«... Дабы вышеупомянутые ответчики были в состоянии изложить причину своего поведения путем защиты своих нужд и требований и дабы они не могли ни на что жаловаться при ведении этой тяжбы, прокуратор Ганс Гринебнер назначается их защитником ...»
Это — отрывок из документа, датированного 1519 годом и сохраняемого в судебных архивах округа Стельвио, в Западном Тироле. Любопытно, что под этими «вышеупомянутыми ответчиками» имелись ввиду... полевые мыши. Повидимому, поселяне округа Стельвио страдали от опустошения посевов полевыми мышами и, согласно обычаю того времени, обратились за помощью в суд. Они подали на мышей жалобу за то, что те «роют и вздымают землю так, что на ней не могут произрастать ни трава, ни другая зелень», вследствие чего земледельцы терпят большой урон и не могут уплачивать свои арендные взносы.
В поступке земледельцев не было ничего удивительного или необычайного для их современников, и суд отнесся к этому делу с должной серьезностью.
Гринебнеру выпала несколько трудная задача, но он сделал все, что было в его силах: отметил в своей защитительной речи ту прибыль, которую его клиенты приносят поселянам, поедая вредных насекомых и обогащая почву и, предваряя обычно выносимый в подобных процессах приговор, просил о снисхождении при приведении приговора в исполнение. Словом, он признал виновность полевых мышей и представил смягчающие обстоятельства.
Ученый судья склонил свой слух к речи защитника. Правда, он был обязан приговорить мышей к изгнанию, но проявил при этом вдумчивее внимание к их удобствам: распорядился выдать им охранную грамоту, дабы они не стали добычей своих природных врагов во время путешествия и, снисходя к ходатайству их защитника, даровал двухнедельную отсрочку мышам, матерям семейств; было очевидно, что мыши-младенцы не в состоянии пуститься в это путешествие. Интересно, как представлял себе почтенный судья шествие мышей-мамаш с ребятами на руках!
Приговор к изгнанию подобных преступников легко было вынести, но трудновато привести в исполнение. Однако, судебные власти всегда находили поддержку в лице сильной в средние века церкви. Епископ округа произнес анафему, которая должна была ужаснуть упорствующих вредителей и обратить их в бегство. Но и анафема оказывалась недействительной в отношении животных и насекомых. Таков, напр., процесс жуков, которые опустошали жатвы в Бернском округе в Швейцарии, в 1479 г. Этот знаменитый процесс, благодаря изобретательности защитника жуков, продолжался целых два года. Наконец, судья приговорил жуков к обычному изгнанию но они не обратили на это никакого внимания. Епископа Лозанны просили произнести анафему, но защитник выдвинул щекотливое возражение: крайне неуместно изрекать церковное проклятие созданиям, которые сопутствовали Ною в его ковчеге. Представитель обвинения справедливо указал, что нет никаких очевидных данных за то, что Ной действительно взял в ковчег жуков. Этот серьезный вопрос снова и снова дебатировался перед церковным судом. В конце концов епископ счел для себя допустимым проклясть жуков в соответствующих величественных выражениях, но эти дерзостные насекомые игнорировали его проклятие, оставаясь все такими же несметными и прожорливыми. В итоге епископ объявил, что жуки были посланы в наказание за грехи жителей, котoрые не уплатили церковную десятину.
Впрочем, анафема, произнесенная во время, т.-е. когда природное бедствие само шло на убыль, оказывалась действительной. В таких случаях, конечно, вся заслуга приписывалась церковному авторитету. Так было в начале XV столетия, когда угри наводнили Женевское озеро. Они были так многочисленны, что загрязнили воду. Не в силах справиться с ними, прибрежные жители обратились к епископу Лозанскому. Он так успешно проклял угрей, что они погибли. Иначе говоря, он наложил на них проклятие, когда они уже настолько размножились, что в озере им не хватало пищи, и они стали выводиться.
Иногда случайное совпадение укрепляло веру в силу проклятья, например, в начале XVIII века, когда муравьи сделали необитаемым монастырь святого Антония в Бразилии. Муравьи поселились в кельях братьев, грабили их кладовые, грызли их мебель и угрожали разрушить само здание. Братья принесли жалобу епископу, который приказал муравьям явиться к нему на суд и, как полагалось, назначил им защитника. Защитник назвал братьев захватчиками собственной территории его клиентов. Муравьи, — утверждал он, — издавна владели этой землей, еще до постройки монастыря, а посему были в праве поедать все, что они на ней находили, будь то съестные припасы, будь то ножки стульев, не говоря уже о садовых плодах. Он провел, правда, несколько нетактично, нелестное различие между трудолюбием его клиентов и нерадивостью братьев, что и побудило, очевидно, судью-епископа вынести приговор в пользу последних. Приговор был прочтен, с соблюдением соответствующих формальностей перед муравьиными холмами в январе 1713 года. И что удивительней всего: муравьи повиновались. «Они устремились десятками тысяч вперед и замаршировали колоннами на отведенное им место». Разумеется, никто не осмелился предположить, что они ушли бы и без епископского приказания.
Виноградники округа Сан-Жульена, в Альпах, в XVI веке дважды подвергались разрушительному нашествию насекомых-вредителей. В первый раз, в 1545 году, с целью уничтожить насекомых или прогнать их, жители служили мессы и обходили в религиозных процессиях виноградники. Подробности этих церемоний описаны в дошедших до нас документах той эпохи, уверяющих, что вскоре это бедствие прекратилось. Но через сорок лет оно снова повторилось и на этот раз насекомых судили и приговорили к изгнанию. В этом процессе обращает на себя внимание та забота, какая была приложена к предоставлению насекомым подходящего места жительства. Специальная комиссия, в которую входил и их защитник, после тщательных и долгих поисков, выбрала, наконец, участок земли для поселения изгнанников. Был составлен сответствующий официальный акт передачи этого участка в вечное пользование насекомых, при чем добрые жители Сан-Жульена в заботе о насекомых не позабыли и своих собственных интересов: они сохранили за собой право прохода по заповедной территории («без нанесения ущерба пастбищам вышеупомянутых насекомых») и дальновидно оговорили, что закрепляют за собой все права на возможные минеральные богатства этого участка.
Отдаленное место изгнания на Мон-Сени было исследовано обеими сторонами и нанесено на карту, с подробным описанием природы его растительности. Оставалось только переселить туда насекомых. Но тут возникло роковое затруднение: достойный мэтр Фийоль, защитник насекомых, привлек внимание властей к тому факту, что войска герцога Савойского, готовящиеся вторгнуться на территорию маркиза Салюццо, должны будут пройти по заповеднику насекомых. Невозможно, — сказал он, — чтобы его клиенты поселились в местности, которая в ближайшем будущем будет истоптана солдатами и полсужит местом для лагерных палаток. Исполнение приговора приостановили и отложили на время прохода войск. А когда солдаты, наконец, покинули местность, мэтр Фийоль заявил, что войска нанесли столько ущерба, что он никак не может считать теперь этот участок подходящим дnя жительства его клиентов. Жаль, что те же самые насекомые, а может быть и мыши, уничтожили документы с изложением дальнейшего хода этого дела. Так и осталось неизвестным, как его уладили.
Гораздо меньшее поле изобретательности открывалось представителям закона в тех случаях, когда преступником являлась свинья, бык, собака или другое крупное животное. Мог возникнутъ только один вопрос: подлежал ли четвероногий обвиняемый светскому или же церковному суду. Дальше же дело обстояло просто: бык, собака или кошка, обиняемые в чем-либо, арестовывались, отводились в тюрьму и содержались там на общественный счет до привода в суд. Такому преступнику оказывали такое же правосудие, как и людям, вплоть до того, что подвергали его пытке, чтобы вынудить у него признание.
Свиньи зачастую появлялись перед судом. Их обычным преступлением было детоубийство. Это станет понятно, если вспомнить, что почти до конца семнадцатого века, даже в самом Лондоне, свиньи бродили по улицам, выполняя обязанности мусорщиков. И в Лондоне, как и в других английских городах, и в городах остальных стран Европы, копошившиеся на улицах свиньи забирались в бедные жилища и убивали или пожирали спящих в колыбели детей.
После трагедии следовал фарс. Суд, найдя свинью виновной, приговаривал ее к смерти и казнил со всеми отвратительными формальностями, сопутствовавшими казнь преступника-человека. Делалось все, чтобы поддерживать идею о животном, как об ответственном существе. Настолько, что свинью иногда наряжали в человеческое платье и в таком виде приводили на эшафот. В Аббервилле в 1490 г., во время казни свиньи-детоубийцы, звонили в церковный колокол! Мысль эта в cвoeй основе покоилась на законе Моисея: животное, которое убивает человеческое существо, должно быть уничтожено, и его мясо выброшено, как нечистое. Средневековые законодатели восприняли его, как указание на то, чтобы во всем применять к такому животному человеческую мерку, и довели этот взгляд до крайних нелепостей. В Мортэнь, в 1394 году, суд отметил следующее отягчающее вину свиньи обстоятельство: «она ела мясо ребенка, несмотря на то что была пятница», т.-е. постный день!
Закон той эпохи не вмешивался, если человек убивал свинью или собаку. Но с момента ареста животное переходило, так сказать, в собственность закона и становилось неприкосновенным. Палач города Швейнфурта навлек на себя большие неприятности несоблюдением всех законных формальностей. 9 июня 1576 года одну свинью застали на месте преступления: она откусила ребенку ухо и изувечила ему руку. Но ее успели во время отогнать. Поймавший свинью отдал ее под стражу, и при обычных обстоятельствах разыгрался бы обычный фарс. Неясно, почему именно вмешался палач. Он схватил свинью и тотчас, притащив ее на место казни, повесил ее на глазах у толпы зрителей, «к бесчастью и ущербу всего города», — как говорится в обвинительном акте. Возмущение местных судебных властей было таково, что ему пришлось спасать бегством свою жизнь. Он никогда больше не осмелился показаться в Швейнфурте.
За меньшие проступки налагались меньшие наказания. Собака барабанщика одного австрийского полка укусила за ногу члена городского совета. Потерпевший подал в суд на владельца собаки, который почтительно отказался принять на себя ответственность за поведение своего пса, предложив передать преступника в руки правосудия. Собаку приговорили к году заключения в железной клетке на рыночной площади, в которую обычно сажали людей за нарушение общественного порядка. Неизвестно, удовлетворила ли эта мера разгневанного городского советника.
И у птиц иногда случались столкновения с правосудием. В Трире, на реке Mозеле, существует поверье, что ласточка, влетевшая в собор, упадет замертво. Происхождение этого поверья таково: в средние века трирскому епископу Эгберту крайне досаждали залетавшие в собор ласточки, которые своим громким щебетом мешали служить мессы и грязнили алтарь. Поэтому епископ запретил птицам влетать в собор под страхом смерти. И это далеко не единственный пример. Состарившаяся курица, которая пыталась петь петухом, была признана опасной для общественного спокойствия, судима и приговорена к смерти.
Наши современники сами сажали животных на скамью свидетелей. И почему бы нет? Нельзя заставить собаку принести свидетельскую клятву, но ее свидетельство может быть более достойно доверия, чем людское. Несколько лет тому назад одному полицейскому судье Лондона предстояло решить — кому принадлежит собака из породы терриеров. Права хозяина оспаривали двое. Судья, не будь дураком, предоставил решение этого вопроса самому терриеру, который, когда его привели в залу суда, презрительно отвернулся от одного из обоих предполагаемых владельцев и радостно кинулся к другому.
А вот недавний случай в Берне, где есть знаменитый питомник медведей. Один из помощников сторожа обвинил главного сторожа в жестоком обращении с медведями. Суд кантона Берна оказался в затруднительном положении. Свидетели помощника сторожа подтверждали это обвинение, а свидетели обвиняемого и сам он отрицали его. Tогда защитник обвиняемого предложил: «Пусть свидетельствуют сами медведи. Они-то знают, кто ласков с ними и кто нет». Члены суда согласились на это предложение и решили: «Пусть приведут медведей, обвиняемый и его свидетели станут с одной стороны, а обвинитель со своими свидетелями с другой».
Служащие питомника выстроились, как им было приказано. Ввели двух медведей. Они тотчас же разрешили спор: едва лишь завидя помощника сторожа, уверявшего, что он их друг и покровитель, одно из животных направилось к нему с явным намерением нанести ему лапой свирепую пощечину. Было несомненно, что оно хочет свести с этим человеком какие-то личные счеты. Когда же обвиняемый позвал медведей, они тотчас же спокойно последовали за ним из залы суда.