Отец Джонатана владел небольшой фермой на склоне холма, возле Ганспорта. Он держал скот и разводил овощи для поселка и крупного города, лежащего на много миль дальше по побережью. Настоящий человек от земли — молчаливый, румяный, немного сутулый. Целых двадцать поколений подряд его семья обрабатывала эту ферму и держалась на ней так же нерушимо, как огромные старые дубы, что росли вдоль ручья. Если не считать покроя платья и формы бороды, пожалуй, не было никакой разницы между первым в этом роду фермером и последним. Все они были молчаливы, румяны и слегка сутулились. И вот из такой-то семьи и вышел Джонатан — крепкий юноша с ясными глазами, серьезным ртом и инстинктом земледельца. Точно так же, как и его предки, он доил коров, пахал землю, взращивал жатву и снимал урожай. А раз в неделю отправлялся на базар в небольшой приморский поселок по соседству. И был доволен своей жизнью. Его ранняя юность протекла мирно. Не было у него ни волнующих взлетов фантазии, ни затаенной жажды приключений. Ферма поглотила его целиком. С годами ему предстояло стать еще молчаливее и румянее и слегка сгорбиться.
Но случилось так, что в шестнадцать лет, уже будучи крупным и сильным для своего возраста парнем, он приехал, однажды, на базар и застал там большое волнение среди рыбаков и местных фермеров. Они толпились по углам площади, оживленно перешептывались и пристально вглядывались в гладь залива. Там лежало на якоре стройное, черное судно: нарядная барка с тремя высокими мачтами, со змеевидными изгибами корпуса. Контрабандистское судно, — говорили люди. Только что прибывшее из Франции. Береговая стража обыскивала его утром, но ничего не нашла. Да и что она могла найти, когда всем мелким местным контрабандистам было доподлинно известно, что груз брэнди и табака в настоящую минуту по извилистым тропинкам прибрежных болот переправляется в город. Было что-то обидное в присутствии этого судна, хотя ни один человек не выдал бы тайны его груза. Но оно было чужеземным пришельцем с юга. А ганспортские рыбаки с незапамятных времен считали местную контрабанду своей исключительной привилегией. Береговая стража смотрела сквозь пальцы на их мелкие проделки. Если же такое большое судно облюбует для себя эту часть побережья, то с восточного берега прибудут военные суда, и тогда береговая стража не потерпит уж никакой контрабанды.
Все это происшествие лишь мельком заняло мысли Джонатана. Он знал, что отец иногда покупал у контрабандистов бутылку брэнди и пачку табаку и вряд ли будет доволен если прекратится тайная торговля. Но, помимо этих соображений, новость поселка не интересовала Джонатана. Вид чужеземного корабля не возбудил в нем трепета. В его голове не зашевелились картины скитаний судна контрабандистов по далеким морям. Он молчаливо занялся своими делами, немного раздосадованный, что сегодня было так трудно привлечь внимание покупателей. Когда он, наконец, покончил с делами, уже стемнело и он зашел в трактир «Королевский герб» выпить обычную кружку пива, прежде чем отправиться обратно на ферму.
Трактир был переполнен чужими людьми с иностранного судна. Буйные, хохочущие парни, с тонкими золотыми серьгами и фантастической татуировкой на руках и на груди. Они были уже почти все пьяны и хвастались, кто чем мог. Один из них, судя по платью, офицер, спросил Джонатана, не хочет ли он отправиться в море. На судне не хватает матросов. Несколько человек экипажа затеяли драку в Бордо и угодили в тюрьму. Джонатан молчаливо покачал головой. Море не привлекало его. Офицер рассмеялся, угостил вином и, одобрительно пощупав его мускулы, сказал, что из него вышел бы отличный моряк.
На дворе было уже темно, когда Джонатан отвязал свою лошадь и приготовился к отъезду. Он медленно карабкался в фургон, как вдруг чья-то рука ухватила его за щиколотку и потащила обратно. Что-то ударило его по уху и он грузно свалился. Его понесли по мощеной улице к берегу. На рассвете чужое судно снялось с якоря. После его ухода в Ганспорте не досчитались пяти человек.
Джонатан проснулся на длинной, узкой койке, прикрепленной к одной из стен обширного треугольного помещения, омываемого снаружи морем. Голова его болела. Он полежал, прислушиваясь к чуждым звукам, к скрипению снастей, всплеску воды и чьим-то крикам, доносившимся сверху. Потом поднялся и, шатаясь от непривычки, вышел на палубу.
Рассвет еще не наступал. Звезды тускло мигали. С юга дул холодный, пронизывающий ветер. Барка прокладывала себе путь по белым гребням волн, и яростные клочья пены брызнули Джонатану в лицо. Он не впал в отчаяние ни тогда, ни позже. Он понял, что случилось. Ему уже приходилось слышать рассказы о подобных происшествиях. Облокотившись на перила, он молчаливо и грустно уставился взглядом на далекие береговые огоньки. Сердце его заныло при мысли о ферме. Никогда она не была ему так дорога, как в эту минуту. Он даже не сразу уяснил себе, что долго не увидит ее снова.
Какой-то человек подошел к нему во мраке. Вглядевшwсь он узнал офицера, заговорившего с ним в «Королевском гербе». Офицер похлопал его по плечу и рассмеялся.
— Не горюй, парень! Наше занятие сулит тебе славную прибыль. Живо научишься ставить паруса. До утра ты нам не понадобишься, а потому отправляйся-ка лучше спать!..
— Я... ничего... — пробормотал Джонатан. Офицер снова рассмеялся.
— Если все остальные также отнесутся к своей участи, они сберегут в целости свои ребра! — сказал он и удалился в темноту. Джонатан остался стоять у перил. Не замечая обдававших его с ног до головы брызг холодной воды, он следил глазами, как медленно, один за другим, в туманной дали погасали береговые огни.
От многочисленных поколений молчаливых забитых крестьян он унаследовал терпеливую покорность и смирение перед превратностями судьбы, свойственные людям, возделывающим землю. Он не жаловался на новый, вынужденный образ жизни. Не роптал и открыто не проявлял своего огорчения, а учился морскому ремеслу. Ведь он знал, что это лишь временное занятие. Он вернется домой, как только к тому представится возможность. Все его помыслы были полны воспоминаниями о ферме, видениями старого дома из серого камня, обнесенных изгородью полей и домашнего скота, по колена ушедшего в сочную траву пастбища.
Судно зашло в Лиссабон, а оттуда направилось в Марсель. Пройдя Геркулесовы столбы, оно наскочило в тумане на высокий, трехмачтовый клиппер. Десять минут хаоса кипенья водоворота и треска разламывающихся досок — и оно погрузилось в воду, увлекая в пучину половину своего экипажа. Клиппер застопорил машины, спустил лодки и подобрал уцелевших матросов. Так случилось, что Джонатан очутился на пути в Индию, все дальше и дальше от родного дома.
Клиппер — назывался он «Рыцарь святого Георгия» — резко отличался от контрабандистского судна. Он должен был закончить свой рейс к известному сроку и команда была все время занята тяжелой и спешной работой. На этом-то корабле Джонатан усвоил морскую дисциплину, тягостную сначала для юноши, выросшего среди свободного простора деревенских полей. Но выносливый нрав помог ему освоиться с непривычной жизнью и сохранить вместе с тем свою упорную внутреннюю независимость.
Ранним тропическим утром «Рыцарь святого Георгия» пришел в Калькутту и Джонатан впервые увидел Восток. Большая река была запружена парусными судами, которые стояли по четыре в ряд от Эспланады вниз до самого Киддерпора. Лишь изредка в этом крупном порту можно было найти пароход, потому что все это происходило в последние дни белокрылых парусников, и пароходы заходили в Калькутту лишь затем, чтобы доставить туда пассажиров.
Перед взором Джонатана расстилалось чарующее великолепие Востока, но оно его не взволновало, так как он не замечал ничего... Перед глазами его всегда неотлучно стояли видения дома из серого камня и полей зыблемой ветром пшеницы. Он не был ни моряком, ни искателем приключений. Он любил влажный запах земли, хрустящий шорох борозды, взрываемой плугом, запах скота на лyгy.
Заунывные звуки рожков туземных солдат на форте Виллиам, доносившиеся через реку, не вызвали в нем трепета. Вряд ли он даже услыхал их. Густые, дымные, едкие испарения города не подстрекали его фантазии. Команда сходила на берег, пила, пeлa и ухаживала за странными коричневыми туземными женщинами. Самый воздух был полон духом приключений и ароматом диковинной неведомой жизни, но Джонатан оставался на борту, ставя заплаты на свою одежду, сосредоточенно размышляя о том, что поспело время убирать жатву и вспоминая вкус пива, которое продавали в «Королевском гербе». Ему сказали, что «Рыцарь святого Георгия» вскоре отплывет обратно домой, и в нем зародилось странное опасение: если он хотя бы даже на минуту покинет судно, его могут бросить на произвол судьбы, одного в этом странном мире, так резко отличающемся от другого, привычного ему до сих пор.
Потом, однажды, ему приказали уложить свои вещи и спуститься в лодку, которая отплыла к берегу. Там ему растолковали, что, согласно условию, которое он подписал на борту клиппера после крушения трехмачтовой барки, он отрекся от своей свободы на три года или на тот срок, пока судно не возвратится на родину. А теперь судовладельцы решили оставить клиппер на якоре в Калькутте, в ожидании прибыльного груза, команда же в это время должна была отвести другое судно в Америку.
Ну, что же, это уж не так важно. Он понимал, что по истечении его трехлетнего срока, судовладельцы обнsаны будут отослать его домой. Что же, он может и подождать. Ведь это всего лишь вопрос времени. Но ему придется пропустить весенний посев. И скот станет снова телиться, прежде чем он попадет домой.
Новый корабль, «Экклестон», был широкой, медлительной баркой. Ей было приказано итти в Сан-Франциско через Нью-Иорк. Покинув Калькутту, она принялась не спеша откладывать за собою морские мили. К югу от Азорских островов на нее налетел ураган. И все крепчал, пока она пыталась убежать от него под нижними топселями. Море разбушевалось. Оно снесло половину кормы, сокрушив все каюты штирборта. Оно беспрерывно штурмовало палубу и один раз так накренило судно, что на мгновенье показалось, будто «Экклестон» больше уже нe выпрямится. А когда капитан последними отчаянными усилиями старался спасти судно, Джонатан стал героем. Стоя на полуюте, перегнувшись через перила, он глядел в бурлившую пену, как вдруг огромная волна, положившая судно на бок, швырнула капитана за борт и тот очутился на одном уровне с лицом Джонатана. Джонатан поймал капитана за плечо и удержал его. Корабль накренился на другой бок, а наполовину захлебнувшийся капитан всей своей тяжестью повис на руке Джонатана. Прошло несколько минут, прежде чем подоспел помощник капитана, и они вдвоем втащили шкипера обратно на палубу. После этого у Джонатана с неделю сильно болела рука.
Ураган стих и солнце залило мокрую палубу и оснастку, когда капитан послал за своим спасителем. Он явился молчаливый, коренастый, нескладно, но крепко сколоченный, теребя в руках свою зюйдвестку и смущенно потупив глаза.
— Я уже давно к тебе приглядываюсь, — ласково проговорил капитан, — и обязан тебе за вчерашнее. Ты — не пьяница и надежный парень. Хорошая закваска для офицера. Я хочу о тебе позаботиться. Приходи сюда каждую собачью вахту, я обучу тебя навигации.
— Да, сэр! — послушно, как полагалось, ответил Джонатан, и вышел с тяжелым сердцем. По натуре он был не моряк, а фермер, и не стремился быть офицером. Но невозможно было возразить капитану и объяснить ему это. Капитан не понял бы его. Никто не понимал. Он пытался растолковать все своим сотоварищам. — «Ну, конечно, на море не сладко живется. И сами они дурачье, что пустились в это ремесло. Но пахать землю!» — Они награждали его ироническими насмешками. За ним уже укрепилась репутация молчаливого чудака. Все его сторонились, да и сам он чувствовал себя чужаком. Но работу свою выполнял исправно и хорошо. По нужде научившись морскому делу, он не испытывал от него ни удовольствия ни особых тягостей. Так он изучил навигацию, под руководством капитана, полагавшего, что он оказывает юноше огромную услугу.
Нью-Иорк ничего не говорил сердцу Джонатана. Он не поехал на берег. Правда, его изумила величина города, ощутимые даже с корабля шум, гам и лежавший на всем отпечаток суматохи и возбуждения, — но и только. Это его просто не интересовало. Через несколько недель «Эккельстон» снялся с якоря и поплыл вдоль побережья вниз, к Сан-Франциско. Благополучно миновав узкие проливы, он медленно двигался по Тихому океану, и, наконец, бросил якорь внутри Золотых ворот.
Как-то раз ночью какой-то молодой человек спокойно подплыл в маленькой лодке, поднялся на борт и, расположившись на баке, принялся беседовать с командой, угощая ее из большой черной бутылки. Он может предложить им работу на другом судне, где дороже платят и где нужны опытные моряки. Все это он берется легко устроить: желающие смогут дезертировать в следующую ночь, он доставит их на берег. Некоторые из матросов поддались его уговорам. Джонатан покачал головой и не захотел ни пить, ни соглашаться на это предложение. Зачем ему покидать свое судно? Ведь оно должно отплыть обратно, домой. К тому же он подписал условие на три года. Остальные подняли его на смех. Но это его не смутило. Семья его всегда нерушимо выполняла взятые на себя обязательства. Однако, он несколько огорчился, когда узнал, спустя несколько недель, что сначала судно совершит рейс в Австралию. В ночь после этого известия, он провел долгие часы на темной палубе, глядя на небо и размышляя, удастся ли ему когда-либо снова увидеть дом из серого камня и толстые, крепкие дубы над ручьем. Казалось, что они еще дальше от него, чем прежде.
Побежали длинные, теплые дни пути по Тихому океану, мимо крошечных зеленых островков, остроконечных гор, одетых густыми чащами белых берегов, и еще более белых бурунов коралловых рифов. Дни сменяли тропические звездные ночи, такие же, какие он узнал по дороге в Индию; мягкие ласковые ветры умиротворяли душу, — тогда ему было легко терпеливо ждать.
В Сиднее Джонатан впервые, со времени отплытия из Ганспорта, сошел на берег. Его ноги не касались земли с той ночи, когда он влезал в свой фургон у дверей «Королевского герба», готовый отправиться домой.
Однажды капитан остановил его и внезапно спросил:
— Почему бы тебе разок не погулять на берегу? Всей команде выдадут на руки часть жалованья. Тебе не мешает немного проветриться.
Джонатан ответил, что, он подумает и весь день находился в смутной тревоге. Хорошо было бы снова взглянуть на землю, устойчивую и рассыпчатую. И на траву, и на деревья. Ему хотелось даже потрогать их. Но надо будет соблюдать осторожность, он не должен допустить, чтобы его оставили там, на берегу, или чтобы его снова насильно завербовали на другое судно. Ведь ему осталось немногим больше года морской жизни, а потом он будет свободен. Он отправился с остальными матросами и пил с ними пиво в грязном кабаке. Потом незаметно ускользнул оттуда и, блуждая по улицам, вышел за город, где тянулись лужайки и зеленые холмы. Остановился под тенью узловатого, развесистого дерева, жадно вдыхая родной запах земли. Впервые в нем поднялась злоба, что его насильно оторвали от родной стихии. Все, чего он хотел, — это оставаться всю жизнь на ферме подле Ганспорта, где провели свой век его предки. Ничто не остановит его возвращенья! Правда, капитан полюбил его, обещал помочь выдержать экзамен и посулил ему место офицера. Но когда судно вернется домой, об этом не будет больше и речи! Джонатан улыбнулся и покачал головой. Должно быть отцу туго приходится одному.
Судно поплыло из Сиднея в Хобарт. В сильную бурю острые рифы распороли его обшивку и буруны разнесли его в щепки. Команда пересела в шлюпки. Джонатан очутился вместе с помощником капитана. Два дня они носились по морю, пока их не подобрало сторожевое судно. Оно доставило их в Брисбэн. Шлюпкa капитана, как они впоследствии узнали, так и не нашлась...
В Брисбэне Джонатан оправился от пережитых испытаний. Через несколько дней получил жалованье, причитавшееся за службу на погибшем корабле. Небольшой бриг должен был перевезти его и остальных сотоварищей в Сидней, где они могли перейти на судно, направлявшееся домой. Судовладельцы рассчитывали, что ни один из матросов не воспользуется этой привилегией. Правда, закон обязывал судовладельцев предоставить потерпевшим крушение бесплатный проезд на родину, но они отлично учитывали, что, получив на руки заработанные деньги, вряд ли кто-нибудь из матросов захочет покинуть Австралию, где платят хорошее жалованье и где есть нужда в моряках. Джонатан и все остальные, сразу обогатившись почти двухгодичным заработком, стали центром внимания всех мошенников, беспутных женщин и шулеров Грисбэна. Моряки, как водится, перепились на радостях. Джонатан выпил всего три стакана пива, но в пиве было подмешано что-то снотворное. Когда же он проснулся, бриг уже ушел, а его деньги и немногие пожитки исчезли.
Вот тогда-то он в перный раз потерял свое безропотное терпенье. Возвращение домой было так близко! Но судьба и люди, казалось, сговорились против него, чтобы удерживать его вдали от дома из серого камня и толстых старых дубов, что росли подле ручья.
По существу он только подвергался участи всех моряков в те дни, когда союзы еще не укрепились и морские законы не вошли в cилу и не наложили свою руку на портовых мошенников. Как и в ту ночь, давно тому назад, на барке контрабандистов, он проснулся на койке полубака. На этот раз это был большой парусник, шедший к местам добычи жемчуга, около острова Четверга. Фамилия капитана была Тэплоу. Кроме него было еще два помощника, оба избранные капитаном за их кулачные достоинства. Команда состояла из восьми человек, в том числе трех старых сотоварищей Джонатана, и парусник был не лучше любого пиратского судна.
Поняв, что случилось, Джонатан разразился проклятиями. Клялся, что никогда больше не станет пить в портовом кабаке. Ферма была далеко от него, как никогда. Она становилась своего рода мечтою, чем-то вроде призрачного существования, которое он вел когда-то, много лет тому назад. Чем-то желанным и прекрасным, но навсегда, казалось недосягаемым. К тому же, море медленно, но верно просачивалось в глубину его существа; волей-неволей, а оно становилось частью его жизни. Он был уже почти двадцатилетним парнем, румяным, сильным и решительным. В первое же утро, когда помощники капитана пришли отправить насильно завербованную команду на палубу, Джонатан сопротивлялся с бешеной яростью долго подавляемого возмущения против насилия. Потребовалось соединенных усилий обоих помощников, вооруженных кофель-нагелями, чтобы обуздать его. Когда он оправился от побоев, дух протеста угас и он снова погрузился в терпенье, но на этот раз спокойно покоряясь не столько людям, сколько жизни на море, которая, казалось, была предназначена ему судьбою. Oн не забыл дома из серого камня и всего, что было с ним связано. Родная ферма попрежнему была его желанной целью, которую он надеялся когда-нибудь да достичь. Но воспоминание о ней перестало точить его.
Ему повезло. Один из помощников был убит на побережьи Новой Гвинеи. Заметив, что Джонатан знает толк в навигации, капитан назначил его на эту должность. Звезда капитана всходила. Это был один из тех жестоких, грубых, но прославившихся своим бесстрашием людей, которые нечистыми путями наживали в Тихом океане богатсво и дурную славу. Потомок старых морских пиратов и скупщиков сандалового дерева.
Вскоре он расстался со своим суденышком и обзавелся шхуной и драгоценным грузом акульих плавников с острова Маликко. Носился по всем морям, добывая тюленей и жемчуга и возвысился до командования бригом. Потом внезапно умер от желтой лихорадки и излишнего количества виски, и Джонатан cтaл его преемником. Он тотчас отказался от хищнической торговли, практиковавшейся Тэплоу, занялся перевозкой чужих грузов и заслуженно прослыл по всему побережью опытным, честным, всегда верным раз данному слову моряком.
Пестрой вереницей потянулись долгие годы всевозможных приключений, беспрестанных опасностей и жестокой борьбы с морем.
Когда Джонатану исполнилось тридцать восемь лет, судьба снова переменилась к нему: крах банка, в котором он хранил свои небольшие сбережения, и одновременное кораблекрушение лишили его всего достояния. Он был вынужден наняться капитаном на маленький ржавый пароход, совершавший рейсы между Китаем и Сингапуром.
Теперь Джонатан был с виду почти двойником своего отца, каким он его в последний раз видел. Скитания по всему свету не смогли стереть с него этого сходства. Он был молчаливый человек, со здоровым цветом лица, слегка сутулый, всей своей внешностью походивший на фермера, всю жизнь трудившегося на земле. На капитанском мостике он казался не у места. Форменная одежда всегда сидела на нем мешком, и он редко смешивался с людьми всех национальностей, среди которых жил. Повидимому, ему вполне достаточно было общества своих мыслей. И сейчас, когда его жизнь снова потекла сравнительно спокойно, он часами погружался в воспоминания о доме из cepoгo камня и запахе свежевзрытой земли. Со дня смерти капитана пиратского судна, он несколько раз пытался вернуться домой. Но всегда что-нибудь да мешало. Один раз женщина, которую он полюбил, как ему показалось. В другой раз снова кораблекрушение. Судьба словно была против его возвращения. Конечно, он написал домой. Отец умер, и в старом доме поселился и хозяйничал один из двоюродных братьев. Сознание, что ферма в надежных руках, несколько его утешало: она будет в исправном состоянии, когда он вернется. То-есть, если он, вообще, когда-либо вернется... Порой ему казалось, что он находится во власти не поддающихся его управлению жизненных сил, и он чувствовал себя беспомощным, как человек, борющийся против уносящего его быстрого течения. Даже когда с ним случалась беда, вроде разоривших его кораблекрушения и банковской катастрофы, удача снова неизменно улыбалась ему.
Так было и на этот раз. В один из очередных рейсов между Китаем и Сингапуром он подобрал покинутую экипажем, полную груза парусную барку и привел ее на буксире в Фу-Шо. Это приключение принесло ему крупную сумму денег и командование грузовым пароходом в восемь тысяч тонн. С этого времени его дела неуклонно шли в гору: в сорок пять лет он был владельцем грузового парохода и состоятельным человеком. И вот тогда у него появилось смутное, необъяснимое ощущение, что он разрешил поставленную ему против его воли жизненную задачу и, наконец-то, может вернуться домой. Словно море поработило его на долгие годы, а теперь, когда его труд завершен, он свободен. Он не мог уяснить себе этого ощущения и даже вряд ли осознавал его. Но заказал билет на большом белом пассажирском пароходе, на этот раз ни на одно мгновение не опасаясь, что произойдет что-нибудь, помешающее его возвращению.
Так оно и вышло. Был сезон тайфуна, но, несмотря на это, во все время путешествия стояла спокойная, ясная погода. Пароход вошел в устье Темзы. Джонатан, охваченный смутным опасением, что ферма могла измениться или совсем исчезнуть с лица земли, сел на первый же отходивший поезд.
Румяный, молчаливый, слегка горбившийся человек, в синей, пахнущей морем одежде, сошел на маленькой железнодорожной станции Ганспорта. Поселок почти не изменился. Джонатан прошел по мощеной уличке к месту стоянки единственной наемной повозки поселка, перед дверью «Королевского герба». Зашел в трактир и выпил пива. За стойкой стоял сын прежнего хозяина. Когда-то они были приятелями. Но новый владелец «Королевского герба» не узнал Джонатана.
Наемная кляча повезла Джонатана на ферму и доставила его до ворот каменной ограды. Джонатан не ощутил ожидаемого трепета. Он был слегка разочарован. Ферма казалась такой спокойной, такой серой. Был вечер. По розовато-голубому небу плыли редкие пушистые облака. Он увидел белевший вдалеке, на пастбище, скот. Увидел и толстые, старые дубы над ручьем. Ничто не изменилось. Словно он только-что, тем же шестнадцатилетним юношей, вернулся из поселка. Он вошел в дом. Двоюродный брат с женой сидели за ужином в выложенной черепицами кухне. Они его не узнали, пока он не снял шапку. Тогда оба поднялись со своих мест и пожали ему руку, не спеша и без особого волнения. — Они рады снова увидеться. Выглядит он хорошо. Что же он не садится за стол, — они сейчас поставят еще одну тарелку.
Он поел без аппетита, слегка наклоня голову, будто прислушиваясь к чему-то. Двое остальных следили за ним, со странно-внимательными лицами, немного озабоченные, потому что его возвращение могло положить конец их жизни на ферме. Он расспросил о лошадях, собаках и рогатом скоте. В дни его юности, у каждого животного было свое имя. Из всех них осталась в живых одна лошадь.
Он ночевал в маленькой чердачной комнатке с косым потолком. Паук все также, с незапамятных времен, плел над окном свою паутину. Вдоль одной из каменных стен стояли корзины с домашними фруктами и овощами. Джонатан спал в этой комнате шестнадцать лет и у него было связано с ней много воспоминаний. Однако, он не стал им предаваться, а лежа с открытыми глазами, упорно глядел на балки, подпиравшие потолок.
Ему казалось, что вот-вот они заскрипят, как балки его корабля... Снаружи поднимался ветер и на одно мгновенье Джонатан принял его шум среди деревьев за завывание снастей. Ему не хватало спокойного поплескивания и журчанья бегущей воды. В течение тридцати лет он всегда ложился спать с мыслями о многих вещах, которые нужно было сделать завтра. А теперь ничего этого не было. Он почти окончательно уладил дело с продажей своего судна там, на востоке. С морем все было кончено. Он возвращался на тридцать лет назад, чтобы стать фермером, как eгo предки. Ведь он снова дома.
Но долгожданное чувство удовлетворения не приходило. Все эти долгие годы он мечтал о доме, а теперь... теперь ферма стала лишенной интереса, не привлекающей его действительностью. Он потерял к ней вкус. Море, помимо его воли, заполонило все его существо, направило все его мысди по иному руслу. В них не было места таким вещам, как скот, жатва, деревья. Его привычными понятиями стало судно, груз и погода. Море насильно овладело им, причинило ему душевную боль, принудило изучить чуждую его натуре стихию. Оно удерживало его вдали от дома, а сейчас, когда оно, видимо, согласилось расстаться с ним, он не мог стряхнуть с себя его власти. И внезапно обнаружил, что любит его. Оно было его жизнью, настоящей его жизнью. Оно дало ему все, что у него когда-либо было: острова и чужие страны, штормы и штили, любовь и борьбу, богатство и бедность, приключения и все, что с ними связано. Что же взамен могла дать ему ферма?
Утром, за завтраком, он спокойно заметил:
— Я пробуду здесь всего несколько часов. Продолжайте хозяйничать на ферме, как прежде.
— Я полагал, что ты приехал, чтобы сесть на землю! — ответил двоюродный брат с облегчением, но недоумевая.
Джонатан покачал головой.
— У меня есть судно на Востоке. Просто захотелось взглянуть на родные места. Мой помощник не очень надежный парень. Как бы он не натворил чего в мое отсутствие...
— Ты должен остаться и повидаться со всеми остальными!.. — запротестовала жена брата. — Тетка Эмма и дядя Джо приедут сюда завтра.
— Мне надо домой! — возразил Джонатан, упорно глядя на выбеленную стену кухни, на которой вставали перед ним непередаваемые словами видения моря. — Мне надо домой...