Н. А. Рожковъ, ГОРОД и ДЕРЕВНЯ В РУССКОЙ ИСТОРИИ, стр. 31-52
Одной изъ основныхъ причинъ успѣшнаго собиранiя Руси московскими великими князьями служило, несомнѣнно, экономическое единство той территорiи, которая вошла въ составъ объединеннаго Московскаго государства. Великiй Новгородъ, эта богатая, вольная, торговая республика удѣльнаго перiода, служитъ блестящимъ тому доказательствомъ: онъ былъ связанъ тѣснѣйшими, неразрывными хозяйственными узами съ сѣверо-восточной Русью; новгородское купечество, какъ мы видѣли, вело транспортную, передаточную торговлю, сбывало за границу продукты не своей области, а центра нынѣшней Россiи, и въ свою очередь продавало здѣсь не предметы, производимые въ новгородскихъ пятинахъ, а иностранные товары. Мало того: Новгородъ съ его областью не могъ пропитаться своимъ хлѣбомъ и нуждался въ привозѣ его изъ сѣверо-восточной Руси, изъ великокняжескихъ владѣнiй. Стоило порвать экономическую связь Новгорода съ бассейномъ Волги и Оки, и все его торговое могущество должно было бы разрушиться и исчезнуть. Вотъ почему вольная новгородская община, подобно другимъ удѣльнымъ княжествамъ, должна была рано или поздно подчиниться власти московскаго государя, что и случилось при Иванѣ III. Это экономическое единство территорiи Московскаго государства, не только продолжало сохраняться во второй половинѣ XVI и въ XVII вѣкѣ, но и постепенно усиливалось и развивалось. Но, само собою разумѣется, этимъ не исключаются особенности въ хозяйственномъ строѣ отдѣльныхъ областей; даже напротивъ: этими областными особенностями именно и обусловливалось экономическое единство страны, такъ какъ съ усиленiемъ раздѣленiя труда отдѣльныя хозяйственныя единицы стали острѣе ощущать необходимость въ обмѣнѣ между собою, т.-е. начали болѣе нуждаться другъ въ другѣ, потеряли прежнюю изолированность. Вся территорiя Московской Руси XVI и XVII вѣковъ можетъ быть раздѣлена на шесть естественныхъ областей: 1) центръ, включавшiй въ себя нынѣшнiя губернiи Московскую, Тверскую, Ярославскую, Костромскую, Владимiрскую и Нижегородскую; 2) новгородско-псковскiй край — губернiи Новгородскую, Псковскую и Петербургскую; 3) сѣверъ, состоявшiй изъ нынѣшнихъ Олонецкой, Вологодской и Архангельской губернiй; 4) прикамскую область — губернiи Казанскую, Вятскую, Пермскую и Уфимскую; 5) степь — земли къ югу отъ центра и прикамскаго края, и 6) Поднѣпровье, бассейнъ Днѣпра, поскольку онъ не входилъ въ предѣлы литовско-русскаго государства, въ концѣ XVI вѣка соединившагося съ Польшей въ одинъ политическiй организмъ подъ названiемъ Рѣчи Посполитой. Въ этотъ перечень не включена Сибирь, не игравшая долго значительной роли въ хозяйственной исторiи нашего отечества. Говоря вообще, надо признать, что къ половинѣ XVI вѣка на большей части очерченнаго громаднаго пространства — за исключенiемъ развѣ крайняго сѣвера и крайняго юга — земледѣлiе одержало окончательную побѣду надъ другими отраслями народнаго производства. Это засвидѣтельствовано чрезвычайно цѣннымъ матерiаломъ, сохранившимся для насъ въ значительномъ обилiи въ писцовыхъ книгахъ, по тексту которыхъ пашенныя угодья далеко перевѣшивали собою землю, назначенную для другихъ хозяйственныхъ цѣлей; бобровые же гоны, бортные ухожаи, соляныя варницы и даже рыбныя ловли встрѣчались очень рѣдко и отступали все далѣе на сѣверъ и на югъ, такъ что о добывающей промышленности въ центральной Руси этого времени говорить уже почти не приходится. Еще менѣе значенiя имѣла промышленность обрабатывающая: въ этой сферѣ сколько-нибудь замѣтную экономическую роль играло только крестьянское кустарное производство. Такъ, Владимiрскiй, Калужскiй, Гороховецкiй, Семеновскiй и Корельскiй уѣзды уже тогда славились деревянными издѣлiями, въ Лысковѣ, Ярославлѣ, Костромѣ и Архангельскѣ существовало производство валяной обуви, шляпъ и полотенъ, въ отдѣльныхъ частяхъ новгородской области выдѣлывались металлическiя издѣлiя. Не надо при томъ же забывать, что большая часть этихъ кустарныхъ промысловъ развилась лишь къ концу XVII вѣка. Но хотя большая часть страны была, такимъ образомъ, несомнѣнно, земледѣльческой, однако двѣ старыхъ ея области, отличавшiяся естественными условiями, мало благопрiятными для земледѣльческаго производства, — именно сѣверъ и область Новгорода и Пскова — не вполнѣ соответствовали такой характеристикѣ: и здѣсь, правда, земледѣлiе выдвинулось на первый планъ уже въ XVI вѣкѣ, но оно не подавляло скотоводства и добывающей промышленности. Такъ называемыя «пожни», т.-е. сѣнные покосы, занимали громадныя пространства на сѣверѣ и особенно въ новгородскихъ пятинахъ. Сѣверъ отличался, кромѣ того, чрезвычайнымъ обилiемъ «путиковъ», «перевѣсищъ», рыбныхъ ловель, соляныхъ варницъ, что указываетъ на сильное развитiе добывающей промышленности. Въ этомъ отношенiи здѣсь сохранялись все еще старинныя преданiя, съ трудомъ подававшiяся подъ напоромъ новыхъ условiй. Это преобладанiе добывающей промышленности рѣзко отличало сѣверъ даже отъ новгородскаго края, не говоря уже о другихъ областяхъ страны.
Итакъ, исходнымъ пунктомъ дальнѣйшихъ нашихъ разсужденiй является то положенiе, что на сѣверѣ продолжала, хотя и въ нѣсколько меньшей степени, господствовать добывающая промышленность, въ области Новгорода и Пскова обѣ главныя отрасли сельскаго хозяйства — скотоводство и земледѣлiе — сохраняли приблизительное равновѣсiе, причемъ сельскохозяйственная промышленность господствовала надъ другими отраслями производства, а въ центрѣ, степи, прикамскомъ краѣ и Поднѣпровьѣ, особенно въ центрѣ, преобладало въ XVI и XVII вѣкахъ земледѣлiе.
Но эта характеристика относительнаго значенiя отдѣльныхъ отраслей производства далеко не полна: не данъ еще отвѣтъ на одинъ вопросъ первостепенной важности, — о значенiи торговли, внѣшняго и внутренняго обмѣна. Въ этомъ отношенiи съ половины XVI вѣка наблюдаются серъезныя и въ высшей степени любопытныя перемѣны, указывающiя на зачатки коренной перестройки хозяйственныхъ отношенiй. Перемѣны коснулись какъ внѣшней, такъ и внутренней торговли.
Мы видѣли уже, какую исключительную роль во внѣшней торговлѣ удѣльной Руси игралъ Великiй Новгородъ, какъ монополизировало эту торговлю новгородское купечество. Съ паденiемъ новгородской вольности въ концѣ XV вѣка торговое значенiе Новгорода сильно пошатнулось, хотя и далеко не исчезло. Гораздо чувствительнѣе былъ другой ударъ, нанесенный этому торговому центру нѣсколько десятилѣтiй спустя, въ половинѣ XVI вѣка: въ это время на отдаленномъ бѣломорскомъ сѣверѣ завязались торговыя и политическiя сношенiя съ народомъ, экономическая мощь котораго стала развертываться, какъ разъ тогда, когда поколебалась сила Ганзейскаго союза, этого виднѣйшаго торговаго контрагента новгородцевъ: въ 1553 году, капитанъ англiйскаго корабля, случайно занесеннаго бурей въ Бѣлое море, Ричардъ Ченслёръ, высадившись на русскомъ берегу, прiѣхалъ въ Москву, былъ ласково принятъ Iоанномъ Грознымъ и заключилъ торговый договоръ между Англiей и Московскимъ государствомъ. Такъ на сѣверѣ въ Холмогорахъ, а потомъ въ Архангельскѣ и другихъ городахъ, лежавшихъ на пути къ Москвѣ, образовались новые рынки для внѣшней торговли, не уступавшiе Новгороду, скоро даже превзошедшiе его по своему значенiю. Можно наблюдать довольно сильное торговое оживленiе цѣлаго ряда городовъ, лежавшихъ на дорогѣ съ сѣвера въ центръ, — особенно Вологды, Ярославля и самой столицы государства — Москвы. Англичане, посѣщавшiе Россiю во второй половинѣ XVI вѣка, — Ченслёръ, Климентъ Адамсъ, Дженкинсонъ, Флетчеръ, — всѣ оставили описанiя своихъ путешествiй, указывающiя на ростъ русскаго торговаго движенiя. Въ томъ же убѣждаютъ и туземные источники: Котошихинъ, составившiй любопытное описанiе Московскаго государства второй половины XVII вѣка, много говоритъ о русскихъ купцахъ, занимавшихся заграничной торговлей, — такъ называемыхъ гостяхъ и людяхъ гостиной и суконной сотенъ; въ 1667 году изданъ былъ новоторговый уставъ, придавшiй этимъ заграничнымъ русскимъ торговцамъ корпоративную организацiю для торговаго суда и сбора пошлинъ съ заграничныхъ и вывозимыхъ за границу товаровъ; съ конца XVI вѣка составляются такъ называемыя торговыя книги, служившiя руководствами для правильнаго веденiя торговли съ англичанами и замѣнявшiя до извѣстной степени современные биржевые бюллетени о цѣнахъ на разные товары, обращающiеся на международномъ рынкѣ. Торговыя книги заключали въ себѣ свѣдѣнiя о цѣнахъ на предметы русскаго экспорта на московскомъ рынкѣ, о стоимости ихъ провоза до Архангельска и о продажной цѣнѣ на тѣ же продукты въ Нидерландахъ, Англiи и даже Испанiи: всѣ эти данныя были совершенно необходимы для богатыхъ русскихъ капиталистовъ-скупщиковъ, закупавшихъ товары въ Москвѣ въ очень значительномъ количествѣ и доставлявшихъ ихъ къ Бѣлому морю для сбыта за границу.
Такое широкое развитiе внѣшнихъ мѣновыхъ сношенiй должно было сильно поколебать почти безраздѣльно господствовавшее ранѣе натуральное хозяйство. Но еще бо́льшее значенiе принадлежало въ этомъ отношенiи торговлѣ внутренней, на развитiе которой съ половины XVI вѣка мы имѣемъ цѣлый рядъ указанiй въ нашихъ источникахъ. Въ писцовыхъ книгахъ и актахъ съ этого времени постоянно мелькаютъ описанiя отдѣльныхъ торжковъ, мѣстныхъ рынковъ и ярмарокъ, иногда охватывающихъ своими торговыми оборотами значительную территорiю. Цѣлая сѣть торговыхъ дорогъ по всѣмъ направленiямъ пересѣкали страну: особенно часта была эта сѣть въ центрѣ: достаточно сказать, что такихъ большихъ дорогъ, проложенныхъ къ столицѣ государства, было не менѣе семи, такъ что Москва представляла собою въ то отдаленное время такой же туго завязанный узелъ торговыхъ гужевыхъ путей сообщенiя, какимъ она является въ наше время въ отношенiи желѣзныхъ дорогъ. По словамъ англичанъ, изъ одного ярославскаго края ежедневно по дорогѣ въ Москву проѣзжало по 700—800 возовъ съ зерномъ, предназначеннымъ на продажу. Но мы имѣемъ не одни прямыя указанiя на ростъ внѣшней и внутренней торговли: мы обладаемъ фактами, ясно показывающими, что товарное обращенiе успѣло уже проникнуть въ народныя массы, захватить болѣе или менѣе значительную ихъ часть: съ половины XVI вѣка натуральные владѣлъческiе оброки съ крестьянъ и натуральныя государственныя повинности переводятся на деньги, что было бы немыслимо, если бы деньги не проникли въ народныя массы; наконецъ, цѣнность денегъ въ теченiе XVI вѣка понизилась въ 3½ раза, а это показываетъ, что въ странѣ увеличилось количество денегъ, — естественный результатъ оживленнаго торговаго оборота. Такимъ образомъ въ хозяйственной жизни Московской Руси второй половины XVI и XVII столѣтiй совершилась чрезвычайно важная перемѣна: система натуральнаго хозяйства, столь характерная для первыхъ двухъ перiодовъ русской исторiи, стала подтачиваться и разрушаться: на смѣну ей зарождалось и все болѣе выдвигалось впередъ денежное хозяйство, когда значительная часть населенiя работаетъ уже не для собственнаго потребленiя, а для продажи. Это обстоятельство на ряду съ указаннымъ выше значенiемъ земледѣлiя или — въ видѣ лишь мѣстнаго исключенiя — добывающей промышленности, имѣло послѣдствiя первостепенной важности, выразившiяся, прежде всего, въ области формъ земледѣлiя и способовъ хозяйства.
Всего слабѣе обнаружились эти послѣдствiя на сѣверѣ — разумѣется, по той причинѣ, что здѣсь господствовала попрежнему первобытная добывающая промышленность, и наименѣе затронутъ былъ старый натурально-хозяйственный строй. Но и сѣверъ не остался все-таки внѣ влiянiя измѣнившихся мѣновыхъ условiй. Здѣсь все больше и больше значенiя стадо прiобрѣтать въ XVI и XVII вѣкахъ церковное землевладѣнiе, — монастырское и архiерейское, а въ Сольвычегодскомъ уѣздѣ развилась промышленная (солеваренная) вотчина Строгановыхъ. Наконецъ, въ сѣверныхъ уѣздахъ, болѣе близкихъ къ центру, распространялось также до нѣкоторой степени служилое дворянское землевладѣнiе — вотчинное и помѣстное. Несмотря однако на все это, крестьянская поземельная собственность, подъ покровомъ высшей собственности царя на черную землю, продолжала господствовать на сѣверѣ и въ XVI и XVII столѣтiяхъ; только въ ея формахъ совершились перемѣны, являвшiяся естественнымъ продолженiемъ измѣненiй, подмѣченныхъ нами въ удѣльный перiодъ: многочисленные сѣверные акты о крестьянскомъ землевладѣнiи даютъ полную возможность наблюдать, какъ складническiе союзы, прежде ведшiе хозяйство нераздѣльно или прибѣгавшiе лишь къ временнымъ передѣламъ, окончательно разлагаются на подворные участки съ обязательствомъ бывшихъ совладѣльцевъ «новаго раздѣла не замышлять». Ясно такимъ образомъ, что экономическiя условiя сѣвера создали изъ него типическую крестьянскую область, гдѣ деревня царила почти исключительно; и хотя и были городскiе центры, въ родѣ Холмогоръ, Архангельска или Вологды, но они являлись въ сущности посторонними придатками, почерпали свою торговую мощь не столько въ мѣстномъ населенiи, сколько отъ прiѣзжавшихъ изъ-за моря иностранныхъ купцовъ и отъ московскихъ скупщиковъ-гостей.
Тотъ процессъ зарожденiя денежнаго хозяйства, который наблюдался нами во второй половинѣ XVI вѣка и продолжался въ бо́льшей степени въ XVII столѣтiи, сильно повлiялъ на исторiю землевладѣльческихъ формъ въ остальныхъ областяхъ страны, кромѣ сѣвера. Переходъ отъ натуральнаго хозяйства къ денежному сопровождается всегда сильнымъ потрясенiемъ общественнаго организма, отличается крайней болѣзненностью. Въ это время экономически слабыя хозяйства погибаютъ, и особенно обостряется потребность въ денежномъ капиталѣ, чѣмъ вызывается усиленное рыночное предложенiе недвижимой собственности, предложенiе, очень скоро насыщающее спросъ, сильно превосходящее его затѣмъ и потому содѣйствующее тому, что масса земель скопляется путемъ покупки и прiема въ залогъ въ рукахъ тѣхъ, кто обладаетъ денежнымъ капиталомъ и можетъ пустить его въ оборотъ. Такими капиталистами въ древней Руси были въ особенности монастыри; вотъ почему ихъ земельныя богатства продолжали увеличиваться и во второй половинѣ XVI вѣка. Такъ, богатѣйшiй изъ монастырей центральной Россiи — Троицкiй-Сергiевъ — прiобрѣлъ именно въ это время, по крайней мѣрѣ, половину своихъ владѣнiй, если не болѣе. То же приходится сказать о рядѣ другихъ монастырей — Чудовѣ, Iосифовѣ-Волоколамскомъ, Саввинѣ-Сторожевскомъ и др. Но со второй половины XVI вѣка правительство рядомъ указовъ старается прекратить дальнѣйшiй ростъ монастырскаго землевладѣнiя, запрещаетъ земельные вклады, продажу и залогъ вотчинъ въ монастыри. Подъ влiянiемъ этихъ мѣръ развитiе монастырскихъ владѣнiй въ XVII вѣкѣ, дѣйствительно, почти совершенно прекратилось, что очень любопытно и характерно для развитiя денежнаго хозяйства. Денежное хозяйство требуетъ свободнаго оборота цѣнностей, неограниченнаго права отчуждать недвижимость, какъ и движимость, постороннимъ лицамъ, постоянной возможности превратить землю въ денежный капиталъ и наоборотъ. Между тѣмъ, по церковному праву имущество церкви признается неотчуждаемымъ, и получается, такимъ образомъ, изъятiе изъ системы свободнаго оборота. Противорѣчiе между правами церкви и новыми экономическими условiями разрѣшается на первыхъ порахъ, пока денежное хозяйство находится еще въ стадiи зарожденiя, — лишь прекращенiемъ роста монастырскихъ владѣнiй, а не совершеннымъ ихъ уничтоженiмъ. Параллельныя явленiя можно наблюдать и въ исторiи служилаго помѣстья; оно такъ же несовмѣстимо съ денежнымъ хозяйствомъ, какъ и монастырская вотчина, потому что помѣщикъ лишенъ права продавать, дарить, завѣщать и закладывать свое помѣстье, т.-е. свободнаго оборота съ помѣстной землей не существуетъ. Вотъ почему въ XVII вѣкѣ помѣстье приближается постепенно къ обязанной службою вотчинѣ, усваиваетъ нѣкоторыя особенности послѣдней, дѣлающiя его прочнымъ и подлежащимъ отчужденiю владѣнiемъ. Прежде всего правительство XVII вѣка внимательно слѣдитъ за тѣмъ, чтобы помѣстья переходили къ законнымъ наслѣдникамъ помѣщиковъ, а не къ постороннимъ, старается упрочить помѣстье въ опредѣленной семьѣ. Затѣмъ разрѣшается свободно мѣнять помѣстья не только на помѣстья же, но и на вотчины, и сдавать ихъ постороннимъ иногда даже за деньги: это было уже въ сущности не чѣмъ инымъ, какъ замаскированной продажей, и открывало возможность свободнаго въ извѣстной мѣрѣ оборота помѣстной земли. Наконецъ, въ XVII вѣкѣ и количество помѣстныхъ земель уменьшается, такъ какъ значительная часть ихъ жалуется государемъ въ вотчину, совершенно совмѣстную съ системой денежнаго хозяйства, потому что ее можно продавать, закладывать, дарить и завѣщать. Въ документахъ того времени сплошь и рядомъ мелькаютъ передъ глазами читателя многочисленныя указанiя на то, что царь за службу, плѣнъ или «осадное сидѣнье» пожаловалъ бояръ, дворянъ и дѣтей боярскихъ обращенiемъ части ихъ помѣстiй въ вотчину. Были даже установлены законодательнымъ путемъ нормы такого пожалованiя.
Описанная эволюцiя общихъ экономическихъ условiй и формъ землевладѣнiя оказала — далѣе — могущественное влiянiе на формы самого хозяйства. Отношенiя крестьянина-арендатора къ лицу, на землѣ котораго онъ сидитъ, отливаются, какъ извѣстно, въ двѣ основныхъ формы, — оброкъ и барщину: за пользованiе землей можно платить деньгами или продуктомъ, — это будетъ оброкъ; но можно также работать на землевладѣльца вмѣсто арендной платы, т.-е. нести барщину. Мы видѣли, что въ удѣльное время крестьяне почти всегда сидѣли на оброкѣ, мало работая на барщинѣ. Это и понятно при господствѣ натуральнаго хозяйства: землевладѣльцу не для чего заводить сколько-нибудь значительную свою пашню, чаще всего онъ ее и почти совсѣмъ не заводить, потому что некуда сбывать продукты за отсутствiемъ спроса на нихъ, за невозможностью ихъ продать, за отсутствiемъ рынка; все-же необходимое для собственнаго потребленiя землевладѣлецъ получаетъ отъ крестьянъ въ видѣ натуральныхъ сборовъ. Но какъ только безобмѣнное, натуральное хозяйство начинаетъ подаваться и замѣняется постепенно растущимъ мѣновымъ или денежнымъ хозяйствомъ, — землевладѣлецъ живо чувствуетъ потребность въ обзаведенiи собственной запашкой, «боярской пашней», какъ тогда говорили, и мало-по-малу переводитъ значительную часть своихъ крестьянъ съ оброка на барщину. Это замѣчается и въ служилыхъ помѣстьяхъ и вотчинахъ, и въ монастырскихъ имѣнiяхъ, и въ земляхъ, принадлежавшихъ архiерейскимъ каѳедрамъ, и, наконецъ, въ государевыхъ дворцовыхъ земляхъ. Уже въ XVI вѣкѣ попадаются иногда дворянскiя имѣнiя, въ которыхъ барская запашка занимаетъ 16, 35, 38 и даже 56% всей распахиваемой площади. Въ концѣ того же столѣтiя во владѣнiяхъ Троицкаго-Сергiева монастыря нерѣдко треть, четверть, даже половина крестьянъ сидѣла на барщинѣ. Но помимо этого распространенiя барщинной повинности существенно измѣнился и характеръ самаго оброка: изъ натуральнаго онъ все болѣе и болѣе превращается въ денежный. Въ одной изъ новгородскихъ пятинъ уже въ шестидесятыхъ годахъ XVI вѣка болѣе 75% всѣхъ крестьянъ платили оброкъ деньгами; тотъ же денежный оброкъ безъ всякихъ уже признаковъ натуральнаго наблюдается и въ вотчинахъ Троицкаго Сергiева монастыря въ 1590-хъ годахъ. Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго: съ зарожденiемъ денежнаго хозяйства потребность въ денежныхъ капиталахъ неудержимо растетъ и заставляетъ землевладѣльцевъ вносить существенныя измѣненiя въ характеръ оброка; въ то же время и крестьяне, будучи въ значительной мѣрѣ втянуты въ торговый оборотъ, менѣе, чѣмъ прежде, затрудняются денежными платежами.
Но землевладѣльцы не ограничивались тѣмъ, что переводили крестьянъ на барщину съ цѣлью достигнуть обработки крестьянскимъ трудомъ своей, боярской пашни. Они прибѣгли еще къ другимъ средствамъ, также чрезвычайно характернымъ для зарождающагося денежнаго хозяйства. Прежде всего увеличилось сравнительно съ удѣльнымъ перiодомъ приложенiе несвободнаго, холопскаго труда къ земледѣлiю. Это замѣтно уже въ дворянскомъ хозяйствѣ, гдѣ нерѣдко очень значительная часть пашни обрабатывалась холопами: такъ въ Тверскомъ уѣздѣ, по писцовой книгѣ 1540 года, до 15% всей распахиваемой площади приходилось на долю несвободнаго труда. Но соотвѣтствующiя явленiя замѣчаются и въ монастырскихъ вотчинахъ. Церковное право запрещаетъ церкви рабовладѣнiе; поэтому, монастырскiй холопъ былъ юридической невозможностью; но сила экономическихъ обстоятельствъ была настолько велика, что фактически на монастырскихъ земляхъ конца XVI и XVII вѣка появился многочисленный контингентъ несвободныхъ лицъ, прилагавшихъ свои руки къ земледѣлiю и только называвшихся не холопами, а слугами, служками и дѣтенышами. Эти дѣтеныши, точное подобiе холоповъ, принадлежавшихъ свѣтскимъ лицамъ, всегда работали на монастырской пашнѣ не имѣя своей запашки и получая отъ монастырей содержанiе въ большинствѣ случаевъ натурой съ незначительной денежной доплатой. Въ XVII вѣкѣ, въ средѣ дѣтенышей становится замѣтнымъ другой важный элементъ, не имѣющiй уже несвободнаго характера: появляются дѣтеныши-наемные люди, получающие отъ монастырей настоящую заработную плату. Это вполнѣ понятно: зарождающееся денежное хозяйство естественно ведетъ къ появленiю наемнаго труда, продающегося на рынкѣ, какъ всякiй другой товаръ, и по мѣрѣ развитiя торговаго оборота въ странѣ долженъ былъ расти и контингентъ наемныхъ сельскохозяйственныхъ рабочихъ. Параллельное наемнымъ дѣтенышамъ явленiе наблюдается въ XVII вѣкѣ и въ земляхъ свѣтскихъ лицъ: и сюда проникаетъ наемный элементъ въ видѣ такъ называемыхъ бобылей. Бобылями назывались въ древней Руси не сироты или одинокiе люди, какъ теперь; подъ этимъ названiемъ въ XVI и XVII вѣкахъ извѣстны были сельскiе жители, занимавшiеся не земледѣлiемъ, а разнаго рода промыслами, торговлей или, наконецъ, работой по найму. Въ XVII вѣкѣ, по свидѣтельству писцовыхъ книгъ, число такихъ наемныхъ бобылей, обрабатывавшихъ пашню на землевладѣльца, сильно растетъ, иногда мало чѣмъ уступаетъ числу крестьянъ.
Наконецъ, первая стадiя въ развитiи мѣнового сельскаго хозяйства сопровождается распространенiемъ начала зависимости и на свободное прежде крестьянство. Въ переходѣ отъ натуральнаго хозяйства къ денежному и слѣдуетъ видѣть главную причину происхожденiя крѣпостного права на крестьянъ. Намъ уже извѣстно, что крестьянство къ половинѣ XVI вѣка было почти совершенно обезземелено, и что русскiе крестьяне того времени садились на чужiя земли, — государевы, боярскiя, архiерейскiя, монастырскiя. Садясь на чужую землю, крестьянинъ заключалъ съ землевладѣльцемъ особый договоръ, такъ называемую «порядную грамоту». Стоитъ раскрыть любую изъ этихъ порядныхъ, чтобы убѣдиться, что крестьяне почти всегда получали отъ владѣльца имѣнiя ссуду или подмогу для хозяйственнаго обзаведенiя на новомъ мѣстѣ. Напримѣръ, вотъ что читаемъ въ одной порядной конца XVI вѣка: «я, Ѳедоръ Игнатьевъ сынъ, порядился въ вотчину Николаевскаго Вяжицкаго монастыря и взялъ у игумена съ братiею на подмогу денегъ 5 рублей» (125 руб. на наши деньги). По нѣкоторымъ признакамъ можно заключить, что ¾, мѣстами даже ⁹/₁₀ всѣхъ крестьянъ были обременены такими займами. Уходя отъ одного землевладѣльца къ другому, свободный крестьянинъ-арендаторъ чужой земли былъ обязанъ расплатиться, возвратить ссуду и, сверхъ того, заплатить еще «пожилое» — опредѣленную въ законѣ сумму денегъ за пользованiе дворомъ и хозяйственными строенiями, въ немъ находящимися. Но русскiй крестьянинъ второй половины XVI и XVII столѣтiя въ подавляющемъ большинствѣ случаевъ былъ маломощнымъ, оказывался несостоятельнымъ должникомъ. Неоплатная задолженность крестьянъ и была первымъ элементомъ крепостного права. Дѣло въ томъ что крестьянскiй выходъ вслѣдствiе неоплатной задолженности крестьянскаго населенiя дѣлался невозможнымъ и вырождался въ вывозъ крестьянъ одними землевладѣльцами отъ другихъ. Въ то время многiе землевладѣльцы чувствовали потребность въ рабочихъ рукахъ для воздѣлыванiя своихъ полей и потому занимались подыскиванiемъ крестьянъ, готовыхъ къ нимъ перейти съ чужой земли, расплачивались съ кредиторами этихъ крестьянъ и вывозили ихъ за себя. Отъ этого, конечно, положенiе крестьянина по существу не измѣнялось: онъ мѣнялъ только одного кредитора-землевладѣльца на другого, но вовсе не дѣлался свободнѣе. Такимъ образомъ, вторымъ элементомъ крѣпостныхъ отношенiй явилась нужда землевладѣльцевъ въ рабочихъ. Крестьяне на дѣлѣ уже лишились возможности свободно переходить отъ одного землевладѣльца къ другому. Для образованiя настоящаго крѣпостного права не доставало лишь одного: идеи о томъ, что невозможность уплатить долгъ дѣлаетъ человѣка крѣпостнымъ. Эта идея была дана новымъ развившимся въ XVI вѣкѣ видомъ холопства, такъ называемымъ кабальнымъ. Кабальнымъ назывался человѣкъ, занявшiй у кого-либо извѣстную денежную сумму и обязавшiйся служить на дворѣ кредитора и работать на него за проценты до уплаты долга. Въ концѣ XVI вѣка былъ изданъ указъ, по которому кабальные люди получали свободу по смерти господина, но зато при его жизни они потеряли право уплачивать долгъ и, слѣдовательно, не могли уже прекратить зависимость по своей волѣ. Это и дѣлало кабальныхъ людей холопами, крѣпостными людьми. Итакъ, кабальные холопы по закону не могли уплачивать долгъ, а крестьяне не могли расплатиться на дѣлѣ, вслѣдствiе несостоятельности. Сходство было слишкомъ сильно, и землевладѣльцы распространили на задолжавшихъ крестьянъ идею, что долгъ дѣлаетъ человѣка крѣпостнымь; они стали вносить въ крестьянскiя порядныя условiе, которымъ крестьянинъ обязывался не уходить отъ владѣльца: «крестьянство и впредь крестьянствомъ», «я государю своему крѣпокъ безвыходно» — вотъ часто встрѣчающiяся въ порядныхъ XVII вѣка выраженiя. Такъ, крѣпостное право на крестьянъ выразилось сначала не въ законѣ, а въ частныхъ договорахъ, живѣе, чѣмъ законъ, отражающихъ экономическiя потребности эпохи. Влiянiе кабальнаго холопства и было третьимъ элементомъ крѣпостной неволи. Мы видимъ, такимъ образомъ, что крѣпостное право образовалось подъ влiянiемъ хозяйственныхъ условiй: нужды крестьянъ въ ссудѣ для хозяйственнаго обзаведенiя, потребности землевадѣльцевъ въ постоянномъ, осѣдломъ рабочемъ контингентѣ и воздѣйствия кабальнаго холопства, которое въ свою очередь было однимъ изъ видовъ эксплуатацiи несвободнаго труда. Нужда въ ссудѣ продиктована природой господствующей отрасли народнаго производства — земледѣлiя, немыслимаго безъ нѣкотораго капитала, котораго былъ лишенъ крестьянинъ. Потребность землевладѣльцевъ въ постоянномъ рабочемъ контингентѣ и эксплуатацiя несвободнаго труда кабальныхъ людей — неизбѣжныя слѣдствiя нарождающагося денежнаго хозяйства, которое требуетъ развитiя барской запашки и барщины, немыслимаго безъ закрѣпощенiя рабочей массы.
Резюмируя сказанное о формахъ землевладѣнiя и хозяйства въ Московскомъ государствѣ, можно придти къ такимъ общимъ выводамъ. Преобладанiю добывающей промышленности на сѣверѣ въ XVI и XVII вѣкахъ соотвѣтствовало сохраненiе крестьянской земельной собственности, которая, вслѣдствiе роста населенiя и примѣси мѣновыхъ влiянiй, обратилась постепенно въ подворно-участковое наслѣдственное владѣнiе безъ передѣловъ. Возникновенiе денежнаго хозяйства при господствѣ земледѣлiя на остальной территорiи государства прекратило ростъ помѣстныхъ и монастырскихъ владѣнiй, увеличило количество служилой вотчинной земли и содѣйствовало расширенiю барской запашки, росту барщины насчетъ оброка, бо́льшему примѣненiю холопскаго и наемнаго труда къ земледѣлiю и возникновенiю и развитiю крѣпостного права на крестьянъ, получившаго окончательную законодательную санкцiю въ Уложенiи царя Алексѣя Михайловича 1649 года, когда денежное хозяйство сдѣлало уже нѣсколько рѣшительныхъ шаговъ впередъ.
Чтобы закончить изученiе экономической эволюцiи Московскаго государства во второй половинѣ XVI и въ XVII вѣкѣ, намъ остается познакомиться съ техникой или системой хозяйства въ то время. Въ этомъ отношенiи приходится наблюдать любопытныя и чрезвычайно важныя явленiя. Изучая систему земледѣлiя по писцовымъ книгамъ послѣдняго тридцатилѣтiя XVI вѣка и сравнивая результаты этого изученiя съ тѣмъ, что́ намъ извѣстно о земледѣльческой системѣ первой половины того же столѣтiя, мы неожиданно встрѣчаемся съ ярко выраженнымъ фактомъ хозяйственнаго упадка двухъ старинныхъ областей государства, — центра и области Новгорода и Пскова: тогда какъ въ первыя семьдесятъ лѣтъ на пространствѣ центральной области и новгородско-псковскаго края господствовала уже трехпольная или паровая-зерновая система полевого хозяйства, начиная съ 1570-хъ годовъ или нѣсколько раньше установившееся-было равновѣсiе между паровымъ полемъ и обрабатываемой пашней нарушается, паръ снова вырастаетъ въ залежь, среди громаднаго пространства которой, подобно оазисамъ въ пустынѣ, рѣдко попадаются обработанные клочки земли; земледѣлецъ все чаще и чаще возвращается къ кочевому хозяйству, пашетъ землю наѣздомъ, временно, хищнически, скоро истощая и потомъ забрасывая ее; однимъ словомъ, и въ центрѣ, и въ области Новгорода и Пскова совершается къ концу вѣка переходъ не къ высшей, а къ низшей системѣ земледѣлiя, — именно къ переложной. Тогда какъ вь первой половинѣ XVI вѣка пашня вчетверо, впятеро, иногда даже въ десять, двадцать разъ и болѣе превосходила своими размѣрами перелогъ, въ концѣ столѣтiя наблюдается обратное явленiе: напр., въ Московскомъ уѣздѣ перелогъ занималъ впятеро бо́льшую площадь, чѣмъ пашня, — его считалось около 120 тысячъ десятинъ при 24 тысячахъ десятинъ пашни; въ одной изъ новгородскихъ пятинъ перелогу было уже въ 12 разъ больше, чѣмъ пашни. Вмѣстѣ съ тѣмъ и размѣры запашки на каждый рабочiй дворъ сокращаются: вмѣсто прежнихъ 12—15 десятинъ во всѣхъ трехъ поляхъ, стали пахать только по 4, 5 или 6 десятинъ. Чрезвычайно любопытно, что всѣ эти регрессивныя явленiя замѣтны только въ центрѣ и на новгородскомъ западѣ, тогда какъ въ степи, прикамскомъ краѣ и даже на суровомъ сѣверѣ наблюдается непрерывный земледѣльческiй прогрессъ: переложная система въ этихъ областяхъ все болѣе и болѣе приближается къ паровой-зерновой, размѣры запашки на дворъ не уменьшаются и даже достигаютъ нерѣдко бо́льшей высоты, чѣмъ въ регрессировавшихъ въ земледѣльческомъ отношенiи уѣздахъ. Чѣмъ объяснить этотъ любопытный фактъ упадка земледѣлiя въ коренныхъ, старыхъ областяхъ государства? Ближайшее изслѣдованiе показываеть, что ключъ къ его объясненiю можно найти, изучая хозяйственное влiянiе все еще преобладавшихъ тогда, хотя и отживавшихъ свой вѣкъ, старыхъ формъ землевладѣнiя, — помѣстья и монастырской вотчины. Писцовыя книги свидѣтельствуютъ, что именно на помѣстныхъ и монастырскихъ земляхъ переходъ къ переложной системѣ былъ особенно рѣзко выраженъ, что именно здѣсь наиболѣе сильно развилось кочевое хозяйство, и чрезвычайно измельчала крестьянская запашка. Нерѣдки прямыя и ясныя указанiя на то, что помѣщики разоряли или «пустошили» свои имѣнiя: сохранился длинный списокъ тверскихъ дѣтей боярскихъ, разорившихъ и забросившихъ рядъ помѣстiй; не было уѣзда, гдѣ не значились бы обширныя пространства такъ называемыхъ «порозжихъ» помѣстiй, т.-е. именно разоренныхъ и брошенныхъ владѣльцами; въ отдѣльныхъ актахъ нерѣдки замѣчанiя въ родѣ слѣдующаго: «та деревня запустѣла отъ помѣщика такого-то, который пашню запереложилъ, и лѣсъ повысѣкъ, и крестьянъ поразогналъ». Относительно монастырскихъ земель мы имѣемъ оффицiальное свидѣтельство соборнаго приговора 15-го января 1581 года, въ которомъ прямо сказано, что монастырскiя и архiерейскiя владѣнiя «въ пустошьяхъ изнуряются», «въ запустѣнiе прiидоша», «прибытка отъ нихъ никоего нѣтъ». Но почему же помѣстное и монастырское землевладѣнiе такъ гибельно влiяли на земледѣльческое хозяйство? Отвѣта на этотъ вопросъ слѣдуетъ искать, прежде всего, въ юридической природѣ помѣстья: мы уже знаемъ, что помѣстье было собственностью государя, что владѣлецъ не имѣлъ права распоряжаться имъ, а сохранялъ лишь право пользованiя подъ условiемъ службы; правительство всегда могло взять помѣстье у владѣльца и передать другому, иными словами, если того требовали интересы государства, могло по своему усмотрѣнiю лишать помѣщика и правъ пользованiя предоставленнымъ ему имѣнiемъ. Въ теченiе всего XVI вѣка такая юридическая особенность помѣстья не была фикцiей, ей и фактически соотвѣтствовала крайняя подвижность помѣстья, необезпеченность его за потомствомъ владѣльца. Въ большинствѣ случаевъ помѣстныя земли переходили не къ потомству владѣльцевъ и даже не къ ихъ родственникамъ, а къ постороннимъ. Московское правительство XVI вѣка, не стѣсняясь интересами помѣщиковъ, отдавало помѣстья въ монастыри, жаловало ихъ въ вотчины; передавало постороннимъ помѣщику лицамъ и т. д. Понятно, что такая необезпеченность помѣстья за владѣльцемъ и его потомствомъ прiучала помѣщика къ мысли, что плоды его хозяйственныхъ заботъ и трудовъ пожнетъ, вѣроятнѣе всего, чужой человѣкъ, не связанный съ нимъ кровными узами; а такая мысль порождала, въ свою очередь, убѣжденiе въ необходимости извлечь изъ даннаго участка помѣстной земли возможно больше пользы для себя, не заботясь о томъ, какъ это отразится на дальнѣйшей производительности почвы и на возможности продолжать ея хозяйственную эксплуатацiю. Вотъ почему въ источникахъ сохранились любопытные факты, иллюстрирующiе насилiя и грабежи помѣщиковъ, ихъ стремленiе къ скорой наживѣ и наносимый этимъ трудно поправимый ущербъ хозяйственной цѣнности помѣстной земли. Приведемъ нѣсколько примѣровъ. Въ самомъ концѣ XVI вѣка въ селѣ Погорѣлицахъ, Владимiрскаго уѣзда, жилъ крестьянинъ Иванъ Сокуровъ. Въ 1599 г. Погорѣлицы были пожалованы въ помѣстье сыну боярскому Ѳедору Соболеву. Этотъ послѣднiй, въ отсутствiе Сокурова, явился къ нему на дворъ и произвелъ тамъ полный разгромъ, забралъ себѣ троихъ холоповъ крестьянина, увелъ лошадь, корову, быка, четырехъ овецъ, взялъ у жены Сокурова деньгами 1 рубль 13 алтынъ (35 рублей на наши деньги), увезъ къ себѣ, сколько могъ, ржи, овса, ячменя и конопли. Мало того: когда Сокуровъ вернулся домой, помѣщикъ присвоилъ себѣ и его дворъ. Понятно, что послѣ всего этого потерпѣвшему, по его собственнымъ словамъ, стало «прожити немочно», тѣмъ болѣе, что добиться защиты своихъ правъ было трудно и нужно было вынести сначала утомительную и разорительную процедуру судебной волокиты. Нерѣдко помѣщикъ совсѣмъ не жилъ въ помѣстьѣ, не заботился даже о привлеченiи туда крестьянъ, а сдавалъ землю сосѣднимъ чужимъ крестьянамъ на оброкъ, что́, конечно, избавляло его отъ хлопотъ, но вело къ разоренiю имѣнiя, такъ какъ такiе арендаторы знали о возможности случайнаго и скораго перерыва въ арендѣ по волѣ самого помѣщика или по предписанiю правительства, преслѣдовавшаго подобный способъ веденiя хозяйства на помѣстной землѣ, и стремились, разумѣется, только къ одному: извлечь для себя въ возможно болѣе короткое время наибольшiй доходъ изъ арендованной земли. Но всего ярче вредное хозяйственное влiянiе помѣстной системы обнаруживается на слѣдующемъ примѣрѣ: въ 1598 году сынъ боярскiй Михаилъ Ѳоминъ отдалъ свое владимiрское помѣстье на оброкъ нѣкоему Ѳедору Шишкину; помѣстье было сильно запущено, и арендаторъ приложилъ не мало труда, чтобы привести его въ лучшее состоянiе: онъ посѣялъ яровой хлѣбъ, вспахалъ паръ подъ рожь, вырубилъ и выжегъ на многихъ десятинахъ лѣсъ, скосилъ сѣно на лугахъ. Въ разгаръ этихъ усиленныхъ работъ старый помѣщикъ Ѳоминъ вдругъ лишенъ былъ своего имѣнiя, которое было отдано въ помѣстье другому лицу, Василiю Соболеву. Послѣднiй, вступивъ во владѣнiе и не получивъ ничего отъ Шишкина, такъ какъ весь оброкъ былъ уплаченъ имъ прежнему владѣльцу, счелъ себя въ правѣ предъявить притязанiе на плоды трудовъ арендатора и осуществить это право самовольно: посѣялъ озимой хлѣбъ на пару, приготовленномъ Шишкинымъ, свезъ къ себѣ скошенное имъ сѣно, «и Ѳедоръ Шишкинъ сталъ въ великихъ убыткахъ безъ пашни и безъ сѣна на три года. А лѣсъ разсѣкая и пашню распахивая, онъ лошади и волы поморилъ». Въ результатѣ, жалоба и подлежащая власть разрѣшили дѣло такъ: арендаторъ имѣетъ право взять себѣ посѣянный имъ яровой хлѣбъ, равно какъ и скошенное имъ сѣно; новый помѣщикъ Соболевъ долженъ вознаградить его за расчистку земли изъ-подъ лѣса и за приготовленiе къ посѣву парового поля, уплативъ ему за каждую десятину по той цѣнѣ, какую обыкновенно въ этой мѣстности платили крестьяне, бравшiе земли на оброкъ. Рѣшенiе справедливое и, повидимому, уравновѣшивающее интересы обѣихъ сторонъ, но нѣтъ сомнѣнiя, что оно не могло вознаградить арендатора за тотъ хозяйственный ущербъ, который онъ понесъ: онъ оказался, правда, теперь съ хлѣбомъ и сѣномъ, но попрежнему безъ пашни, да сверхъ того потерялъ значительную часть своего живого сельскохозяйственнаго инвентаря, — тѣхъ лошадей и воловъ, которыхъ онъ «поморилъ», разсѣкая лѣсъ и распахивая пашню. Эти не вознаградимые убытки являются такимъ образомъ прямымъ слѣдствiемъ принципа помѣстнаго землевладѣнiя, въ силу котораго земля подлежитъ отчужденiю изъ рукъ прежняго владѣльца по волѣ подлежащей власти, если послѣдняя находитъ это болѣе совмѣстнымъ съ интересами службы. Такъ помѣстная система XVI вѣка по своей юридической природѣ прiучала служилыхъ людей къ кочевому, экстенсивному, хищническому хозяйству, понижала техническiй уровень земледѣлiя. Сознанiе такого хозяйственнаго вреда помѣстной системы и повело къ тому сближенiю помѣстья съ вотчиной, которое произошло въ XVII вѣкѣ и съ которымъ мы познакомились выше. Что касается монастырскихъ вотчинъ, то главной причиной дурного веденiя хозяйства была ихъ крайняя обширность и разбросанность. Достаточно сказать, что Троицкiй-Сергiевъ монастырь владѣлъ землями въ тридцати трехъ уѣздахъ и въ 27-ми изъ нихъ считалось у него до 200 тысячъ десятинъ земли, а Новодѣвичiй въ четырнадцати уѣздахъ обладалъ 30 тысячами десятинъ, и прибавить, что это были далеко не единственные и не рѣдкiе примѣры крупнаго и вмѣстѣ разбросаннаго въ разныхъ мѣстахъ монастырскаго землевладѣнiя. Но на ряду съ этимъ и въ связи съ этимъ дѣйствовала еще другая, не менѣе важная причина: извѣстное уже намъ сильное развитiе временнаго и условнаго владѣнiя на монастырскихъ земляхъ: такъ какъ очень многiе монастыри отдавали значительную часть своихъ владѣнiй во временное пользованiе разныхъ лицъ за службу или за денежный вкладъ, то здѣсь возникло нѣкоторое подобiе настоящей помѣстной системы со всѣми ея неизбѣжными хозяйственными послѣдствiями, только что сейчасъ изображенными.
Мы съ намѣренiемъ такъ долго остановились на вопросѣ о хозяйственныхъ послѣдствiяхъ помѣстной системы и монастырскаго землевладѣнiя: эти послѣдствiя имѣли очень большое влiянiе на деревенскую жизнь того времени и, указывая на упадокъ хозяйства въ центрѣ и въ новгородско-псковской области, отразились вмѣстѣ съ тѣмъ въ прогрессивныхъ явленiяхъ хозяйственной жизни остальныхъ областей государства. Передъ ними совершенно блекнутъ такое, повидимому, важное явленiе, какъ смутное время, и такой разрушительный потокъ, какъ бунтъ Разина. Конечно, смута усилила разоренiе ряда областей и, подобно разинскому бунту, распространила его на такiя мѣста, которыхъ оно раньше не касалось, но только тамъ это разоренiе было устойчивымъ и длительнымъ, гдѣ раньше въ томъ же направленiи повлiяли давно уже существовавшiе и развивавшiеся прiемы монастырскаго и помѣстнаго хозяйства; вотъ почему влiянiе смутнаго времени и разинскаго бунта, какъ и войнъ того времени, было преходящимъ и временнымъ, поверхностнымъ и неглубокимъ; раны, нанесенныя хозяйственному организму страны этими соцiальными бурями, скоро затянулись и зажили. Въ экономической исторiи XVII вѣка смута и бунтъ Разина имѣютъ, такимъ образомъ, ничтожное значенiе сравнительно съ влiянiемъ того кризиса, который мы сейчасъ наблюдали въ центрѣ и новгородско-псковскомъ краѣ въ послѣднiя десятилѣтiя XVI вѣка. Этотъ кризисъ вызвалъ массовое выселенiе народа на окраины, засвидѣтельствованное и писцовыми книгами, и иностранными писателями, и извѣстiями объ основанiи новыхъ городовъ въ южной степи, Поволжьѣ и Прикамьѣ, и тѣмъ не только способствовалъ, какъ мы видѣли, прогрессу земледѣльческаго производства на этихъ окраинахъ, но и ускорилъ въ XVII вѣкѣ начавшiйся раньше процессъ зарожденiя и первоначальнаго развитiя денежнаго хозяйства: хищническое помѣстное и монастырское хозяйство выгнало крестьянъ на новыя мѣста, расширило тѣмъ территорiю государства и содѣйствовало большему раздѣленiю труда, неизбѣжному при увеличившемся разнообразiи естественныхъ свойствъ и особенностей отдѣльныхъ областей. Къ концу XVII вѣка исторiя земледѣльческой техники принимаетъ постепенно совершенно нормальный характеръ: трехпольная система опять вступаетъ въ свои права и въ старинныхъ областяхъ государства, передъ тѣмъ подвергшихся тяжелому кризису.
Не менѣе, если не болѣе, важны были политическiя послѣдствiя земледѣльческаго кризиса конца XVI-го вѣка и начала XVII-го. Но чтобы понять эти политическiя послѣдствiя, надо ненадолго возвратиться назадъ, къ удѣльному времени, и посмотрѣть, каково было политическое наслѣдство, завѣщанное Московскому государству удѣльнымъ перiодомъ. Безъ преувеличенiя можно сказать, что наслѣдство это состояло въ зародышахъ настоящаго феодальнаго порядка, составлявшаго въ развитомъ состоянiи столь характерную черту средневѣковаго политическаго строя западной Европы. Хорошо извѣстно, что феодализмомъ называется такой политическiй порядокъ, при которомъ государственная власть въ ея различныхъ проявленiяхъ становится достоянiемъ землевладѣльцевъ: кто владѣеть землей, тотъ имѣетъ право войны, чеканки монеты, суда, сбора податей въ свою пользу, право участiя въ законодательныхъ постановленiяхъ. Такого порядка въ окончательно сложившемся видѣ въ Россiи никогда не существовало. Но зародыши его были одинаково свойственны и нашему отечеству и другимъ европейскимъ и внѣевропейскимъ странамъ. Западно-европейскiй феодализмъ сложился изъ трехъ основныхъ элементовъ: бенефицiя, коммендацiи и иммунитета. Бенефицiемъ называлось временное владѣнiе землей съ обязательствомъ службы и безъ права распоряжаться этою землею, т.-е. продавать, закладывать, дарить, завѣщать ее. Значитъ, бенефицiю точно соотвѣтствовало наше помѣстье. Подъ именемъ коммендацiи разумѣется поступленiе свободнаго человѣка подъ покровительство сильнаго человѣка съ обязательствомъ подчиняться ему въ судебномъ и финансовомъ отношенiяхъ. Въ настоящее время доказано, что въ древней Руси было совершенно такое же состоянiе, называвшееся закладничествомъ: закладень или закладникъ такъ же, какъ западно-европейскiй коммендатъ (commendatus), былъ подсуденъ не органамъ государственной власти, а тому лицу, за которое онъ заложился или задался; ему же онъ платилъ и подати. Наконецъ, иммунитетъ — это право землевладѣльца судить всѣхъ безъ исключенiя жителей своего имѣнiя и собирать съ нихъ подати. Это право было также и у русскихъ землевладѣльцевъ удѣльнаго времени, которые, по словамъ жалованныхъ грамотъ, «вѣдали и судили» всѣхъ жившихъ на ихъ земляхъ сами. Итакъ, всѣ зародыши феодализма были въ удѣльной Руси. Почему же изъ нихъ не образовался самый феодализмъ, а, напротивъ, возникла неограниченная власть московскаго государя, подавившая аристократическiя притязанiя князей и бояръ? Отвѣтъ на этотъ вопросъ заключается, главнымъ образомъ, въ только что изученныхъ нами явленiяхъ въ области исторiи народнаго хозяйства. На западѣ Европы вредное хозяйственное влiянiе бенефицiя и существовавшаго рядомъ съ нимъ монастырскаго землевладѣнiя не могло вызвать уходъ населенiя, запустѣнiе и упадокъ земледѣлiя, потому что уйти было некуда за недостаткомъ пустыхъ, незаселенныхъ пространствъ. Поэтому владѣльцы бенефицiевъ не были ослаблены и успѣли обратить бенефицiй въ ленъ, т.-е. въ наслѣдственную поземельную собственность съ обширными государственными правами, такъ что власть короля была сведена къ минимуму, и онъ сталъ лишь первымъ между равными. У насъ помѣстье и монастырская вотчина, разоряя населенiе, вызвали его отливъ на окраины, возможный по той причинѣ, что незанятыхъ никѣмъ земель на этихъ окраинахъ была бездна. Этотъ отливъ населенiя совершился какъ разъ въ разгаръ борьбы Iоанна Грознаго съ боярствомъ, во время ужасовъ и конфискацiй опричнины, въ тотъ историческiй моменть, когда разрѣшался одинъ изъ коренныхъ вопросовъ нашей исторiи, — вопросъ о томъ, пойдетъ ли развитiе русскаго государства въ направленiи аристократической боярской олигархiи, или дворянской самодержавной монархiи. Князья и бояре, вслѣдствiе разоренiя и ухода населенiя на окраины, потеряли всю свою экономическую мощь, а вмѣстѣ съ нею утратили и надежду на осуществленiе своихъ политическихъ притязанiй. Московское самодержавiе одержало рѣшительную побѣду надъ аристократическими тенденцiями боярства: отбирая у бояръ и князей ихъ старинныя вотчины въ опричнину, Грозный лишалъ ихъ и связанныхъ съ землей судебныхъ и финансовыхъ привилегiй, т.-е. уничтожалъ существовавшiе зародыши феодальнаго порядка.
Побѣда царскаго самодержавiя имѣла неисчислимыя послѣдствiя для соцiальнаго и политическаго строя Россiи. Подъ влiянiемъ этой побѣды у насъ въ XVII-мъ вѣкѣ сложились настоящiя крѣпостныя сословiя. Памятникомъ ихъ образованiя является извѣстный, долго дѣйствовавшiй кодексъ древне-русскаго права, такъ называемое Уложенiе царя Алексѣя Михайловича, изданное въ 1649 году. По Уложенiю, русское общество XVII-го вѣка дѣлилось на три большихъ сословiя, военно-служилое, городское и крестьянское, различавшiяся между собою спецiальными правами и обязанностями. Основная спецiальная обязанность служилаго сословiя — это повинность военной службы государству, продолжавшейся для каждаго, по крайней мѣрѣ, отъ 15-ти до 60-ти-лѣтняго возраста. Каждый служилый человѣкъ, — дворянинъ или сынъ боярскiй, долженъ былъ являться на службу вооруженнымъ и на конѣ и приводить съ собою извѣстное количество «конныхъ и оружныхъ» слугъ, соотвѣтственно размѣрамъ земли, которою онъ владѣлъ. Содержанiе себя и своихъ слугъ во время службы лежало также на обязанности служилаго человѣка, который получалъ далеко не покрывавшее этихъ расходовъ жалованье, денежное и хлѣбное. Эта тяжелая военная повинность обусловливала зато свободу служилыхъ людей отъ всѣхъ остальныхъ обязанностей, налагаемыхъ государствомъ, отъ податей и натуральныхъ повинностей. Всѣ служилые люди были лицами лично свободными и обладали особенными, имъ однимъ свойственными имущественными правами: правомъ владѣть землей и правомъ владѣть крѣпостными крестьянами. Оба эти права были необходимы служилымъ людямъ для отбыванiя тяжелой ихъ военной службы государству, такъ какъ безъ нихъ нечѣмъ было бы содержать себя и своихъ слугъ на войнѣ. Такой же характеръ обезпеченiя служебныхъ обязанностей свойственъ былъ и корпоративнымъ правамъ служилаго сословiя, т.-е. правамъ, принадлежащимъ не отдѣльнымъ лицамъ, а сословiю, какъ цѣлому, какъ корпорацiи: служилые люди каждаго уѣзда выбирали изъ своей среды окладчиковъ, обязанныхъ вмѣстѣ съ бояриномъ, прiѣзжавшимъ изъ Москвы, верстать на службу «новиковъ», т.-е. достигшихъ 15-ти-лѣтняго возраста дворянъ и дѣтей боярскихъ, и доставлять боярину свѣдѣнiя о имущественномъ положенiи и служебной годности этихъ новиковъ. Кромѣ того уѣздные дворяне, составлявшiе во время похода особую сотню, выбирали изъ числа болѣе богатыхъ и знатныхъ въ своей средѣ сотенныхъ знаменщиковъ, изъ которыхъ воеводы потомъ назначали одного сотеннымъ головой. Наконецъ, высшiй слой служилаго сословiя, думные люди, бояре, окольничiе, думные дворяне и думные дьяки, имѣлъ очень важное спецiальное право — участвовать въ засѣданiяхъ высшаго государственнаго учрежденiя, боярской думы.
Городское торгово-промышленное и ремесленное сословiе имѣло одно важное сходство съ крестьянствомъ: какъ и послѣднее, оно обязано было «нести тягло», т.-е. уплачивать рядъ податей въ государственную казну и отбывать повинности: горожане, какъ и крестьяне, платили стрѣлецкую подать, шедшую на содержанiе постоянной пѣхоты такъ называемыхъ стрѣльцовъ, данныя деньги — остатокъ старинной прямой подати, дани, полоняничныя деньги, предназначавшiяся на выкупъ плѣнныхъ, оброчные сборы съ лавокъ и промысловъ; наконецъ въ военное время государство налагало на городское сословiе особые экстренные сборы на военныя нужды, — сборы, доходившiе до 5, 10, 15 и даже 20% съ дохода; повинности горожанъ заключались въ службѣ на денежныхъ, таможенныхъ и кружечныхъ дворахъ, т.-е. въ завѣдыванiи подъ строгой имущественной отвѣтственностью чеканкой монеты, сборомъ таможенныхъ и проѣзжихъ пошлинъ, тяжелымъ гнетомъ лежавшихъ тогда на торговлѣ не только внѣшней, но и внутренней, и казенной продажей вина. Основное личное право всѣхъ членовъ городского сословiя, иначе посадскихъ людей или людей черныхъ сотенъ и слободъ, какъ ихъ тогда называли — это право владѣть дворами и лавками въ городахъ и вести торговлю. Всѣ остальныя сословiя были лишены этого права и исключенiя допускались для нихъ только подъ условiемъ платежа посадскаго тягла, — и то не всегда и не для всѣхъ. И городскому сословiю, какъ и служилому, свойственны были, наконецъ, и нѣкоторыя корпоративныя права, обязанныя, впрочемъ, своимъ существованiемъ единственно тому обстоятельству, что они были необходимы для отбыванiя сословныхъ повинностей: посадскiе люди выбирали старость для раскладки и сбора податей. О крестьянствѣ у насъ уже шла рѣчь: крестьяне въ половинѣ XVI вѣка были людьми несвободными, крепостными; на нихъ, какъ и на городскомъ сословiи, лежало тягло, уплата податей и исполненiе повинностей.
Наблюдая такое общественное устройство, не трудно подмѣтить двѣ его основныхъ черты: во-первыхъ, сословность, рѣзкiя юридическiя различiя однѣхъ общественныхъ группъ отъ другихъ; во-вторыхъ, преобладанiе обязанностей надъ правами, принудительную разверстку обязанностей между отдѣльными сословiями, разверстку, произведенную государствомъ. Такую сословную организацiю принято называть крѣпостной, такъ какъ всѣ соцiальные слои прикрѣплены къ опредѣленному спецiальному тяглу, къ опредѣленной обязанности. Сословность и крѣпостной характеръ общества обязаны своимъ существованiемъ тѣмъ экономическимъ, отчасти и политическимъ условiямъ, которыя составляли отличительную черту Московскаго государства второй половины XVI и начала XVII вѣка: они прежде всего слѣдствiе экономическихъ особенностей первой стадiи развитiя денежнаго хозяйства, когда начавшееся раздѣленiе труда дробитъ уже общество на рѣзко обособленныя группы, но при этомъ новый складъ жизни настолько еще не окрѣпъ и не установился, что нуждается въ постоянной поддержкѣ и регламентацiи; а затѣмъ и побѣда московскаго государя надъ мятежнымъ боярствомъ, руководимымъ потомками удѣльныхъ князей, наложила свою печать на устройство общества: логическимъ послѣдствiемъ торжества самодержавной власти былъ крѣпостной сословный строй, перевѣсъ сословныхъ обязанностей надъ правами, усиленiе государства въ ущербъ общественной самодѣятельности и самостоятельности.
Наконецъ, черезъ посредство организацiи верховной власти и соцiальныхъ отношенiй, условiя русскаго народнаго хозяйства XVI и XVII вѣковъ отразились и въ сферѣ администрацiи. Пока хозяйство было натуральнымъ, а княжеская власть и общество оставались неорганизованными, какъ то было въ удѣльное время, до тѣхъ поръ не существовало ни правильныхъ учрежденiй съ постояннымъ вѣдомствомъ, опредѣленнымъ составомъ и самостоятельностью въ извѣстномъ кругѣ дѣлъ, ни даже правильнаго понятiя о государствѣ какъ общественномъ союзѣ, преслѣдующемъ интересы общаго блага. Князь удѣльнаго времени смотрѣлъ на свое княжество какъ на личное достоянiе, какъ на собственность, дающую ему доходъ, — и только. Поэтому и органы его власти, ему подчиненные, были его личными слугами, которымъ онъ каждый разъ поручалъ или «приказывалъ» то или другое дѣло: мы тщетно стали бы искать въ этихъ отдѣльныхъ порученiяхъ, даваемыхъ придворнымъ чиновникамъ — бо́льшею частiю дворецкому и казначею, — какого-либо постоянства или хотя бы нѣкоторой опредѣленности: все было шатко, неясно, непрочно и случайно. Въ областяхъ или уѣздахъ управляли тогда намѣстники и волостели, которые также руководились въ своей дѣятельности, главнымъ образомъ, не сооображенiями общаго блага, тогда совершенно еще смутными, неясными, а своимъ матерiальнымъ интересомъ, доходомъ отъ должности. По картинному выраженiю одного документа, намѣстники и волостели «своего прибытка смотрѣли», были кормленщиками, интересовались по преимуществу кормомъ, получавшимся ими непосредственно съ населенiя. Но какъ только денежное хозяйство сплотило общество въ одно органическое, болѣе или менѣе связное и единое цѣлое, такъ идея общаго блага, какъ основа общественнаго союза, ясно выступила въ сознанiи и потребовала иной организацiи управленiя. Кормленщики стали неудобны, и правительство Ивана Грознаго попыталось сначала замѣнить ихъ широкимъ земскимъ самоуправленiемъ, позволивъ населенiю отдѣльныхъ областей выбирать изъ своей среды «излюбленныхъ» (т.-е. выборныхъ) старостъ съ цѣловальниками (присяжными) для завѣдыванiя всѣмъ областнымъ управленiемъ. Но крѣпостной характеръ общества, проникавшее весь соцiальный строй начало обязанности не вязалось съ принципомъ самоуправленiя, и потому земскiя учрежденiя царя Ивана IV скоро исчезли: въ XVII вѣкѣ ихъ, какъ и намѣстниковъ, тамъ, гдѣ послѣднiе сохранились, замѣнилъ во всѣхъ уѣздахъ воевода, завѣдывавшiй государственными доходами, администрацiей и судомъ на царя, представлявшiй собою носителя государственной власти. Параллельно этому совершались перемѣны и въ центральной администрацiи: усложненiе государственной дѣятельности приводило къ скопленiю въ боярской думѣ, у дворецкаго и казначея массы новыхъ дѣлъ, съ которыми имъ было трудно справляться. При томъ многiя изъ этихъ дѣлъ требовали для своего правильнаго рѣшенiя извѣстной привычки, сноровки, административной техники, спецiализацiи, невозможной тогда, когда управленiе построено на временныхъ и личныхъ порученiяхъ. Тогда на смѣну личностей явились учрежденiя: государь сталъ «приказывать» извѣстныя дѣла одному и тому же лицу и въ помощь ему назначилъ дьяка (секретаря) и подьячихъ (писцовъ); такъ получились приказы. Конечно, ихъ составъ не былъ достаточно постояненъ и въ вѣдомствѣ было не мало путаницы и нескладицы, но все-таки это были учрежденiя, хотя и еще только зарождавшiяся. Высшее государственное учрежденiе — боярская дума — также значительно измѣнило свой характеръ подъ влiянiемъ новыхъ условiй: его составъ сталъ постояннѣе — въ немъ принимали участiе лица думныхъ чиновъ, бояре, окольничiе, думные дворяне и думные дьяки, а вѣдомство опредѣлилось точнѣе — дума стала почти исключительно законодательнымъ учрежденiемъ. Наконецъ, пока необходима была созидательная совмѣстная, общая работа по устроенiю новаго общественнаго и государственнаго порядка, не примѣнившагося еще къ новымъ условiямъ и поколебленнаго кризисомъ XVI вѣка и смутой XVII, до тѣхъ поръ собирались земскiе соборы, сначала изъ правительственныхъ чиновниковъ, потомъ изъ выборныхъ отъ сословiй. Но когда окончательно сложились крѣпостныя сословiя, матерiала для совмѣстной работы не оказалось, и земскiе соборы прекратили свое существованiе.
На предыдущихъ страницахъ выяснено въ главныхъ чертахъ значенiе города и деревни въ экономической, соцiальной и политической исторiи Московскаго государства XVI и XVII вѣковъ. Мы убѣдились при этомъ, что о такомъ господствѣ города надъ деревней, какое наблюдалось въ Великомъ-Новгородѣ удѣльнаго времени, теперь не можетъ быть и рѣчи. Деревня, а не городъ, давала основной тонъ всей народной и государственной жизни Московской Руси, измѣненiя въ земледѣльческой деревенской промышленности вызвали то оригинальное сочетанiе соцiальныхъ силъ, какое наблюдается въ это время. Однако, было бы большой ошибкой придавать деревнѣ исключительное значенiе въ изучаемый перiодъ русской исторiи; къ доминирующему тону, создаваемому деревенской жизнью, примѣшивались уже довольно громкiе аккорды жизни городской, — результатъ зарожденiя денежнаго хозяйства. И эта смѣсь не звучала диссонансомъ, не создавала непримиримыхъ противорѣчiй, не была механической, какъ то было въ удѣльное время, а напротивъ, представляла собою стройное, гармоническое цѣлое: городская жизнь вошла уже въ органическую связь съ деревенской, объединилась съ ней, потому что денежное хозяйство стало проникать въ массы населенiя. Не надо только забывать, что городъ и въ Московскомъ государствѣ не былъ еще центромъ обрабатывающей промышленности, а имѣлъ только торговое значенiе. Изъ этого значенiя города, какъ торговаго центра, и изъ преобладанiя земледѣлiя въ деревнѣ выводятся и господство извѣстныхъ формъ землевладѣнiя и хозяйства, и послѣдовательныя измѣненiя въ хозяйственной системѣ и побѣда самодержавiя въ государственномъ строѣ, и, наконецъ, образованiе крѣпостныхъ сословiй. Одно только условiе пришлось признать, какъ дополнительное, — именно отношенiе количества населенiя къ пространству страны, непомѣрную обширность территорiи, давшую возможность населенiю уйти отъ тяжелыхъ хозяйственныхъ условiй на свободныя, незанятыя земли. И позднѣе это условiе оказывало могущественное влiянiе на историческую жизнь нашего отечества; оно дѣйствуетъ даже и въ современной намъ дѣйствительности. Тѣмъ не менѣе не слѣдуетъ преувеличивать его значенiе: существованiе обширныхъ пустыхъ пространствъ создавало лишь возможность отлива населенiя; его необходимость вызывалась чисто хозяйственными условiями, занимающими такимъ образомъ первое мѣсто. Резюмируя въ краткихъ словахъ все сказанное о значенiи города и деревни въ исторiи московскаго государства, мы получаемъ слѣдующую формулу: унаслѣдованныя отъ удѣльнаго времени формы земдевладѣнiя — помѣстье и монастырская вотчина — повели къ упадку системы земледѣлiя въ коренныхъ областяхъ государства, къ отливу населенiя на окраины и, вслѣдствiе этого, къ торжеству самодержавiя и крѣпостного сословнаго строя; отливъ населенiя вызвалъ, въ свою очередь, усиленный обмѣнъ продуктами производства между разными областями государства, ускорилъ развитiе денежнаго хозяйства, т.-е. повысилъ торговое значенiе города, и тѣмъ самымъ произвелъ очень важныя измѣненiя и въ формахъ землевладѣнiя и деревенскаго хозяйства: помѣстье и монастырская вотчина начали отживать свое время, стали расти барщина, барская запашка и несвободный земледѣльческiй трудъ. Этимъ новымъ явленiямъ суждено было сыграть первостепенную роль въ исторiи дореформенной Россiи XVIII и XIX вѣковъ.