"Вокруг Света", №26, июнь 1928 год, стр. 2-5.
Этот дурацкий дом я видел не в первый раз. Это было давно, кажется, на второй или третий год европейской войны, которую я высидел в окопах, то в покрытых плесенью и дымом свечей срубах, то в глубоких, словно склепы блиндажах, покрытых кудрявой, неизвестно откуда взявшейся травкой, или глубокими снежными сугробами. Впрочем, когда я увидел этот дом, я временно приказом начальства был превращен в своеобразную разновидность офицерского состояния — адъютанта дивизиона.
Роль была скучная и подлая. В грязных деревушках ближнего тыла было еще скучнее, чем в артиллерийских блиндажах на позиции. В особенности одолевали бесконечные вечера, без книг и газет, когда без фонаря не выйдешь на улицу, да и некуда итти, когда все свои надоели до чертиков, а пустые офицерские разговоры и карты вызынали только чувство глубокого раздражения.
Однажды, когда наш дивизион переходил из одной армии в другую, мне пришлось в поисках временной стоянки для дивизионного обоза проехать в деревушку, расположенную верстах в тридцати от железной дороги.
Деревушка находилась почти на берегу Буга, в двух-трех километрах от реки и, подъезжая к ней, я увидел темно-зеленое пятно парка и ярко-зеленую крышу, — островок в пустынной, безрадостной, слегка всхолмленной местности.
Вечероом, после чая, когда мы вышли подышать свежим воздухом на край деревни, на мой вопрос, что это за усадьба, старик казначей, типичный военный чиновник старого временн, ответил:
— Э, батенька, эта усадьба особенная. Такой другой не сыщешь. Мне шестьдесят четвертый год, но такого домика не видывал.
— Что, дворец чей-нибудь?
— Какое дворец? Больше на хлев похоже ... грязь и гадость.
— Так в чем же дело?
— Знаете, — сказал старик, — рассказывать я вам об этом не буду, уж больно трудно передать, вы вот завтра уезжайте попозже, а утром мы с вами сходим и посмотрим.
Узкая тропа вилась между двух колоситых полей. Мы то тонули в зеленом шумящем море, то вновь поднимались на пригорки, пока не вышли на широкую скверную дорогу, которая поднималась по пологому скату бугра, на другом более крутом скате которого был расположен парк. Мы обогнули небольшую рощу и перед нами открылась ровная площадка перед домом.
Дом был не казист снаружи. Огромное белое пятно с двумя, местами тремя, рядами окон, с зеленой крышей и свеже окрашенными зелеными сточными трубами. Перед домом не было ни клумб, ни палисадника.
У этого дома не было решительно никакой архитектуры. Нелепая громоздкая махина, лишенная какой бы то ни было симметрии, порядка, каких бы то ни было признаков художественного вкуса у строителя.
Широкая лестница пpиводила к обычного типа колоннаде александровских времен. Тяжелая дубовая дверь, неуклюжая и покосившаяся, вела в среднюю часть дома.
Середина дома, казалось, ничего общего не имела со всем остальным строением. Можно было подумать, что маленький уютный, одноэтажный помещичий домик покрыли дуpацким колпаком, как покрывают исторические постройки с целью сберечь их от действия времени.
Направо поднималась трехэтажная масса с ровными стенами без всяких украшений и только третий этаж был площадью меньше основания дома, и стены его со всех сторон на аршин-полтора отступали вглубь.
Налево — дом был в два этажа с какой-то нелепо торчащей гладкой башней, походившей не то на уездную каланчу, не то на недостроенную колокольню. Средняя часть дoмa была в два этажа и весь дом издали походил на казацкое седло с глубокой выемкой посредине.
Справа и слева в дом вели еще какие-то двери с двумя-тремя ступеньками, окна шли не в ряд, одно выше или ниже другого и чувствовалось, что различные части дома строились в различное время по прихоти чудака хозяина или архитектора. Мы обошли кругом весь дом, и нелепое строениe оборачивалось к нам всеми четырьмя сторонами. С двух сторон были такие же гладкие стены с черными пятнами окон, поставленных также без соблюдения симметрии в каком-то непонятном беспорядке. Парк почти вплотную подходил к задней стене. Здесь от дома отходила большая с резными перилами, застекленная веранда, очевидно, тоже остаток первоначальной nостройки. Над нею склонял свои могучие ветви старый клен. Перед входом зеленым шатром осенял площадку большой орех, но и здесь не было порядка, чувствовалось отсутствие садовника, и когда-то проложенные широкие дорожки в десяти-двадцати саженях сливались с мягким ковром травы и лиственного перегноя лежавшего в глубокой тени старинного парка.
— Вы посмотрите, — сказал старик, — ведь эта построечка единственная в своем роде. Ну, где вы увидите подобное расположение окон, такое количество дверей? А внутри, внутри, там еще почище.
— Но в чем, собственно, дело? — спросил я старика-чиновника. — Кто строил этот дом и зачем?
— Хозяина я вaм тоже покажу, личность прелюбопытная. Рассказывают о нем всякие вещи. Что правда, а что выдумка, — угадать трудно. Сам он не из весьма разговорчивых. Прежде всего он заядлый польский патриот и нас сейчас ненавидит всей душой. До сих пор здесь стоял штаб N-ской дивизии. Сейчас в доме пусто, но, вероятно, скоро кто-нибудь опять поселится. Кстати мы с вами можем сойти за квартирьеров. Так вот, говорят, что этот старик из старого польского рода, сын участника восстания 1863 г. В детстве он начитался различных рыцарских романов с замками, с тайнами, со всякой чертовщиной и, получив от отца порядочное наследство — усадьбу и капитал, — принялся строить что-то вроде замка. Но замок ему не пришелся пo вкусу, и он перестроил его вот в эту самую архитектурную нелепицу. Говорят многое, но верно одно, что никто этот дом как следует, не изучил, а секретов в нем много. Перестраивался он, рассказывают, да это видно и простым глазом, раза три-четыре. Каждый раз приглашали новых строителей и новые партии рабочих. Все секреты дома знает один хозяин, повидимому, не совсем нормальный, но относительно безобидный человек.
Старый чиновник подошел к одному из окон и постучал высохшим костлявым пальцем по стеклу.
В окне показалась фигура человека с копной плохо причесанных волос и в халате.
— Скажите, что вы квартирьер N-ской дивизии, — шепнул мне мой спутник.
Окно открылось, и фигура высунулась наружу.
Я представился, назвал свою фамилию и попросил разрешения осмотреть дом для штаба N-ской дивизии. Лгать было неприятно, но любопытство победило.
Не говоря ни слова, фигура протянула нам связку ключей и указала рукой на среднюю дверь. Окно захлопнулось, и мы остались одни.
— Не особенно вежливо, но, в конце концов, наплевать, — сказал чиновник, и мы пошли к тяжелой неуклюжей двери, которая легко была открыта единственным большим ключем. Мы оказались в небольшом с низкими потолками вестибюле помещичьего дома. В углу, нocoм к стене, стоял большой медведь, пол был загажен и усыпан окурками и обрывками бумаги. В другом углу валялось, треногое кресло. Повсюду было пыльно и неуютно.
Из передней мы попали в систему низеньких, но довольно больших комнат, уставленных старой и нередко попорченной мебелью. На окнах висели темные портьеры и большие, когда-то прекрасные ковpы устилали пол. Но сразу было видно, что отсюда недавно выехала воинская часть, превратившая родовое гнездо в походную канцелярию.
— Я здесь бывал всего два-три раза, сказал мой спутник, — кое-что помню. Пойдем направо. — Мы углубились в узкий темный коридор. Ни направо, ни налево не было дверей, стены были голы, и коридор, дойдя до глухой стены, повернул и направо и налево. Здесь тоже не было ни дверей, ни каких-либо иных отверстий. Мы пошли направо и пол коридора внезапно пошел вниз.
Мой спутник вынул из кapмaнa электрический фонарик, и перед нами открылись идущие глубоко вниз такие же слепые стены коридора.
— Ну, дальше ничего интересного, а если и есть что-нибудь, то этого я не знаю.
Мы вновь вернулись к центру домa, и старик показал мне такие же коридоры, идущие куда-то вверх; в одной из комнат он подошел к испачканной, когда-то белой мраморной статуе и взял ее за нос. Голова повернулась и в стене открылась дверь в соседнюю комнату.
В одной из комнат левого крыла по самой середине стояла нелепая четырехугольная толстая колонна. Старик постучал пальцем. Звук был гулкий, повидимому, колонна была пycтoй внутри и служила ходом из первого этажа в третий. В одной из комнат вертелась картина на стене, открывая глaзoк, — небольшое отверстие, позволявшее видеть, что делается в кoмнате.
— Ну вот и все мои познания, — сказал старик, — разумеется, это далеко не все.
Мне нужно было ехать в штаб дивизиона, и мы поспешили обратно. Через час я уже рысил по пыльной дopoгe, догнал дивизион и мы двинулись дальше. Так кончилось мое первое знакомство с этим замечательным домом.
И вот прошло четыре года. Вновь, на тех же местах шли военные действия. На этот раз наступали мы. Поляки, потерпев поражение быстро уходили на запад. Во главе кавалерийской бригады, предшествуемый группой разведчиков, смертельно усталый, я продвигался по каким-то незнакомым дорогам Полесья, стремясь, как можно скорее, подойти ·к Бугу и влиться со своими конниками в самую коренную Польшу.
С огромным трудом месилн усталые лошадн крутую, как замазка, грязь глинистых волынских дорог. Человек не может итти по такой грязи, — не хватает сил вытащить ногу, даже лошадь передвигается с огромным трудом.
Мелкая сетка дождя еще бoльше сгустила вечернюю темноту; плечи и ноги налились тяжелой свинцовой усталостью, кажется вот-вот заснул бы в седле на мерном ходу.
Нам была назначена в качестве стоянки маленькая деревушка, в которую мы должны были войти еще засветло, если бы не дождь, окончательно испортивший и без того плохие дороги.
Наконец, впереди раздалось быстрое чавканье копыт по грязи, ·и ко мне, размахивая толстой нагайкой, подлетел конник. За ним виднелись еще две фигуры.
— Так-что позвольте доложить, товарищ командир, — через две версты деревушка. Дворов пятнадцать. Всем места не хватит, халупы бедные, а рядом помещичий дом в полверсте, над рекой, там сараи, да клуни, там много народу уместится, и штаб в помещичьем доме мы приглядели.
— Ну ладно, значит скоро?
— Так точно, товарищ командир.
Слух о скором отдыхе волной прошелся по длинной, утонувшей во тьме колонне и даже лошади зашагали как-то бодрее.
— Товарищ Кошевой на самой речке посты поставил. Поляков не видно, и сам он на берегу остался, — продолжал докладывать мне подъехавший квартирьер.
Вскоре показались огоньки деревушки, тусклые, как звезды в морском тумане, и дорога пошла в гору. Еще несколько минут и перед нами блеснул огонек, должно быть из окна усадьбы.
— Смотри, Петька, — шепнул мне на ухо ехавший рядом комиссар, широкоплечий, здоровенный и умный парень, с которым мы делили всю военную страду пополам, переходя вместе из части в часть. — Посмотри, что за чорт!
Я поднял голову. Haд домом стоял, прямо кверху, разрезая сетку дождя и ночной тьмы, тусклый луч, словно от испорченного прожектора или же потухающий рог северного сияния. На мгновение луч погас, потом опять поднялся высоко кверху.
— Странно, — подумал я, — откуда бы мог быть такой свет?
Kогда мы подъехали к дому, и мои кавалеристы рассыпались по усадьбе, я приказал поставить караулы, и мы вошли сквозь тяжелую дверь меж двух облезлых колонн в низкие комнаты помещичьего дома.
Медвежье чучело со сломанной дубинкой, и черная разбитая люстра напомнили мне что-то знакомое. Казалось, когда-то я здесь был давно, мельком... Но мало ли медведей и черных люстр разбросано по медвежьим помещичьим уголкам? И мало ли таких уголков удостоилось посещения прапорщиков и комиссаров за время семи лет почти непрерывной войны. Вестовой принес наши вещи и зажег при помощи огромной медной, сработанной на Путиловском, эажигалки пapy вдвое меньших коптилок, вправленных в пузырьки из-под одеколона. Крошечное мерцающее пламя осветило большую комнату с изорванными обоями, остатками польских плакатов на стенах и грязной поломанной мебелью, и опять тяжелые портьеры на окнах мелькнули как тупые затылки прохожих, напомнившие мало знакомых людей.
Вскоре пришел Кошевой, здоровый детина, в овчинном полушубке, с наганом, в высоких грязных сапогах.
— Ну, панство все за Буг вымелось. Ни собаки на этой стороне не осталось. Ребята переправлялись на тот берег, шарили по кустам, так даже сторожевого охранения нету. Ну и тикают, ляхи!
— А мне вот не очень нравится, что они так «тикают», — передразнил его комиссар, говоривший с резким ярославским прононсом. — Нужды им нет так удирать, — мы уже едва гонимся за ними. Пехота где к чорту осталась! Одни кавалерийские части... Нас задержать много ли нужно? Они нарочно из-под удара уходят, — немецкая тактика, — а потом стукнут!
Голова у комиссара варила не плохо, но тогда казалось, что раз нас пускают в Великую Польшу, значит, не по охоте, а по нужде.
— А как вам это логовище нравится? — спросил Кошевой.
— А что? Мало ли таких видели, — сказал комиссар.
— А я думаю, что немного. Я это логовище подпалил бы просто.
— А что оно тебе сделало? Тут что, есть кто-нибудь?
— Какой-то старый чорт остался. В окно ключи выбросил, — делай, мол, что хочешь. А сам и носа не кажет. Кроме старикана, в доме, кажись, никого, а мои ребята видели, как какой-то малец через двор на носках крыл и куда-то как сквозь землю провалился, а вестовой мой разговоры в доме слышал. Словом, чертовщина какая-то. Боюсь не шпионы ли?.. Место хорошее, высоко над Бугом, сигнализация или еще там что...
Я сразу вспомнил узкий луч, поднимавшийся в небо.
— Дом-то какой-то путаный, я тут всего полчаса был, но такого дома, сказать правду, никогда еще не видел.
Я ударил себя ладонью по лбу. Так вот откуда медведь и черная люстра и тяжелые темные портьеры на окнах, как затылки знакомых людей. И я сразу припомнил, что ведь мы находимся на Буге, приблизительно в тех же местах, где когда-то проходил я молодым прапором из студентов с артиллерийским дивизионом. Не говоря ни слова, я вышел на двор и, держась почему-то за рукоятку нагана, обошел дом. Это был он — нелепая постройка на манер казацкого седла. Я обошел его со всех сторон, но всюду было тихо, и только на конюшнях ржали лошади, да покрикивали конюхи, задававшие им овса и сена на ночь. Я позвал комиссара и, стоя перед фасадом дома, в котором светилось только окно старика, рассказал ему все, что знал и помнил об этом доме.
— Насчет возможности шпионажа, это пожалуй не так уж глупо. Тут, чорт их знает, что можно устроить. Нужно глядеть в оба. Давай, брат, караулы удвоим. Да с двух сторон дома и во внутреннем коридоре поставим по часовому.
Адъютант вызвал несколько сонных, усталых и злых людей, расположившихся с винтовками на дожде и в коридоре.
— Какого чорта? — бурчали они. — Стоят двое у ворот, и хватит. Кого тут беречься?
— Ну, ладно, — утешал их адъютант, — завтра весь день дрыхать будете.
— Знаем мы дрыхать! — огрызнулся один. — А как завтра дальше погонят.
— Погонят, так поедем, на коне спать будешь.
В это время стуча шпорами, вошел конник в тяжелом набухшем от дождя плаще.
— Так, что из штаба — пакет.
Я открыл конверт, на котором стояли два креста, и мы одновременно с комиссаром при свете коптилки, прочли:
«Приказываю Э-ной кавбригаде занять позиции на восточном берегу Буга. Выставить сторожевое охранение. Доносить о малейших попытках врага к контратакам. Буг не переходить до распоряжения. Вести деятельную рвведку».
Начдив N Петраков».
— Ну, спать, ребята, будем. Контратак, надеюсь, не будет.
Часовые пошли по местам, а мы, просидев с комиссаром над картой с полчаса и отправив распоряжения командирам полков, залегли спать на рваных диванах.