Когда Лапчинский открыл глаза, башенные часы костела св. Иосифа кончали свой заунывный бой и стрелки на них показывали десять. Лапчинский потянулся, повернулся на другой бок, но сразу же вскочил, вспомнив, что к двенадцати ему нужно быть у генерала Монкевича, на совещании, где будет окончательно выработан план переброски его, Лапчинского, в тыл красным, и даны соответствующие инструкции.
Станислав Лапчинский, в прошлом поручик русской службы, а ныне офицер польской дефендзивы, сумел в короткое время снискать себе любовь и доверие высшего начальства. Уж одно то, что его посылают в такую ответственную командиpовку, — очень показательно. «Карьера обеспечена», — думал Лапчинский, одергивая мундир и осматривая себя со всех сторон в зеркало. Он обладал одной из тех физиономий, которые так нравятся женщинам — матовый цвет лица, серые холодные глаза, резко очерченный, несколько выдающийся вперед подбородок и чувственный, с хищным оскалом улыбки рот. Прицепив саблю и закурив папиросу, Лапчинский вышел на улицу и не торопясь, мягко позванивая шпорами, пошел в цукерню, где он всегда пил свой утренний «кава» и пробегал газеты. Сообщения газет были в это утро крайне туманны, но Лапчинский понял, что на фронте Волыни дела скверны и кавалерия красных теснит поляков. Допив кофе и сказав обычный комплимент кельнерше, Лапчинский пошел к выходу, гремя саблей и провожаемый взглядами легкомысленных паненок, сидящих (увы!) не с такими «поженными» кавалерами.
На углу Уяздовской аллеи Лапчинский столкнулся с тем, кого он меньше всего хотел видеть — своим кредитором, евреем Аш.
— А, пан капитан! Як пан живе? — кланялся тот, сдвигая котелок на затылок и обтирая лоб платком. — Ой, какой вы сегодня нарядный! Может, пан женится? — смеялся Аш. — О, это было бы самое лучшее — тогда бы пан отдал бы мне деньги, они мне очень нужны! — и он пытливо всматривался в Лапчинского, как бы стараясь на лице последнего прочитать его мысли.
Лапчинский двумя пальцами руки, затянутой в перчатку, слегка отстранил Аша и голосом, в котором чувствовалось скрытое раздажение, сказал:
— Я бы попросил вас говорить об интересующих вас делах у меня на квартире, а сейчас я спешу в штаб!
— Что такое штаб? — не отставал Аш, забегая сбоку Лапчинского. — Штаб само собой, а Аш тоже кушать хочет... Я не могу больше ждать и хочу получить свои деньги.
— Вы их получите на-днях — завтра или послезавтра: я уезжаю и из командировочных вам уплачу. А сейчас, потрудитесь уйти, на нас обращают внимание. Поняли?
И Лапчинский быстро ушел. Аш некоторое время стоял на месте, сдвигая котелок, то вперед, то назад, что было признаком большого изумления, а потом, заложив руки за спину своего широчайшего сюртука, тихо побрел назад. Пройдя узкими улочками «Старого Места» на Железную Браму, Аш стал пробираться сквозь человеческое месиво, видимо кого то отыскивая; кругом стоял неистовый крик и шум; сотни людей восхваляли свои товары, стараясь продать их и заработать копейку; несколько раз Аша останавливали для разрешения спора или предлагали сделку, но Аш раздраженно махал руками и продолжал свои поиски. Наконец, увидев торговца овощами с тележкой, он протискался к нему и дернув его за рукав, сказал:
— Арон! Есть дело.
— Дело? — переспросил Арон, смотря на Аша сверху вниз, так как он был высок и тонок, а Аш маленький.
— А что за дело?
— Э, ты совсем стал глуп! — раздраженно сказал Аш. — Где это видно, чтобы о деле говорить среди площади. Идем ко мне.
— Рива! Рива! — закричал вместо ответа Арон, стараясь перекричать шум толпы. И когда его жена Рива, со сбившимся на бок париком и гусем в руках появилась около него, он передал ей тележку, а сам побежал к ожидавшему его Ашу.
В одной из узких улочек «Старого Места», — где фасады домов хранили архитектурный облик семнадцатого века, равно и всю накопившуюся грязь, — у старого Аша был свой дом. Весь облупленный он вытянулся ввысь, имея по фасаду две сажени ширины; его три этажа имели, каждый, точно по комнате и смотрели двумя окнами на улочку, а одним на тесный, вонючий двор, куда никогда не проникал луч солнца. Целое поколение Ашей родилось и умерло в этих трех комнатах, расположенных одна над другой. Ценой невероятных лишений и трудов они сколачивали капиталы, чтобы по воле слепого случая потеряв их, начинать все снова. Так строилась эта Вавилонская башня благополучия и никак не могла быть достроена. Старший Аш вел рискованные операции: он давал взаймы за хорошие проценты, но получать долги становилось все труднее, а дни мировой войны были для Аша, поистине, днями скорби и печали, ибо с гибелью должника гибли и деньги. Но что деньги?! Несчастье никогда не приходит одно: вот уже шесть месяцев, как сидит в тюрьме сын Аша, Соломон. Какая светлая голова! Он кончил заграницей большую школу и был бы инженер. Сколько это стоило денег и трудов. И все пошло на смарку. Эти проклятые лайдаки забрали его в один прекрасный день и посадили, сказав, что он «большевик», и имел сношения с Москвой. Аш не знал что такое «большевик», но видно это не такое плохое дело, коль Соломон им стал: нельзя же всегда одним людям есть цымес, а другим глодать корку хлеба.
— Слушай, Арон! — говорил Аш, когда они поднялись в каморку третьего этажа и сели у стола. — Ты знаешь Лапчинского, не того, который носит фляки, а который служит в дефендзиве? — и на утвердительный кивок Арона продолжал: — Ну, так вот, он ceгодня мне сказал, что завтра отдаст деньги. За ним не мало злотых, он куда-то едет и вот я подумал, не едет ли он к красным. Я еще ничего не знаю, но мне сердце подсказывает, что тут что-то есть.
— Ты мне прямо скажи, сколько ты хочешь за сообщение? — сказал Арон, крутя свою бороду и кося на Аша глаза.
— Что мы будем говорить о цене! Может это одни мои мысли, а ты мне скажи, можно ли одного человека обменять на другого?
— Э! — засмеялся Арон, показывая беззубые десны. — Я понимаю, Аш, что ты думаешь и что хочешь. Ты думаешь, что Лапчинский поедет к красным, его там задержат по твоим сведениям и обменяют на Соломона. Тебя бог не обидел умом, Аш. Я это давно знаю, но ты думаешь, что в тюрьме сидит один твой Соломон...
— Но мне сдается Арон, — перебил его, жестикулируя Ащ — что кynец назначает и цену. Пускай другие узнают, у них будет и другая цена. А я тебя предупредил, ты имеешь связь с Волынью, так если все будет так, как я думаю, пусть там знают цену мою.
— Ну, нехай, так будет, — сказал вставая Арон, — Ты указал дорогу. Через два дня я буду знать все и если твои предположения оправдаются, будем хлопотать за твоего Соломона.
— Лия! — закричал Аш, проводив Арона и закрыв за ним дверь. По лестнице зашуршало платье и в комнатy вошла девушка. Как алмаз сверкающий среди мусора свалки, так же ярка и таким же диссонансом была красота дочери Аша на фоне «Старого Места». Лия была блондинка; из пышной рамки белокурых волос выглядывало точеное личико с капризно изогнутой линией рта, тонкие лепестки ноздрей трепетали и раздувались в минуты гнева, открыт и ясен был взгляд темно-синих очей. Казалось, что все лучшее, что могла дать тысячелетняя нация, было вложено в эту девушку. Не даром гордился старый Аш красотой дочери и каждый раз, смотря на нее, восхищался он и в тоже время смутные опасения о судьбе ее рождались в душе его.
— Лия! — гладя ее кудри, говорил Аш. — Что бы ты сказала, если бы Соломона выпустили.
— О, отец, разве это возможно?
— На свете нет ничего невозможного, надо только хотеть! — сказал Аш, целуя ее. — Я таки кое-что придумал. Но это после, а теперь давай обедать. Мне еще много нужно бегать.
Луч солнца, пробиваясь сквозь плотную листву каштанов, скользил яркими бликами по паркету кабинета генерала Mонкевича. Вот он перебрался на письменный стол и заиграл на большой карте, утыканной флажками и расчерченной карандашом. Генерал Монкевич — плотный мужчина, с легкой сединой в коротко oстриженных волосах с сигарой в углу рта, дослушивал, откинувшись в кресле, соображения начальника отдела, по поводу общего положения на фронте:
— Все, что вы мне доложили майор, — сказал Монкевич, когда замолчал докладчик, — я мыслю одинаково с вами: работать с завязанными глазами, так сказать, по слуху — трудно. Я уже наметил одного дельного человека, которому вполне можно доверить исполнение этого щекотливого поручения. Сейчас он должен быть здесь, — генерал посмотрел на часы, — и, таким образом, дело надо считать в принципе решенным. Директиву дам я, а детали проработайте вы, и дня через три мы перебросим его в район Киева.
— Разрешите узнать фамилию кандидата? — спросил майор, делая пометки у себя в папке.
— Капитан Лапчинский! — и генерал вопросительно посмотрел на майора.
— Он, безусловно, подходящий человек! — сказал майор. — В особенности для подбора женской агентуры, в том его плюс, но может быть и минус, так как он злоупотребляет своим успехом.
Наблюдательный человек отметил бы, что при этих словах в тоне майора звучали какие-то новые нотки, а руки без цели переложили папку с одного места на другое..
— Э, бросьте! — засмеялся генерал. — Сами понимаете: Noblesse oblige. Войдите! — громко сказал он на почтительный стук в дверь. — А, капитан Лапчинский! Ну, пожалуйте сюда. Садитесь! Я как раз говорил майору Ляховскому о вас и мы пришли к заключению, что вы именно такой человек, который нужен для выполнения столь ответственного поручения.
Лапчинский звякнул шпорами.
— Поручение опасно, слов нет: пятьдесят шансов за смерть, и, с нашей стороны, казалось бы, не совсем этично посылать челевека на верную гибель, но... «цель оправдывает средства» — это сказал великий человек, и нам, католикам, особенно нужно придерживаться этого мудрого правила. Да кроме того, — с пафосом воскликнул генерал, — кто у нас не отдаст жизни для блага родины?
— Чужие ты щедро отдаешь, скотина! — думал в это время Лапчинский, почтительно выслушивая генерала.
— Ну, как? Вы согласны ехать? — спросил Монкевич, указывая Лапчинскому на стул.
— Я уже докладывал вам, генерал, о своем согласии и нет никаких данных, чтобы изменять его; если, конечно, не имеется более достойный кандидат.
— Значит, вопрос решен! — хлопнул по столу рукой генерал. — В таком случае я вам дам кой-какие указания. Не позднее трех дней вы отправитесь в Брест, оттуда вас на аэроплане перебросят в район Киева. Вот сюда! — указал Монкевич на карту. — Посадка будет произведена чуть свет. Вам поручается: выяснить — вся ли масса кавалерии Буденного переброшена в район Бердичева, восстановить связь с агентурой Врангеля и собрать сведения от своей. Кроме того, связаться с петлюровцами: Заболотным и Кишем, их отряды в районе Ирша—Фастов, Белая Церковь. Общий пароль вам вручат при отлете секретным пакетом, который немедля уничтожить. На исполнение всех поручений вам дается две недели — срок небольшой, но события на фронте диктуют нам свои условия. Через две недели, точное число тоже будет обозначено в пакете, вы должны быть на месте вашей высадки, выставить опознательные знаки, дабы аэроплан знал о вашем присутствии и мог снизиться и забрать вас. Вот и все. Документы, деньги и подробности получите от майора. А теперь, я пожелаю вам полного успеха, который так нам необходим. С своей стороны скажу, что успешное выполнение поручения влечет за собой и соответствующую награду.
Генерал поднялся и пожал руку Лапчинскому...
«Карты сданы, игра началась» — подумал последний, покидая кабинет Монкевича.
Уже солнце пряталось за липы Саксонского сада, когда Лапчинский, закончив все дела в штабе, вышел на улицу. Его бумажник был набит до отказа, и сознание этого вносило некоторое успокоение в ту душевную тревогу, которую испытывал Лапчинский, отрезав себе пути отступления. «Волков бояться — в лес не ходить» — сказал он по-русски, садясь на извозчика и приказал отвести себя в кафе «Люрс».
Пани Ляховская — жена начальника отдела Генерального штаба, маленькая изящная шатенка, на грани того возраста, когда женщина начинает хвататься за жизнь, чувствуя, как облетают лепестки молодости. Оглядев себя критическим взглядом в зеркале и найдя, что все в порядке, она только собралась выйти, как раздался звонок и послышались шаги мужа. Пани недовольно дернула носиком. Встреча с ревнивым мужем ее не устраивала, последнее время он стал невыносим со своей подозрительностью. Она не знала того, что ее отношения с Лапчинским известны майору и, только не желая выставлять себя в смешной роли обманутого мужа, он молчал. Но ярость его на Лапчинского была беспредельна. Этот Гордиев узел совершенно неожиданно разрубался командировкой Лапчинского, которая таила широкие возможности для мести майора. — Отчего так поздно? — здороваясь с мужем и застегивая перчатку, спросила Ляховская.
— Да с командировкой Лапчинского задержался! — небрежно ответил майор. — Он, уезжает.
— Надолго?
— Как сложится! — усмехнулся Ляховский. А ты куда?
— В Саксонский, а потом к маме! — с этими словами она вышла.
— Скоро кончатся эти хождения! — пробормотал майор, бросая мундир.
Вечерело. Затихали узенькие улочки «Старого Места». Наступало время, когда покончив с сутолокой дневной работы, обитатели древних домов отдыхали, сидя у порогов своих дверей и переговариваясь через улицу. Глухим рокочущим шумом доносилась сюда кипучая жизнь большого города. Узкой полоской виднелось между крыш бледное вечернее небо, голубой простор которого бойко резали проворные ласточки. Однотонно звонил где-то колокол костела.
— Это девченка старого Аши, — говорила кривая женщина, стоя в дверях своей лавочки и кивая на проходившую Лию, — совсем «пани», она может гулять только в «Лазенках» И «Новом Свете».
— Это верно! — подтвердил голос из окошка. — Она все куда-то бегает. Когда в доме есть такая красивая девушка, то не мешает иметь еще глаз на затылке.
А Лия, между тем, быстро миновав свой квартал вышла на Трембацкую и, сев в трамвай, поехала в Лазенки. Там у пруда, на одной из мраморных скамeeк, ждал ее Лапчинский. Это было случайное знакомство. Он защитил Лию от приставаний группы праздных шалопаев и она не могла отказать себе в удовольствии быть знакомой с таким красивым и изящным кавалером. Правда, она знала его за Рублевского и не подозревала, что он офицер, так как видала его всегда в штатском. Но ей нравилось гулять с ним по аллеям старого королевского парка, где собиралась вся Варшава. Эти прогулки был ее маленький секрет, и Аш, конечно, ничего об этом не знал.
— Вы самая красивая девушка Варшавы! — встретил ее Лапчинский, снимая шляпу. — Тем обиднее мне покидать этот город!
— Что, пан Стась уезжает? — разочарованно спросила Лия, опускаясь на скамью.
— Да, к сожалению!
— И надолго? — Лапчинский пожал в ответ плечами. — Это для меня сегодня вторая новость, но печальная! — улыбнулась Лия.
— А первая? — спросил Лапчинский, садясь с ней рядом.
— Первая — отрадная.
— Можно узнать, какая?
— Это секрет! — рисуя зонтиком на песке, сказала Лия.
— О, если секрет, то я буду настойчив; от друга у вас не должно быть секретов.
— Собственно, секрета тут никакого нет. Мой брат арестован, а теперь его возможно выпустят.
Лапчинский насторожился. Ухаживать за сестрой политического ему не улыбалось.
— Удивительное дело! — воскликнул он. — Мы с вами друзья даже по несчастью. У меня близкий человек тоже сидит, но вряд-ли его освободят. Это так трудно! Я удивляюсь, каким образом хотят освободить вашего брата?
— Я право не знаю! — сказала Лия — Отец ничего не говорил.
— А можно узнать? Конечно, это неделикатно с моей стороны, но знать, как хлопотать, чтобы освободить близкого человека, никогда не мешает.
— Но у вас, я думаю, больше возможностей! — засмеялась Лия. — А теперь, — добавила она, вставая, — пройдемтесь! Когда вы уедете, мне не придется уж здесь гулять.
Отпустив автомобиль на углу Пенкной улицы, майор Ляховский оглянулся, поднял воротник штатского пальто и быстро пошел по неосвещенному переулку; выйдя на крыльцо одного из домов, он открыл дверь своим ключем и скрылся за нею. Через некоторое время, высокая сутулая фигура остановилась у того же подъезда и тихо постучала. Дверь открыл майор, он впустил посетителя и они через темную переднюю прошли в комнату, вся меблировка которой состояла из стола и нескольких стульев. Вновь пришедший остановился у двери и снял шляпу. Это был Арон. Он поклонился майору и выжидательно уставился на него маленькими глазками. Ляховский, не обращая внимания на Арона, как бы собираясь с мыслями, прошелся несколько раз по комнате и проведя рукой по волосам обратился к Арону:
— Слушай, Виногрон. Что ты работаешь и нашим, и вашим, то это я давно знаю. Но кому ты служишь «за совесть»? Это я хочу знать наверняка!
Виногрон пожал плечами:
— Что я сообщил кое-какие сведения красным, так я это уже вам говорил, когда был донос. Но господин майор хочет ловить рыбу на пустой крючек.
— Не в этом дело! — сказал Ляховский. Твои сведения — это уклейка, которую ты ловишь на осетра.
Опытный Виногрон вздохнул и, вынув из бокового кармана пачку ассигнаций, молча положил ее на стол. Он знал, что когда майор начинает придираться, то, значит, ему нужны деньги. Но этот раз Ляховский даже не взглянул на деньги. Он задумчиво глядел перед собой. В нем боролись два чувства — желание отомстить за оскорбление своей чести и сознание величайшей вины и позорности своего поступка, если он скажет Виногрону об отправке Лапчинского; но чувство оскорбленого мужа и желание отомстить Лапчинскому восторжествовало. И, когда Виногрон, кланяясь, скрылся за дверью, майор устало опустился в кресло. Он понимал, что совершил предательство и старался оправдаться перед своей совестью. Уже часы показывали двенадцать ночи, когда он оделся и вышел. «Цель оправдывает средства» — прошептал он, запирая дверь.
Было уже совсем темно, когда, Лия открыв потихоньку дверь, проскользнула на лестницу и стала подниматься к себе на третий этаж. Из комнатки Аша через полуоткрытую дверь виднелся свет и слышался разговор. Услышав имя брата, Лия остановилась...