Боба Терехина звали Снайпер, что означает сверхметкий стрелок, и кличка эта прочно сопутствовала человеку, в котором было пять пудов веса и вдвое больше сарказма. Мы встретились с Бобом на бранных полях Украины. Он крепко сошелся с дружной компанией молодых энтузиастов, и седеющую его голову всегда можно было видеть в кругу наших голов.
Боб — это от Америки, куда эмигрировал он лет пятнадцать тому назад. А голубые, нестареющие глаза и любовь к бродяжничеству — от огромной нашей родины. Когда в 1917 году горячий ветер русской революции пахнул по земле, русская колония на юге Америки послала Боба передовым дозорным на родину. Боб привез с собой широкополую шляпу, нерусское имя и ковбойские штаны. Но душа у него была курская, соловьиная, здешняя, и он застрял вместе со штанами, шляпой и нерусским именем на бунтующей родине, ощетинившейся штыками восстания от Белого моря до синего Каспия...
Теперь Боб работает в Совхозе. Прошлым летом мы нагрянули к нему компанией, и он долго и радостно поминал чертей, пожимая нам руки.
Тихими вечерами Боб философствовал и рассказывал.
Перепрыгивая как-то с одной темы на другую, мы никак не могли найти мирного пристанища беспокойным своим мыслям, пока кто-то из нас — кажется Кривой Илья, которому нечего было делать — не бросил горячительного слова о храбрости.
Тема была избита и истерта, как футбольный мяч, но, по врожденной каждому человеку любви к героике, мы принялись обсасывать ее со всех концов.
Перебирались случаи, когда человек совершает храбрость или вынужденный к этому обстоятельствами, или из тщеславия, или из любви к искусству, или по природным своим свойствам. Сходились в мнении, предложенном Ильей, что подлинный герой никогда и ни перед чем не станет втупик...
— Быть решительным в малом иногда труднее, чем быть героем в большом.
Трубка Боба чуть вспыхивала в темноте под прижавшим ее пальцем. Густо нависшие брови скрывали глаза.
— Вы не знали Гарри Смайльса? — спросил он.
Боб вытряхнул трубку и снова набил ее.
— Это было в одном из южных штатов. Гарри работал в местной газетке, величиной в носовой платок, которым девушки утираются на танцульке. Количество правдоподобия в этой газетке было обратно пропорционально числу обслуживавших ее сотрудников. Так всегда бывает в гаэетах с тех пор, как люди стали узнавать новости из типографских касс. Гарри не был исключением. Я далек от желания обелить его! Да и является ли это проступком? Парень обладал фантазией и орудовал ею не хуже, чем пастух кнутом. «Восход Мира» ничем не отличался от своих достойных коллег по петиту.
Гарри обычно разъезжал по штату и писал о дорожных впечатлениях. На чорта эта было нужно ему — спросите у его двоюродной бабушки!
Он писал. А кроме того состоял членом Клуба Ковбоев Штата.
Вы думаете, что это было бюро сыщиков? Или организацией веселых ребят? Нет. — Мы также боролись с взяточниками-судьями и правительственными комиссарами, как и с бандитами.
Положение ковбоев к тому времени, надо вам сказать, стало невыносимым. Денежные тузы захватывали рачно сотнями, при помощи своих банков и кредитных бюро, диктовали им свою волю, свои цены и свою политику. На ранчо начали происходить форменные классовые бои ковбоев с фермерами.
Клуб Ковбоев Штата — так называлась у нас ковбойская организация — поддерживал связь с столичными профсоюзами и Уopкepc-Парти. Клуб проводил стачки, демонстрации, организовывал далеко разбросанных батраков.
В тот год Бен Гортлей с ранчо «Овечий Отдых» ушел на волю, оставив хозяину пару старых краг и нарушенный договор.
Наступала самая страда, когда нужно было стричь овец, и рабочие руки ценились на вес золота. А у Бена сами руки были золотые! Но он вступился за девчонку, которую хозяин волок к себе в спальню, и рассвирепевший хозяин ударил его палкой. Бен смолчал и потребовал расчета. Хозяин одумался и отказал.
Бен был своим парнем, горячка гордости охватывала его, как лихорадка. Он пошел на ранчо в кабалу потому, что ему нечего было жрать. И он ушел оттуда, как только задели его гордость. Он захватил девчонку и одеяло и отправился с ними из ранчо.
Его пристрелили в тот же вечер у брода племянники хозяина. Девчонку они затащили тут же в кусты.
Мы нашли Бена лежащим головой в воде. Пиявки впились в распухшее лицо...
Клуб решил для начала соблюсти закон и в последний раз обратиться к губернатору с жалобой. Эта жалоба была последней, ибо судьба ее ничем не отличалась от судьбы предыдущих. Жалобы губернатору были похожи на горсть кукурузы, которую бросаешь о стену.
Губернатор не в первый раз издевался над людьми. Все еще помнили негра Хочкинса, которому губернаторские молодцы отрезали уши за то, что он осмелился протанцовать в «Золотом Дожде» с Ненси Уайт. Ссора с неграми давно уже отошла для наших ребят в область преданий; негры были дельными парнями и одним из лозунгов Клуба было: «Черный изнутри не темнее белого».
А Гарри Тоут сел на электрический стул за то, что ударил судью, пристававшего к его жене. Судья приходился родственником губернатору.
Весенняя стачка ребят с юго-восточных ранчо была сломана карабинами губернатора. Клуб потерял тогда двух своих дельных ребят, которых посадили в Синг-Синг за громкие их глотки.
У нас коротко поступали...
Ну, вот. Ранчо «Овечий Отдых» было оштрафовано за убийство Бена на полтора доллара. На полтора доллара, ребята! За убийство нищего ковбоя.
Ребята из Клуба собрались в «Золотом Дожде» — единственном месте, которое беспрепятственно вмещало в себя сколько угодно людей, заказывающих по стакану виски в виде арендной платы.
С Юга прискакали двое посланных от ребят с крупных ранчо; они привезли требование объявить забастовку. Ребята горячились и не хотели даже дождаться завтрашнего дня. Они сейчас же отправились во-свояси, напутствуемые «ура», И пообещав поднять по пути все ранчо...
От губернатора мы ответа так и не удостоились.
«Скандал» стал принимать широкие масштабы...
Гарри Смайльс поймал меня, когда я вдевал ногу в стремя, и шепнул на ухо:
— Боб, ты понимаешь меня. Довольно губернатор коптил небо и вытаптывал асфальт. Кровь Бена может высохнуть только на костях этой сволочи... Брось подпругу! Посмотри, видишь?..
Он приоткрыл карман и показал мне кончики двух металлических ручек, торчавших из кармана, как портсигары. У меня захватило дух: это были две бомбы, — вы знаете, кавалерийские, европейского образца, со спускными кольцами...
Боб кашлянул и будто застенчиво продолжал:
— Я, ребята, был тогда молод. Вино, а не кровь бродило по моим жилам.
Пафос героики ударил мне в голову, как храп моей кобылы перед карьером.
— Уговорил! — крикнул я.
И Гарри величественно пожал мне руку.
Вы не знали Гарри Смайльса?
Этот парень может всыпать порох в рога дьяволу, взорвать их вместе с его головой, если ему приспичило.
Он укокошил Большого Билля, которого трусила вся жандармская братия, когда он отпустил незамысловатый комплимент по адресу Мери Клифф, с которой Гарри незадолго перед тем познакомился в фруктовом саду ее отца.
Эге, ребята, я заговорился о Клубе и совсем упустил из виду познакомить вас с одной из главных героинь моего поветствования! Дело в том, что Гарри был влюблен.
Гарри ухаживал за Мери упорно и молчаливо, никак не решаясь поведать ей о благородных своих чувствах. Это служило темой для дружеских толков у стойки «Золотого Дождя», и Гарри краснел, как провинившийся школьник, когда приятели подсмеивались над его нерешительностью...
Большой Билль сказал какую-то гадость, и через день его нашли в положении, в котором находятся люди за пять минут до облачения в саван.
На завтра весь «Восход Мира» был полон очерками Гарри, как сейчас мой рот дымом табака. Гарри любовно описывал положение тела убитого, и две дырочки в его голове, и ужасался храбрости убийц, которых, по его мнению, было не менее трех или даже десяти.
Охранники сбились с ног в поисках «убийц», а Гарри загребал гонорары и процеживал их спокойно сквозь кружки «Золотого Дождя».
Вот почему Гарри удалось уломать меня.
Клуб ничего, конечно, не должен был знать об этом сумасшедшем предприятии, ибо нам всыпали бы полные шивороты мокрого гороха за этакое «rеройство».
В губернском городе, отстоявшем в сорока верстах от «Золотого Дождя» и домишек его клиентов, происходили празднества Конституции, которую мы, к слову сказать, никогда и не нюхали.
Колеса курьерского примчали нас туда рано утром.
Бомбы были у Гарри. Я остался со «Смитом». За право швырнуть «штучки» до моих выстрелов, Гарри обещал мне дюжину малаги, если будущее благополучно предстанет перед нами в виде вывески с золотым дождем на кобальтовом поле.
Мы вышли с вокзала, когда улицы имели еще сонный вид. Гарри зевал с непостижимым удовольствием, и полы его зеленого пиджака с оттопыренными карманами развевались так внушительно, что я серьезно беспокоился за его участь.
Мы пошли по главной улице и завернули в сквер.
Молодцы в мундирах уже украшали углы. По панелям, точно коровы с пастбища, разбрелись и застыли курносые парни в казенных блузах. Бляхи очень неумело были заправлены у них под саржевыми лацканами.
К десяти часам улицы оживились. Народ сновал туда и обратно. Усердие молодцов с каждым часом делалось очевиднее.
С балкона какой-то харчевни с мраморными колоннами загрохотал «Янки-Дудль». Мы устроились с Гарри на выступе лавки у угла уютного переулка, который вел к железной дороге.
Шляпа Гарри была похожа на гриб. Я заметил ему, и он сдернул ее на спину.
Народ прибывал толпами. Звуки музыки дали нам знать. В конце улицы появилось шествие. Впереди несли знамена и всевозможные побрякушки, точно созданные для того, чтобы нервировать людей, у которых запрятано по карманам несколько фунтов взрывчатаго вещества. За знаменами шел полк солдат, а за ними штатские колонны.
Когда процессия прошла, отряд отборных скулодробителей, т.-е. — я хочу сказать охраны губернатора, расчистил улицу и прижал народ к домам. Издали показался черный экипаж. Губернатор ехал в Офис-Холл.
Гарри взглянул на экипаж и выругался так решительно, что я от неожиданности чуть не спустил в кармане курок.
Дело в том, что рядом с черной бородкой губернатора тряслось страусовое перо на шляпе его жены. Дама сия страдала зудом всевозможных покровительств и чесоткой религиозности, точно для замаливания грехов своего муженька.
Пальцы мои разжались, и «Смит» горестно плюхнулся на самое дно кармана.
Выручил нас случай. Сбоку выехала разукрашенная колесница Общества женщин, которые воображают, что папироска во рту и хриплый голос отождествляют собой идеи эмансипации.
По верноподданному приглашению демонстранток губернаторша приказала кучеру остановиться и, осторожно приподняв шлейф вышла из экипажа и пересела в колесницу. Колесница же была запряжена идиотками, думающими, что клетчатые юбки и остриженные космы делают их похожими на нашего брата!
Боб саркастически сплюнул и неодобрительно закусил мундштук.
Сплюнув, продолжал:
— Губернатор оказался, наконец, в приятном одиночестве. Гарри встал спиной впереди меня, притиснутый ко мне толпой, а я уперся в угол лавки, тихонько положив «Смит» на плечо приятеля. Мы были крайними в последнем ряду и стояли на голову выше всех.
Удача сопутствовала нам, как верная кобылка. Экипаж поровнялся с нами и Гарри, выгнувшись пантерой, бросил бомбу вперед сильным и верным броском.
Прежде чем раздался взрыв, он уже вытаскивал вторую.
Обе бомбы угодили в экипаж с точностью моей пули в мишень, скажем, двадцатиметровoго тира.
— Гони! — шепнул я Гарри, и он спокойно пролез под моими ногами в переулок. Я разом последовал за ним.
Через полчаса мы катили на север в купэ экспресса.
Гарри занавесил окна, и при дневном полумраке мы принялись «переживать», ибо нет для человека ничего полезнее, как потренировать свои мозги и нервы сразу вместе.
— К дьяволу! — сказал Гарри своим железным голосом, от которого лопались пробирки на стойке «Золотого Дождя». — Сколько раз мы требовали от правительства отставки этого чорта! Правительство надело теплые наушники на свои ослиные уши!
Когда прошла проверка билетов, Гарри вытащил из кармана помятое яблоко.
— Это я взял вчера из сада отца Мери, — сказал он другим тоном, потише и помягче. — Я взял его... когда снова отказался от мысли сказать Мери о своей любви.
Я сочувственно вздохнул.
Гарри вдруг беспокойно поднялся, посмотрел на вывешенное на стене расписание и взял шляпу.
— На следующей станции мы сходим. 3.30. Поспеем на южный, обратно.
И, в ответ на мое беспомощное молчание, он заорал, напихав рот яблоком, прожевывая и гоpячась:
— Вернемся обратно! Плевать на жандармов! Кстати, завернем за малагой в «Золотой Дождь»... Боб! Мери Клифф! Я сейчас храбрее чувствую это!
Видели вы когда-нибудь такого храбреца, а?
Мы вернулись в гoродок, где кобальтовая вывеска с золотыми крапинками указывала сразу на место всей политической и общественной жизни городка; где можно хорошо соснуть на панели, где девственный булыжник не знает прикосновения автомобильных шин; где девушки не стригут волос и улыбаются даже телятам; где на каждом углу нас могли схватить десятки рук или угостить двойной порцией свинца. И все это из-за горячей головы, вбившей в себя дурацкую мысль о какой-то храбрости в применении к полутора метрам шелка вокруг полудетских колен!
Телеграф опередил нас. Весь городок знал уже о происшествии, хотя имена главных его участников продолжали оставаться в недосягаемой тайне.
Мы бродили с Гарри по городу до вечера...
Вечером того же дня Гарри отправился совершать свое «геройство №2».
Мы шли по направлению к фруктовому саду мистера Гeнри Калифф, обладавшего столь дивными яблоками в прямом и переносном смысле этого слова, и молчали.
Гарри шел, спотыкаясь, и я видел, как он старался раздуть в себе угольки отваги.
Мы подошли к плетню, и Гaрри посоветовал мне обождать.
Я уселся на землю; я слышал, как шагал Гарри по песку дорожки; я ругался шопотом, вполголоса и вслух.
Вскоре послышался чей-то звонкий голос, принадлежащий к породе звуков, способных вымотать из человека всю его решимость и мозги.
К таким звукам следует, по-моему, отнести: визг точильного камня, грохот разрывающегося над головой снаряда и женский смех.
Именно в этот момент я понял затруднения Гарри. Я заскрежетал зубами от злости и обиды, когда услышал его ответ, его покорный и нерешительный голос, из которого пропала музыка железного упорства. Мысленно я дал себе обет босиком протанцовать матлот на горячей сковороде — в случае успеха дурацкого предприятия моего друга.
Голоса удалялись по направлению сада.
Прошел час...
Беспокойство за свои пятки, по зрелом размышлении, у меня улеглось.
— Дело затягивается! — подумал я. — А нам надо было скорее удирать из штата.
Я начал обходить ограду. Плетень был высокий, но потом стал ниже. Сквозь щели пробивались малиновые кусты.
Внезапно до меня донеслись голоса.
Решив подальше запрятать свои домашние принципы, я подкрался к плетню и, раздвинув его, увидел:
На пне сидела эта самая Мери Клифф, и чорт меня побери, если она не была похожа на яблоко!
Мои пятки стали пророчески гореть, но они остыли мгновенно, как только я увидел Гарри. Он стоял возле девушки в позе Гамлета и с видом Джима-Дурака.
— Вы опять такой скучный и медленный Гарри! — говорила девушка, и я видел, как желваки забегали по скулам моего приятеля.
Девушка расправила платье с деланным жеманством.
— Ну расскажите что-нибудь хорошее, а? Ну, что вы сегодня делали, Гарри,расскажите-ка...
Гарри тяжело вздыхал и вытирал пот со лба, а у меня сердце колотилось от злости в такой пляске, что ребрам было больно.
Тогда Гарри засовывает руку в карман и, вытащив какую-то штучку, принимается деловито и напряженно вертеть ее вокруг пальца.
Десять тысяч дьяволов и восемь ведьм! Он крутил спусковое кольцо от бомбы, засунутое им, очевидно, по рассеянности в карман вместо того, чтобы выбросить эту кричащую улику к чортовой маме на панель!... Он впивался в него теперь взглядом, точно старался получить от кольца заряд отваги!...
Но глаза его потухли и разжатые пальцы выпустили кольцо на землю.
Девушка с любопытством подняла его и лениво надела на свой палец.
Гарри высморкался и ответил:
— Я? А так, писал сегодня... Человечка тут одного... гм, встретил. А вообще, все попрежнему, так...
Боб крепко сплюнул в сторону Кривого Ильи и язвительно замолчал.