"Смена", №19-20, декабрь 1924 год, стр. 14-15.
"Смена" обратилась с просьбой к ряду старых большевиков—дать для "Смены" материал о том, как они работали в подполье, как становились в ряды революционной организации рабочего класса. Первым таким материалом мы печатаем очерк т. Малышева — одного из виднейших работников Советского государства — председателя Нижегородского Ярмаркома.
11-ЛЕТНИМ мальчиком меня привезли из Ярославской губ. в Питер и поставили к купцу за прилавок. Из-за этого прилавка весь городской мир казался мне загадочным, чрезвычайно интересным, тянувшимм к себе. Хотя этот мой взгляд на мир сильно затемнялся колотушками приказчиков. Это было в 1888 году.
А затем, год за годом, месяц за месяцем, день за днем, мне пришлось отзываться на жизнь и разбираться в ней при работе у весов, у прилавка, у товаров, у мешков, подчиняясь ненавистным мне — пролетарию прилавка — хозяйским интересам.
Первые проблески боевого сознания пробудились у меня именно за этим прилавком с 1889 по 1894—6 г.г.
Факт за фактом проходил передо мной: в 1892 г. — холера; мой мозг усиленно работал и искал ответа на вопрос, действительно ли эта холера напущена врачами, как говорили старухн-шептуньи, или она явилась вне их желания.
Затем, в 1894 г. умер царь Александр III. Этот факт в моем юношеском сознании преломился чрезвычайно остро. Кроме случайных рассказов некоторых людей о варварах-царях, помещиках и генералах, я в это время уже натолкнулся на литературу этого характера.
Для обертки товаров мы покупали у дворников и кухарок газеты и книги. Разбирая эту бумагу и разрезая ее, я наткнулся на одну книженку под каким-то совершенно новым для меня заглавием. Взглянув текст, увидел, что она написана против царя, попов и богатых.
Я спрятал ее глубоко в сапог и прочитал после, в кладовой, за мешками. При моей тяжелой жизни, все описанное в этой книге еще сильнее подняло меня против царя и попов. Что-то толкало меня упорно искать причины существования над людьми этих варваров рода человеческого.
В день смерти царя Александра III у нас в лавке говорили, что он опился, другие — что об'елся, а третьи — отравился.
Когда я в таких разговорах покупателей слыхал, что, если бы он не умер, то его убили бы, я негодовал, что его не убили, мне казалось, что всех этих врагов трудового рабочего люда лучше уж убивать, чем дожидаться, пока околеют сами.
В день смерти царя я нес на голове по Исаакиевской площади кадку с огурцами в лавку, на Галерную ул. к купцу Захарову, у которого я тогда служил. Черный траурный герольд возвестил об этом событии и тут же ударили в колокол. Придя в лавку, я увидел дворников и кухарок, куда-то бегущих. Они шли принимать присягу новому царю...
Я все время носился с мыслью, что не должно быть ни царя, ни попов, ни богатых; что и попов, и богатых, если они угнетают народ, тоже надо убивать.
Не зная ничего о народовольцах, я в юношеской груди своей носил идеи террора и крайней борьбы, и стремился, когда и как не знаю, провести именно эти идеи в жизнь.
1896 г. — коронация, Ходынка, перед этим — восшествие на престол — крутилось в моем сознании и заставляло меня всем моим существом отзываться на эти факты.
В этот момент я служил у купца Петрова в лабазе, за Невской заставой. Чтобы осуществить свои мысли, нужно поступить на завод, чтобы сделаться независимым человеком. Зная какое-нибудь ремесло, можно будет свободно осуществить свои желания. Поступаю на завод и учусь ремеслу. Надеюсь быть, подобно всем мастеровым, свободным человеком.
Когда я беседовал со своим отцом, таким же, как я, пролетарием, по вопросу о перемене моей службы, он, возмущаясь, говорил мне.
— Ты, ведь, один сын у меня, должен, как и я, быть торговцем, служить хорошо хозяину, выбиваться в люди, быть приказчиком, а там, может быть, и свое дело заведешь. К мастеровщине тебе тянуться нечего.
И он мне показывал, как мастеровые валяются пьяные на улице.
— Вон, — говорил он мне, — мастеровая кость, видишь, и ты будешь таким же.
Я продолжал интересоваться рабочей жизнью и мне подвернулся мой родственник, старый пролетарий, токарь, — дед Тарлев, и с его помощью я поступил к Обухову.
Машины, станки, колоссальное движение, большое число рабочих, все это еще сильнее поразило меня, крутило мое сознание, толкало все больше и больше к знанию, науке...
Первые проблески боевого сознания стали уже оформляться у меня в определенную систему, хотя трудно сказать, чтобы это была именно система классовой борьбы, разработанная в ясном плановом порядке. Мне казалось, что ежели я буду таким же, в синей блузе, заводским рабочим, то, слившись с ними, буду чувствовать себя в этой славной, страшной для всех, семье непобедимым, и вместе с ними стану бороться, наносить удары врагу, побеждать...
Читать ученые книги после 2-летней сельской школы было трудно. Вечерняя Обуховская школа была единственным выходом, а затем уже можно было вступить в борьбу с врагами всего бедного народа, — так думал я тогда.
РАБОЧЕЕ время тогда было, ни мало, ни много, около двух третей суток. Первый заводский свисток разносился по рабочим районам в половине шестого утра. Затем, без четверти шесть — второй и потом — третий, последний, в шесть часов утра. Свисток к окончанию вечерних работ был, помню я, на Митрофаньевской и др. фабриках, в восемь часов веч. Кроме этого, через день работали ночь и полночи, так что выходило до 48 рабочих дней в месяц этого тяжелого нечеловеческого труда.
Мы часто смеялись "скопским наречием": — 48 днев — 18 рублев.
При таком трудовом положении пролетарию хватало времени только на то, чтобы забежать в трактир, выпить как следует, а затем, окачурившись, лежать где-нибудь в канаве.
В 1898—99 г.г. мы целой группой рабочих старательно пробивались к школе, к знанию, к оформлению своих стремлений к борьбе. В это время мы, кроме школы, об'единенные в кружки, стали уже залезать в подполье, хотя наше об'единение в кружки вначале имело целью лишь — самообразование.
Я не помню своей роли в этой организации, вернее, никакой роли у меня тогда не было. Моя жизнь шла в усиленной читке книг, но больше всего в распространении литературы, в разбрасывании листков, в вербовке новых членов в кружок.
Как мы вошли в партию? Этого я не помню. Вероятно, мы и не входили, а это разумелось само собой. Нам не было видно, к какой партии мы принадлежим. С нами тогда на эти темы никто не толковал.
Мы знали, что есть группа "Рабочее Дело", после часто слышали "Южный Союз", иногда говорилось о группе "Рабочая Мысль", но это уже тогда, когда мы вступили в стадию высшей ячейки, вроде кружковых организаторов Невского района; пока же мы были массовыми кружковыми участниками, об этом с нами не разговаривали.
Что же нам говорили на первых шагах? Помню первые лекции, первые беседы. В них говорили, прежде всего, о том, как держать себя на допросах.
Я помню, руководители наших организаций набрасывали и иллюстрировали нам целый ряд фактов, как вести себя у жандармов на допросах. Нам укааывали на то, что мы сразу не сможем сообразить, что думает и на чем ловит вас жандарм. А они очень хитрые люди и лукавые...
Наговорите им такого, что потом только запутаетесь. Они вас после на этом собьют, а потом, сами не заметите, как залезете в тяжелое положение, выпутаться из которого будет уже трудно.
Значит, единственный выход, если вы заявите на допросе жандармам совершенно категорически, что вы ни на какую тему не желаете с ними разговаривать, ибо ничего из того, что они говорят, не знаете. Так мы, твердо и уверенно, и решили действовать на допросе, если кто-либо из нас попадет в лапы к жандармам.
В кружковых занятиях нам читали брошюры, разбирали их, а затем приступали к более правильной и планомерной работе по партийному развитию. Впоследствии одним из самых популярных занятий кружка — была читка Эрфуртской программы. Сколько картин, сколько фактов, сколько моментов можно привести из того славного партийного прошлого!
Однажды сидим мы в дер. Мурзинке и ждем пропагандистку. Я был тогда чем-то вроде помощника организатора, на обязанности которого лежало встретить пропагандистку и незаметно провести в условное место. Помню, как по установленному знаку я определил, сошедшую с конки, у карточной фабрики девушку в платочке и пошел за ней на расстоянии 50—70 сажен. Один из негодяев-фатов по дороге стал приставать к ней.
Как? Эту учительницу, которая приближается к нам с великими скрижалями пролетарской борьбы, оскорбляют? Все потемнело в глазах, дисциплинированная выдержка разлетелась вдребезги, я подскочил к этому типу и по методу, преподанному мне кулачными боями, залепил ему в ухо. Тип в миг полетел в канаву.
Пропагандистка бросилась к Мурзинке, а я опять встал на 50—70-саженное расстояние и направился за ней. После в кружке товарищи и сама девица много смеялись над этим.
В конце 19 века — укрепились организации, об'единения, классовые ячейки для борьбы с врагами трудового народа. А перед днем пролетарского праздника 1 мая все эти ячейки были озабочены лишь тем, чтобы вызвать фабрики и заводы на борьбу, может быть, не окончательную, может быть, только на демонстрацию борьбы, но во что бы то ни стало вызвать! Ячейки работали дни и ночи и, действительно, организовали и подготовили на Невском такую демонстрацию, что полиции и жандармам было над чем поработать.
Вот вам забастовочное движение 1900, 1901 г.г. Громадная смелая стачка обуховцев, превратившаяся в обуховскую бойню. Небольшой тесный кружок большевиков, одухотворенный одной живой мыслью и желанием скорее поднять на борьбу всю трудовую семью. Сама эта группа активно была на передовых позициях.
Славная победа над жандармами, ранение жандармского полковника Полыдина, это фактическое истребление холопов царского строя производилось не оружием, не бомбами и не револьверами, которых у нас даже не было, а просто камнями.
Это давало нам такое моральное удовлетворение, что мы готовы были идти на какую угодно каторгу.
В эти годы партия, как таковая, стала уже оформляться в единую боевую организацию всего революционного рабочего класса России.
ЗУБАТОВ со своей гапоновщиной начал выступать на рабочих собраниях пролетарских районов и в обществах. Мы ясно чувствовали, что царское правительство хочет во что бы то ни стало преподнести нам сюрприз, в виде новой организации, которая была бы "истинно рабочей".
На допросах жандармы говорили нам, что "вот вы стремитесь свергнуть царя, но вы сами должны понять, что из этого свержения для вас не будет ничего хорошего, потому что у власти будут опять те, которые без эксплоатации не смогут властвовать". При этом они указывали на революции Западной Европы.
В Петербургском жандармском управлении, куда я был приведен из предварилки, как первый раз сидевший, после продолжительной беседы, меня спросил, кажется, полковник Бабушкин:
— А вы знаете вашего тезку?
Я навострил уши, прислушался, — какого такого тезку? Не знаю, — говорю, — о ком вы говорите.
— Ну, так сейчас вы его увидите, — ответил полковник. И в этот момент влетел в кабинет жандармского полковника господин среднего роста, средней об'емистости, остроглазый, юркий. Почти двумя пальчиками он держал легкий портфель, который бросил на угол стола, где я сидел. Сел против меня и начал вглядываться в мое лицо. Несколько раз постучал пальцами по столу, бросил пару слов жандарму, еще раз взглянул на меня, поднялся и ушел. Ни слова не сказал мне и ни слова не спросил у меня.
Когда он ушел, полковник спросил у меня знаю ли я, кто это был.
Я ответил, что не знаю. Тогда он сказал:
— Ведь, это ваш тезка, Сергей Васильевич Зубатов.
Нас в кружках учили, чтобы мы у жандармов своего образования не проявляли и старались прикидываться по возможности или неграмотными или полуграмотными. Мне, более чем кому-либо, удалось исполнить этот первый завет партии. На допросе, при писании протокола, я, и так малограмотный, да еще стремясь выполнить этот завет, сильно раздражил, помню, прокурора Зубовского. Он даже закричал на меня.
— Какой вы к чорту политик, когда даже под мою диктовку не можете писать грамотно и двоеточия не знаете, как поставить!
Я виновато посмотрел на него и сделал вид, что, действительно, к политике не гожусь. После этого меня, очевидно, он так и охарактеризовал.
Об'единенная из отдельных молодых лесочков в большой дремучий лес, укрепленная партия шла усиленно и шибко ввысь и вширь. С каждым месяцем эта боевая пролетарская сила крепла, множилась и росла.
Вышла книжка Ильича "Что делать"; эта книжка была настолько интересна для нас, что мы буквально зачитывались ею, вдумывались в каждое слово, старались понять его и так, и этак, и еще как-нибудь.
Пролетарская жизнь Питера и других городов принимала все более и более боевой характер под руководством партии.
Не было случая, чтобы какое-нибудь революционное движение, забастовки, протесты, какое бы то ни было выступление проходили без участия и не под руководством нашей партии.
Помню, когда в 1902 г. в предварилке было около 600 человек с женским отделением; мы начали бушевать и об'явили голодовку; тогда именно наши старшие товарищи большевики, организаторы и руководители этой борьбы, давали нам лозунги не только ежедневно, но и ежечасно.
Тюремная борьба закончилась тем, что нас 50 человек перевели в одиночную тюрьму на Выборгской и там, спустя неделю, избили до полусмерти, некоторым поломали ребра, выбили зубы, и больше всего об'ектом этих избиении были мы, большевики. Помню, среди нас в подвале лежал Михаил Иванович Калинин, Чокмарев, Корчевский и др.
Говорили, что это колоссальное избиение было проведено при ближайшем участии тогдашнего министра Плеве, который во все время избиения был у нас в тюрьме. Насколько это верно, сейчас не знаю, но этот факт был возможен, ибо, пока мы сидели в предварительной тюрьме, к вам приезжали верховные персоны — и князья, и министры, которые старались вникнуть в глубину нашего буйного поведения. Факт был настолько грандиозен, что сам Плеве, возможно, решил расчитаться, как следует, с нами, большевиками.
В 1903 г. уже после нашего освобождения из тюрьмы, я участвовал в Одессе во всеобщей забастовке. Зубатовские вожди стремились начатую нами забастовку превратить в экономическую. Страсти все больше и больше разгорались. И когда мы с рабочими и матросами сами из гавани пришли к домишку Шаевича (на Пересыпи), он начал лепетать о том, чтобы наше движение не принимало такого буйного характера, чтоб удержаться от таких грандиозных демонстраций.
Наши ребята-большевики бросали ему грозные слова: провокатор! изменник! негодяй! И запустили в него парой камней. Шаевич спрятался.
А многочисленная толпа наша пошла, кружась и двигаясь, по всей Одессе, по всем заводам, на Дальнике развилась не на один десяток тысяч людей. К вечеру стычка с жандармами, целый ряд осложнений для властей...
ТАК и все последующие годы пролетарская боевая партия большевиков во всем революционном движении стояла впереди на всех политических и экономических баррикадах пролетариата. Теперь она по праву руководит управлением Рабоче-Крестьянского Государства.
