ИЗ ЯРОСЛАВЛЯ, раскинувшегося в переплете вод, на берегу Волги пригородом, разбитом в мятеж 18-го года, на правом — белокаменным старо-купецким центром, — мы через Которосль мчимся рабочей окраиной к Красному Перекопу. Город с назойливыми, вытянувшимися колоколенками монастырей и церквей остается назади. И только Которосль в разливе — летом ее куры вброд переходят — провожает до самых корпусов фабрики.
Вот и она, плотно осевшая на широкой площади стройными многооконными громадами красного кирпича. Я думаю, если сложить в такие же кирпичные груды отданную рабочими за два века пауку-капиталу кровь, она заслонила бы гиганты-здания. Много ее. Неизмеримо много.
В 1772 году. после пятидесяти лет в отчаянно безнадежных попытках вырваться из фабрики в бегах, покушениями на хозяина, жалобами "царю-батюшке" или его представителю, Ярославльскому губернатору, в 1772 году в первый раз стала мануфактура.
"А хотя получаем от господина нашего для пропитания хлеб и всякий харчевой припас и прочее, но, однако, противу нынешней продажи в городе оных припасов цены вычитаются из заработанных нами денег с немалым превосходством..." Просили рабочие губернатора немного: брали бы с них за продовольствие не выше рыночных цен, отпускали бы свободно со двора фабрики. А ответом была порка 31 рабочего плетьми.
И вновь четверть века не смели крепостные пролетарии поднять протест, восстать против кошмарного эксплоататорского режима. В 1803 году вторая попытка. Работали тогда на фабрике 3.000 и больше половины из них женщины. Но рука руку моет. Губернское Правление приказало, чтобы рабочие "с должным повиновением пребывали спокойными, ожидая от содержателей немедленного рассмотрения, показуемого ими". Ходатаи рабочих, Алексеев и Езопов, должны были дать в этом подписку. Они отказались и получили плети. А через несколько недель вслед за ними — новых посланцев к царю Москвина и Маркелова, якобы за неимение паспортов, тоже секли, но уже публично и с барабанным боем: для назидания.
Вновь поднялись рабочие Ярославской мануфактуры в 1817 году и в упорной восьми-летней борьбе одержали первую победу. К жалкому грошовому заработку получили прибавку в 7%.
7% — капля в море нищеты. Попрежнему каждый год из сотни рождавшихся детей умирало 65 и все, также ткачи и присучальщики, валились за работой от недоедания. И в 1835 году фабричный "бунт" уже подавляется войсками. Затем, 53-й, 70-ый, 85-ый, 89-ый годы борьбы. Годы постоянных поражений, но в то же время и годы роста осознания "свободными рабами" себя, как классовой силы.
Так пришел 95-ый год.
Пришел после великого всероссийского голода 91—92 годов, когда до неслыханных размеров обнищало крестьянство и, лишенные покупателя, капиталисты стали сокращать производство. Один за другим закрывались заводы, а на оставшихся — сокращенному числу рабочих предлагалась совершенно ничтожная плата. Капитал желал выйти из кризиса целехоньким через даровой труд пролетариата.
Работали на Ярославской мануфактуре 14—16 часов, а то и все 20. А заработок был до ужаса мал. Для женщин — не больше 8-ми рублей, для мужчин максимум — 13. Но и эти нищенские суммы не попадали рабочим на руки. Рублей шесть уходило на штрафы. Отвертеться же от них никто не мог.
Штрафы брали за все: за выход в уборную, за один только взгляд на часы, за ненароком порванную пряжу, за каждое движенье, которое не давало хозяину новой копейки. А кроме штрафных вычетов, еще шли отчисления на баню, о которой один рабочий пишет:
А о бане заикнуться
Ты и не моги.
Иль под дождик становися,
Иль в турбин беги.
Брали за лекарство, за инструменты (фартуки, челноки) и не в последнем счете "на божью благодать". Архиерейские молебны, фабричный поп и лампадное масло забирали из заработка рабочего не малую часть. А оставшиеся за всем этим гроши выдавались продуктами из фабричного лабаза. Не лучшее было жилье. "В качестве постели и одеяла служила тара из-под хлопка, каковая употреблялась также на занавеси к окнам и кроватям семейных рабочих", — вспоминает один товарищ. А для развлечения рабочих вокруг фабрики были настроены кабаки. Водка на хозяйской службе шла рядом с поповским кропилом.
С утра 24-го апреля 1895 года по всем корпусам фабрики были вывешены пониженные расценки. Возмушенные рабочие затолпились у машин и в жилых корридорах.
— Вот так клюква, вместо прибавки еще убавляют!
Более смелые из молодых кричали:
— Кровопийцы. Долго ли будем сносить. В контору надо итти. Не молчать. Работу оставить.
И встретили в массе сочувствие. На другой день толпа явилась в контору. Напуганная неожиданным протестом, администрация, для оттяжки времени, неопределенно обещала накинуть две копейки. Но рабочие не удовлетворились и бросили работу, пред'явив требование увеличить оплату до норм прошлого сезона.
Ночью 26-го апреля к Ярославскому губернатору Фриде прискакал заместитель директора фабрики Щапов. Ему грозили вывозом в тачке на Которосль и он бежал, переодетый кучером. Губернатор приказал срочно в ночь отправить на фабрику батальон фанагорийского полка. А на утро к фабрике подошли еще несколько рот будущих "героев" расстрела. Расположили их в фабричном парке, сделали временные печи, навезли мяса, водки, ситного, всячески ублаготворили для расправы со стачечниками.
Еще накануне были арестованы 11 рабочих и по городу с красным знаменем прошла толпа фабричных, сделав попытку освободить их из полицейского участка. Настроение было под'емное. И губернатор собственным присутствием решил восстановить "порядок". Он явился на фабрику в коляске с прокурором Хрулевым, фабричным инспектором, жандармским полковником и полицейскими офицерами.
Окруженный свитой, стал перед входом в старую фабрику и, держась руками за перила помоста, грозно тряс скобелевской бородой:
— Приказываю вам немедленно стать на работу. Немедленно разойдитесь по мастерским!
Толпа стояла с обнаженными головами и молчала. Она была велика и чувствовала в этом свою силу. Она молчала упорно, и в этом молчании губернатор чувствовал готовность к борьбе, чувствовал сопротивление.
И еще раз, возвысив голос, старческим скрипящим баском, он повторил свое приказание.
Тогда раздался одинокий молодой голос:
— Ты с ними заодно нашу кровь пьешь!
И сразу толпа загудела, закричала, подымая руки, потянулась, точно одно тело к губернатору.
— Не можем... Помирать нам, что-ли...
— Пущай дают прибавку.
И власти, звякая шпорами, ретировались на хозяйскую квартиру. И жандармы бросились в толпу искать дерзкого смельчака, это был Василий Кузьмин, младший мальчик при прядильщике.
На квартире директора, спешно приехавшего из Москвы, состоялось совещание властей и фабричной администрации. Обед и вина, видимо, расположили к решительности. В седьмом часу прокурор вновь появился во дворе и под охраной фанагорийцев об'явил рабочей массе:
— С вами будет поступлено по всей строгости закона. Если не станете на работу, будете рассматриваться как бунтовщики. Власть не остановится перед применением оружия. Берите пример с ваших товарищей на Новой фабрике.
На ней работали еще несколько мастерских и напоминания прокурора взвинтили рабочих:
— Снять их, снять! — раздались голоса.
И стихийным потоком масса ринулась, сметая солдатские караулы к Новой фабрике.
Здесь, у самого входа, стоял взвод с заряженными винтовками. Он встретил рабочих в приклады. Дважды толпа была оттеснена. В третий раз офицер взмахнул шашкой и скомандовал: "пли". Пороховой дым окутал рабочих. Напротив, в жилых казармах зазвенели стекла. Но рабочие не отступили. Пригнувшись к земле, они стали отбивать солдат булыжниками. Десятки камней, валявшихся у узкоколейки, полетели на солдат. Растерянные, они стали отступать. Но вот один камень задел офицера. Яростным голосом он крикнул:
— Пальба по толпе!
И длинный ряд винтовок изрыгнул огонь.
Залп за залпом. Со стонами и проклятиями несколько десятков человек упали на землю, обливая двор кровью. А рассыпавшиеся в цепь солдаты продолжали вставлять патроны и стрелять по убегающим, по окнам жилого корпуса. Так были убиты и старики и дети...
На рапорт командира полка молодой царь, уже заслуживший название "кровавого", ответил:
— Благодарю молодцов-фанагорийцев.
Опираясь на вооруженную силу, администрация фабрики начала репрессии. Было об'явлено, что фабрика закрыта. Все рабочие рассчитаны, лишены квартир и продуктов.
Уже первого мая начался новый прием рабочих, а пятого фабрика вновь заработала. Власти состряпали обвинительный акт для тридцати трех арестованных с обвинениями в сопротивлении вооруженной силе и в освобождении из участка "преступников".
Но улик в распоряжении самодержавия не было. Рабочие крепко стояли друг за друга, упорно отказываясь от дачи нужных властям показаний. Таким образом, только восьми рабочим приговором Московской Судебной Палаты были назначены 2 года арестантских рот.
Мы проехали в главные ворота мимо бывшей фабричной церкви — на ней большими буквами — "Клуб-безбожник" — и с трудом протискались к трибуне.
Море картузов и белых платков, белые и рыжие головки ребятишек в окнах и на крышах и слепящее духотное солнце.
Митинг — как митинг. Бодро, хорошо. Но вот особое чувство, когда начинают говорить старики. Их много на трибуне, они теснятся на скамьях, желтые, морщинистые с выцветшими глазами, все — и старики и старухи — одинаково смущенно-радостные, благодарно-счастливые. Говорят о чем-то будничном, но за простыми серыми словами слышится: "дожили, дожили". И нам, молодым, тоже особо радостно слушать их короткие, едва слышные речи, речи людей, непривыкших говорить громко.
— Народ рассердился, стал ломиться в двери, кидать камнями, а солдаты, значит, в приклады. Ну, мы и кричим: убегай через котельную. Вот, а на Новой фабрике работу остановили.
На стол трибуны взбирается пожилая работница. Она прислушивается к родному, сочувственному гулу приветствий:
— Вдова убитого...
—Говори, говори, милая.
И вот, перебирая руками полы кофты, она начинает тихий рассказ об убийстве своего мужа.
— Как бросились, он, конечно, вперед. А пуля — рикошет и в глаз. Так и умер. А я вот перебилась и работаю.
Потом подумала и закончила:
— А больше сказать ничего не могу.
Выступал представитель фабкома, читал списки стариков, которым фабком предлагает дать пожизненную пенсию. И при каждом имени со всех концов двора деловито неслось:
— Знаем, знаем. Правильно.
И единый вздымался лес рук.
— Согласны.
Уже в двенадцатом часу приступили к инсценировке для новой фильмы Пролеткино "Веретено" — эпопеи борьбы текстильщиков против капитализма.
Энергичный Бассалыга коротко познакомил рабочих с тем, что нужно делать и сразу сроднился с массой. В продолжение четырех часов рабочие послушно выполняли сложные сцены с губернатором, прокурором, солдатами...
И прощались тепло, с интересом спрашивая:
— А когда же картину привезете! — И не расходились, пока не скрылся за поворотом дороги автомобиль.
Перекоп, взятый у Врангеля в последний оплот контр-революции — символ нашей мощи, прошлых, настоящих и будущих побед рабочего класса.
И Ярославская мануфактура не даром носит название "Красный Перекоп".
Ее стачка в 95-ом году стала яркой иллюстрацией классового характера правительства и необходимости для рабочего класса вести, на ряду с экономической борьбой, борьбу политическую. В 95-ом году она показала пролетариату путь "от обороны к нападению". Этим путем ярославцы пошли и в 1905 году. Этим путем они вошли в Октябрь.