Бальдер вышел из палатки желтый загара, от лихорадки, от злости, нисколько не напоминая золотоволосого германского бога, имя которого носил. Было солнце, которое падало сверху, словно коршун, которое било по голове, как палкой, которое обжигало, слепило, калечило и повергало ниц.
От солнца нужно спасаться в пещерах или непроходимых береговых джунглях.
Но десятник Бэн-Ну, родом из Тимбукту, сидел на солнцепеке, сверкая лакированной потом кожей, покуривая и блаженно щурясь. Бэн-Ну бесстыдно бездельничал.
— Ты с ума сошел, — крикнул Бальдер. — Ты думаешь, что за тебя будут работать другие? Кто вышел на линию с людьми Бени-Амер?
Десятник лениво взглянул на Бальдера и столь же лениво раздвинул губы:
— Никто не вышел.
— Ах, никто! Ты думаешь, что они справятся сами, по-твоему, им не нужно указывать, ленивая ты собака! Пес!
Бэн-Ну пропустил мимо ушей ругань, потому что уже привык к ней, второй год работая на постройке железной дороги из Хамда-Анахи в Бакель, и ответил, оставаясь спокойным:
— Не вышел потому, что людей Бени-Амер нет.
— Как нет?
— Они не вышли на работу, господин.
Бальдер задыхался от злости.
— Они, наверное, перепились в кабаке.
— Взгляни, господин! — сказал Бен-Ну, пожимая плечами.
На соседней палатке висела доска с надписью:
«Таверна милого дяденьки»,
а на перевернутом ящике дремал толстый мягкотелый араб-хозяин. И кроме одного, — всем известного пьяницы, который лежал на спине, выпятив раздутый пальмовой водкой живот, — кроме него, у палатки не было ни одного человека.
Люди Бени-Амер не пьянствовали в кабаке, но и не вышли на работу.
— Что же, мы им бесплатно даем сахар и водку, — думал Бальдер. — Мы им покажем, как нарушать контракт.
И он решил пойти в становье Бени-Амер.
Следом за ним плелся Бэн-Ну, едва волоча ступни по песку, так что позади оставались не следы, а борозды, как от плуга.
Они обогнули холм, перешли высохшую речку и углубились в прибрежные заросли, где была рассыпана солнечная пыль, колючая как репейник, где мимозы увядали от зноя и ежились, если Бальдер толкал их плечом. Аромат молочаев был удушлив, и сок выступал на растрескавшейся коре деревьев.
Сразу за лесом на крутом берегу Багоэ стояла деревня Бени-Амер, хижины, разбросанные вокруг площади, посредине которой было жилище каменного праотца и большой дом для юношей, недостигших совершеннолетия.
Но обычно оживленная, визгливая, пискливая, наполненная криками ослов, криками женщин, воплями и перебранками, деревушка была тиха, словно кладбище. И на площади, где обычно сидели мужчины, распивая европейскую водку и любуясь мальчиками, которые состязались в военных играх, бегал один голенастый глупый петух и подзывал своих пестрых кур к рассыпанному зерну. Но петух оставался один, кроме него не было ни курицы, ни осла, ни осленка и ни единого человека.
Бальдер обежал все жилища и даже перетряхнул кучу тряпья в углу какой-то хижины, но везде встретился только с затхлой пустотой, а из тряпья мелькнула мышь, которая, конечно, не могла вознаградить Бальдера за его поиски.
Деревня была пуста и это было чрезвычайно странно и наводило на размышления. Можно было подумать, что люди Бени-Амер поняли, наконец, в каком неоплатном долгу состоят они у железной дороги и сколько дней должны отработать за выпитую водку, перекатывая шпалы и таская песок для насыпей.
Можно было подумать, что люди Бени-Амер, убоявшись рабского труда, бежали, как некогда евреи из Египта в Ханаанскую землю.
Но если так, то нужно было осмотреть следы, оставленные переселившимся племенем, и Бальдер сказал:
— Бэн-Ну, осмотри, куда они двинулись. Мы нагоним их на мотоциклах.
Десятник презрительно усмехнулся, сожалея о глупости европейца, а затем кашлянул и намекнул осторожно:
— А может быть и не нужно осматривать?
— Почему?
— Дарафуры рассказывают, что люди Бени-Амер вампиры и оборотни. Тут что-то дьявольское, господин.
Бельдер выпучил глаза от бешенства.
— Поди ты к чорту с бабьими сказками. Ищи, пес!
Бэн-Ну повиновался, но отойдя шагов на пять остановился снова, ковыряя песок пальцами ноги.
— А может быть лучше не ходить, господин... Дарафуры рассказывали, что сегодня ночью поселок Бени-Амер светился, как днем, а потом в небесах зашумело и прилетел блестяший червяк, большой, жирный, как гусеница-обжора. И все смолкло. Дарафуры рассказывают, что дьявол унес людей Бени-Амер с собою, дарафуры не ошибаются, господин. Но если ты хочешь, я пойду.
— Нет, не ходи, постой.
Бальдер прикрыл глаза рукой, жилистой, напоминавшей связку бичевок, и размышлял.
— Никуда не ходи, Бен-Ну. Я уже все знаю, — сказал он, наконец, опустив уже ненужную руку.
Он дрожал от волнения, предчувствуя, что впереди новая жизнь, скитания по свету и поиски равнины Туа, нового материка, куда — без сомнения — переселилось племя Бени-Амер.
И в тот же день Бальдер, передав постройку своему помощнику, уехал в Европу.
Внезапный отъезд Бальдера стоял в связи с одной встречей, которая произошла месяца за два до вышеописанного исчезновения племени Бени-Амер.
Однажды, возвращаясь в лагерь из далекой поездки, Бальдер сбился с пути и заехал в непроходимые заросли, которыми так богаты болотистые берега вepxнeгo Нигера.
Наступила ночь, и на деревьях, не шевелясь, сидели светящиеся жуки-звезды, невидимая большая птица пролетела, как булыжник, обмотанный сеном, на траве была седая роса и Бальдер ехал, опустив поводья, на-удачу.
И на одной полянке он увидел шатер, освещенный изнутри, как транспарант. На матовом полотне двигалась огромная тень чьей-то головы.
Всякое неизвестное жилье в сердце Африки не обещает ничего доброго и человек в палатке мог перевозить краденое золото или каучук и пить водку, зажав между коленями карабин.
Поэтому Бальдер, оставив коня в лесу, подкрался к палатке, чтобы услышать, с кем ему предстоит встретиться, и услышал как кто-то декламирует Байрона резким дребезжащим голосом.
Тогда Бальдер, откинув опущенную полу шатра, смело вошел внутрь и очутился лицом к лицу с маленьким старичком в рыжем сюртуке, в ермолке, из-под которой вылетали волосы, пушистые, как облака. Из-за спины старичка выглядывал толстогубый туземец.
— Я — инженер, строитель дороги! — сказал Бальдер.
— Ка-ак? — взвизгнул старичок, подскочив к нему и цепляясь за его рукав. — Строитель дороги из Хамда-Анахи в Бакель? Очень рад встретиться с человеком, который спаивает племя Бени-Амер. Вы мой заклятый враг, сударь, потому что я — Теобальд Кашка, профессор венского университета, доктор хамитской филологии, если это для вас понятно.
Бальдер улыбнулся.
— Да, понятно. Я не понимаю только, почему я ваш враг?
Профессор завертелся, как волчок, размахивая руками, словно мельница, то розовея, то бледнея, хватаясь пальцами за свою ермолку и выкрикивая малопонятные фразы. Он видимо, был взволнован до крайности, но мало-по-малу успокоился, отдышался, и речь его стала относительно плавной.
— Я прожил с людьми Бени-Амер двенадцать лет и стал их другом, братом, царем — двенадцать лет, слышите, не двенадцать недель. Пытаясь связать их язык с языком берберов Куфры, я вел непрестанные наблюдения и вот... колонизация!
Вы не понимаете этого, сударь? Негры Ньям-Ньям благодарят вас по-французски «merci», танцовщицы из кофеен Тимбукту обучаются в парижских студиях... Колонизация искореняет природные нравы, сударь, единственное ценное для науки. Вы об этом подумали? Вы спаиваете людей Бени-Амер, накачиваете их вашей вонючей водкой, а за это они работают на вас и дохнут, как мухи. Ваши солдаты заражают их сифилисом. Племя вымирает, сударь, — их ведь всего 33 человека, они исчезнут. Им некуда скрыться от цивилизации, вы заполонили всю землю. Они исчезнут! Наука потеряет, а племя, совершенно неизученное, исчезнет... Что мне делать, по-вашему?
Профессор опять подскочил к Бальдеру, но на этот раз уже не хватал его за рукав, а скрестив нa груди руки, посмотрел — снизу, но победоносно, как завоеватель.
— Но я знаю, что сделаю, сударь. Я выведу племя Бени-Амер из вашей колонизованной, культурной земли в новую страну, которая велика, неизвестна и необитаема.
Профессор поднялся на цыпочки и раскинул руки крестом.
— Высоко над землей расстилается необозримая равнина Туа, — произнес он торжественно, как заклинание.
Равнина Туа! Варварское слово ударило, как топор, напомнив Бальдеру о каких-то сумеречных странах, которые можно увидеть во сне.
Кажется, что облака скользят по самой земле, и никогда не бывает солнца, и оттого свет рассеянный, причудливый и тонкий — туман, а люди, белые тени, идут осторожно, отражаясь в тяжелой воде озера. Равнина Туа!
— Там будут и деревья, — сказал Бальдер тихо, самому себе. Но профессор услышал.
— Деревья? Там не может быть и речи о деревьях. Хотя... там, действительно, есть и деревья, только четырехгранные. Они сделаны из кирпича.
Профессор захохотал, завертевшись волчком.
Переночевав в его палатке, Бальдер ранним утром уехал и больше с профессором не встречался и даже о нем и не думал до той самой минуты, когда ленивый десятник Бэн-Ну рассказал о червяке, который летал над становьем Бени-Амер.
За летучего червяка дарафуры сочли, вероятно, самый обычный дирижабль и в таком случае профессор не лгал и действительно переселил малочисленное племя со всем его скудным скарбом на таинственную равнину Туа.
И эту равнину Туа Бальдер начал разыскивать.
Более рассудительный человек, человек точный, как цифра, какой-нибудь банкир, фабрикант, оказавшись на месте Бальдера, вероятно, сказал бы, что Теобальд Кашка просто-напросто сумасшедший, что никакой равнины Туа и быть не может, что люди Бени-Амер скрылись по неизвестным тропинкам вглубь страны. Более рассудительный человек не начал бы розысков, но Бальдер не был ни рассудителен, ни точен. Инженер пo профессии, бродяга по образу жизни, мечтатель и фантазер, он стремился разбогатеть, но не хотел обогащаться, сидя в конторе и перелистывая гpoccбyxи, собирая копейку к копейке, из года в год, — с тем, чтобы под конец жизни оказаться миллионером.
Бальдер вспоминал завоевание Америки, когда неизвестно куда отплыли оборванные испанцы, а обратно вернулись грандами, всесветными богачами, с бочками золота, швыряясь деньгами, как песком.
Когда свинопас Пизарро с шайкой полупьяных победил могущественнейшее государство инков, а другой великолепный оборвыш Кортец воссел на золотом троне Монтецумы, короля ацтеков. Когда тысячи кораблей Вест-Индской компании бороздили волны страшного Зондского моря, и на каждом корабле был пышный суперкарг, который пересчитывал награбленное, наторгованное и отчитывался перед принципалами. Когда людей было мало, а земля казалась обширной, и немногие доверяли новой открытой теории о шарообразности и стало быть ограниченности нашей планеты.
Теперь же земля взята в плен, завоевана хитроумными банкирами и нет ни одной неизвестной страны. В каждом углу земли сидит за конторкой сухопарый клерк в роговых очках, которого полнокровные конквистадоры сочли бы за обезьяну. Нет ни одного островка, который не был бы чьей нибудь колонией, нет неисследованных земель и неоткрытых сокровищ.
Богатеть можно покоясь в кресле и переговариваясь по телефону с биржевыми маклерами. Это много покойнее, но и много скучнее.
Поэтому мечты Бальдера о богатстве были явным анахронизмом, а истинной оставалась нудная жизнь инженера-бродяги от постройки к постройке, с вечной лихорадкой, с красными от бессонной работы веками.
И вдруг... равнина Туа, варварское слово, которое ударило, как топор, и Бальдер, конквистадор, немного Кортец и немного Колумб, пустился в открытое море, даже не зная — есть ли на самом деле Америка, и живут ли в далекой Мексике богатые ацтеки Бальдер уверовал в слова профессора и, таким образом, еще раз подтвердил свою неприспособленность к жизни, которая требует расчета, и скепсиса, и не терпит мечтательности и воображения.
Это были самые бессмысленные поиски. Долгие месяцы Бальдер мотался из стороны в сторону на спине самого выносливого мехари, а мехари, повинуясь поводьям, мотался по всей Сахаре от Эль-Джуф до горного хребта Тарсо и к cевеpy до Ахагара.
Иногда встречались оборвыши-туареги или купцы из Марокко, у которых в кожаных поясах зашиты червонцы, за плечами винчестеры, а левые руки лежат на рукоятках кинжалов.
Бальдер расспрашивал каждого встречного, — не видел ли он маленького старичка, Теобальда Кашку, не видел ли беглецов — людей Бени-Амер.
Спрошенный задумчиво щурился.
— Маленького старичка в очках? Беглецов?
— Ну да, я разыскиваю исчезнувшее племя.
— Племя? Исчезнувшего старичка? — продолжал бормотать встречный, делая необыкновенно серьезное лицо и таинственно улыбаясь. Тогда Бальдер бросал ему пятифранковик, и встречный мгновенно припоминал.
— Я встретил их в пяти шагах от Тишита.
Сломя голову мчался Бальдер в Тишит, чтобы от дать новому встречному новый пятифранковик и услышать, что маленького человека в очках видели на противоположном конце Сахары, в в стране Тибести.
Это были весьма хлопотливые поиски и продолжались до тех пор, пока однажды, сидя у вечернего костра в одном оазисе близ Мабрука, Бальдер не впал в тихую задумчивость.
— Прежде всего, — думал Бальдер, — профессор мог вывезти людей Бени-Амер за пределы Африки, а я мечусь по Сахаре, как угорелый. Затем... существуют два метода поисков. Можно узнавать от людей, но люди говорят для того, чтобы им заплатили. Люди лгут. Но можно и самому знать, — чего ищешь и где искать, а для этого следует посидеть за книгами. Нужно изучить вопрос о таинственном племени.
Так подумал Бальдер, и, продав своего отощавшего мехари за бесценок в Гадамесе, уехал, в Европу. А в Европе был один старый город, приют ученых и мудрецов, студентов и студенток, город с десятью университетами, с колоссальной библиотекой и несметным числом профессоров, доцентов, магистров и баккалавров, и сюда-то приехал Бальдер, чтобы изучить всю литературу о племени Бени-Амер. А литература 6ыла колоссальна, потому что племя было весьма загадочно и привлекало внимание многих этнологов. Полагали, что люди Бени-Амер не имеют ничего общего с африканскими аборигенами по своему типу; точно также и грубый фетишизм негров был неизвестен племени, религия которого состояла из почитания солнечных светлых духов, обитающих за неведомым морем Запада. Все эти особенности заставляли предполагать, что вымирающий народец Бени-Амер в незапамятные времена переселился в Африку — откуда? — неизвестно, — из какой-то далекой западной страны.
И однажды, изучая в библиотеке язык племени, Бальдер нашел ключ к пониманию слова — «туа» языке Бени-Амер слово «тва» обозначало землю, а слово «таа» — запад, и таким образом, «туа» могло являться наименованием западной страны, откуда племя пришло в Африку. А профессор Теобальд Кашка, по всей вероятности возвратил людей Бени-Амер на их таинственную прародину.
Довольный своим открытием, Бальдер покинул библиотеку и вознамеривался пойти пообедать. Но выйдя на улицу, попал в такую суматоху, неразбериху, толкотню, что был изумлен и подавлен окончательно и опамятовался только через неделю.
Как только Бальдер поставил ногу на тротуар, его толкнули в спину, ударили локтем в живот, перевернули кругом и потащили на середину улицы, и как он ни сопротивлялся — пытаясь проложить самостоятельную дорогу, — справиться с толпой было невозможно.
Улица была запружена народом, и прибывали новые и новые толпы, стремились вперед, вытянув шеи и заглядывая куда-то ввысь.
— Что случилось? — спрашивал Бальдер, ничего не понимая. Но не отвечал никто. С ним обращались, как с мертвой вещью, которая мешает и которую нужно оттолкнуть с дороги.
Бальдер попробовал сам посмотреть на небо, но ничего не увидел и стал прислушиваться к речам своих случайных соседей.
— Опять эта дьявольщина, — орал сине-багровый толстяк, проталкиваясь изо всех сил вперед и отдуваясь.
Бальдер дернул его за рукав.
— Что случилось?
— Разве вы не видите?
— Не вижу, конечно. Где?
— Осел.
— Какой осел?
— Осленок на крыше.
И толстяк выставил кубический палец, такой же сине-багровый, как и щеки его обладателя.
Руководимые этим пальцем, глаза Бальдера остановились нa триумфальной арке.
Когда-то давно каким-то маркграфом она была перекинута через улицу, для своего времени величественная и смелая, но впоследствии задавленная окружающими домами, которые насели на нее с обеих сторон, прикрывая своими крышами от дождя и солнца.
И посредине этой арки, над улицей, помахивая хвостом, стоял обыкновенный вислоухий осленок и кричал, надрываясь:
— Йо... йо...
А люди смотрели на него снизу.
— Вот, видели? — ожесточенно говорил толстяк.
— Опять то-же самое.
— Что такое?
— Да разве вы ничего не знаете? Вы наверное с луны свалились.
— Я приезжий, иностранец.
— Ах, вот что... Ну, скажите, — как сумел осленок взобраться на арку? Десятью минутами раньше он бродил по крыше вон того дома, а теперь перепрыгнул на арку.
— А может быть его посадили какие-нибудь шутники, — догадывался Бальдер.
— Шутники? И чернокожих покойников тоже посадили шутники, и кота со стрелой — тоже?
— Но я ничего не знаю, я иностранец. Каких покойников, какого кота?
— Да не одного кота, а нескольких. И началось с моего Тиля.
Толстяк, которому уже надоело задирать голову кверху, поведал о своем горе, о гибели толстоусого тибетского кота Тиля. Рыжий кот, лентяй, сибарит, нежился на балконе, раскинув лапы, как ему нравилось, зевая, почесываясь и мурлыча, а хозяин поглядывал на него из-за письменного стола.
И вдруг кот мяукнул, хотел вскочить на ноги, но не мог и, упав на спину, задрал кверху скрюченные судорогой лапки. В боку у него трепетала тонкая оперенная стрелка.
Предаваясь горю и проклиная уличных мальчишек, хозяин склонился над мертвым животным, поглаживая его по рыжему пушистому брюшку, но в это мгновение произошло второе событие. Откуда-то сверху мелькнула бечевка, с молниеносной быстротой, как живая, опутала трупик, и огненный Тиль взвился кверху, мазнув своего хозяина по щеке хвостом.
Его смерть открыла длинный мартиролог кошачьих убийств. Кто-то невидимый убивал кошек стрелами, а затем уносил вверх, на крыши; опутав тонкой, волосяной бечевкой. Можно было подумать, что это городские кошатники усовершенствовались в своем искусстве, но почему они убивали кошек варварским способом, — стрелами?
Профессор Шварц, ангорская кошка которого была убита подобным же образом и у него на глазах, успел вытащить из гopлa своей любимицы стрелу. Она была явно африканского происхождения, типа коротких дротиков «тве-тве», которые в ходу у племени Дарафура, а иногда и у людей Бени-Амер.
Кошки, избиваемые стрелами дикарей в европейском городе!
— Но это еще пустяки, — продолжал толстяк. — А вот иноземные мертвецы...
Дело в том, что проржавела крыша городской ратуши и нужно было ее перекрыть, но когда кровельщики собирались начать свое дело, — они были поражены сладковатым омерзительным запахом гниющето трупа.
Крыша была словно морг, — и это не просто поэтическое сравнение. Между двумя крайними башенками западной стороны лежал труп человека не-европейского происхождения, видимо, положенный по какому-то ритуалу. Покойник лежал на спине лицом к западу, с вытянутыми руками, его глаза были обвязаны обрывком кошачьей шкурки, а подле головы стояли черепки с жареным мясом, которое — при ближайшем рассмотрении — оказалось кошатиной.
Доктор Карл Фогель разъяснил в местной газете, что такой способ погребения применялся у людей Бени-Амер.
И этот покойник на крыше не был единственным.
Как-то, однажды, у здания банка толпились маклеры, биржевые зайцы, дельцы в засаленых пиджаках с оттопырившимися карманами; они стояли перед банком и галдели о житейских делах, о котировке доллара, о чудесной игре на понижение.
И вдруг — все они брызнули в стороны, разбежались, крича и икая от ужаса, потому что сверху упал на мостовую, и, конечно, расшибся на смерть, какой-то голый человек.
Его кожа была коричневого цвета, а волосы собраны в пучок на темени. Через плечо висел на ремне колчан из кошачьей шкурки, откуда высыпались на землю тоненькие стрелки.
Знающие люди определили, что он был из племени Бени-Амер.
— Вот, — говорил толстяк. — Рассудите сами, откуда и что, а я не знаю. Кто бьет котов и подкидывает покойников?
— И вы знаете, что они были люди Бени-Амер? — спросил Бальдер, с трудом преодолевая волнение.
Толстяк усмехнулся.
— Знаю ли я? Моя свояченица замужем за профессором Шварцем.
В эту минуту вся толпа, собравшаяся на улице, ахнула, как один человек.
Копытца осленка разъехались и он полетел вниз, а на его место с соседней нависшей крыши спустился маленький старичок. Ветер трепал фалды его долгополого сюртука, и оттого казалось, будто старичок пляшет дшигу.
Стоя вверху, среди каменных розанов и листьев плюща, старичок размахивая руками и что-то кричал, но что — люди не могли разобрать.
— Что?
— Что вы говорите? — кричали снизу.
Но всех перекричал один человек.
— Теобальд Кашка, что вы там делаете? — закричал Бальдер, приложив ладони к губам.
Его голос, высокий и острый, донесся до ушей профессора и, вздрогнув, как от удара хлыстом, профессор перелез обратно на крышу и побежал по ее краю, припрыгивая, как заяц.
— Остановитесь, остановитесь! — кричал Бальдер, но старик не оборачивался, видимо не слушая окриков.
Тогда Бальдер начал действовать caм.
Работая локтями, коленями и головой, потеряв шляпу и оторвав рукав пиджака, Бальдер растолкал толпу и добрался до ворот ближайшего дома, а затем, ошеломив портье неожиданными бессвязными вопросами, понесся пo лестнице, попал на чердак и, проскочив сквозь духоту и сумрак, выбрался, наконец, на крышу.
Далеко, насколько охватывал взгляд, расстилались ровные красные крыши, словно каменистая равнина, сожженная солнцем, которое падало сверху и било по голове, точно секира.
Там и сям были наставлены вытяжные трубы, башенки, флюгера, как деревья, а дым, поднимавшийся кое-где, казался курчавой листвой. Не прерываясь, крыши тянулись над городом, безлюдные, как пустыня.
И вдалеке, на краю высокого купола, свесив ноги, сидел Теобальд Кашка, видимо отдыхая.
Сообразив, что следует оставаться незамеченным, Бальдер, прячась за трубы и водосточные желоба, начал преследование, как дикарь в темном лесу, в первобытном лесу с четырехгранными деревьями из кирпича и железа.
Крыши дрожали под каблуком, как жидкая болотная почва; они были иногда отлогие, иногда крутые, и тогда приходилось ползти на животе подобно альпинисту на скалах Юнгфрау. Были здесь и пропасти, откуда веяло холодом, глубокие ущелья улиц, на дне которых ревел поток, — автомобили, трамваи, кэбы.
И, сумев до конца остаться незамеченным, Бальдер настиг профессора врасплох.
— Здравствуйте, — сказал он, выйдя из-за угла.
Профессор торопливо вскочил, сделав круглые глаза, недоумевая, но видимо узнав в этом грязном потрепанном человеке инженера из Хамда Анахи.
А инженер бормотал, мгновенно потеряв самообладание.
— Скажите, скажите о равнине Туа, о прекрасной равнине Туа! Для чего мне это? О, я знаю для чего. Каждая новая пядь земли скрывает тайну обогащения....
Профессор презрительно искривил губы.
— Обогащение невозможно. Равнина Туа бесплодна.
— Но, скажите, скажите, я заплачу.
— Вы, как гусеница под каблуком, инженер. Вы гадки со своими деньгами. Но я скажу.
И профессор спросил лукаво:
— Что означает слово «туа»?
— Не знаю...
— Что? Вы не поняли простого слова «крыша»? Убаюканные мечтами о новых колониях, вы не подумали, что... слово «toit» — по-французски «крыша».
Люди построили города, но не знают, что творится на крышах. Из тысячи только один бывает на чердаках. Только трубочисты и кровельщики влезают на крыши. Люди возвели высоко над домами равнину Крышу, о которой не знают ничего. Там гуляет ветер, ночуют птицы и ходят звери — бездомные коты. Итак, земля приготовлена — не было только человека.
А я переселил сюда племя Бени-Амер. Идемте.
Перевалив через гребень двускатной крыши, они шли по водосточному желобу и выбрались на широкую плоскую крышу музея искусств.
Четырехугольная крыша была полна народом. Слышались гортанные выкрики, плач детей и дребезжанье варварской балалайки. Полуголые женщины сидели на корточках у очагов, мужчины, бронзовые — и по обычаю дикарей — грязные, лежали на солнце, какой-то старик колдовал, подбрасывая кверху щепочки и пo их расположению узнавая будущее.
— Смотрите, — кричал профессор. — Вот, куда переселилось племя Бени-Амер. Что? Здесь есть пастбища для их ослов, есть кошки для охоты, есть солнце и нет европейцев и водки. Дикари еще падают с крыш время от времени, но они привыкнут к новому образу жизни. Их немного, всего три десятка, их никто не заметит, и я смогу спокойно доказывать свою теорию и наблюдать их язык.
Я открыл новую землю, но не думайте, что всякая новая земля плодородна. Вот равнина Туа! Вот ее плодородие — красное листовое железо, ее красоты — печные трубы; я почти разорен, потому что мне приходится их подкармливать, добывать пищу там, в городе, внизу... Но я разорен, чтобы доказать свою теорию, а вы...
Бальдер потупился, потом опять посмотрел на дикарей.
Приготовив варево, женщины позвали своих мужей и те, запуская пальцы в горщки, вылавливали мясо, а потом, насытившись, вытирали жирные руки о волосы. Если кусок не нравился, мужчины швыряли его детям, а те дрались и визжали, как щенята. Колдун все еще подкидывал щепочки.
Так на крыше европейского города приютился дикарский поселок, и об этом никто не знал, потому что люди мало думают о своих крышах и заботятся больше всего о деньгах.
Опустив голову, Бальдер пошел прочь, а ему вдогонку крикнул профессор:
— Не всякая равнина может быть колонией, инженер.