка.