Рассказ В. ТОУНЕНДА.
Приближался день и жара становилась все нестерпимее. Белый пар поднимался с болота. Густая листва мангровых деревьев1) хотя и скрывала от жгучих лучей солнца, но и тень не давала облегчения.
С крутого берега проскользнул к стоячей, загнившей воде крокодил и грузно в нее бухнулся. Какое-то животное шарахнулось в кустах и быстро умчалось. Наверху болтали обезьяны. Показалась змея и, тускло блеснув у свившихся корней, куда-то исчезла. В зеленой тине копошились краббы.
Не уступая ни утомительно долгому пути, ни трепавшей его лихорадке, Ашбрук медленно шагал через болота, глядя по сторонам из под своего широкого шлема. Он чувствовал, как уходят его последние силы, но твердо решил не поддаваться своей усталости.
Приходилось пробираться через высокий тростник, который служил как бы проходом между деревьями. Лицо жестоко ныло от укусов бесчисленных москитов, тучами поднимавшихся при каждом шаге. Голые руки и колени были исцарапаны терновником, а рубашка и короткие штаны изодраны. Сжимало грудь и пересохшее горло палило как огнем. Только сильная воля, мужественная настойчивость помогала ему волочить свои ноющие от усталости ноги.
Вдруг он заметил, что его носильщики-туземцы перестали следовать за ним. Обернулся чтобы посмотреть, что с ними стало. Три негра стояли на одном месте и оживленно между собой болтали.
«Мак-Конаки, прибавить шагу!» — резко крикнул Ашбрук.
Однако, обычно несший его ружье туземец только закачал своей покрытой тюрбаном головой.
Ашбрук тяжело вздохнул. Дело принимало худший оборот, чем он ожидал. Если струхнул и попятился даже Мак-Конаки, который плавал по морю и говорил по английски, арабски, равно как на полдюжине других местных диалектов, если даже он перепугался, то чего же ждать ему от двух других.
«Нет итти! — угрюмо ответил Мак-Конаки.
«Чего же ты испугался?»
«Мертвый человек, бвана. Он гуляет» — отвечал Конаки и добавил еще что-то двум остальным, чего не понял Ашбрук. В ответ те заволновались и стали беспокойно вращать своими большими, выпуклыми глазами. Их черные лица посерели.
«Теперь уже их ни чем не возьмешь!» — подумал Ашбрук. Двенадцать месяцев проведенных им в Восточной Африке научили его, что если туземец способен преодолеть свой страх перед человеком-врагом или диким зверем (львом, слоном, крокодилом или змеей), то уже никакая сила, даже верная смерть, не может уничтожить в нем дикого ужаса перед таинственной, сверхестественной силой.
Что три туземца не сделают теперь ни одного шагу дальше, это Ашбрук отлично понимал и этому не удивлялся. Мак-Конаки стоял и опирался на винтовку с лицом смущенным и даже пристыженным, но вместе с тем и упрямым.
«Бвана, — сказал он — корабль!».
«Корабль?! — воскликнул Ашбрук. — Где?
«Здесь» — ответил Мак-Конаки, подняв свою сухощавую руку и указывая вперед на темную завесу мангровых деревьев.
Ашбрук задумался.
«Подождите здесь — сказал он после некоторого размышления. — Все вы. Понять, что я сказал, Мак-Конаки?
«Да — ответил тот, смачивая языком пересохшие губы. — Хорошего ничего. Там мертвый человек, бвана; он гулять».
«Вздор!» — заявил Ашбрук и, повернувшись, медленно пошел по тухлой, тинистой грязи в том направлении, которое указано было Мак-Конаки.
И вот, не успел он сделать и 50 шагов, пробираясь сквозь мангровую заросль и шлепая по болоту, как увидел корабль.
Так значит правдой были все росказни туземцев и корабль действительно существовал! И, может быть, он был беследно и давно исчезнувшим «Акциумом». И тогда раскрылась бы, наконец, эта мучительная шестилетняя тайна.
«Нет, не может быть» — решил он, хотя именно слабая надежда отыскать судно его умершего брата завела его сюда, в это африканское болото.
В конечном итоге, «Акциум» исчез бесследно в открытом море, хотя в то время и не проносилось бури, которая могла бы потопить его. Но он мог быть потоплен и одним-двумя снарядами германского крейсера, хотя в этом случае слух о его гибели дошел бы до английских берегов.
Усталый и измученный Ашбрук с трудом устранял со своего пути пучки мангровых корней, которые его задерживали и, наконец, остановился.
Никогда за все двадцать лет своей жизни не представлялось глазам его более странного зрелища. Прямо перед ним стояло судно, залитое жгучими лучами тропического солнца; оно стояло к нему своей кормой, все покрытое растительностью и зеленой слизью. Его высокая труба окончательно вылиняла, а на двух коротких мачтах была оборвана вся проволочная оснастка. Мангровые деревья высоко поднимались над нижним и верхним мостиком. Одна только верхняя часть руля и одна лопасть ржавого винта, высовывались из вонючего болота. Нос был поднят выше кормы и все на судне свидетельствовало о полном разрушении. Лодки отсутствовали. На палубе никакого признака жизни. Корабль был покинут.
Как мог он забраться в такое место? И тем не менее, он был здесь, оставленный людьми и вне своей родной стихии, в двадцати километрах от моря.
Ашбрук подошел к судну поближе. Сердце у него беспокойно билось, когда он стал разбирать на корме уже не белые, но ржавые и трудно читаемые буквы. И он медленно читал, не понимая: «Акциум. Ливерпуль». Постепенно значение букв стало для него проясняться. Ведь это было судно, которым командовал его брат! Это открытие заставило его пошатнуться. Он нашел «Акциум», судно его брата, Джека.
Ашбрук начал с кормы обходить весь корабль, пробираясь сквозь мангровые яаросли и зорко высматривая лежавших в тине крокодилов. У машинного отделения он заметил в корпусе судна отверстие. Здесь снаряд пробил, очевидно, тонкую стальную оболочку и разорвался. «Акциум» ускользнул все же и после этого разрушительного подарка от германского крейсера.
Таинственность сгущалась.
Ашбрук вскарабкался по стволу мангрового дерева и спустился на мостик. Теперь он стоял у люка угольной ямы и испытующе оглядывался по сторонам, испуганный и стараясь убедить себя, что он вовсе не испуган.
Семь лет тому назад он покинул палубу «Акциума» тринадцатилетним мальчишкой. Он помнил, как все на нем блестело и сверкало, а брат казался ему сверхестественным существом. Ведь он был капитан. А теперь всюду ржавчина, тинистая слизь и разрушение. И словно рамкой этой картины запустения служило болото, с его зарослями и тошнотворным запахом.
Ашбрук предусмотрительно вынул револьвер, открыл дверь и направился к кают-кампании, тревожно озираясь по сторонам. Когда он вошел в нее, над его головой дико закружились летучие мыши, а крысы с писком разбежались при его приближении. Тревожно заглядывал он в каждую выходившую в корридор каюту. Никакого следа от прежних их обитателей, за исключением нескольких книг и настолько выцветших фотографий, что лиц на них уже нельзя было разобрать. Один стул лежал на боку, у другого не хватало спинки. И здесь те же летучие мыши и всюду мухи. Стекла в дверях были выбиты, а одна дверь была еще добавочно изрешетена пулями. Весь ковер покрывала засохшая грязь, и на нем валялась огромная куча смятых бумаг. Огромный стол был покрыт уже истлевшей скатертью, на которой лежала заложенная трубкой книга.
Какая-то жалость проснулось в Ашбруке. Ведь и книга, и трубка принадлежали некогда человеку, которого вызвали и который уже не вернулся обратно.
Двигаясь по каюте и постоянно отмахиваясь от тучи мух, он остановился, когда услышал из под дивана сердитое рычание. Звуки как будто принадлежали дикой кошке. Он не хотел подвергаться нападению, а затем стрелять в эту кошку, очевидно, с котятами. Повернулся и вышел.
Выходившие в этот корридор каюты первого и второго помощника капитана, ванная, кладовка и т. д. походили на остальные каюты и точно также были покинуты. И еще раз Ашбрук остро почувствовал, что здесь жили некогда люди, с которыми он, наверное, встречался мальчиком и, быть может, говорил. И эти люди тепеоь мертвы. Пробежала невольная дрожь и он поспешил выйти на палубу, чтобы подняться затем по лесенке на нижний мостик, где увидел перед собой дверь с медной дощечкой, покрытой теперь зеленью. Одно слово было на ней вырезано: «Капитан».
Ашбрук повернул ручку и, войдя в каюту своего брата, начал с любопытством оглядываться. Здесь уже не замечалось обычных признаков разрушения и опустошения. И невольно он спросил себя: почему? Повидимому, двери кают-компании были оставлены распахнутыми, когда экипаж покидал свое судно, в то время как дверь капитанской каюты была заперта. Ашбрук представил себе, что с той поры, как ее покинул брат, ни одно человеческое существо не стояло там, где некогда стоял он. И ни одни глаза не видели того, на что взглянул он в последний раз. Эта мысль заставила его почувствовать близость к умершему Джеку. Дверь была закрыта с 1914 года и вот, через шесть лет, она снова открылась, чтобы пропустить его брата.
Немного погодя он принялся за осмотр всей каюты. На письменном столе он нашел несколько пыльных бумаг, желтых и покрытых пятнами; здесь же стояла чернильница с давно высохшими чернилами. Стекло в книжном шкапу уцелело, равно как и книги стояли на своих прежних местах. Несколько костюмов, опрятно сложенных, лежало на диване; их покрывал густой слой пыли. Здесь же было около дюжины морских карт.
Ашбрук вспомнил, что когда еще мальчиком он покидал эту каюту, то ее стены были покрыты картинками и фотографическими снимками родных, судов и знакомых моряков. Куда же делись эти снимки и картины? Неужели даже в минуту крайней опасности он вспомнил о них и взял их с собою? Он представлял себе чувства брата, когда тот бросал прощальный взгляд на свою каюту.
Ашбрук уже намеревался было открыть дверь в спальную, когда услышал вдруг какое-то легкое шарканье на нижнем мостике. Встревоженный, но без испуга, он обернулся и стал напряженно вслушиваться. Шарканье перешло теперь в медленные шаги.
В его уме пронеслась мысль, что это Мак-Конаки преодолел свой страх перед кораблем и поднялся на палубу. Но сразу же оставил эту мысль: шагавший по мостику человек носил башмаки, тогда как Мак-Конаки ходил босиком, как и другие туземцы.
Ашбрук уставился в дверь и чувствовал всем своим существом, что за нею кто-то сторожит его. Он безмолвно насторожился и сознавал, как обуял его настоящий ужас. Его пугала не верная смерть, а что-то такое, что было хуже самой смерти. Он знал наверняка, что попал в какую-то ловушку, из которой должен выбраться возможно скорее, если хоть сколько-нибудь дорожил своей жизнью.
Дверь неожиданно открылась и он увидел сморщенного, седобородого человека в оборванной форме с потускневшими галунами, указывавшими на его капитанский ранг.
Оба не двигались и в молчании смотрели друг на друга.
У человека с седой бородой и морщинистым, загорелым лицом были свирепые красноватые глаза, тонкий нос крючком и отвислые губы, которые обнажали желтые клыки зубов. На голове была надета старая форменная фуражка со съехавшим на сторону помятым козырьком. В правой руке у него был револьвер.
Этот человек выстрелил, прежде чем Ашбрук успел произнести хоть одно слово. Выстрел оглушил Ашбрука, а пуля пронеслась над его головой и впилась в стену каюты. Беспомощно и медленно, весь дрожа, Ашбрук пытался вытащить из кобуры свой собственный револьвер.
И вдруг человек с седой бородой принялся смеяться. «Ашбрук! — сказал он. — Да ведь это Ашбрук. Вот это кто!»
Ашбрук почувствовал, что творится что-то невероятое, а когда заговорил, то сам не узнал своего голоса.
«Да, я — Ашбрук!»
Человек с седой бородой и свирепыми глазами опустил дуло своего револьвера и произнес, как бы разговаривая сам с собой:
«Да, но зачем на нем это хаки, а? Я глуп! Не следует зря тратить патроны. Какой толк стрелять в пустое место?»
«Никакого толка!» подтвердил Ашбрук.
Он почувствовал, что этот странный человек, с отталкивающими глазами, был напуган встречей не меньше его самого. А человек этот продолжал стоять в дверях и бормотать себе под нос:
— Мне следовало бы знать, Ашбрук, что стрельба здесь не к чему! У меня что-то странное творится в голове. Знаете ли вы, отчего это происходит?в Ведь я совсем один и встречаюсь только с вами. А вы не очень-то годитесь в товарищи. Да и какое удовольствие в разговорах? Никакого! Итак, мы вместе с вами на борту парохода! А вы не в форме! Как не стыдно!
Он начал смеяться с каким-то тихим визгом, который невольно бросал в дрожь.
— Хи-хи-хи! Вы и я, вместе на борту старого Акциума! Он стоит здесь, ошвартованный, готовый выйти в море по одному моему слову.
Человек положил револьвер у свернутых карт и, заложив руки в карманы своей изодранной форменной куртки, стал насвистывать что-то неопределенное. Затем он подошел к письменному столу и начал перелистывать блеклые бумаги.
Ашбрука охватило неприятное ощущение, что этот человек разыгрывает какую-то роль и делает вид, что не замечает его присутствия в каюте. Но тот внезапно повернулся и уставился на него своими красноватыми глазами-щелочками, пылавшими ненавистью из-под свирепых бровей.
— Все еще здесь? Я думал, вы уже ушли. Тоже нуждается в обществе, а? Хорошо, оставайтесь. Я привык к вам. Я успел к вам привыкнуть. — Тут он понизил голос. — Вы хотите сказать, что капитан это — вы? Дудки, вы — ничто. Если хотите, штурман, но никак не капитан! А капитан — я! Поняли?
Ашбрук почувствовал, что этот человек словно олицетворял собой все вонючее болото. В его свирепых глазах можно было прочитать кровожадность, вероломство и ненависть. Его рот был ртом безумца, но безумца, которому доставляло наслаждение совершать подлости и причинять другим мученья.
А тот с засунутыми в карманы руками и съехавшей на затылок фуражкой, вновь уставился отсутствующим взглядом на противоположную стену.
— Я жив, Ашбрук, а вы — мертвец! Я ненавидел вас и вот вы со мной! Это мое вечное наказание! Всегда, днем и ночью, во сне и наяву, вы и я — неразлучны! В этом весь ужас!
О захныкал, закрыв лицо руками.
— Скажите, Ашбрук, сколько времени прошло со времени вашей смерти? И, наконец, Ашбрук понял. Жара и лихорадка притупили его рассудок, иначе он давно бы уже сообразил, что сумасшедший с жестокими глазами и недобрым ртом видел перед собой не живого Ашбрука, а того, кто некогда командовал «Акциумом» и давно уже умер. Неужели он был так похож на Джека?
— Кто я, по вашему? — хрипло проговорил он.
Человек с бородой, по-видимому, не расслышал вопроса. Он продолжал все так же торопливо бормотать своим грубым ворчливым голосом:
— Я всегда ненавидел вас. Вы всегда старались всячески меня принизить Вы были моложе меня, Ашбрук, на целых двадцать два года и вы были капитаном. Я был обойден и вы заняли мое место. Весь мой долголетний опыт пошел на смарку! И все же я одолел вас, Ашбрук. несмотря на всю вашу заносчивость! Да, я одолел-таки вас!
— Вы меня одолели? — медленно произнес Ашбрук. — Каким же образом?
— Каким образом?
Человек, называвший себя Кумбсом, засмеялся:
— И вы еще меня об этом спрашиваете, Ашбрук! Вы умерли, не правда ли? А я командую! Вспомните, ту ночь, когда мы шли из Судана. Вы заявили мне, что я едва ли стану когда-нибудь капитаном, так-как выпить люблю. Из-за виски, сказали вы. Ну что же, Джек, я доказал, что вы ошиблись. Не так ли?
Он снова засмеялся, а затем принял серьезный вид а поглубже уселся на письменный стол:
— А теперь я капитан моего собственного судна и ничто не помешает мне поступать, как заблагорассудится! Запасов у меня достаточно! Провиант! Провиант в консервах! Да и всякая живность, которую я могу подстрелить на берегу. Табак и чай! Тоннами! Правда, нет виски. Нет, это не годилось бы! Ведь командует бедный, старый Боб Кумбс, над которым вы издевались и мешали ему получить место капитана. Я командую, Джек Ашбрук, вместо вас!
— Но почему? — спросил Ашбрук.
— Почему? Будьте рассудительны, Ашбрук. Кто другой мог бы командовать кроме меня?
— А когда вы приняли на себя командование?
— Когда я принял командование? Что за вопрос! Вы сами знаете этот день, проклятый мертвый лицемер? И все это из-за обстрелявшего нас крейсера, который и загнал нас вглубь страны, вверх по реке,
Он засмеялся про себя, словно закудахтал, и покачал головой.
— У вас были конечно, свои подозрения, и я вас не осуждаю. Вы были правы! Вспомните ту ночь, когда мы забрались сюда, после этого бегства вверх по реке, в темноте, через песчаные отмели. Чорт побери, что за ночь! Никто не знал, куда мы попали и где находимся. Я и сказал тогда матросам, что капитан не знает, куда он зашел. Я это сказал, конечно, с умыслом. Мне нужно было взять их в руки и я хотел сам стать командиром судна. Случай мне благоприятствовал и я решил использовать его. Да и почему бы нет?
Ашбрук сидел на диване молча и ждал, что выяснится ему дальше. Кумбс продолжал бормотать, повидимому, совершенно его не замечая. Удивительней всего было то, что он не нуждался в поощрении. Нескольких вопросов было достаточно, чтобы заставить его разоблачить все свои тайны, которые он так долго хранил про себя. Кумбс говорил ему, брату своего мертвого капитана, так, как если бы он разговаривал сам с собой, чтобы слышать только свой собственный голос.
«Кто сказал там, в конторе пароходной компании, что старый Кумбс не годится, что он пьет. Я говорил им, что сделай они меня капитаном, я не прикоснусь ни к одной капле виски. Но они смеялись надо мной, будь они прокляты! Говорили, что старый Кумбс должен быть доволен тем, что его держат помощником капитана. Но старый Кумбс говорил правду. Ни одна капля виски не протекла по его губам, ни одна, с тех пор как он принял на себя командование. Последний, единственный глоток в ту ночь и после этого — ни одного. Ни одного с тех пор, как они все убрались с судна. Нет!».
«Главный механик во что бы то ни стало хотел уйти с судна. Он боялся, что загниет рана у него на руке. Ему и вправду был нужен врач. И кому же предложили отправиться вместе с ним? Кто должен был управлять шлюпкой и провести ее через болото, вниз по реке, туда, где мог найтись какой-нибудь врач, немец или португалец — безразлично Ну, конечно, старый Кумбс. Кто же еще? Только бы освободиться от старого Кумбса! Спровадить его с судна, где он стал поперек дороги. Одиннадцать человек получило приказание сесть в шлюпку номер первый, единственно уцелевшую во время обстрела. И никого-то из них теперь нет в живых, кроме старого Кумбса.
Через несколько часов после того как шлюпка покинула судно, главный механик спросил: «Как вы полагаете, мистер Кумбс, сможем ли мы пробраться?» Жара убивала его. «Почему бы нет, — ответил старый Кумбс, — это вполне возможно». Конечно, так оно и было. «Ради бога, давайте причалим под тень этого дерева, — сказал главный механик. — Старый Кумбс согласился. Почему бы нет? Пока они все дремали, он взял компас, чтобы легче найти дорогу обратно на судно и вылез на берег. Ему не нужно было торопиться. Он сидел на дереве, где они не могли его видеть, и наблюдал за этой потехой. Они пытались вернуться обратно на судно. Невежественные сумасброды! То-то они перепугались. Течение было прямо бешеное. Что случилось дальше? Это известно только старому Кумбсу и никому больше! Ему даже не пришлось пустить в ход своего ружья. А почему же старый Кумбс не стрелял, а? Да потому, что шлюпка наскочила на подводный камень, пробивший в ней дыру и затонула на его глазах! Все десять человек очутились в воде, солнце припекало их сверху, река неслась как бешеная, а старый Кумбс орал во всю! С ними было покончено, со всеми десятью! Ни один из них не вышел живым из реки. Я хохотал до того, что у меня чуть жилы не лопнули со смеху. Я и сейчас смеюсь, как вспоминаю их!
Ашбрук стряхнул с себя охватившее его чувство тошноты.
«Крокодилы?» — спросил он.
«Крокодилы» — подтвердил Кумбс, задыхаясь от восторга, — Крокодилы! Большие, щелкающие челюсти, злюшие крокодилы! Мои приятели! Они схватили их вместе с главным механиком».
«Когда же старый Кумбс вернулся на судно, была темная и жаркая как пламя ночь. Он сказал, что направил шлюпку по верному пути, сам же никак не мог вынести разлуки со своим капитаном! Ловко придумано, не правда-ли? Ну еще бы!».
Он снова начал говорить о себе в первом лице.
«Я терпеливо выжидал своего времени. Что стряслось с механиком и остальными? Господи, что же с ними стряслось? Об этом вы меня все время спрашивали, Ашбрук! Вы и все остальные. Я тоже жаждал узнать это. И часто говорил: «Где-то наш бедный старик-механик». На борту было двадцать девять душ, когда мы покинули Ливерпуль. Десять было убито германцами. Десять утонуло вместе с механиком в шлюпке. Это составляло уже двадцать. Вы и я — вот уже двадцать два. Оставалось еще семь. Я выжидал по-прежнему. Прошло три дня. Помните вы эти три дня, Джек? Я смеюсь теперь при одном' воспоминании о них: вы — командовали, а я выжидал. Помните вы тех пятерых, которые беспрестанно повторяли, что они уйдут во что бы-то ни стало. Жара убивает их, они не выживут, если останутся на судне. Дурачье! И я сказал им, не моргнув глазом, что поведу их, только капитан ничего не должен знать. Мы удрали с судна ночью. Было темно и жарко. Мы отправились вшестером пешком по болоту. Но вышли из него не шестеро! Нет!
Ашбрук нагнулся вперед. Через пять-десять минут он узнает решительно все.
— И что же, вы убили их? — спросил он.
— Да вы слышали, ведь, выстрелы, неправда ли? Конечно, вы их слышали и знаете, что я убил их. Им нечего было мытариться. В первую очередь Пэжа и Робертса. Эх, чорт возьми! Меня трясет от смеха при одном воспоминании об этом! Остальные подумали, что на их напали немцы, хотя на сто миль кругом не было ни одного. Это я убил их! Да, я! В темноте. Сначала Пэжа и Робертса; затем маленького Шоу, потом этого Мак-Рэди, и, наконец, Кэгса. Я всегда недолюбливал Кэгса. Низкий человек! Он боролся со мной, как тигр! Это его вопль донесся к вам. А вы так и не знали, что я ушел, пока не увидели, как я карабкаюсь на судно, неправда ли? Но вы слышали выстрелы. И вы дали мне понять, что вам известно их значение. Этим все было решено. Вы или я — не так ли Джек? Мне надо было избавиться от вас, если я хотел командовать.
— Да, вам надо было от меня избавиться, — согласился Ашбрук, невольно впиваясь своим пальцем в собачку револьвера. — Скажите мне, Кумбс, как же вы от меня избавились?
Кумбс рассмеялся, закинувши голову:
— Я уже сказал, что по единодушному желанию всего экипажа. Да, на борту тогда оставались только стюард Вильямс, да кочегар Лоусон. Правда, они были пьяны, но все равно я был единогласно выбран капитаном. Вы смеялись надо мной. Вы слишком часто смеялись. Я спросил вас, как мужчина мужчину, честно и открыто, могу ли я быть капитаном? Вы послали меня к дьяволу! Вы это сделали! Вы сказали, что вы останетесь капитаном до своего последнего издыхания. Честно и открыто! Я поймал вас на вашем слове, Ашбрук! Чорт возьми, до последнего издыхания!
В молчаливом восторге он покачал головой и вытер слезящиеся глаза.
— Да, я заставил подняться Стюарда и Лоусона и прямо заявил им, что я — капитан, а они должны повиноваться моим приказаниям. Проклятые головорезы принялись смеяться надо мной. Я вам покажу, как бунтовать! — сказал я. — Они думали, что могут запугать меня! Я им показал, что они ошибаются. Я — не трус и поджилки у меня не трясутся, когда приходится расправляться с людским отребьем. Я застрелил их и выбросил за борт, как застрелил бы змею, и долго наблюдал, как эта парочка болталась рядышком в воде, пока ее не утянули крокодилы. — Славные молодцы — эти крокодилы!
Ашбрук подавил в себе острое желание выстрелить в своего собеседника. Сумасшедший или нет, этот красноглазый, седобородый негодяй был всего только жалким червяком.
— И вот тогда, Ашбрук, тогда я стал самым счастливым на земле человеком. У меня было судно! Я стал капитаном!
— Это ложь, Кумбс! Я оставался капитаном, как остаюсь им и до сих пор!
— Вы! Что за чушь! Как можете вы быть капитаном, когда капитан — это я?
— И тем не менее, Кумбс, капитан — я!
Кумбс задрожал.
— Ашбрук, у вас не все дома. Вы не можете идти против меня. Однажды, вы пытались это сделать и срезались. Вы не запугаете меня, проклятый призрак. Я капитан «Акциума»! А вы — вы только жалкий, мертвый призрак. И к тому же — бессильный. Убирайтесь-ка лучше. Вам не к лицу торчать здесь при дневном свете. Вы только ночью дежурите на палубе! А теперь, убирайтесь, слышите?
Он с трудом поднялся на ноги, сделал несколько шагов к двери и остановился.
— Странно! Почему он не уходит? Он не имеет права торчать здесь. Разве я не капитан? Конечно же, капитан. А раз так, то, что же ему надо? — Он взглянул через плечо на Ашбрука, который не двинулся со своего места. — Уж не выкидывает ли он со мной какую-нибудь штуку? Нет, он все там же, где я его оставил. А почему же он не уходит, если я приказываю?
Нахмурившись, он поглядел на Ашбрука, а затем повернулся и вышел в дверь, поднимаясь по лесенке на верхний мостик. Ашбрук вскочил на ноги и последовал за ним, задержавшись на нижнем мостике, только для того, чтобы вышвырнуть за борт, в чащу мангровых деревьев, револьвер Кумбса.
Кумбс распахнул настежь дверь в лоцманскую рубку и, вытянув шею вперед, заглядывал через порог, словно он был чем-то крайне испуган.
— Да, он тут. Все в порядке! Что-то испугало меня на минутку. Я подумал, что он ушел. Это мне не понравилось!
Он отошел от двери и, скрестив руки на груди, облокотился на рулевое колесо.
В это время вошел в рубку и Ашбрук. Сначала он ничего не мог рассмотреть; внутренность рубки, казалось ему погруженной в темноту, по сравнению с ослепительным солнечным светом. Но затем, похолодев от ужаса, он обнаружил на диване контур покрытый одеялом человеческой фигуры. Его поиски закончились. Сняв шлем и держа его в руках, он медленно двинулся вперед. Его ноги подкашивались, мысли путались, жара душила его и он с трудом переводил дыхание.
Боязливо и собрав все свое мужество, он приподнял край одеяла с запекшимися на нем темно-коричневыми пятнами и взглянул... на высохшее лицо своего брата, убитого шесть лет тому назад. Его глаза наполнились слезами.
«Бедный Джек!» — произнес он, молчаливо продолжая свой разговор с братом.
Молчание нарушил голос убийцы.
«Ведь он все по-прежнему там? Почему же продолжает меня беспокоить? Ведь я же убил его? Откуда эта тревога?».
Ашбрук мягко опустил одеяло и повернулся к облокотившемуся на руль с оскаленной улыбкой Кумбсу,
«Кумбс, — сказал он, — я хочу поговорить с вами».
Кумбс попятился к лесенке, ведущей на нижний мостик.
«Послушайте, Ашбрук! — воскликнул он. — Оставайтесь там, где вы должны быть! Вам не запугать меня своим мертвым телом. Вы ничего не можете со мной сделать, ничего! Я-то жив, а вы мертвы. Я это видел своими собственными глазами. Ваше черное сердце пробито пулей! Оставьте же меня Ступай обратно в свою собачью будку, пес!»
В его крошечных глазах впервые отразился слабый проблеск мысли, что происходит что-то неладное.
«Кумбс, — сказал Ашбрук, — вы убийца! Будьте вы прокляты, стойте на месте!».
Кумбс продолжал спускаться по лесенке.
«Остановитесь, Кумбс! Слышите, что я вам говорю!».
«Почему это он так говорит со мной? — беспокойно проговорил Кумбс. — Это не похоже на Джека Ашбрука, нет. Старина никогда так не разговаривал! Конечно, он груб. Это звучит совсем по новому! Ведь он мертв? Ну да, еще бы. Так почему же он говорит так с беднягой Бобом Кумбсом? Что это значит? Будь я проклят, если понимаю что-нибудь».
Он спустился на нижний мостик и заколебался. Быстро взглянул на дверь своей каюты, а затем перевел свой взгляд на лесенку, ведущую на верхний мостик. Тут он вздрогнул и жалобно пробормотал:
«Почему он не оставляет меня одного? Почему он не уходит? Что я ему сделал дурного?».
Ашбрук крепко схватил его за руку.
«Довольно! Не воображайте, что я не разглядел вас и не понял ваших уловок. Полно тебе притворяться, проклятый убийца! — продолжал он, яростно встряхнув Кумбса.
Кумбс открыл рот и пронзительно закричал. Его охватил безумный страх. Он перестал кричать и начал бороться с такою силой, которую с трудом можно было подозревать в таком дряхлом на вид человеке.
Ашбрук был моложе его почти на сорок лет, но и он потерял равновесие и должен был отпустить захваченную им правую руку. Мало того, Кумбс несколькими ударами кулака раскровянил ему лицо.
«Вы еще живы, лжец! Живы, будь вы прокляты! Жив, клянусь преисподней! Жив!».
Ашбрук ухватил его за кисть руки и снова задержал.
«Стойте, порази вас молния!»
Кумбс весь осел. Его колени подогнулись и он опустился у лесенки. «Дьявол, он дотронулся до меня!» Голова у него упала вперед и закрыла его лицо, но съежившееся тело дрожало. «Он дотронулся до меня! — продолжал он хриплым, сдавленным голосом. — Я убил его, но он не умер; он здесь, жив и держит меня!». Кумбс перестал сопротивляться и теперь начал пресмыкаться перед Ашбруком, который с внезапным омерзением отпустил его руку.
Был ли он сумасшедшим или нет, этот дегенерат в поблекшей форменной одежде и с потускневшими галунами, но у него хватило некогда ума задумать и осуществить убийство брата. Он не чувствовал к нему жалости. Прямо или косвенно, но Кумбс был ответственен за смерть своих восемнадцати товарищей по судну. И этот человек гордился тем. что сделал. Долгие годы одиночества на борту «Акциума» не вызвали в нем ни отчаяния, ни угрызения совести. Он считал себя капитаном и был счастлив!
«Встаньте!», — сказал Ашбрук.
Кумбс поднял голову и выпрямился. В его окаймленных красными полосами глазах промелькнуло коварное выражение. «Убил его однажды» — сказал он. «Мог бы убить и еще раз! Знаю, что мог бы».
«Убирайтесь с моих глаз! — сказал Ашбрук. — Вы мне противны».
Кумбс сполз вниз по лесенке на площадку и поднял кверху сморщенное, загорелое лицо, искаженое ненавистью и страхом. «Значит, я не капитан!» — пробормотал он и раболепно опустил глаза, словно ожидая нападения. — «Итак, я не капитан! Эта свинья, там наверху, обошла меня! Бедняга Боб Кумбс, в конце концов ты не был капитаном. Он обошел тебя! Ожил, хотя и был кертв! Я справедливо не доверял ему, никогда'».
Он повернулся и, хныкая, перелез через перила и выбросился за борт. Ашбрук услышал как он нырнул в болото. Наклонившись над перилами нижнего мостика, он впился взглядом в зеленую массу мангровых; деревьев вокруг парохода.
Внезапно он почувствовал раскаяние. Кумбс был сумасшедшим. Не следовало прогонять его, а нужно было оставить безумца в убеждении, что Ашбрук был именно тот человек, которого он убил. Куда направлялось теперь это жалкое существо?
«Кумбс, вернитесь!» — крикнул он, продолжая слышать его всплески в болоте. «Кумбс!» А, впрочем, чего ради ему терзаться? — подумал он. «Разве Кумбс не убил хладнокровно его брата и других семнадцать человек? Зачем жалеть такого негодяя?»
Здравый смысл убедил его, что с Кумбсом не случится никакой беды. Никто не мог бы прожить шесть лет в этом болоте, не научившись на опыте защищаться от всевозможных опасностей.
Но раз Кумбс был убийцей, то следовало доставить его в лагерь, как пленника, и передать затем в руки властей Он спустился с корабля и выбрался на берег.
«Кумбс! — крикнул он. — Кумбс!».
Ответа не было.
Ашбрук кинулся в том направлении, куда по его мнению, ушел Кумбс.
«Кумбс, — позвал он, — где вы?».
Ашбрук остановился. Он не знал наверняка, где ему искать Кумбса, который подстерегает его, может быть, за ближним кустом. Он настороженно прислушивался. Все болото казалось мертвым и неподвижным.
И вдруг совсем близко он услышал треск ружейного выстрела, а затем дикий, нечеловеческий вопль и тяжелое падение какого-то тела. Охватившее его оцепенение исчезло. Он начал стремительно пробираться сквозь чащу: лианы цеплялись за ноги, впивались колючки, мангровые деревья все время перерезали путь. Он поднимался по какой-то илистой отмели и в узком просвете между мангровыми деревьями увидел, наконец, лежавшего навзничь Кумбса, с простреленной головой.
Кто-то осторожно приближался к нему. Он быстро обернулся и увидел Мак-Конаки, подходившего к нему с ружьем в руках. В его выпяченных, округленных глазах светился ужас. На некотором расстоянии за ними следовали два остальных туземца.
«Мак-Конаки — спросил Ашбрук, — это ты стрелял?».
Мак-Конаки задрожал.
«Мертвый человек, бвана! Мертвый человек! Он не гулять!».
«Да, теперь уж нет» — ответил Ашбрук, взглянув на труп, облаченный в свою оборванную и запачканную грязью форму. Красноватые глаза широко открыты, а желтые клыки обнажены растянутыми в безумную улыбку губами.
Ашбруку показалось, словно убийца его брата даже в эту минуту молчаливо и упорно уверял, что именно он, а не кто-либо другой, был капитаном «Акциума».
«Мак-Конаки, — сказал он, — тебе надо будет вырыть могилу. Понимаешь меня? Могилу».
Он задумался. «Две могилы, — поправился он. — Одну здесь, Мак-Конаки, а вторую где-нибудь подальше».
«Капитаны корабля «Акциум» — подумал он — должны покоиться подальше друг от друга».
1) Мангровы — прибрежные или приморские леса тропических стран. Эти деревья растут на илистой и жирной почве низких берегов, затопляемых приливом. Мангровы выпускают из своих стволов длинные воздушные корни, которые спускаются до почвы и укореняются в ней.