Джимми Маребль, в свое время признанный глава спортсменов Гарвардского университета по силе, ловкости и решительности, чемпион гребного спорта, сидел в одном из грязных театриков Кони-Айленда. На подмостках убогие актеры играли убогую сентиментальную драму, видимо, восхищая местных зрителей, восторженно следивших за тем, что происходило на сцене.
Почему Маребль попал в Кони-Айленд, самую подозрительную часть Нью-Иорка?
Уже четыре года по окончании университета, получив диплом механика, но не получив работы, он странствовал по Соединенным Штатам в погоне за самыми разнообразными занятиями. Так, по воле случая, он нeкотopoe время помогал хозяину салуна в Неваде, научился стрелять из револьвера, не вынимая его из кармана, сидел на тормозе вагона товарного поезда в качестве помощника кондуктора, а однажды, имел честь присутствовать при том благородгом спектакле, который иногда дает самая передовая нация в мире: линчевании негра озверелой толпой в одном из южных штатов.
Через несколько дней Маребль собирался отплыть в Англию на величественной «Апулии». На борту у него был приятель — третий механик, который устроил ему там место машиниста.
В это утро он ходил на пристань и видел сильно потрепанный, грязный пароходишко, грузившийся в Гобокене и собиравшийся, как сообщили Мареблю грузчики, через два дня уйти в Европу.
После этого он и провел весь день в Кони-Айленде, а к вечеру он попал в местный театрик. Просидев два действия, он собрался уходить, почувствовав, что с него довольно.
— Не напоминает ли вам эта сантиментальная дрянь те пьесы, которые ставились студентами в Гарварде? — послышался голос с соседнего стула.
Маребль повернулся к гoворившему. Он увидел человека с мягкими чертами лица, внушавшими впечатление необычайной слабости характера у их обладателя. Незнакомец был в синем костюме, какие обычно носят моряки на берегу. Но выглядел слишком тщедушным дли настоящего квалифицированного матроса, и слишком чистым для кочегара.
— Матрос второго класса! — подумал Маребль. — Когда-то он был джентльменом, но опустился.
— Эге! — ответил он вслух. — Вы как будто знаете меня? Простите, но я не могу вас вспомнить.
— Был в Кембридже в ваши времена и знал вас по спортивным журналам. Bы Маребль, да?
— Вы угадали. Тоже были гребцом?
— Да, в те времена!.. — и он с видом философского равнодушия к своей судьбе бросил взгляд на свой костюм.
— Пойдемте куда-нибудь закусить! — сказал Маребль.
Этот человек его заинтересовал. Он мог быть или типичной береговой акулой в человеческом образе или тем, чем он и выглядел: мягкосердечным, слабохарактерным субъектoм, безнадежно опустившимся.
Через четверть часа они сидели в довольно подозрительном салуне, снабженные всем, что им было нужно.
— Кстати, — сказал незнакомец, — Я забыл вам назвать свою фамилию. Аллертон! Матрос второго класса на грузовом пароходе. Наше судно стоит в Габокене и через два дня снимается в Бордо.
— Французский пароход?
— Нет. Хозяин — американец и форменный мошенник. В этот рейс мы берем скверное калифорнийское вино, которого перегрузили с парусника, пришедшего из Сан-Франциско.
— И вы идете в Бордо? Ведь это же все равно, что идти в Нью-Кестль с углем.
— Очень просто. Эту отраву мы привезем в Бордо, там ее разольют по бутылкам и наклеют бордооские этикетки. Тогда мы пойдем в Англию и выгрузим все, уже как бордосское вино. А Джон Буль его выпьет, как настоящее. Понимаете?
— Любопытно было бы пойти на вашем пароходике! — произнес Маребль гpycтным тоном. — Я уже записан, к сожалению, на «Апулию».
— Ну что же, поглядите на «Ориноко», когда обгоните его на третий день вашего рейса.
— «Ориноко»? Так я его видел в Габокене. Мне тогда же хотелось пойти на нем.
— Сомневаюсь, чтoбы в вас осталось это желание после знакомства с нашим старшим помощником капитана, мистером Джемсом Гетсом! — ответил Аллертон, все свое внимание обратив на еду и, главным образом, на алкоголь, который он пил, почти не разбавляя. Маребль незаметно наблюдал за ним и видел, как постепенно исчезала его небрежная и свободная манера держаться по мере того, как он пил. Глаза его начинали неественно блестеть, руки чуть-чуть дрожали, когда он подымал стакан; было видно, что он быстро пьянеет и в то же время наслаждается своим опьянением. Маребль понял, отчего Аллертон должен был заниматься теперь мытьем палубы грязного парохода вмeсто того, чтобы извлекать доходы из земель своих предков.
В углу зала, около стойки, было поставлено пианино, на которм играла молодая женщина. Осматриваясь кругом, Маребль заметил ее и она привлекла его внимание своей миловидностью и скромной внешностью, совершенно не подходившей к окружающей обстановке.
Он заметил, что пианистка играла очень бравурную вещь, но не глядя на ноты. Ее глаза были опущены. Очевидно, она избегала взглядов какого-то «джентльмена», который оперся на пианино и уставился на нее влюбленными глазами.
Маребль смерил его взглядом. Это был крепкий, большого роста мужчина, с маленькими свиными глазками и неприятным лицом.
— Маребль, мой дорогой! — воскликнул уже сильно охмелевший, но наблюдательный Аллертон. — Ваша карта бита! Этого соперника вам не одолеть. Знаете, кто это?
— Нет, а кто?
— Это Нодди Кинган.
— А кто же он такой?
— Э! Да вы не слышали о нем? Он здесь великий человек. Bo-первых, он мой хозяин. Во-вторых, он политик и играет довольно большую роль в местных политических кругах... Да, что я хотел сказать... Он владелец «Ориноко» и еще дюжины таких же плавающих гробов, от которых он умеет с выгодой избавляться. Он покупает их дешево и т.-д. Ну, не стоит пока пускаться в дальнейшие подробности... Говоря по правде, я чувствую, что уже готов окончательно и могу сказать что-нибудь такое, о чем потом пожалею...
Аллертон вернулся к возлияниям и было видно, что он уже, действительно, был «готов». Его опьянение было, однако, следствием не количества выпитого, алкоголя, а слабости организма. И Маребль глядел на него с состраданием.
Вспомнив о пианистке, он вновь повернулся, чтобы посмотреть, что там происходит.
Мистер Нодди Кинган возвращался в этот момент из экспедиции к стойке и нес на тарелочке несколько пирожных. Поставив тарелочку на пианино, он взял своими толстыми пальцами одно из пирожных и с самым любезным видом подносил его пианистке. Та вся покраснела и отрицатедьно качала головой, но продолжала играть. Тогда Нодди откусил сам кусочек пирожного, а остальную часть его пробовал сунуть в рот пианистке. Несчастная отвернулась, уклоняясь, но вce-таки не снимала рук с клавишей и продолжала игру.
— Скотина! — пробормотал Маребль. — О, это уже слишком! — вскричал он.
Нодди Кинган не привык оказывать знаки внимания напрасно. Он обошел вокруг пианино, охватил левой рукой пианистку за талию и подносил ей ко рту кусок пирожного. Та испустила громкий крик, оборвала игру и бешено отбивалась обеими руками.
Маребль всегда чувствовал предубеждение против вмешательства в чужие дела. К тому же он знал, что по большей части пианистки в таких местах бывают снисходительны к любезностям посетителей всякого сорта. Но...
Он сам изумился тому, что вскочил вдруг со стула и бросился к пианино. Но его изумление было ничем по сравнению с чувствами совершенно ошеломленного в следующий момент мистера Нодди Кингана. В ту секунду, когда этот милый джентльмен уже успел скрутить руки пианистки и собирался выполнить свое любезное намерение угостить ее пирожным, какая-то невидимая сила так сильно его потрясла, что пирожное выпало из его руки, а зубы громко стукнулись. Затем, нагнув его голову к клавишам, эта же непреодолимая сила стала играть на них какую-то дикую какофонию выдающимся вперед носоы мистера Кингана.
Внезапное прекращение бравурного марша, а затем замена его бессмысленным грохотом клавишей, заставили прибежать на место происшествия хозяина заведения. Он явился в ту минуту, когда дюжая рука Маребля оставила, наконец, воротник мистера Кингана.
Будучи политическим лидером, м-р Кинган не имел привычки делать собственными руками свои грязные дела. Он осыпал Маребля самыми отборными ругательствами, но тот видел, что броситься на него м-р Кинган не собирается. Продолжая брань, он несколько раз оглядывался, как бы ища кого-то взглядом среди толпы любопытных. И Маребль заметил пару подозрительных типов, медленно подвигавшихся вперед, не спуская глаз с Кингана, видимо, в ожидании от него приказа.
Дело становилось серьезным. Аллертон продолжал сидеть за столом и был уже так пьян, что ничего не видел и не слышал. На его помощь рассчитывать было нечего.
Вдруг Маребль услышал обращенный к нему сзади голос.
— Послушайте, паренек, убирайтесь-ка отсюда поскорее! Эта пара кингановских ребят только и ждет знака, чтобы броситься на вас. А тогда вам придется плохо. Бегите сюда, между инструментом и стойкой, здесь есть задняя дверь.
Маребль, оценив мудрость совета, повернулся к маленькой двери. При этом его взгляд упал на пианистку.
— Пожалуй, вам лучше уйти со мной! — сказал он.
Не говоря ни слова, она поднялась и скользнула к двери. Пройдя через нее, оба быстро вышли по узкому коридору на пустынную улицу. Здесь Маребль схватил молодую девушку за руку и они побежали изо всех сил, пока не очутились на освещенной и людной набережной.
— Теперь я одна дойду домой! — сказала молодая женщина, когда они остановились и несколько отдышались, благодарно глядя на Маребля.
Они распрощались, крепко пожав руки друг другу, и Маребль медленно пошел по набережной. Он хотел немного проветриться прежде, чем сесть в вагон трамвая, идущий в центр города, где он жил.
И самые пламенные, если бы таковые вообще нашлись, почитатели парохода «Ориноко» едва ли решились бы назвать его быстрым или современным судном. Он мог делать обычно до восьми узлов в хорошую погоду, за исключением тех случаев, когда старший механик был пьян: тогда скорость хода доходила и до одиннадцати узлов.
В этот серый день, «Ориноко» настойчиво ковылял по волнам Атлантического окана. Он шел уже несколько часов, но только сейчас начала приходить в себя его палубная команда, доставленная нa борт перед отходом «в состоянии адского, но завидного опьянения», как выразился, однажды, некий очевидец.
Старания матросов протрезвиться достигли желаемого успеха, главным образом, благодаря любезному содействию мистеров Гетса и Дингля, первого и второго помощников капитана. Оба не жалели для этого холодной воды и неутомимо раздавали пинки своими тяжелыми сапогами.
Капитан Кингдом только что появился на мостике. Это был подозрительного вида тип, напоминавший по наружности скорее конторщика у частного закладчика, чем моряка.
— Все ли готово к работе, м-р Гетс? — крикнул он сверху помощнику.
— Есть, сэр! — ответил тот, притоптывая каблуком сапога о палубу, чтобы размять натруженные пинками пальцы ноги.
Капитан обвел глазами команду, которая собралась на палубе перед мостиком, и крикнул, прочищая горло:
— Ну, вы! Рвань коричневая! — начал он откровенно. — Слушайте внимательно, пока я буду говорить, что вы должны делать на борту этого судна.
«Рвань», стоя, мрачно слушала его речь, в которой он особенно налегал на то обстоятельство, что мистеры Гетс и Дингль выхлопотали у него разрешение свободно пускать в ход палку и толстые сапоги в тех случаях, когда команда не будет достаточно быстро и толково исполнять их приказания.
Затем он сказал:
— Назначьте вахтенных, м-р Гетс, и велите свистать к обеду. Все ли матросы наверху?
— Есть, сэр! — ответил м-р Гетс, просматривая список.
— Я видел «что-то» внизу, несколько минут назад! — послышался хриплый голос, исходивший от фигуры, сидевшей на кругах якорного каната.
Это был м-р Аллертон. Он говорил своим обычным небрежным и несколько насмешливым тоном.
Капитан сошел с мостика и, приблизившись к Аллертону, ударом кулака свалил его на палубу.
— Стой, скотина, когда говоришь со мной! — крикнул он. — Где ты что-то видел?
Аллертон медленно поднялся с палубы. Бывают минуты, когда роль человека, которому на все наплепать, выполняется с большим трудом.
— Человек, которого я видел, лежал в проходе к кают-кампании за большим ящиком. Я сейчас посмотрю!
С этими словами он спустился вниз и прошел на корму к ящику. Человек был еще здесь, но переменил позу с того времени, как Аллертон его видел. Он опирался теперь спиной на ящик. Голова его свесилась на грудь. Ноги были босы, одет он был в синюю матросскую куртку и в рваные, ярко оранжевые штаны, когда-то составлявшие часть спального костюма.
Аллертон легонько его толкнул ногой.
— Вставайте, старина! — сказал он. — А, то будет вам история. Ах, чорт меня возьми! Вот так штука!...
Он осекся и едва не раскрыл рот от изумления, так как в пьяном, с усилием поднявшем голову, Аллертон увидел знакомые черты Джимми Маребля.
Они пристально смотрели в глаза друг другу в течение целой минуты, затем Аллертон слабым голосом произнес:
— Так вы все-таки «Апулии» предпочли «Ориноко» в конце концов?
Маребль не отвечал. Он облизывал языком свои пересохшие черные губы и пробовал слюну.
— Я знаю этот вкус! — пробормотал он. — Он напоминает мне одну ночь в китайском квартале Сан-Франциско. Ага, вспомнил! Это опиум!
Потом осторожно ощупал свою голову и кивнул с видом человека, который с интересом переживает какое-то новoe ощущение.
— Меня опаивали опиумом и раньше, — произнес он, — но ударом, кажется, я оглушен впервые. Вероятно, меня сначала оглушили, а потом обработали опиумом. Да, очевидно, так и было.
И он выглядел почти довольным. Он любил добираться до «корня вещей». А затем продолжал:
— Не можете ли достать мне воды? У меня язык как будто склеен.
Аллертон исчез и сейчас же вернулся с кувшином воды. Маребль уже стоял около ящика, чуть пошатываясь, и осматривая себя.
— Послушайте! — сказал он, выпив воду. — Не можете ли мне сказать, где, собственно, я нахожусь и кaк я попал сюда?
— Пароход «Ориноко»! — ответил Аллертон точно и кратко. — Рейс из Нью-Иорка в Бордо.
— Дайте-ка вспомнить! — сказал Маребль. — «Ориноко»? А, теперь я начинаю понимать. Пойман в западню мистером Кинганом. Он был мне кое-что должен за то, что я чуть не сломал его нос в тот вечер. Но этим ударом по гoлове и посадкой на борт этой старой посудины, он, по моему, переплатил мне. Я снова у него в долгу и он получит свое.
— Там будет видно! — заметил Аллертон. — Но я забываю свои обязанности. Вас требуют наверх.
— Кто? Нодди Кинган?
— Нет! Он на своих пароходах не ездит. Вас зовет капитан. Я думаю, что вас выдадут перед командой за «зайца» и разыграют страшное изумление и негодование при вашем появлении.
— Прекрасно! Пойдемте, посмотрим!
Метод обращения капитана Кингдома с «зайцами», как настоящими, так и мнимыми, был прост и всегда одинаков. Сначала он осыпал их самой площадной бранью, а затем передавал м-ру Гетсу на беспощадное избиение.
При появлении Маребля на палубе, капитан немедленно приступил к первой половине обычной пpoграммы и накинулся на него с неистовой руганью. Брань на вороту не виснет, и Маребль, вдыхая большими глотками морской воздух и с каждой минутой чувствуя себя все лучше и лучше, не обращал особого внимания на сыпавшиеся на него ругательства. Мало того, он позволил себе даже прервать «речь» капитана.
— Послушайте, м сказал он вдруг, — бросьте это! Я не заяц и меня сюда затащили, опоив по приказу...
— Молчать! — крикнул капитан. — А так как ты тайно и самовольно залез на судно...
— Послушайте! — снова прервал его Маребль. — Я хочу поговорить с вами наедине. Хорошо! — прибавил он, повысив голос, так как капитан опять начал кричать. — Я скажу это здесь. Прежде всего, сколько вам платит Нодди Кинган за это делo?
Капитан повернулся к м-ру Гетсу.
— Встрнхните его, как следует, м-р Гетс! — проревел он громовым голосом.
М-р Гетс, любопытство которого было возбуждено намеком Маребля на роль Кингана в его появлении на судне, двинулся вперед с меньшей, чем обычно, стремительностью и вновь остановился, когда Маребль опять заговорил:
— Значит, это тайна? — спокойно произнес Маребль. — Хорошо! Так как мне придется оставаться с вами, то я бы хотел знать, что вы мне дадите, отдельную каюту, или...
— А вот я покажу тебе сейчас! — заорал не своим голосом вышедший из себя капитан. — Лупите его, м-р Гетс!
М-р Гетс рванулся к Мареблю, но тот уже давно был настороже. Он быстро отскочил в сторону и схватил в руки одну из лежавших неподалеку больших деревянных рукояток кабестана.
— Держитесь-ка на минутку подальше, м-р Гетс! — крикнул он. — Вы не хотите, конечно, чтобы я разбил вам голову. Я еще не кончил беседу с вашим капитаном.
М-р Гетс приостановился и Маребль, прислонившись спиной к борту и держа наготове тяжелую рукоятку, продолжал говорить взбешенному капитану:
— Буду кpaток, капитан. Вам заплатили за эту ловушку и вы должны меня взять в длинный рейс. Хорошо, пусть будет так. Я все равно хотел отправиться в Европу, и ничего не имею против того, чтобы ехать туда в качестве матроса на этом пароходе. Я отработаю свой проезд и предпочел бы работать в машине. У меня есть диплом инженера-механика. Но со мной должны прилично обращаться. Понимаете?
Капитан Кингдом, видимо, обдумывая что-то, внимательно осматривал своего мускулистого «зайца». Он видел, что м-р Гетс не получит возможности «водворить дисциплину», пока у Маребля будет находиться в руках тяжелая рукоятка. Надо пойти на некоторые уступки.
— Я дам вам работу в машине! — сказал он угрюмо, — Второй механик заболел и вы можете взять его вахту. Бросьте рукоятку и отправляйтесь к старшему механику.
— Это мне подойдет! — ответил Маребль — Но чтобы закрепить соглашение и не разочаровывать собравшуюся здесь компанию, я готов испробовать кулаки м-ра Гетса.
— Проучите его хорошенько, м-р Гетс! — скомандовал капитан, ухмыльнувшись.
— Бросьте рукоятку! — крикнул Гетс. — И я разделаю вас, как котлету.
При первом же столкновении м-р Гетс убедился, что старший помощник в роли нападающего совсем не то, что старший помощник в роли обороняющегося. Он так привык бить несопротивлявшихся ему матросов, что настоящая драка с человеком, в которого он никак не мог попасть кулаком, была для него чем-то совершенно новым. Он мрачно, но увесисто бился, растрачивая свою колоссальную силу на убийственно тяжелые удары, которые, однако, не достигали своей цели, и стойко выносил целую бурю сыпавшихся на него ударов, хотя и более легких, но давно бы прикончивших человека с мeнee железными мускулами. Но существует удар, которого не может выдержать ни один человек, как бы ни был он силен. Маребль внезапно сделал ложное нападение левым кулаком на подвздошную часть противника. Гетс не остерегся и, парируя, выставил вперед голову. В тот же момент Маребль нанес ему страшный удар кулаком в подбородок снизу. М-р Гетс перевернулся и тяжело грохнулся на спину, растянувшись на палубе у самого борта. Весь бой длился не более четырех минут.
Маребль только-что хотел нагнуться, чтобы помочь подняться побитому противнику, как услышал предостерегающий крик полудюжины голосов. Мгновенно повернувшись, он увидел капитана, бросившегося на него с рукояткою кабестана в руках. Как-раз во-время он отскочил в сторону, и тот, промахнувшись, с грохотом стукнул своим орудием в борт корабля. В тот же момент Маребль вихрем взлетел по трапу на капитанский мостик, где не было никого, кроме рулевого, стоявшего у штурвала. Перегнувшись через перила, он начал переговоры с начальством, оставшимся внизу на палубе. В руках у него был тяжелый морскоЙ бинокль, который он выхватил из футляра, прикрепленного к перилам.
— Первому, кто за мной последует сюда, я разобью голову этим биноклем! — крикнул он, как только перевел дух. — Капитан, вы ничего со мной не поделаете, разве что убьете меня, а на это у вас не хватит смелости. Пойдемте лучше на сделку. Дайте мне другие штаны, я не могу ходить в этом оранжевом клоунском наряде, а я буду работать на вас. Заключим мир и пошлите меня в машину. Я не буду ссориться.
Капитан Кингдом поглядел вверх на беспокойного «зайца», затем вниз, на распростертого на палубе Гетса, и заскрежетал зубами. Затем опять перевел взгляд наверх.
— Чорт с вами! — прохрипел он злобно. — Согласен, идите вниз!
Маребль выполнял обязанности машиниста. Общество, в котором он теперь вращался в машинном отделении, состояло из м-ра Ангуса, старшего механика, м-ра Гобля — машиниста, заменявшего м-ра Уэлша, второго механика, заболевшего малярией, и полудюжины кочегаров.
Ангус, угрюмый и грубый британец с громадным, ярко-красным носом, был прекрасным механиком. Он говорил, — и это была неоспоримая истина, — что единственная причина его присутствия здесь, а не на первоклассном трансатлантическом гиганте вроде «Апулии», заключалась в том, что он любил «чуточку заложить за воротник».
Джон Гобль не был знаком с самыми основными законами механики, но мог поддерживать ход «Ориноко».
Маребль спал в грязном кубрике, но внешние неудобства его мало трогали. Свою работу он выполнял аккуратно, капитан его не преследовал, казалось, что он благополучно и без новых злоключений достигнет Бордо на «Ориноко».
Но существуют разные способы извлекать выгоды из кораблей.
Однажды, Маребль стоял ночью на корме, перегнувшись через поручни и лениво наблюдая фосфоресцирующий след винта «Ориноко». Было очень темно, но море совершенно спокойно.
Вдруг он почувствовал легкое прикосновение. Это был беспечно-равнодушный Аллертон.
— Э, в чем дело? — спросил Маребль.
— Идите-ка сюда и поглядите в эту шлюпку! — произнес необычно серьезным для него тоном Аллертон.
Шлюпка, подвешенная на шлюп-балках, стояла на палубе и была, как всегда, прикрыта сверху брезентом. Аллертон зажег спичку и просунул ее под брезент.
— Смотрите! — шепнул он.
Маребль нагнулся и увидел аккуратно уставленные боченки с водой и несколько мешков и ящиков, как-будто с провизиеЙ. Затем оба вернулись в укромное место на корме.
— Остальные шлюпки приготовлены таким же образом! — сказал Аллертон.
— Что это значит?
— Я думаю, что собираются покинуть пароход.
Маребль задумался.
— Но почему? — спросил он, наконец. — Я не вижу, что помешает нашему «Ориноко» благополучно доползти до Бордо. Просто они держат шлюпки нaготове на всякий случай.
— Нет, — сказал он, — это не то! Вы знаете, что я сейчас заменяю буфетчика и потому прислуживаю за столом в кают-кампании. Так вот, у меня впечатление, что Кингдом, Гетс и Ангус что-то затевают. Кингдом обыкновенно не позволяет Ангусу много пить во время рейса, а теперь он дает ему пить, сколько тот хочет. Это значит, что он не хочет ссориться со старшим механиком, которого он ненавидит; ясно, что оба затевают какую-то сквepную штуку с машиной.
— Гм! — произнес задумчиво Маребль. — Пожалуй, это похоже на истину... Стоп! Слушайте! — вдруг воскликнул он. — Замечаете, как стучат машины?
Аллертон прислушался. Затем сказал:
— Ничего особенного не могу различить. Я в этом ничего не понимаю.
— Кто-то работает внутренними помпами! — возбужденно проговорил Маребль. — Должно быть, Ангус выкидывает какую-нибудь штуку с балластной водой... О, что это?
Он перегнулся через борт и начал всматриваться вниз.
— Винт наполовину вышел из воды! — сказал он. — Ангус, очевидно, выкачал воду из кормового балластного резервуара. Мы сейчас зароемся носом.
Оба повернулись и начали смотреть вперед. «Ориноко» явно опустился в воду носовой частью.
— В чем дело? — вскричал Аллертон.
Маребль размышлял. Потом сказал:
— Я еще не уверен, но через минуту мы поймем. Или он хочет затопить пароход с носовой части, работая внутренней помпой, или задумал какой-то трюк, чтобы напугать до смерти команду... Э! Еще что?
Послышался громкий голос Дингля, стоявшего на баке:
— Что-то впереди, прямо перед нами, сэр! Похоже на....
С капитанского мостика, где стоял Кингдом, послышался ответный выкрик и затем звон машинного телеграфа. В следующий момент пароход отчаянно встряхнуло, как от сильного толчка. Маребль и Аллертон упали на палубу. Команда в испуге с криками стала выскакивать наверх, и началась дикая сумятица.
— Мы на что-то наткнулись! — задыхаясь, пролепетал Аллертон.
— Наткнулись на ваш нос! — проворчал Маребль, потирая ушибленные при падении части тела. — Это — толчек снизу. Его устроил Ангус, сразу переведя машины на полный ход назад. А, может быть, он их и совсем прикончил. Пойдемте вперед.
Перепуганная команда собралась на палубе. Пароход стоял неподвижно на спокойной поверхности моря, с высоко поднятой кормой и сильно опущенным носом. Дингль и Кингдом вели между собою диалог, который на Маребля производил впечатление тщательно подготовленной и хорошо заученной сцены между двумя актерами.
— Что там такое? — загремел голос капитана Кингдома.
— Обломки крушения! — послышался звонкий ответ Дингля с бака.
В эту минуту из машинного люка показался Ангус. Капитан тотчас же обратился к нему.
— В каком положении машины? — осведомился он таким же громким и ясным голосом.
Старший механик тоже хорошо знал свою роль. Он выразительно возвестил, что пароход зарылся носом и угольный трюм покрыт водой.
— Нечего делать! — решительно заявил капитан, как бы покоряясь неизбежному: — Надо оставить судно. М-р Гетс, распорядитесь спустить шлюпки.
Маребль и Аллертон переглянулись.
— В какую шлюпку вы сядете? — спросил Аллертон.
— Ни в какую! — ответил тот.
— Вы, останетесь на пароходе?
Маребль утвердительно кивнул головой.
— Но он потонет.
— Не думаю, чтобы он был так сильно поврежден. Тут какой-то трюк.
— Это верно! Но не такие же они дураки, чтобы оставить его на воде. Он может потом попасться навстречу какому-нибудь судну, которое его прибуксирует. Ангус, наверное, впустит в него воду перед тем, как сядет в шлюпку.
— Все равно! Если «Ориноко» затонет, я доберусь до Европы хоть на курятнике! — сказал Маребль.
— Нельзя ли в таком случае и мне занять половину этого курятника? — спросил, подумав, Аллертон.
— Можно! — ответил Маребль.
Так появилась на свет Акционерная Компания по спасению потерпевшего крушение парохода «Ориноко» и ее «Совет Директоров» приступил к исполнению своих обязанностей.
Тем временем шлюпки были спущены и люди занимали в них свои места. Гетс и Дингль уже сидели на руле в двух меньших шлюпках. Кингдом и Ангус стояли у трапа, у которого был ошвартован большой бот. Гобль стоял, наклонившись через поручни борта, неподалеку от Маребля и Аллертона и равнодушно наблюдал посадку людей в шлюпки. Приблизившись к собеседникам, он сказал:
— Темный народ на этих шлюпках. Нам было бы здесь безопаснее, на борту.
Маребль повернулся к нему и одобрительно качнул головой.
— Это и наше мнение. Мы останемся здесь.
Гобль задумчиво на него посмотрел.
— Верно? — спросил он. — Ну, и я тогда останусь.
Так был кооптирован третий член в «Совет Директоров».
— Нам лучше спрятаться! — сказал Маребль. — Они не позволят нам остаться здесь. Я знаю хорошее место, идемте!
Все трое незаметно проскользнули в темноте по палубе и скрылись в машинном люке. Машинное помещение было освещено парой подвешенных на крюках фонарей. Грязная вода покрывала машинную палубу и ось винта. Дверцы в угольный трюм были открыты и вода была видна и там, хотя не доходила до уровня топок. Огонь в топках не был затушен, но уже догорал. Пар с визгом вырывался из клапанов.
«Совет директоров» стоял по колени в воде.
Маребль разыскал маленький переносный фонарь, зажег его и начал осматриваться.
— Я не знаю, — сказал он, — откуда появилась вода, да это и не важно, раз она не прибавляется. Если Ангус хочет затопить пароход, он должен придти сюда. Я думаю, что он забежит сюда в последнюю минуту перед посадкой в шлюпку и повернет нужную рукоятку. В этом случае кому-нибудь из нас надо быть поблизости, чтобы повернуть рукоятку обратно, когда он уйдет. Вы оба идите в угольный трюм, а я спрячусь здесь за котлами у конденсатора.
Так и было сделано.
Ждать пришлось недолго. Вскоре послышались осторожные шаги по железному трапу и появился Ангус. Он прошел в тот угол, где находился аппарат, контролирующий клапаны подводной части судна и трюма с балластной водой. Здесь он с силой повернул одну из рукояток, и тотчас послышался звук воды, с шумом вливавшейся в подводную часть судна, в то же время поверхность воды в машинном отделении стала подниматься. Клапан был открыт.
М-р Ангус повернулся, проскользнул, шлепая по воде к трапу и исчез наверху. Через несколько секунд темная фигура выползла из-за конденсатора и резко повернула ту же рукоятку в обратную сторону. Шум вливавшейся воды затих. Клапан был закрыт.
— Нашел, м-р Маребль! — громко воскликнул Гобль, вылезая на следующее утро из машинного отделения. Он провел там больше часа, занимаясь обследованием состояния машин и подводной части. Весь мокрый и невероятно грязный, он начал с довольным видом докладывать результаты осмотра Мареблю, который по безмолвному, но единодушному соглашению «Совета Директоров» принял на себя командование покинутым судном.
Вкратце рапорт Гобля сводился к следующему:
— Ангус выкачал ночью воду из кормового балластного трюма, но не выпустил ее за борт, а с помощью специально устроенного обратного рукава перекачал ее в носовую подводную часть судна. Таким способом он переместил центр тяжести судна и зарыл его носом в воду, у команды же получилось впечатление, что пароход тонет от пробоины в носовой части. Одновременно во время рейса Ангус обработал и приспособил механизм, контролирующий подводные клапаны таким образом, что они простым поворотом рукоятки могли открываться внутрь для впуска воды.
— О! — воскликнул с восхищением Гобль. — У этого Ангуса хорошая голова, даже и в пьяном виде! Но, что я вижу!? М-р Уэлш! — вдруг вскрикнул он.
На палубе появились две фигуры.
— Это я! — сказал Уэлш, бывший, как помнит читатель, вторым механиком на «Ориноко». — Я должен был сменить Ангуса и стать на вахту в двенадцать часов ночи, но проспал всю эту ночь и проснулся только, когда м-р Марбель нашел меня и разбудил час или два назад. Должно быть, мне что-нибудь подмешали в чай вчера вечером.
— Это их любимая манера! — сказал Аллертон. — М-р Маребль, я нашел нечто, могущее нам быть полезным.
И он протянул своему новому командиру грязный, но неповрежденный пакет с бумагами.
— Где вы нашли это? — спросил Маребль.
— У трапа. Кингдом, вероятно, уронил это, когда торопился спуститься в шлюпку.
— Посмотрите, что здесь такое. Это может быть интересно для нас всех.
В пакете было два письма и пачка счетов и документов. Маребль просмотрел письма. Затем еще раз прочел их очень внимательно. Потом тихо и выразительно свистнул, выпрямился и вздохнул с довольным видом.
—- М-р Нодди Кинган, — сказал он, — вскоре горько пожалеет, что он родился на этот свет. И именно мы заставим его жалеть об этом. Слушайте!
Он громко прочел оба письма. Они были кратки, но ясны. Оба были адресованы Кингдому и подписаны Кинганом. Одно содержало подробные указания, как затопить «Ориноко», в другом было не менее подробное предписание захватить и взять на борт «Ориноко» некоего Маребля. Каждое из этих писем в отдельности, — заключил Маребль, — будет достаточным основанием, чтобы посадить в тюрьму их автора.
— Не понимаю одного! — произнес после продолжительного молчания Аллертон. — Как мог Кинган сделать такой промах: изложить все это на бумаге, и как решился Кингдом хранить такие компреметирующие документы?
— И тo и другое, я думаю, можно объяснить так! — сказал Маребль. — Кингдом, вероятно, хотел иметь эти приказы на бумаге, как гарантию платежа за свою «работу». Он боялся должно быть, что Кинган его надует. А Кинган согласился на том условии, что эти письма будут ему возвращены, когда он заплатит Кингдому за выполнение этих поручений.
Аккуратно сложив письма, он заботливо их спрятал.
— Теперь, — сказал он с оживлением, — я предлагаю пойти всем вниз и выяснить, достаточно ли пара в машине, чтобы выкачать лишнюю воду и снова пустить в ход винт. Часть топок мы затушили, так как у нас нет кочегаров для них, но с тем, что останется, я думаю, мы четыре узла в хорошую погоду выжмем. Позавтракаем, а после завтрака направим путь в Европу. Мы будем работать, — и он весело потер руками, — по трое одновременно. Двое будут в машине и кочегарке, а третий — на мостике у штурвала. Четвертый будет спать. Это даст каждому восемнадцать часов работы и шесть часов отдыха в сутки. Если мы будем идти на восток, чуть придерживаясь севера, то доползем до берега. А когда мы доберемся до твердой земли, то с помощью этих двух писем и переделанного внизу клапана мы cможем приготовить нашим потерпевшим крушение приятелям горячую встречу. А к тому же мы получим премию за спасение «Ориноко». Вот это я понимаю!
В тот же день, незадолго до сумерек, когда «Ориноко» деловито и нетороплwво двигался вперед по вздымавшимся волнам Атлантики, вахтенный начальник и в то же время рулевой, Aллертон, бывший воспитанник Кембриджского университета, а затем рядовой матрос на торговых судах, заметил со своего поста на мостике какой-то предмeт, двигавшийся вдалеке с правого борта «Ориноко».
Это был большой бот с «Ориноко», шедший под парусом и державший курс параллельно пароходу.
ВзволнованныЙ и возбужденный Аллертон резко дернул ручку машинного телеграфа, призывая наверх всех тoварищей.
Но волнение, охватившее новую команду парохода, было очень слабым по сравнению с теми чувствами, которые испытали ошеломленные пассажиры бота, увидев возродившийся из недр океана «Ориноко».
Ангус, увидев пароход, хранил скромное молчание. Он уже напивался два или три раза в своей жизни до того, что видел предметы, которых на самом деле не было. Решил и на этот раз, что снова допился до белой горячки. Но лицо капитана Кингдома буквально посерело от ужаса.
— Смотрите! — пролепетал он, задыхаясь и протянув руку.
— Что там? Облако? — спросил осторожно Ангус.
— Нет, чорт возьми, «Ориноко»! — заорал взбешенный капитан.
— А, пароход! Да, да... — произнес Ангус, скорее обрадовавшись, чем испугавшись.
— Там есть команда на борту! — продолжал капитан.
— И он идет под парами к тому же!
— Эге! Кто-нибудь закрыл этот клапан, — сказал Ангус.
— Кто же мог это сделать? — лихорадочно воскликнул капитан. — Ведь мы никого не оставили на борту. Я сказал Динглю взять в свою шлюпку этого Маребля...
Ангус соображал, потом шепнул:
— А вы разбудили Уэлша? Он мог проснуться и...
Капитан кивнул головой.
— Да, это может быть! Но их там четверо, я вижу. Все равно, чтобы ни было и кто бы они ни были, Haм нужно вернуться на борт парохода и снова, проделать все уже, как следует... Э! Один из них сбежал с мостика. Вот он вернулся и что-то принес. Кажется, флаг. Они будут нам сигнализировать.
Он был прав. На фок-мачте «Ориноко» взвился сигнал, очень странный, правда, но в то же время и вполне ясный по своему значению для Кингдома и Ангуса. Вместо флага они увидели отчетливо развернувшиеся на ветрe рваные оранжевые штаны. Бесновавшаяся от злости почтенная парочка в боте поняла, что этот сигнал говорит им: «Пошли вон! Место занято!»
Затем с веселым визгом гудка «Ориноко» переменил курс и постепенно скрылся в наступивших сумерках из глаз изумленной команды бота, с восхищением слушавшей артистическую неистовую ругань Кингдома и Ангуса.
В ночь на шестнадцатый день, когда «Ориноко» медленно полз в беспросветно густом тумане, громадный океанский пароход вдруг вынырнул перед ним и промчался, зацепив кормой рубку «Ориноко», пока вахтенный на баке бешено кричал что-то, а перепуганный рулевой на мостике резко повернул штурвал, чтобы избегнуть столкновения. На площадке «Ориноко» в этот критический момент находился Гобль. Он правил рулем, пока Маребль и Уэлш работали в кочегарке, а Аллертон спал. И он не счел случай столь важным, чтобы сообщить об этом раньше, чем через двa часа, когда его сменили с вахты.
Однако, инцидент послужил на пользу нашим путешественникам. Гобль, много плававший раньше между Шотландией и Ирландией и знавший хорошо местные берега и пароходы, получил понятие о месте нахождения «Ориноко», благодаря этой встрече.
— Это был пакебот Беновской кампании! — сказал он Мареблю. — Я различил две узкие желтые полоски на его трубах. Эти пароходы ходят из Глазко в Буэнос-Айрес, заходя в Мовиль за пассажирами из Ирландии. Мы недалеко от северного берега Ирландии.
Вывод Гобля был близок к истине. Когда через два часа поднявшееся солнце рассеяло туман, в десяти милях к югу от «Ориноко» виднелся длинный зеленый берег, а прямо перед ним поднималось нечто, похожее на высокий каменистый остров с белым зданием маяка.
— Не знаете ли вы, что это за остров впереди, м-р Гобль? — осведомился у него Маребль.
Гобль внимательно всмотрелся в скалу и маяк и, хотя лицо его осталось неподвижным, но глаза блеснули.
— Остров! Это не остров. — ответил он. м Это сама Шотландия. Мы у устья самого Клайда, как будто нас сюда притянули канатом через всю Атлантику! Это настоящее чудо, чорт возьми!
— Клайд! — крикнул в восторге Маребль. — Вот это я понимаю! Мы торжественно войдем в Гринокский порт на всех парах! Ну-ка, Аллертон, лезьте в последний раз в кочегарку! Доведем дело до самого конца без всяких буксиров!
И через несколько часов «Ориноко», эта дряхлая прогнившая развалина, облепленная водорослями и изъеденная ржавчиной, слабо вспенивая ноду медленными поворотами винта, с трудом, но величественно вошел в Клайд. Он представлял собою невероятно жалкое зрелище по сравнению с многочисленными быстро сновавшими здесь мимо него нарядными пароходами, но для тех, кто знал, в чем дело, «Ориноко» был не грязным, безобразно уродливым морским бродягой, а почтенным вeтepaном, доблестным пенителем океана, покрытым честно заслуженными боевыми ранами.
Итак, он сделал последний поворот в своем долгом и многострадальном плавании и пришел домой, чтобы сложить свои кости в Клайде, где его впервые спустили на воду. И по воле случая, сам того не подозревавший Маребль, ввел его в Гарлах, тот самый порт, который дал ему его первое имя много лет назад. Здесь мы его и оставим. Добавлять почти нечего. Наши герои рассеялись по свету в разные стороны, но не раньше, чем м-р Нодди Кинган получил очень неприятное сообщение от судебных властей, и, по выполнении всех надлежащих формальностей, был надолго лишен возможности вести свои блестящие финансовые операции.
