"Вокруг Света", №26, июнь 1928 год, стр. 20-23.
Она прорезает мертвую пустыню, и тогда пустыня расцветает оазисами. Она проламывается сквозь глухие лесные дебри, в дебрях вырастают селения человека.
Так шествует железная дорога.
Она пробегает десятки тысяч верст от безжизненных и спящих материков и вовлекает их в круговорот жизни. Она не хочет знать различий и цветов, — и черный материк — огромная Африка — летит вслед за великой страной желтых рас, древней и раскосой Азией. В кипящий котел мирового хозяйства бросается и белоснежный суданский хлопок из опаленной солнцем страны черных людей, и золотистый поток пшеницы из необозримых пространств Сибири, Канады, Соединенных Штатов, и тонкорунная шерсть из далеких степей Австралии.
Золотисто-бронзовыми каскадами льется в мировой резервуар жирная нефть Азербейджана, Пенсильвании и Мексики...
Пылает зарево домен над Руром, над Донбассом, над Питсбургом, над Бирмингамом. Тысячетонные железнодорожные составы выбрасывают в чрева домен миллионы тонн железных, марганцевых и прочих руд.
Без путей сообщения, без железных дорог, этого не было бы.
Капиталистический способ производства связал между собою самые отдаленные уголки земного шара.
Огромный зев заводов, фабрик и всяческих предприятий поглощает неимоверное количество сырья: руд, угля и нефти. Эти же заводы выбрасывают громадное количество изделий: стальных, текстильных и химических. Гдe взять сырье? Куда сбыть продукты производства? Внутренние рынки ограничены, на внешних — конкуренты. И капитализм устремляется туда, где еще не тронуты недра земли, где еще шумят вековые лeca, где буйная зeмля еще не знает современного сельского хозяйства.
Железные дороги, во всем мире, кроме СССР — это орудие капитализма, это один из его сильнейших инструментов, которым он захватывает в орбиту своего влияния облюбованные им страны.
Армии землекопов-туземцев — в Азии, Африке, Южной Америке роют насыпи, возводят мосты, сооружают здания, и там, где еще только вчера царила родовая община, там появляется паровоз, продукт современной техники. И тогда цепь смыкается. В общую массу стран, вовлеченных в мировой обмен, привлекается еще одна часть земного шара...
...А паровоз несется все дальше и дальше и его победный рев зовет к дальнейшим захватам. И там, где неторопливо развивалась жизнь, как мeдленная поступь каравана, там начинается бурление, и современносrь хлопотливо ткет свою сложную паутину.
В конце прошлого столетия в Германии начал проявляться необыкновенный интерес к Ближнему Востоку. Газеты и журналы запестрели материалами о Средней Азии.
... Там, в далекой библейской Месопотамии лежит на берегах Тигра город сказочный и великий... Багдад... По-прежнему еще легки и стройны минареты мечетей великого города калифов.
Еще шумны и крикливы базары его торговых площадей. Еще ослепляет глаз пришельца и поражают непривычное ухо гортанные крики разносчиков и радостно поющая гамма восточных шалей, шелков, тафты, сафьянов... Голубых, зеленых, синих, красных... Еще оглушает чужеземца какофония из оглушительного рева упрямых ослов, диких выкриков дервишей, смеха и говора багдадской толпы. Но...
Но уже peжe появляются у караван-сараев с поклажей купцы, с лицами желтыми, точно шафран, из далекого Китая, все реже и реже приходится глазеть багдадским зевакам на длинную вереницу караванов бесстрастных индийских купцов. Прошли дни твои, Багдад, когда скрещивались у тебя великие пути из Китая в страну Османов, из сказочной Индии в страны неверных. Прорыли у Суэца канал, и оборвалось все, и сместились точно все плоскости. По другим направлениям пошли великие торговые дороги.
Вечерами, когда с минаретов pаздаются призывы муэдзинов и запирают купцы засовы своих лавок, уж _не выйдет больше Гарун-Аль-Рашид со своим верным Джафаром на ночные прогулки... Тихо в Багдаде... На затихший город, на море плоских крыш, заостренных минаретов, льет свой бледный свет луна... Кованым cepeбpoм отливает покойная гладь великой реки священного города... Спит Багдад...
Спит...
Но можно опять оживить его. Опять кишмя закишат его кривые улочки. Опять заголосят, зашумят, запоют его базары.
Снова появятся инозeмцы, но уже не смуглолицые индусы, а бледнолицые европейцы. Может быть, и число верблюдов не прибавится. Зато новое чудище появится: локомотив. Может, не у караван-сараев будут скрещиваться пути отьездов и пути прибытий. Зато появятся отели. И уж товары-то появятся в изобилии, и будет на всех них три этаких слова: made in Germany.
Вce это должно было совершиться, когдa из города, бывшего когда-то скрещением великих путей, протянулась бы железная колея и крепко связала бы сонный Багдад с индустриальной Германией. Тогда должна былa настать новая эра для Багдада. Без Гарун-аль-Рашида, но с банковскими конторами. Без пышного медрессе, но с хлопковыми плантациями, с нефтяными резервуарами.
Это был смелый план. Он назывался: Берлин—Багдадская дорога. Покоился он на мощном развитии современной техники и на жизненных интересах до-военной Германии, которой необходимы были внешние рынки.
Вот откуда возник план знаменитых «Трех Б»: Берлин—Бaгдaд—Басра.
Дорога пересечет поля Германии, она взлетит по виадуку над Дунаем, промчится по знойным венгерским степям, ее клинок врежется в сердце Турции, он прогрызет суровые горы Анатолии, и тогда Пасифик, победоносно шумя, вырвется в Месопотамскую долину. Настанет день и, дрожа от скрытого напряжения, стальной скакун остановится у берегов Персидского залива.
И тогда по надежному и широкому каналу хлынут германские товары. Мало этого. Железная дорога вызовет преображающее действие на те края, которые она пересечет. Она вернет Месопотамии ее прошлое. Она вызовет к жизни ирригационные каналы, она осушит громадные болота, она насадит хлопковые плантации.
Брызнут нефтяные фонтаны у Мосула, можно будет начать разработку медных руд у Диаберкира, развернется добыча соли из багдадских мощных залежей.
Но чтобы все это претворилось в жизнь, нужно было выдержать тяжелое противодействие Англии, Франции и царской России.
Англия вначале была не прочь помочь Германии. Она во вражде с Россией, угрожающей ее владычеству на Персидском заливе и в Индии. Поэтому пусть строят немцы железную дорогу, но только в северных областях Maлoй Азии.
В 1892 году немецкий клин проник уже до Ангоры. И вдруг, вместо того, чтобы итти на север, немцы неожиданно повертываются лицом к Персидскому заливу. Англия этого не ожидала. Она в союзе с Францией начинает нажимать и добивается, в конце-концов, того, что общество Багдадской дороги отказывается от своего права на проведение участка от Багдада до Персидского залива.
А пока Германия, опираясь на железную дopогy, начинает укреплять свое влияние. В Алеппо открывается немецкая школа. В Багдаде тоже открывается немецкая шкoлa. В окресностях Коньи немецкая компания засеивает обширные участки земли. Около Аданы она opoшает полмиллиона гектаров земли под культуру хлопчатника.
Однако мировая война оборвала успехи Германии. Багдадская дорога оказалась разбитой на отдельные участки.
Немецким «трем Б» Англия противопоставляет «три К»: Капштадт — Каир — Калькутта. Эта железнодорожная магистраль должна осуществить великий империалистический зaмысел Англии. Рельсовая цепь, начавшись на юго-востоке Африки, должна связать ее с Индией через Аравию, Месопотамию и Южную Персию. Восточно-африканские и азиатские владения Англии окажутся спаянными между собой.
Франция подумывает о железной дороге через Сахару, о так называемой, транс-сахарской магистрали, которая приблизит ее африканские колонии к метрополии. Эта мысль особенно бродит во Франции после того, как мировая война показала, как необходимы ей ее цветные войска. И не разведчиками ли будущей дороги являются те громадные автобусы Ситроена, которые пересекают нынче великую безводную пустыню?
В России перед войной тоже были разговоры о гигантской магистралии, о «двух П»: Петербург — Персидский залив. Эта магистраль должна была, по замыслу, утвердить влияние империи не только в Персии, но и во всей Средней Азии.
Эта мысль самым серьезным образом обсуждалась тогдашней прессой. Оно и понятно. Считайте, что на версту железнодорожной колеи уйдет одних рельс 5.000 пудов. Какие радужные перспективы сулил этот проект российской металлаургической промышленности! Но не суждено было этому совершиться. Мировая война и великая русская революция уничтожили и царскую Россию и этот империалистический проект. Сейчас первая в мире республика советов, родившаяся на месте Российской империи, осушествляет другой крупный проект: Сибирь — Туркестанскую дорогу, — проект, преследующий совсем другие цeли, и возникший на новой основе.
Koгда ночь обволакивает своим темным покрывалом старый Самарканд, странные вещи могут почудиться...
Оживают тени прошлого, ночную тишину нарушает топот коней, нестройный шум проносящихся орд. В голубом свете, вышедшей из-за туч луны загораются в полном блеске лазурные купола великих гробниц, над городом белых крыш встают в ночной тиши красавцы-минареты.
Это уже не Самарканд, столица советского Узбекистана, это старинный Самарканд, первый город Мавераннагра, «лик земли», «город святых», древнейший город Средней Азии. Во мраке тысячелетий теряется история его возникновения, история города, прошедшего через смену эпох и культур, единственного в своем роде памятника мусульманской старины.
Видел старый Самарканд, или Мараканда, как его ·называли древние греки, борьбу Александра Македонского с персами... Видели стены его орды арабов, разгромивших и разграбивших город... Помнит старый город дни, когда с востока грянула нежданная беда, точно саранча, пожирая все живущее, неся смерть и разрушение, затопили цветущие оазисы Мавераннагра полчища монголов во главе с Чингисханом. Все это пережил Самарканд. Удержался...
Тогда, точно в награду за все потрясения, настали для древнего города дни расцвета и великой славы. Тимур избрал его своей резиденцией. Тысячи искусных мастеров и художников, согнаные из покоренных стран, трудились над украшением города. Сюда свозились награбленные Тамерланом во всех частях Азии колоссальные богатства, сюда стекались знаменитые мумульманские поэты и ученые... В блеске и пышности жил двор великого завоевателя. В бедности и варварстве прозябало остальное население, как и во всех, впрочем, восточных деспотиях.
Но потом, в новых местах завязались нервные узлы человеческой деятельности. Здесь край проносил через века лишь признаки былого расцвета — развалины городских стен, полуразрушенные мавзолеи, арки, ворота...
Расположившись между свинцовыми водами Каспия и Apaлa, между Сибирью, с одной стороны, и Персией, Афганистаном и Китаем — с другой стороны, раскинулись просторы Туркестана с Семиречьем.
Пилот, парящий на белоснежной птице высоко над землей, может рассказать, как с востока на запад простирается великое безмолвие песков... Прошли века, сменились людские поколения, а пески были, пески есть, и кто знает, сколько еще будет простираться их власть над пространствами.
Летчику дано видеть то, чего не можем видеть мы на земле, и он узнает во впадинах пустынь высохшие русла погибших рек, его взор отметит злые пески — Кара-кум, иначе, Черные пески, его машина в мутном закате вечера пересечет угрюмое безлюдье сыпучих песков Кизыл-кума — Красных песков. Среди беспредельных выжженых степей катятся мутным потоком многоводные Аму-Дарья и Сыр-Дарья. Кое-где, среди цветущих оазисов, белыми пятнами глинобитных своих строений разбросаны города, помнившие еще времена, когда земным раем назывался Мавераннагр, что значит Междуречье.
... А Туркестан все тянется и тянется, покуда eгo юго-восточные границы не упираются в мрачные вершины — предвестники той суровой и безлюдной области, где вскипевшая твердь земли застыла окаменелыми волнами со взбитой белоснежной пеной своих вечных снегов. За первой волной — Гиндукушской — нависает Памиро-Алтайский вал, угрожая, идет Тянь-Шань, еще дальше, на север, уходят суровые Тарбагатайские вершины...
Таков этот край.
Природой определено быть ему краем обильного солнца и благодатного тепла, дающих жизнь растениям, не боящимся потoкoв солнечных лучей. Земля здесь так же плодородна, как в жирных областях чернозема... Пышный хлопок. Рожь. Табак. Сахаристые дыни. Нежные персики. Янтарные кисти прозрачного винограда... Земля здесь дает земледельцу две обильных жатвы в год и только одного требует от него: воды!
Человек обернулся лицом к природе и перешел в наступление. Он перебрасывает мост между этими краями и остальным миром. Мост ляжет, и тогда эти 1.400 верст дороги сразу окажут преображающее действие на окружаюшие пустынные земли.
Дорога превратится в два насоса. Один будет выкачивать из Сибири хлебные излишки, он будет толкать на то, чтобы засевать новые земли. На станциях стоят пустые составы, и вот уже в вагоны льется золотой поток зерна.
Грузный верблюд не сделает в развалку и двадцати шагов, а эхо промчавшегося поезда будет звучать уже в невидимом отдалении, караван не возьмет и десятой доли того, что прокатится в веренице нагруженных вагонов... насос будет выкачивать все новые и новые излишки... Хозяйство из натурального станет товарным. Земледелец будет производить не для себя, а для рынка. Он будет стремиться к расширению посевов.
Там, где было глухое безлюдье, появится человек. Где земля зарастала сорными травами, заколосится пшеница; по Туркестану разбегутся рисовые плантации. Рынок будет требовать от края дары земли, но землю нужно будет отвоевать от беспощадных солнечных лучей.
И там, где раскаленный шар всесжигающего солнца душил всякий зеленый росток, разольется по каналам мутная, живительная влага. Где бродили редкие стада, появятся крупные гурты. Дорога будет быстро перебрасывать визжащих свиней, баранов, овец в шумные города, и на казакстанский скот появится усиленный спрос. Два миллиона пудов мяса ежегодно будет вывозить дорога. Скотоводчество станет доходной отраслью хозяйства.
Нужно будет строить холодильники, нужно будет строить утилизационные заводы, шерстомойки, кожевенные заводы. Каждое копыто, каждая кожа, каждый клок шерсти пойдут на дело, в переработку.
Дорога — еe второй насос — будет нагнетать сюда сельско-хозяйственные машины, она будет сплавлять в Туркестан лec, который земледельцу здесь дороже золота. Двадцать миллионов пудов таежного лeca будет поглощать безлесный Туркестан. За дорогой пойдет новое население, дорога свяжет новыми узами далекий Казакстан со всем Союзом, и местность преобразится.
В Туркестане развернется хлопководство. Расчеты гос. плана говорят, о том, что к 1930-31 г.г. под хлопком будет занято уже 1.266 тысяч гектаров, т.-е. больше, чем вдвое по сравнению с 1925-26 г.г.
Цифры эти сухи и бесстрастны, но сквозь них просвечивают и цветущие плантации хлопчатника, и веселый стук топоров, и песни пил в сибирской тайге... Сухи и бесстрастны цифры, но говорят они и о том, что и возделанная земля, и оживленный товарообмен, в конечном счете, отразятся на том, кто отдает свой труд земле.
И еще об одном говорят цифры госплана. Там где за горным хребтом лежат уходящие вдаль беспредельные просторы Китая, там лежит провинция Син-Цзянь. Из месяца в месяц бредут из этой великой страны торговые караваны, из месяца в месяц растет эта торговля между Семиречьем и Син-Цзяном. Когда вдоль китайской границы пронесется первый локомотив, подымая эхо в горах, торговля невиданно разрастется.
Такова железная дорога.
Она прорезает пустыню, и пустыня расцветает оазисами... Она проламывается сквозь лесные дебри и в местах, не знавших человека, возникают его селения.
Вода и солнце — они превратят здешние мертвые пески в цветущий сад. Солнца много, очень много, но воды нет. И чтобы оросить эти огромные пространства бесплодного песка, нужен труд, труд и труд.
Скудна и безрадостна жизнь в кривых улочках редких туркестанских городов. Скудно и безрадостно существование в глинобитных домиках, укрывшихся глухими стенами от людских взоров. На базарах нехитрые изделия изнеможденных в труде кустарей, скудные изделия декханского хозяйства. Нет круговорота, чтоб завертел, закружил в разноголосом шуме городов и селений несвязанные части огромных этих пространств...
Край прорезывают две железные дороги Ташкентская и Средне-Азиатская, построенные с великим трудом, под беспощадным, все сжигающим солнцем.
Эти две казенные железные дороги должны были укрепить положение русских колонизаторов края. Они принесли с собой развращенную администрацию, полицию, юрких и нечистоплотных представителей московских, иваново-вознесенских, лодзинских и прочих текстильных магнатов. Туземцы втягивались в невыгодные сделки, они опутывались кредитом, который превращался в петлю, их водили за нос при расчетах. Доморощенная русская колонизация принесла с собой все то, что свойственно капитализму, только еще в более неприкрытой «рассейской» форме.
Так было, но так не будет. Так не должно быть.
В этом крае появится новая дорога, и тогда произойдут чудодейственные перемены.
Эти 1.400 верст, которые протянутся от Семипалатинска до соединения со ст. Луговой, вызовут большое изменение во всей нашей экономике. Новая доpoгa должна обойтись в 203 700 тысяч рублей, но она ежегодно будет давать нам прибыль в 100 миллионов золотых рублей.
Дорога пойдет по тем местам, где редко ступает нога человека. Taм неровной грядой всхолмлена земная поверхность, там протягивают свои взгорбленные лапы отроги Алатау... Безлюдье и тишина кругом. Блюдцами лежат тихие озера... У берегов высятся редкие юрты киргизов... Бродит скот, пасутся стреноженные кони... Ти-ши-на... Нелюдимь.
Только дальше к северу, к Семипалатинску, вестниками Сибири выступают в степи редкие хутора, одинокие села. И все. И это в крае, который находится под одной широтой с самыми оживленными уголками земного шара!
Кочевник бродит со своими стадами по этим землям, не зная, какие огромные богатства попирает он своими ногами. Земледелец беспомощно ковыряет землю омачем, и не знает он, что земля скрывает золотые жилы и сверкание медных руд. Taм, в глубине земли, пролегают мощные пласты каменного угля, край этот обилен графитом и марганцем, оловом и свинцом...
Где страна моглa бы цвести в хлопковых плантациях, там только одиночные оазисы веселят человеческий взор. Где и без того немногочисленные полосы возделанной почвы могли бы целиком пойти под культуру хлопка, там они заняты злаками. Одним зерном европейской части CCCР здесь не прокормиться. Оно пока доедет сюда, влетает втридорога. И край меняет свое первородство на грубую чечевичную похлебку. Место пышного хлопчатника заменяет злак. Так грубые несообразности происходят в стране «хлопкового пояса». Несообразности, больно бьющие по всему Союзу.
Хлопок, хлопок! Это из-за него в прошлом столетии государства бряцали оружием, это он сыграл не последнюю роль в постройке Берлин — Багдадской дороги. Золотое руно XIX века, он играл ту же роль, что нынче: нефть, уголь и железо. Ведь собственные хлопковые плантации — это независимая текстильная промышленнось. Он и сейчас один из важнейших видов сырья.
У нас в стране недостаток своего хлопка — больное место. Мы вынуждены закупать его заграницей, и ежегодно отдавать за это по 100 миллионов золотых рублей.
... Но, ведь по соседству с Туркестаном — Сибирь, и в сибирских закромах полновесное и ценное зерно. Тайга заманчиво шумит своими вершинами, обещая знойному, безлесному Туркестану пахучие свежие доски, только, только выползшие из лесопильных рам.
Но нынешний путь из Сибири в Туркестан — это почти 4.500 километров. Это путь кружный и невыгодный. За долгие дни своего путешествия сибирский лес и зерно теряют одно из своих главных качеств: дешевизну.
Сейчас положение резко меняется. Пустынная степт, лежащая непроходимым барьером между Туркестаном и Сибирью, медленно отступает под натиском человека.
С юга и севера идут веселые голоса. С каждым днем стальной клинок рельсовых путей вонзается дальше вглубь степи. Мерной линией укладываются вдаль шпалы, километр за километром отвоевывает дорога.
Отступает степь... А в тылу ее тоже идут вперед строители южного участка дороги. Они тоже укладывают километр за километром. Каждый день дает им новых 2,3 км.
Они все дальше уходят от своего начального пункта: от ст. Луговой. 100 километров уже закреплено.
Конец нынешнего сезона должен встретить строителей у Чокпарского перевала.
Работа идет. В степях выросли бараки, вытянули свои клювы экскаваторы, протянулись линии складов... Ст. Арни на Семиреченскую ветку пропускает по 100 вагонов в день. Машины, снаряжение, припасы... Сплошной поток грузов...
Ожили края... В вечереющих просторах золотыми звездами трещат веселые костры. В безмолвных горах по утру, в холодном пламени рассвета шумит беспокойное эхо.
