"Смена", №13, сентябрь 1924 год, стр. 8-11
"Никогда, никогда ком-
мунары не будут рабами".
ЗАВОД, как лягушка, дышит железом, сталью квакает. Выплевывает пар кружечками электричка. Время от времени вырыгнет домна столб света, осветит завод. Стоят, как грибы, каупера — чего-то ждут. Как-то особо визжит, хватает за сердце пила в прокатном. Все это нехотя делается, словно из-под палки.
Чего-то ждут, что-то будет.
А по заводу грозные слухи табуном ходят, раздувают их, как из мухи слона, обыватели, похихикивая в ладошку. Словечки на ветер пускают.
— Конец-де коммуне. Скоро Колчак придет. Заживем — любо-дорого.
Знают они — кому-нибудь это пригодится, кто-нибудь подхватит, а у рабочего сердце щемит, у рабочих ребят руки зудят — на войну бы.
Куда ни посмотришь — везде одно и то же. Война, война, война.
Чего-то ждут, что-то будет.
Сердце рвет, когда свистят заунывным мотивом кукушки, заводские паровозики. Мизгирями бегают по паутине рельсовой. В цехах зловещая тишина, рабочие у станков боятся слово проронить, взглянуть в глаза друг другу. В цеховых конторах служащие сидят, сложа руки, ничего не делают; только шепчутся о том, чего нельзя вслух говорить при коммунии.
Напудренные куклы, машинистки и прочая шушера передают по секрету:
— Белые — близко, офицеры со шпорами. Коммунисты удирать собираются. Пятки салом смазывают.
По поселку этих сплетен — небылиц хоть отбавляй, — уши вянут.
Ждет завод, шумит по-иному, словно рожать собирается. Стальное заводское сердце рабочего бьется, мысли сверлят: — как с заводом быть?
Сегодня он рабочих, а завтра...
В Уездном Комитете партии народу полным-полно. Яблоку некуда упасть. Дым от махры, хоть топор вешай. На повестке собрания вопрос жизни и смерти.
Белые подступают: как быть?
Рабочие хмурые, как осенний день, приплюснутые, словно болванки на плечи поставлены, внутри кипит сталь, жадно ловят слова. Комсомольцы в углу, кучкой притаились. Глаза блестят, а в руках зуд! Все в жару; хочется пороха, выстрелов.
— Товарищи, последний момент, белые близко. Вестей никаких, нужна разведка! Кто идет? были последние слова докладчика: слова эти каплями чугуна расплавленного в головы ребятам ошпарили. Молчали все и докладчик молчал.
Докладчика все знали: старый большевик, заводский, по этим делам зверь хоженый, ждет — глазами жрет стоящих.
Словно воды в рот набрали, хайла открыть боятся.
Глаза докладчика впились в комсомол, смекнул, видно, он, просветлел. Снова слова закинул.
— Товарищи, я думаю... что для этого... можно... нашу задачу... комсомольцы выполнят.
Разразило тучу молчаливую, плески ладош волной пошли по залу, в бурю превратились.
— Правда, ну-ка, сынки... выдержите ли? Комсомолия, выручай.
Как электрическим током передернуло комсомольцев, глаза затуманило, слово подыскать не могут — в горле оно застревает.
Комсомольцы молчат, а стены как-будто заговорили: оттуда Троцкий улыбнулся, Ленин левым глазом мигнул.
— Идите, мол!
Дым от махры и то просветлел. Много глаз партийцев протыкали шилом в комсомол. Без слов спрашивают.
— Пойдете ли, выдержите ли?
Костя Рябов встряхнул кудрями, ухнул:
— Идем, робя, выполним. Знай, мол, наших, белогвардейская язва.
Ребята поймали слова; Костю на руки мячиком подбросили к потолку. Долго бросали, ура волнами ходило по залу, а за окном завод шумел как-то нехотя, как-будто твердо решил вместе с ребятами, с комсомолом.
— Была ни была, а белым в руки не сдамся, комсомол выручит.
Черная ночь, как сажа, пеленой окутала завод. Темно, как в могиле, глаза выткнешь. Ухала труба в мелкосортном, визжала пила, как драная кошка. Завод дремал.
КОМСОМОЛ нынче не спит. Фатера — как называли ребята клубный зал — полна, ладошки не просунешь. Тишина. Слышно, как муха пролетит. Комната желтая, похожа на гроб. Тихо в ней. Уездный Комитет заседает.
Гривенниками звонкими вычеканиваются слова начальника боевой дружины. Слово огонь, зажигает ребят. Горят ребята, не затушишь; скорей бы кончал и в дело.
Минута, две, пять — дождались. Кое-как кончил. Вопросы посыпались: кого и как. Обсуждать принялись. Секретарь партийного комитета за список.
— Иванов... Слаб... Петров... Мал... Крысин... струсит.
Мерно фамилия, мерно марка, оценка каков есть. Идет обсуждение серьезно, деловито, как бы не прогадать, да не ошибиться.
— Королев... Пойдет, боевой парень.
Головы кивнули — значит, согласны.
— Тряпов... Нет... Мусин... Пойдет. Рылов... Подойдет...
— Трое.
— Хватит! — заорали ребята.
Еще раз слово каленое в кандидатуры. Прожгло. Голоснули. Лес рук поднялся.
— Прошли. Да? — еще раз спросил председатель.
— Подходят. Валяй, не сдадут, — ответили шумно комсомольские глотки. Водопадом заплескались ладоши.
— Прошли — Мусин, Рылов, Королев.
— Правильно!
Сказано — закон. Значит, закрепили.
— Пусть идут. Не выдадут! — кричали ребята.
Слово последнее дали сказать Королеву. На стол залез Петька, сияет, голос дрожит. Только и слов-то было:
— Не выдадим мы, комсомол!
Ахнуло зало, загудело, как прокатка в работе на все станы. Руки ребят цепями краньими зацепили троих. Подняли, бросили.
— Ура! — прокатилось. Только трое летали к потолку. Кажется, что вулкан прорвался, вылился огненной лавой слов из глоток рабочих ребят.
— Ком-со-мол! Не вы-дай-те!
А за окном стоял великан завод; он сегодня не шумел: он ждал — выручит ли комсомол.
ПЕТЬКА КОРОЛЕВ, Гришка Мусин, да Пашка Рылов, в штабе у начальника боевой дружины, старого вояки, комунара, знающего свое дело. Он перед ребятами карту; клейстером к ней приклеились глаза ребят, словно выронить боятся. Мозга работают мотором, а перед глазами белоперые.
Одна мысль: "отстоять бы завод".
Самих лихорадит; наказ им начальник дал:
— Ваша задача, ребята, выследить, где неприятель. С железнодорожниками связаться и принести вести о наших войсках. На станции поддержать настроение у железнодорожников, что в заводе паники нет. Все спокойно, дружина есть. Делайте это спокойно, не горячитесь. С головой делайте, а сейчас оденьтесь деревенскими ребятами и валяйте в путь-дороженьку.
У начальника глаза просветлели, пленкой воды подернулись.
— Ну, прощайте, ребята, выполняйте наказ. Вы — комсомол, — слова последние были. — Твердыми будьте, большевиками.
Переоделись ребята в сермяги деревенские, лапти, да белые онучи на ноги, пестрядинные штаны — чорта с два узнаешь.
Пришли прощаться в штаб к начальнику. Только и сказали:
— Про-щай-те!..
Пешедралом шли по тракту. Бисерным шагом, в припрыжку. Дошли до Крутого Лога. Остановились. Позади завод был; подумали они:
— "Ждите нас или белых. Мы не сдадим".
НА СТАНЦИИ НЕ СПОКОЙНО. Паровозы, как с цепи сорвались, носятся, составляют вагоны в ленточку. Свистят, дергают за нервы. На станции часовые со свечками. Где-то выстрел раздался. Суматоху поднял и опять спокойно.
Ребята в кустах притаились, глядят во все глаза. Думка в голове:
— "Занято белыми или нет?"
 |
К проволоке плоскогубцы поставил. Нажал. |
Впереди никого нет, по линии хоть шаром покати — ни белых, ни красных. Около стрелки только один стоит. К нему ребята — стрелочником оказался. Бесом перед ним, слово закинули. Ответил он. Догадались, что свой. Посмелее стали. Ухо поймало слова стрелочника:
— Белые за двадцать верст отсюда.
Времени мало у ребят. Стрелочнику спасибо; сами — к станции бегом, где штаб! Часовые дорогу загородили.
— Куда!
— К начальнику. Из завода. Нужно очень.
Красноармеец в ребят глазами, словно ножом режет.
— Кто такие?
Ребята хоть бы хны.
— Свои, — говорят.
Второй часовой подошел. Взял ребят. Ребята за ним; часового обгоняют. Пришли в штаб. Рассказали, в чем дело. Начальник по плечу.
— Молодцы. Валяйте.
Дал совет.
Заберите с собой телефон, в котомку его. Если заметите что, на столб влезайте. Верхней проволоке телефонной карачун, к винту ее телефонному. Вторую в землю воткните. Передайте, что увидите. Поняли?.. Путь ваш около железной дороги, чтобы не заметили. Ребята мотнули башкой. В котомку телефон стенной с батареей, наверх портки положили, чтобы незаметнее, да и не так спину давить будет. На плечо котомку Петька взвалил и алло в путь-дороженьку.
Начальник руку сжал ребятам на прощанье. Петька с мешком.
— Не дави, а то отожмешь, как я на столб-то полезу.
Начальник засмеялся. Слова в догонку:
— Ну, валяйте, Пинкертоны.
Ребята из вокзала стреканули на железную дорогу. Сзади ухали паровозы.
Не долго шли по железной. Гришка ребят слова в уши:
— Айда с железной, по конной пойдем. Около. Незаметнее будет.
Смекнули ребята, согласились... С полотна в кусты зайцами спрыгнули.
Молча, шагают, всяк по-своему котелок то варит. Лес зеленый шумит; птички заливаются; ветерок тихо колыхает лес. Деревья головами своими ветвистыми помахивают, прощаются с ребятами. Позади остаются версты, впереди ничего незаметно. Тихо.
— Солнышко два показывает, — бросил слова Пашка.
— Жрать охота. Сядем в кусты, подкормимся.
Мотнулись ребята в кусты, из карманов хлеб, картошка, соль.
Заработали челюсти, что дробилка. Пошло все в брюхо. Пить захотелось. Митька к железной дороге — знает, что есть канава. Вода там. Стрелой помчался, живо в банку воды студеной. Ребята с аппетитом поели и в путь.
Железнодорожный столб пятнадцать верст показал. Ничего по дороге не случилось: все спокойно. Нужно на станцию сообщить.
Пашка на железную дорогу глазом по обе стороны, ястребом смотрит. Никого нет. К рельсу ухом приложился — не идет ли паровоз. Тихо. Гришка белкой на сосну залез. Оттуда делеко видать — нет ничего подозрительного. Петька из котомки телефон вынул на пенек. В руки плоскогубцы забрал, дятлом на столб телефонный. Ногами обвил его и кверху. Ребята дежурят.
Петька наверху кедровкой притаился, а сердце тук, тук. К проволоке плоскогубцы поставил. Нажал.
Трик-трак.
Готово.
Змеею вилась проволока на землю. Шум пошел по телефонной сети, по столбам собачьим воем.
Дзинь у-у у.
Ребята онемели, не ожидали этого. Две минуты прошло — стихло. Шесть глаз во все стороны шильями сверлят, чтобы поймать, нет ли кого. Шесть ушей по-заячьи хотят поймать шум. Оттуда нет, отсюда нет.
Нет, нет, нет.
Спокойно. Живо Петька камнем вниз со столба. Конец медной проволоки — к телефону, к винту — другой в землю всадил. За ручку взялся, вернул.
Т-р-р, т-р-р.
Трубку к уху. Прилипла она. Ничего не слышно. Еще раз позвонил. Еще, еще и еще.
Руки онемели крутить, да трубку держать.
— "Словно издохли" — подумал Петька. А у самого голова ходуном, мысль одна на другую лезут, словно в чехарду.
— Что там? Заняли? Или линию перерезали.
Пашка с железной дороги спрашивает.
— Ну, как передал?
— Ни черта.
Пашку дернуло, похолодел он, пот цыганский прохватил.
— Что случилось?
— Да я сам ничемора не пойму.
— Да ты телефон-то, чувырла, посмотри. Зенки-то овечьи раскрой пошире. Сам ведь с электрички, наверно, поймешь.
Петька к телефону еще раз. Пошарил, пошарил, посмотрел: соединение на месте. К батареям сунулся.
Ба. Да там... хохот взял Петьку — одни элементы, а жидкости-то, водицы нема.
— Ах, вон она загвоздка-то. Тут она мне и сказала... Засиял Петька, вынул элементы из банки. Под мышки. К канаве. Воду пригоршнями налил, лучше чем ковшиком. Шибче, куда тебе.
Телефон заработал. Позвонил Петька — откликнулись. Радость по телу у ребят. Спросил:
— Кто звонит?
Петька знак условленный дал.
— Шаньга.
Ответ в ухо получил.
— Редька.
Значит, свои. Передал, что нужно.
— Молодцы. Валяйте до станции. Разузнайте. Телефон в кусты спрячьте, пригодится.
На этом и разговор кончил. Телефон в малинник спрятали, а сами вперед бегом. Через пять верст... и... они там все узнают.
Лес также шумел, да солнышко крепче, знатнее жарило. Жарынь нестерпимая. Ребята вспотели, хоть штаны скидавай. Пот ручьем.
СТАНЦИЮ ДРЕБНУЮ заняли белые. Окружающие села вышли встречать с хоругвями, с иконами. Радости полно у кулачков. Не ожидали они белых. Да получилось по-смешному. Лучший дом офицерам, лучшую девку офицерам, масло, сливки, мясо — в брюхо белым. Жрать они уж больно охочи. Скажешь — двадцать пять получишь. Делом не дашь, по-любовному, силой возьмут или запорят шомпалами или плетьми.
Вокзал превратили в штаб. Эшелон с войсками в вагонах змеями на рельсах раскинулся. В вагонах награбленного уйма, начиная от золота и кончая ночной рубахой. Около станции расставлены патрули, а в штабе офицерство пьянствует.
Ребята добрались до станции. Из кустов бурундуками смотрят. Видят белогвардейских часовых; те, как борзые, стоят. Пашка буркнул:
— Учуют. Как быть?
Да смекнул.
— Дай, возьму на аферу.
Ребята поддакнули:
— Валяй.
Пашка котомку с плеч, веревку отвязал — к палке ее. Хлыст пастуший получился. Любо самому и ребята захихикали. На плечо хлыст, засвистел, из-за кустов лешим вышел. Часовые ему навстречу. У Пашки язык без костей, болтать-то может. Слово им:
— Из деревни иду. Лошадей ишу. Пеганова потерял, бухало у него на шее большущее.
А сам лисьими глазами ищет — где бы прошмыгнуть. Глаз застрял на поленнице дров и часового там нету. Значит, фортнуло, можно пролезть.
— Ну, парень, иди отсюда, а то я тебе пегих наставлю. Проваливай.
Часовой Пашку прикладом. Пашка обратно в кусты. Часовому слово на память оставил:
— Зараза.
Ребята к нему. Рассказал он.
— Робя, валяй к поленницам. Там никого нету.
Да в мозгах что-то хлестануло. Остановил ребят.
— Стой. Нас всех увидят. Я один.
Паша ящеркой пополз к полленницам. На дрова забрался. Там — на брюхе. Прислушался: тихо, никто не замечает. Подумал про себя:
— "Часовые-то, наверно, шарами ворон ловят".
Тихо, никто не замечает. Пашка с поленницы — прыг. Не заметили. К водокачке проскользнул. Оттуда — к вокзалу. Гоголем идет, как свой, тамошний, вокзальный. Встретились солдаты, да пара офицеров. Шаренок даже на него не подняли. Пашка ухом ловит каждое слово. Видит костер горит, солдаты жратву варят. К ним подошел. Слушает. В ум, в уголок собирает слова. Разговоры среди солдат открытые, душа нараспашку. Пашка ловит слова. Ближе подсел; его даже незаметили. Своим солдаты заняты.
Узнал он, что в войсках белоперых неладное, пьянствуют они, девками занимаются и прочее. Солдаты недовольные — перешли бы к красным, да слабит. За каждый переход расстрел. Здесь всего войска — только рота. Послушал, подумал:
— "Надо передать своим".
От костра обратно к ребятам. Передал им. Назад обратно. Повезло, никто не заметил. Петька обратно к телефону. Гришка остался дежурить, дожидаться Пашку.
Пашка опять к костру, антирес берет. Ухо востро. Фельдфебель подбежал к солдатам сучкой:
— Эй, сволочи, довольно груши околачивать. Кто здесь, Иванов?
— Здеся.
Поднялся Иванов, длинный как жердина. Пашка банным листом прилип к ним. О чем будут разговоры разговаривать. Фельдфебель к Иванову:
— Сейчас же найди машиниста, чтобы пришел на вокзал в штаб.
У Пашки воробьем мысль в голову. Свой план в голове. В догонку за солдатом.
— Дядь, а, дядь, я схожу. Он мой отец, — привранул Пашка. — Сейчас прибегу.
Иванов обрадовался, похлопал по плечу.
— Валяй, паря, да скорейча летай. Я тутотко погожу.
Сам сел на травку и закурил козью ножку.
Молнией Пашка понесся к железнодорожным домикам, к машинисту, чтобы нарядить паровоз. Расспросил, где живет. К двери подошел, ухом приложился. Слышит: машинист, на чем свет стоит, ругает белых за их правление.
Свой. — Блеснуло в башке. Дверь открыл, тихонько спросил:
— Дядь, а, дядь, я из завода сюда прибег, комсомол я.
Рассказал все честь честью. Машинист сразу не поверил. Старый воробей, щипаный. Пашка руку за пазуху, достал бумагу. Машинисту довольно, как рукой все подозрение сняло. Пашка не успокоился. Знает свое дело. В уши слова машинисту:
— Дядь, а, дядь, разузнай все про все, а я здеся подожду. Сообча сделаем. Разузнай, в чем дело у них, а я своим передам.
Согласился машинист. Пашка дома остался: машинист — к белым в штаб...
Офицерье с девками возжается: пьют, песни горланят. Увидел это машинист, сердце кровью облилось.
— Ух, дьяволы.
А у самого скребет на сердце. Подошел к капитану; тот в стосс взял. Сразу остановил.
— В струнку. Наверно, из сочувствующих красной сволочи.
Машинист молчком отделался, ни слова.
— Есть паровозы?
— Есть, — словно в прорубь слово кинул.
— Сейчас один приготовить! Понял? Не сделаешь, к стенке! Понял? Марш!
Закипело, ходуном заходило внутри. Желание было:
— "Дал бы в морду!"
А в мозгу промелькнуло:
— "Дело знай! Руки коротки! Слабо!"
Вышел, как оплеванный, руки в кулаки. Поручик за ним. По дороге разговорились. Разговорчивым поручик оказался. Узнал он, чего надо. Паровоз сейчас направят к красным на следующую станцию, откуда ребята. Начинят паровоз динамитом: дойдет он, ляпнется в составы, разнесет все.
Волосы дыбом у Михеича, так звали машиниста.
Задумался он, мерекает башкой, как быть. Не заметил даже, что на месте стоит, да поручик в шею. Вывел из столбняка:
— Иди, пошевеливайся, старый хрен!
Михеича в жар, в руках зуд — ударить бы. Да сдержался. В депо пошли. Заправил паровоз Михеич, вывел его.
Попыхивает паровоз, по рельсам камушком катится. Остановил Михеич конька железного, попросился у поручика домой пожрать. Поручик промычал:
— Ну, иди, да возвращайся.
По дороге Михеич все в мозгах рылся. Какую бы штучку с ручкой выкинуть. Вырыл эту штучку, как раз подошла. Воды-то в паровозный тендер не набрал. Ну... а у самого план в голове, обдуманный честь честью.
Пошел обратно в депо, смазал железного, подмаслил колеса малость. Кончил приборку, домой отправился чуть не бегом, по-стариковски — воробьиными шагами.
Пашка ждет. А думы все в голову, ажно от этих дум костяшки головные разрывает, да Михеич выручил. Паровозом груженым прибежал, не отдышется. Заработали над планом головы. Пашка парень смекалистый, не даром на заводе Пинкертоном звали за такие штуки. Живо сообразил. Михеичу на обсуждение выложил план.
— Михеич, знаешь, что я придумал? В бак паровозный я залезу, а когда ты пустишь паровоз, я на станции его остановлю. Но если не сумею, то черт с ним — разорвет, так разорвет. Была ни была, повидалася. А Гришку здесь оставлю для слежки.
У Михеича от радости слезу прошибло. Больно мудрено придумал Пашка, а просто. Дальше Михеич подсобил. Рассказал, каким путем в депо пробраться.
— Дойдешь до туда, а там в канаву паровозную, да на водокачку ползком. Когда под'еду, ты оттуда в бак паровозный и шмыгнешь.
Часы звоном сказали, что засиделись. Поцеловались последний раз, как отец с сыном. Михеич в депо поплелся; Пашка кошкой за ним туда же.
Михеич к депо подошел. Паровоз начиняли динамитом. Привесили пероксилинки к буферам. Как поцелуются буфера-то, ахнет все, вдребезги разлетится. Михеич думает, хоть бы скорей кончала работу белогвардейская шпана. Часами тянулось ожидание. Кончили они. Михеич просьбу к поручику:
— Воды мало. Набрать надо.
Не догадался тот, согласился.
— Набирай, старый леший, да скорее.
Фукнул паровоз, старухой потащился в депо.
Пашка тем временем к депо в канаву вором пробрался. Тихонько к водокачке. Слежки не было, не догадались, видно. Воды набрал Михеич в водокачке, Пашка в бак. С Михеичем в последний раз взасос целовались на прощанье. Надоумил Михеич его:
— Езжай, паря. Когда пойдет паровоз, поверни рычаг, который тряпицей будет обвязан. Не трусь, прямо берись. Остановишь.
Паровоз ухнул, запыхтел. Тронулся. Пашка в баку весь мокрый. Капитан, поручик и прочая сволочь офицерья ухмылялись.
— Вот красноперым сволочам будет сюрприз. Разнесет впух и прах.
Пашке все слышно в баку. Крышку-то Михеич не закрыл, чтобы не задохнуться. Злость по жилам Пашкиным.
Довел Михеич паровоз до семафора. Капитан приказ:
— Пускай на ход.
А сам револьвер к Михеичу.
— Скакай.
Прыгнул Михеич, за ним — поручик и остальные. У Михеича — слеза выкатилась.
Паровоз по рельсам шел полным ходом, только рельсы от паровозного колеса на скрепах колотит, кричит:
— Смерть, смерть, смерть.