Рис. В. Доброклонского.
Эту историю мне рассказали два старика.
Под прохладным солнцем северного лета, в полночь, мы сидели у костра, дым которого защищал нас от москитов. Направо, внизу, шагах в двадцати от нас Юкон катил свои беспечные воды. Налево на зеленой вершине низких холмов блистало дремотное солнце; в эту ночь и в много следующих ночей оно должно было оставаться на небе.
Старики, сидевшие возле меня — вождь Лон и Мутзак — когда-то товарищи в битвах, а сегодня только дряхлые хранители традиций и сказаний о боевых подвигах своего племени. Они были последними остатками своего поколения и теперешнее молодое, выросшее на границах мира золотоискателей, относилось к ним безо всякого почтения.
Кого могут сейчас интересовать традиции? Во что превратились могущество страшных религиозных обрядов и колдовские таинства, если ежедневно вверх и вниз по Юкону проходит, кашляя и гудя, пароход — настоящее живое чудовище, которое, презирая все законы, дышит огнем?
Какую цену может иметь наследственный титул в наши дни, когда человек, способный наколоть больше дров, чем другие, или лучше других умеющий управлять пароходом в лабиринте островов — становится самым уважаемым среди своих ближних?
Оба старика, вождь Лон и Мутзак, слишком долго жили и теперь, при новом порядке вещей для них наступило тяжелое время, — их никто не почитал, их просто не признавали. Они печально ждали прихода спасительной смерти.
В этот день они, однако, почувствовали привязанность к странному бледнолицему, который вместе с ними переносил мучения, доставляемые дымом костра и москитами, и внимательно слушал их рассказы о временах, прошедших очень давно, еще до появления парохода.
— И вот для меня выбрали девушку, — говорил вождь Лон...
Его голос, пронзительный и свистящий, снижался в хрипящий и глухой бас, переходил в слабое сопрано и выражал то пение сверчка, то кваканье жабы.
«... Для меня выбрали девушку. Мой отец Каск — та-ка, по прозвищу Выдра, был весьма недоволен, что я так мало интересуюсь женщинами. Он был стар и был вождем своего племени. Из всех его сыновей я один остался в живых, и через меня он надеялся продолжать свой род.
Но, знай, о, Белый человек, что я был очень болен. Ни охота, ни рыбная ловля меня не привлекали, и мой желудок не переваривал пищи. Как же мог я смотреть на женщин, готовиться к брачному празднеству или желать услышать лепет маленьких детей.
— Это правда, — перебил Мутзак. — Разве вождь Лон не вырвался из об'ятий огромного медведя, который так хватил его по черепу, что кровь хлынула из ушей!
Вождь Лон энергично кивнул головой.
— Мутзак сказал правду. Потом рана моя хоть и зарубцевалась и перестала болеть, но болезнь перешла во внутрь головы. Когда я ходил, мои ноги дрожали, и если я поворачивал глаза к свету — они наполнялись слезами. Когда я открывал глаза — весь мир опрокидывался передо мною и все, что я видел, вертелось у меня в голове. Я чувствовал над глазами такую боль, как будто на голову наваливалась огромная тяжесть или как будто тесный обруч сжимает мой лоб. Я говорил медленно и долго искал нужное слово. Я был очень болен, и когда мой отец, Выдра, привел ко мне Казаан...
«... Она была молода и сильна, дочь моей сестры, — снова перебил Мутзак. — Она лучше всякой другой девушки из племени умела шить мокассини. Она была добра и не забывала, что мужчины издают законы, которым всякая женщина должна подчиняться.
— ... Как я говорил, мне было очень плохо, — продолжал вождь Лон. — И когда мой отец, Выдра, представил мне Казаан, я ответил: «Вы бы лучше готовились к моим похоронам, чем к моей свадьбе». Лицо моего отца потемнело от гнева и он вскричал:
— Твое желание будет исполнено. Хотя ты еще жив, но приготовься к смерти, ибо для нас ты только труп!»
— Такой способ действий не в наших обычаях, — проговорил Мутзак. — Знай, Белый человек, что все те церемонии, которые были назначены для вождя Лон, применялись только по отношению к мертвым. Но старый Выдра был очень рассержен.
«Мой отец, Выдра, говорил мало, но действовал быстро, — продолжал вождь Лон. — Он приказал людям нашего племени собраться перед палаткой, в которой я лежал. Когда все пришли, он заставил их оплакать смерть своего сына. Они запели монотонную, мрачную песню:
«О-о-о-о-с-а-гаа-га-а-их-клу-кук-их-клу-кук».
Мутзак стал ему подпевать. От этих звуков мороз проходил по коже. Вождь Лон продолжал:
— По приказу отца, Оклакута, моя мать, вымазала свое лицо сажей, посылала пеплом голову и стала меня оплакивать так, как если бы я действительно был мертв. Она производила много шума, бешено колотила себя руками в грудь, рвала на себе волосы: Гуннак, моя сестра, и Сеената, сестра моей матери, присоединились к ней и от этой оглушительней суматохи, у меня так разболелась голсва, что для меня не осталось никаких сомнений в тем, что пришел мой последний час.
— Старейшины племени собрались вокруг моего лежа и стали спорить о путешествии; которое предстоит совершить моей душе. Один говорил о непроходимых и безграничных лесах, в которых, стоная, вечно бродят заблудшие души: такая участь могла постигнуть и мою душу. Другой предвидел бесконечные реки с быстрыми и обманчивыми волнами, среди которых, злые духи, испуская пронзительные вопли, протягивают свои бесформенные руки, чтобы схватить вас за волосы и увлечь на дно.
— И все вместе закричали, что нужно снабдить меня пирогой, дабы дать мне возможность переплыть через
эти ужасные реки.
— Третий описал бури, которых еще никогда ни одно живое существо не видало. Звезды дождем падают с
неба, земля повсюду раскалывается, раскрывая бездны и в эти бездны сверзаются все реки.
— И тогда все люди, сидевшие
вокруг меня, воздели руки к небу и разразились такой бурей жалобных криков, что я едва не лишился чувств. Услышав эти
крики, все находившиеся снаружи застонали и завыли еще громче. Я перестал соображать, где нахожусь и что вокруг меня
происходит, но ясно сознавал, что моя жизнь прекратилась.
— Окиакута, моя мать, положила возле меня мою одежду из беличьих шкурок, непромокаемый плащ из тюленьих кишек, чтобы защитить от холода и сырости мою душу во время ее долгого путешествия. Так как стали говорить об утесистых холмах, заросших колючим кустарником, она достала мои лучшие мекассины, чтобы облегчить мне путь. Когда старшие назвали крупных зверей, которых мне предстояло убить, младшие положили возле меня самый крепкий из моих луков, самые прямые стрелы, пращу, копье и мой охотничий нож.
— Тогда старшие заговорили о тишине и мраке беспредельных пространств, по которым будет бродить моя
душа. Мать принялась причитать еще громче прежнего и еще усерднее посыпать голову пеплом.
— А молодая девушка,
Казаан, скромно и спокойно приблизилась и уронила мешочек с предметами, необходимыми для моих странствований; я знал,
что в нем находились кремень, сталь и сухой трут, так как моей душе придется разводить огонь.
— Еще были для меня отобраны одеяла и потом рабы, которых должны были убить, для того, чтобы их души сопровождали мою. Их было семеро, так как мой отец был богат и могущественен и мне, его сыну, приличествовало быть достойно похороненным. Мы взяли в плен этих рабов во время одной из войн с племенем мукумуков, которые жили ниже по течению Юкона. На другой день шаман Сколка должен был их заколоть одного за другим, и души их пошли бы вместе с моей вопрошать неизвестное. Одной из их обязанностей было нести мою пирогу до берегов большой реки с волнами быстрыми и неверными, но так как места в пироге для них не хватит, то они бы на веки останутся стонать и плакать в густом безпросветном лесу.
Глядя на мои красные и мягкие одежды, я думал о том, что для меня будут убиты семь рабов, и гордился готовившимися похоронами, потому что наверняка знал, что мне завидует много воинов.
— Все это время мой отец, Выдра, сидел мрачный и безмолвный. В продолжение всего дня и всей ночи люди
выли похоронные песни и в честь меня били в барабан.
— Однако, утром мой отец встал и заговорил.
— Всю его жизнь, — говорил он — он был воином — это знают все. Всем известно также, что больше славы умереть в битве, чем лежа на мягких мехах у своего очага. И так как, во всяком случае, мой сын должен умереть, будет гораздо лучше, если он пойдет биться с мукумуками, с нашими врагами, и даст им себя убить. Таким образом он заслужит почести и титул вождя в последнем убежище мертвых и его доблести украсят меня, его отца.
— И он приказал, чтобы один из отрядов приготовился к войне и спустился вниз по реке. Я должен был, как только мы встретимся с врагами, выйти из отрядов и один броситься на врагов, т.-е. бежать навстречу верной смерти.
— Нет, это не все. О, Белый человек! — воскликнул Мутзак. — Так слушай: колдун Сколка в эту ночь что-то долго шептал на ухо Выдре, и по его совету вождь Лон был отправлен на гибель. Выдра становился стар, вождь Лон был его единственным сыном и Сколка замышлял занять место вождя. После того, как мужчины в течение целого дня и целой ночи горланили во всю мочь своих легких и на утро убедились, что вождь Лон еще был жив, Сколка со страхом сообразил, что вождь Лон может вовсе не умереть.
— Это правда, — ответил вождь Лон. — Я хорошо знал, что эту штуку обработал шаман, но болезнь настолько подавляла меня, что я даже не способен был ни рассердиться на Сколку, ни бранить его. Я относился ко всему безразлично и мечтал только о смерти, которая избавила бы меня от всей этой комедии.
— И вот, Белый человек, маленький отряд снарядился для боя. С нами не пошел ни один из испытанных бойцов, ни один из старых, изощренных и мудрых — только около сотни молодых людей, которые, можно сказать, даже не были знакомы с войной.
— Вся деревня собралась на берегу реки, чтобы присутствовать при нашем отплытии. Нас провожали радостными криками и гимнами, прославлявшими мою храбрость. А разве ты сам, о, Белый человек, не будешь горячо приветствовать юношу, уходящего на войну, даже, если бы ты заранее знал, что он падет на поле битвы?
— И вот вся эта молодежь продвигалась вперед. С нами был и Мутзак, такой же молодой и неопытный, как остальные. По приказу моего отца моя пирога была привязана к пирогам Мутзака и Камамука, для того, чтобы я не израсходовал своих сил на греблю и мог с достойным видом встретить мою судьбу.
И так мы спустились вниз по реке.
На некотором расстоянии от деревни Мукумуков мы заметили двух воинов из этого племени, Увидя нас, они повернули свои пироги и обратились в бегство. В то же мгновение мои люди, следуя приказу моего отца, оставили меня и пустили одного плыть по течению. Они должны были остаться на месте, чтобы оценить мое поведение перед лицом смерти и рассказать о нем племени.
Рис. В. Доброклонского.
— Я опустил весло в воду и прокричал беглецам-мукумукам все мое презрение. Мои оскорбительные слова заставили их обернуться и они заметили, что я один преследовал их. Тогда оба воина, проплыв еще некоторое расстояние, чтобы чувствовать себя в безопасности, остановились и, отодвинув друг от друга свои пироги, стали ожидать меня — каждый с своей стороны. Я приближался к ним с копьем в руке, исполняя воинственную песнь моего племени. Они оба метнули в меня свои копья, но я пригнулся и копья просвистали над моей головой, не коснувшись меня. Когда я выпрямился — нас было трое и мы могли честно бороться. Я напал на того, кто был справа от меня, острие моего копья вонзилось в его горло и он свалился в воду.
— Изумлению моему не было границ — я убил человека! В несколько сильных ударов весла я подплыл к другому: я должен был умереть достойно и честно. Второе и последнее копье моего врага только слегка задело мое плечо. Тогда я атаковал мукумука. Я не сшиб его с ног, но я воткнул стальное острие в его грудь и пытался проколоть его насквозь. И в то время, когда я изо всех сил налегал на мое копье, он веслом плашмя два раза ударил меня по голове.
— Острие моего оружия глубоко вошло в его грудную клетку, а он все еще продолжал колотить меня веслом. Вдруг, точно молния меня ослепила, и я почувствовал, что у меня в голове что-то сдвинулось с сухим шумом, вот именно — с сухим шумом. Исчезла давившая меня над глазами тяжесть и мне показалось, что лопнул обруч который сдавливал мой лоб. Меня охватило ощущенье огромного счастья и мое сердце запрыгало от радости.
— Это смерть, — подумал я. — В таком случае она очень приятна. Но затем я увидел две пустые пироги и понял, что час моей смерти еще не пришел. Напротив, я воскрес. Это чудо сотворили обрушившиеся на мою голову удары. Я сознавал, что способен убивать, а вкус крови ожесточил меня. Я опустил свое весло в грудь Юкона и принялся, как можно быстрее, грести по направлению к деревне мукумуков.
— За моей спиной молодые люди что-то кричали. Я повернул к ним голову и увидел, что вся поверхность реки белела от пены под ударами их весел.
— Да, под ударами наших весел вспенилась вода, — сказал Мутзак. Поэтому, что мы вспомнили приказания Выдры и Сколки и хотели видеть, как будет держать себя перед лицом смерти вождь Лон. Какой-то молодой мукумук, осматривавший сети для ловли лососей, увидел, что на него несется вождь Лон впереди отряда в сто человек. Юноша в своей пироге бросился к берегу, чтобы предупредить своих об опасности. Но вождь Лон стал его догонять и мы все удвоили быстроту хода.
— Они подплывали к берегу, и когда Лон увидел, что юноша вспрыгнул на берег, он встал на своей пироге и метнул копье.
Пронзенная копьем жертва ничком упала на землю.
— Вождь Лон выскочил на берег с палицей в руке, издал долгий, боевой клич и стрелою бросился в
деревню.
— Первый человек, которого он встретил, был Итвили, вождь мукумуков. Вождь Лон раздробил ему палицей
череп.
— Боясь пропустить момент смерти вождя Лон, мы все вышли на берег и побежали за ним. Мукумуки не поняли нашего
поступка, подумали, что мы тоже пришли воевать и осыпали нас дротиками и стрелами. Тогда мы забыли о данном нам
поручении и напали на них с кольями и дубинами в руках и, так как мы нежданно-негаданно свалились к ним на головы, то
произошла настоящая бойня...
— Моими собственными руками я задушил шамана, — говорил вождь Лон. Воспоминания о этом далеком дне оживили его увядшее лицо. — Я его убил — это был более великий шаман, чем Сколка. Каждый раз, когда я нападал на врага, я говорил себе: «Вот и смерть». И каждый раз я убивал врага. и смерть исчезала. И мне стало казаться, что дыхание жизни не уйдет из моих ноздрей и что я не могу умереть...
Мутзак продолжал: «Мы следовали за вождем Лон через всю деревню и вернулись вместе с ним. Мы следовали за ним, как стая волков, то здесь, то там, повсюду, до тех пор, пока не осталось ни одного мукумука, с которым можно было бы сразиться. Мы взяли в рабство сто мужчин, вдвое больше женщин и много детей. Потом мы подожгли все дома и хижины и ушли. Вот каков был конец племени мукумуков.
— Мы вернулись в нашу деревню, — возвысил голос вождь Лон, — и люди нашего племени были ошеломлены, увидя нас нагруженными богатствами и окруженными таким количеством рабов; но они еще больше удивились, увидя меня живым.
— И мой отец, Выдра, затрепетал от радости, узнав о моих подвигах. Потому, что он был стар и я был его единственным сыном. Пришли все испытанные воины, а также и все самые изощренные и самые мудрые, и вскоре все племя собралссь вокруг меня. Тогда я встал и громовым голосом приказал шаману приблизиться.
— Да, о, Белый человек, он это сказал громовым голосом, и у нас, у всех от страха задрожали колени, — подтвердил Мутзак.
— Когда Сколка предстал передо мной, — продолжал вождь Лон, — я крикнул ему, что у меня не было никакого намерения умирать. И я добавил, что очень скверно обманывать злых духов, ожидающих в загробной жизни. Я нахожу нужным отправить душу Сколки бродить в Неизвестном, где она будет, несомненно, обречена вековечно стонать в безпредельных, непроходимых лесах. И я его задушил здесь же на месте, на глазах у всего племени... И когда я услышал ропот, я закричал изо всех сил.
— Громовым голосом, — добавил Мутзак.
— Верно! Я это закричал громовым голосом: — Посмотрите, вы! Я, вождь Лон... Я убил Сколку, вероломного шамана! Я единственный из людей, прошел через ворота Смерти, и вот я снова перед вами. Мои глаза зрели невидимое и мои уши слышали таинственное. Я более велик, чем шаман Сколка, более велик, чем все другие шаманы. Я также выше, чем мой отец. Выдра. Он всю свою жизнь боролся с мукумуками, а мне достаточно было одного дня, чтобы их разгромить. В течение секунды, — время для одного только вздоха, — я покончил с ними.
— Так как мой отец. Выдра, стареет, а шаман Сколка больше не существует — я об'являю себя и вождем и шаманом, и с этого дня я буду вами править, о, люди племени... И если кто из вас хочет мне противоречить, пусть он это сделает сейчас передо мною!
Рис. В. Доброклонского.
— Я подождал, но никто не сказал ни слова. Я снова закричал:
— О, я попробовал крови! Теперь пусть мне принесут мяса — я голоден. Пошире раскройте все кладовые и
готовьте великолепное празднество. Будьте радостны!.. Оставьте похоронные песнопения!.. Празднуйте мою
женитьбу!
— И пускай приведут юную Казаан, ту, которая будет матерью детей вождя Лон!
— Услышав эти слова, мой отец, Выдра, стал плакать, как женщина, ибо он был стар, и обнял мои колени
своими руками.
— С этого дня я сделался вождем и шаманом моего племени. Я был окружен почестями и все воины
склонялись перед моей волей...
— До прибытия парохода, — подсказал Мутзак.
— Увы, да, — сказал вождь Лон, — до прибытия парохода...
Перевел Морис Д.
