"Смена", №17, ноябрь 1924 год, стр. 1.
25 ОКТЯБРЯ "граждане" России, чиновники, буржуазия и духовенство должны были, согласно календарному расписанию, праздновать святых Маркиана, Мардария и преподобного Аполлинария.
Миллионы человеческих рук, срывая в этот день скромный календарный листок "25 октября", не предполагали, что с него начинается новое в жизни всего человечества.
Зато это твердо знал Владимир Ильич. В это крепко верило племя большевиков.
САМОЕ СЛОВО "Октябрь" стало знаменем. Октябрь — это победа. Октябрь — это молодость. Октябрь — это жизнь. Доподлинная, крепкая жизнь.
Октябрится наша молодая страна. Октябрится "октябревичами и октябринами", октябрится комсомольцами и комсомолками, пионерами, юнкорами, журналами, газетами...
Но знают ли миллионы, празднующие годовщину Октября, историю того, как семь лет назад рабочие и солдаты ворочали неуклюжую замитинговавшуюся теплушку "Рассею". Сдвигали ее осенними ночами на новые ильичевские пути?
Пусть не все еще это знают. Узнают.
Важно то, что с каждым днем растут и крепнут побеги Октября. Уходя глубоко корнями в советскую землю.
ШУМНО И ВЕСЕЛО празднуют Октябрь в комсомольских клубах.
Но кто видал, как празднуют Октябрь инвалиды? Люди, переживающие острую физическую боль, — когда казалось бы есть место одной лишь неразмыканной тоске?
Я видел.
Это было осенью 19 года. Шли бои на Юго-Восточном фронте за низовья Волги. Канун октября застал меня в небольшом уездном городишке Балакове, — в стенах военного госпиталя. Там лежала партия тяжело раненых в недавних боях, — ожидавших эвакуации в более глубокий тыл.
В большой палате, состоявшей из 23 коек, лежали раненые красноармейцы. На маленьких столиках лежали Октябрьские подарки в виде нескольких конвертов и стихов "Демьяна Бедного". На лицах было ожидание. Отдельные стоны заглушались этим напряженным, упорным ожиданием. Ждали оратора. С забинтованными ногами, контуженными головами, — они ждали оратора.
Оратор не пришел. Подив никого не прислал.
— Братишка, — обратился к соседу бородач с рыжей, кудластой головой, — надо бы маленько побалакать. Фронтовых поди во-как разбирает. В печенку...
Сосед не успел ответить, как с одной койки справа сполз барахтающийся в дрожи голос:
— Дозвольте мне, братва, за у всех высказаться. Я, контуженный только в плечо и руку, — потому в силах подняться до всего обчества.
Через несколько секунд я увидел стоящего на кровати с забинтованными рукой и плечом молодого красноармейца с бледным лицом рабочего подростка. В отдельных местах белой марли виднелись пятна крови. Лицо болезненно подергивалось, — а у серых больших глаз в комочек собирались желтые складки лица.
Говорил не долго. Говорил о том, о чем говорят на всех красноармейских митингах. Твердо запомнилось то, как радостно блестели глаза у всех, как внимательно слушали давно известные слова.
Из-под заскорузлых душ поднималась крепкая радость навстречу простым, необтесанным словам оратора о том, что
... — ихнему буржуазному царствию больше не бывать. Невтерпеж эта лавочка стала рабочему и христьянскому люду.
БЫЛО СКВЕРНО в Балаковском лазарете. Много ругались издерганные, больные и раненые красноармейцы. Но сейчас были далеки от всего. Впивались в слова говорившего.
Трудно было сразу осмыслить все то, что происходило вокруг: трибуна — койка, оратор — тяжело раненый красноармеец, слушатели — комья искромсанного человеческого мяса, перевязанного сотнями аршин марли. А над всем радость. Детская, хорошая, простая радость. Не перевязанная марлей. Сияющая глубокая радость.
ПУСТЬ "ОКТЯБРЬ" для наших врагов будет вдвойне осенью, — пусть их гложет тоска.
Для нас Октябрь, — это радость.
Заражающая, сильная, невысказанная радость.
Непримиримый воинствующий большевизм — знамя грядущего мирового Октября!