... Только что утихла заунывная песня, под которую сотни полуголых арабов, вереницей взбегая по гнущимся сходням с угольной корзинкой на голове, насыщали прожорливое чрево нашего парохода. Резкий гудок и мы готовы к отплытию из Порт-Саида в Суэцкий канал. Палубы освобождаются от парусины, защищавшей их от угольной пыли. Протягивается двойная полотняная крыша для защиты от опасного тропического солнца.
Медленным ходом идем мы через Суэцкий канал, гигантский арык, рассекающий сплошные пески. Раза два жмемся к берегу в особо устроенных разъездах, чтобы дать пройти встречным судам. Ночью наш путь освещается прожектором. Есть что-то нереальное в этом ночном беге парохода; канала не видно, по обе стороны пустыня: не поставили-ли нас на колеса? Или мы несемся в воздухе, низко над землей?..
Канал узок настолько, что в Индию и на Дальний Восток нельзя посылать тех океанских громадин, которые беспрепятственно ходят в Америку. Да и сами английские военные дрэдноуты только с величайшими усилиями, как толстяк чрез узкий коридор, способны протиснуться из Средиземного в Красное море. Недаром Англия нынче так Налегает на легкие крейсера: эти намного поворотливее и повсюду пролезут.
Короткая остановка в конце канала, в Суэце. Здесь виднеются громадные заводы по перегонке нефти, в порядочном количестве добываемой в Египте. Более современные, чем наш пароход, моторные судна быстро, без арабских завываний и туч угольной пыли, нагружаются здесь чегез шланг жидким топливом.
Вечернее небо прорезает пролет розовых длинноклювых фламинго. С подъехавших к борту лодок продают нам кораллы, куски тех самых коралловых рифов, которые окаймляют Красное море. Кораллы, тропики... новый мир! В течение 3-х недель мы будем плыть без остановки в Индию!
Жарища смертельная, как почти всегда в Красном море, узком водоеме между двух раскаленных пустынь. В каюте, где работает вентилятор, прохладнее, чем на палубе; в рубке духота всех хуже: белый костюм рулевого на моих глазах в две минуты весь пропитывается потом.
Команда на нашем пароходе состоит на три четверти из «ласкаров», индусов-моряков, привычных к жаре; но и они не в состоянии работать в кочегарке, где стоит чуть-что не 60°. Для этой каторги специально нанято несколько негров-сомалийцев, которые после двух часов работы в преисподней вылезают оттуда голышом и пластом валятся на палубу.
Ласкары все немного маракуют по английски. С одним мы разговорились, покуда он чистил поручни. У него семья в 6 человек в Мадрасском «мофуссиле» (пригородном округе); плавает он с 14 лет; мусульманин (индусы не идут в моряки, ибо покинуть, хотя-бы временно Индию, значит «потерять касту»); заработок он частью получил вперед и отдал семье; платят мало, раза в четыре меньше, чем белому матросу за ту-же работу. Попробовал коснуться политики. Парень интересующийся, хотя и мало сознательный. У него большие симпатии к туркам, к Кемалю. Об египтянах, арабах, персах отзывается с прохладцей. О советской республике слышал, но мало. Где? От моряков, на берегу. Что? Убили своего царя и управляют страной рабочие...
В открытом океане жизнь для пассажиров — санаторная. Едят чуть-что не шесть раз в день, а в промежутках лежат в креслах и глядят на летаюших рыб. Эти рыбы больше всего похожи на огромных кузнечиков, внезапно выскакивающих из под ног, расправив свои крылья, и падающих через несколько шагов.
Сегодня мы повстречали кашалота, игравшего в воде, как колоссальный котенок и описывавшего круги.
Вечером совершенно сверхестественное морское сияние. Вся вода кругом парохода сплошь, как расплавленный, до-бела накаленный светящийся металл. Не устаешь смотреть на потоки искр, огненные водовороты, фейерверочные всплески ...
Едем мимо Маледивских островов и разыгрывается буря-муссон. В течение трех дней качает так, как только умеет качать Индийский Океан. Волны несомненно выше нашего трехэтажного парохода и тaкиe массивные, будто они не из воды, а по меньшей мере из телячьего студня.
Не страшно; через 2 дня мы в Коломбо.
Все европейские портовые города, даже порты мусульманского Востока, от Алжира до Порт-Саида, имеют что-то общее и в зданиях, и в костюмах людей, несмотря на фески. Первый раз, в Коломбо, вы чувствуете в самом деле, что попали в совершенно новый, иной мир.
в сущности, внешне-отличных, пo архитектуре, по одежде по образу жизни цивилизации осталось нынче на земле лишь четыре: европейско-американская, арабско-тюркская, индусская и китайско-японская. Но все больше сглаживается внешняя разница между европейскими и арабско-тюркскими городами, где насильно, а где и добровольно, как в Кемалистской Турции. В Коломбо-же вы сразу, при самом сходе на берег, попадаете на чужую планету.
Во первых, люди. Почти голые, коричневые, как на крымских пляжах, тела работают, ходят по панелям, торгуют в лавках; царство «трусиков» и надбедренных повязок, будто все — члены общества «долой стыд»... Но к тому-же у мужчин роскошные, цвета воронова крыла гривы, наверняка длиннее, чем у большинства дам в Европе. Обычно грива собрана на макушке в «кукиш», а в таковом красуется черепаховый гребень...
Во вторых, обстановка. Почва — ярко красного, чуть не киноварного цвета, вместо наших серых или бурых дорог. Вдоль них ни одного знакомого дерева: либо пальмы, либо лапчатые листья папаи, веера бананов, яркая зелень сотен чужих растений, с невероятными цветами, опадающими здесь, на улицах-же. Дома, с решетчатыми ставнями вместо окон, с арками, защищающими прохожих от смертельного солнца. На улицах — ни одной лошади, они не выживают здесь. Либо автомобили, либо в запряжке бычок особой породы, с горбиком, быстро семенящий ножками. Но больше всего рикш, голых сингалезцев, рысью тащущих двухколесный экипаж, вроде наших беговых дрожек, только с покрышкой, опять-таки от солнца. Все европейцы и метисы в белых или желтых касках; днем их вообще на улицах видать мало; лишь когда спадает жара, выезжают они на «Гольс-поинт» у берега моря, дать себя продуть ветерку, поглядеть на совершенно сумасшедший, искупавшийся в красных чернилах, тропический закат солнца...
Мадрас — крупнейший порт обращенного на восток Коромандельского побережья Индии. Как в большинстве индусских городов, в нем строго отделены туземный и английский кварталы. Первый, так называемый — как и в Баку — «Черный город», сплошной лабиринт туземных домов, лавок, базаров, контор и харчевен; второй — громадные, покрытые холеной травой площади, широкие пальмовые аллеи, кокетливые, окруженные садами особняки; не город, а дачное место. Изредка, чрез зелень, вывеска с фирмой, с названием учрждения. Магазины — для европейцев — все на одной улице; там-же гостиница, клубы, кафэ.
Сегодня — браминский праздник. На улицах толпа. Европейцу в Индии так же трудно смешаться с толпой, как у нас негру. Костюм, цвет лица, неизбежная каска. В лучшем случае, сойдешь за хав-каста, метиса, помесь белого с индуской. Но этих индусы не долюбливают — метисы льнут к англичанам, служат в полиции.
Сам народ — изнуренный, худой. Стариков мало. Женщины необычайно малорослы — это приписывают ранним бракам, вернее физиологическое вырождение от вечного труда, рожания, бесправия. До сих пор вдова не может вторично выйти замуж, хотя-бы она была повенчана ребенком за ребенка-же. На женщинах дешевенькие серебряные украшения — серьга в ноздре, кольца на ножных пальцах. Все, понятно, босяком. Одежда женщин метра два пестрой ткани через плечо, вокруг талии; среди мужчин, среди детей много почти совсем голых.
У меня есть знакомый в Черном городе. Пробираюсь к нему. Он сидит, скрестив ноги, на цыновке, на полу. Оглядываюсь — мебели нет, комната голая, стены просто побелены. В одном углу каменная лежанка, вроде гроба. Такова обычная обстановка — бедность непроходимая. Но чисто: индусы моют и моются охотно, иногда просто под водоразборным краном на улице.
Разговариваем по английски, ибо мой знакомый "бабу" кончил школу. Он рассказывает мне о положении индусских крестьян, отчаянном, по его словам.
Крестьяне, отдающие английскому правительству в форме податей три четверти урожая, находящиеся в тисках у деревенского кулака-ростовщика, который зачастую соединяет в своем лице и помещика («земиндара») и сборщика податей, приведеные в нищенское состояние — все чаще устраивают местные восстания, сжигают дома помещиков и «вынуждают» англичан к карательным экспедициям.
В большинстве случаев, аграрные корни беспоpядков маскируются национальными или религиозными предлогами, но по существу все эти вспышки «мусульманско-индусской» розни, «сикхские восстания» и т. д. суть лишь расправы индусов с мусульманскими ростовщиками, как в Бенгалии, или наоборот, мусульман с индусскими помещиками, как при беспорядках «моплахов»...
Мой знакомый раскрывает справочник на бенгальском языке, издание Калькутской газеты «Свободная Индия». Если из всего негородского населения Индии, составляющего ныне 230 миллионов жителей, отбросить 8½ в качестве различного калибра помещиков, то остающаяся крестьянская масса распадается на 5 миллионов более крепких семейств, 23 миллиона средняцких хозяйств и на 7 миллионов почти вовсе пролетаризованных семейств. Эти последние 7 миллионов хозяйств или около 40 миллионов человек представляют собой сельскохозяйственный пролетариат Индии, систематически умирающий с голоду, которому, в значительной своей части, остается лишь искать заработка на стороне, в эмиграции.
— Куда направляется главная струя индийской эмиграции?
— Во все почти тропические страны. От английской Гвианы до Капланда, от бывших германских колоний в Африке, до островов Фиджи в Тихом Океане, индийский «кули» успел полить своим потом чуть-что не все колонии британской короны.
Индия представляет собою не только громадной емкости рынок для английских товаров, она является и колоссальным резервуаром, перепoолненным «свободной» рабочей силой, которую английский капитал канализует по своим тропическим землям — отрабатывать дивиденды для магнатов лондонского Сити.
— А рост внутренней нндийской промышленности?..
— Не в состоянии поглотить выталкиваемых деревнею обедневших крестьян: хотя капитал, вложенный, например, в текстильную промышленность, возрос в Индии со времени войны более, чем в 5 раз, но пролетаризация креcтьянствa идет еще более быстрым темпом: эта миллионная резервная армия труда оказывает страшное давление на рынок рабочей силы, не давая хоть сколько-нибудь подняться ничтожному заработку рабочего, редко когда превышающему 24 рупии в месяц (60 копеек в день).
— Но существует, ведь, в Индии законодательное ограничение рабочего дня до 11 часов?
— Только на бумаге! На деле — пройдите по нашим текстильным фабрикам: вы увидите ткачих и красильщиц, которые работают по 18 ч. в день и проводят круглые сутки на мануфактуре, отдавая сну несколько часов тут-же на дворе, здесь-же готовя пищу и кормя свонх детей, под развешанными для сушки тканями...
— Должно быть живописно...
— Да, но не менее живописна и цифра смертностн среди этих детей — 65 на 100. А общая цифра смертности среди наших взрослых рабочих — 60 на 1000, в 3 раза больше, чем в России, в царские времена...
Калькутта — исторически первая столица британской Индии. Отсюда, всеми правдами и неправдами, подкупом, насилием, лестью, клеветой торговая «Ост-Индская Компания», а затем правительство ёе великобританского величества Виктории, провинция за провинцией захватывало в свои руки этот гигантский азиатский полуостров, уступающий по числу населения одному лишь Китаю...
Порт Калькутты, ее доки, склады, мосты, парки, дворцы, вокзалы не уступят любому европейскому городу. Многоэтажные дома, асфальтовые мостовые, бесконечный поток автомобилей, световые рекламы дают ясное представление об активности торгового квартала. Необыкновенно богатый зоологический сад (да где-же и быть тиграм и слонам, если не здесь), роскошные музеи и библиотеки, два университета, единственный на Индийском океане аквариум, полный рыб таких форм и цветов, которые разве во сне приснятся.
Но отойдите два шага... только два шага, в переулок — и вы задохнетесь от вони, грязи и пыли. Калькутский «базар» — туземный город — есть совершенно неслыханная нигде в мире клоака, такая концентрированная эссенция всего наимерзейшего в мире, какой, — по единодушным отзывам знатоков, — не встретить, пожалуй, нигде в другом месте.
Там не прекращается чума.
Там открыто, на улице, продают детей.
Там, на глазах у полиции, предаются всем противоестественным порокам.
Там публично курят опиум и гашиш, торгуют кокаином и морфием — на той же Чипор-Род, на которой, как мертвые тела, валяются отравленные чернокожие индусы и белокурые английские моряки, хоть здесь братски равные, пред кошельком англо-индийских содержателей притонов...
Условия, в которых живет калькутский рабочий, не поддаются описанию. Представьте себе курятник из сплетенных жердей, кое-где обмазанный глиной. В этом курятнике ряд логовищ, многоэтажных нар или ниш, заполненных зловонным, кишащим насекомыми тряпьем. Здесь, на каждой наре живет целое семейство, плодится, рожает, умирает, без занавесок, без дверей, без света, без воды, заполняя своими нечистотами все окрестности дома...
За это «помещение» платится каждой семьей от 3-х до 4-х рупий в месяц (почти полунедельный заработок); индусу, чистоплотность которого высоко развита, индусу, с его кастовыми пережитками, требовавшими избегать всякого контакта с «чужими», индусу особенно тяжки эти совершенно нечеловеческие условия жилья. Но нищета, нищета...
Вчера в Калькyтте объявлен всеобщий «хартал», забастовочная демонстрация протеста. Приезжает вице-король из Дэли и индийские националисты хотят показать ему, что «есть еще порох в пороховницах», что они не запуганы массовыми арестами и приговорами, что ненависть к английской эксплоатации так-же сильна, если не сильнее в их сердцах, чем во времена агитации их старого вождя Ганди, опять посаженного британским правительством, под каким-то предлогом, в тюрьму.
Все лавки, все базары должны быть закрыты. Все «честные индусы и магометане» должны появляться на улицах лишь в шапочках из «хаддара», домотканной материи, ввиде протеста против английских тканей. Будут организованы демонстрации, которые с пением националистского гимна «Банда Мaттapaм» пройдут по улицам...
Англичане со своей стороны мобилизовали войска. Hам встречаются отряды малорослых, косоглазых «Гурков», горцев из Непала, по найму служащих англичанам, как швейцарцы служили Людовикам. Дворцы и банки охраняются «Сикхами», высокорослыми, бородатыми сектантами, не отставшими от индусов и не приставшими к мусульманам, одинаково ненавидимых и теми, и другими; это они спасли англичан во время восстания сипаев в 1857 г., когда Индия чуть было не сбросила бритaнское ярмо.
Неoбыкновенное количество шпиков рыщет по всем улицам. Друзья советуют на этот день покинуть Калькутту. Неровен час — в чужом пиру похмелье...
Решаем посетить храм богини-душительницы Кали, той самой, сектанты которой («тyги») когда-то так решительно расправлялись с англичанами. Храм этот вне Калькутты, но именем его («Кали-гхат») был назван сам город.
Можно смело посоветовать на казенный счет отправлять религиозных людей на краткую экскурсию в этот храм. Уже если это не отобьет у них охоту веровать в богов, то их останется только утопить в Ганге...
Представьте себе многоэтажное здание, снизу до верху сплошь разукрашенное тысячами скульптурных, раскрашенных во все цвета paдyги, изображений. Наружу эти изображения, как будто невинны, но внутри храма они изображают... просто порнoграфию. Богиня Кали, многоголовое, многорукое чучело, все вымазано маслом и кровью. Маслом бесчисленных подношений, кровью от быков и коз, закалываемых перед нею. Кругом завывают и подплясывают жрецы, стоит на коленях и стукается лбом о пол народ.
Heмного далее — опять религиозное неприличие: Бог Кришна и богиня Рада в весьма откровенной позе, дальше некуда.
Через несколько шагов Шива-лингам, олицетворение... мужского принципа, настолько очевидное, что в нем разберется даже не обучавшийся в семинарии. Остроконечный, каменный лингам толпа индусских изуверок мажет маслом, поливает водой, украшает цветами...
Пройдем еще немного. Вот небольшой храм в котором стоят "святые коровы", воистину святые, ибо в самой Калькутте они свободно разгуливают по улицам, едят фрукты в зеленных лавочках, и ни один полицейский не посмеет согнать корову, разлегшуюся на мостовой, хотя бы она мешала проезду целой веренице автомобилей. Но здесь я вижу что-то совсем умопомрачительное: я вижу людей, мужчин и женщин, которые, в религиозном экстазе, бросаются на только что выделенный коровой кал — и едят его. Подставляют пригоршни под корову и пьют... не молоко — мочу ее.
Не верите? Я тоже не верил, покуда не увидал собственными глазами — и в Калькутте, и в Бенаресе...
Что-же делает просвещенное, культурнейшее английское правительство против этих тупоумных, развратных жрецов, этого разложения целой нации идиотскими, позорными церемониями? Ничего. Напротив...
Политика англичан в Индии, позволяющая 100.000 британцам, господствовать над 350 миллионами индусов — т. е. одному англичанину командовать 3500 туземцев — сводится к старому римскому рецепту: разделяй и властвуй.
Раздуваемая англичанами, с одной стороны — угроза мусульманских воинственных племен севера индусскому населению долины Ганга, с другой стороны — опасность майоризирования мусульманского меньшинства страны ее индусским большинством — равным образом играют на руку британскому правительству. Отсюда его постоянные старания охранять и поддерживать всяческий национально-религиозный фанатизм, в каких-бы безобразных, отталкивающих формах он ни выражался. Напротив, тем лучше: тем глубже будет неприязнь и рознь между различными элементами страны.
Кастовая система индусов, разбивающая их на сотни группировок по самым разнообразным признакам, еще более облегчает эту задачу сеяния разлада. Англичане даже стали за последнее время поддерживать касту «отверженных», париев, с тем, чтобы восстановить их против националистов из других каст...
Борьба против англичан в Индии, встречает немалые затруднения в самой структуре страны. Наличие ряда полу-феодальных князьков и жреческих каст, сознательно поддерживаемых англичанами, есть первое препятствие, дробящее силы.
Наростание крупной буржуазии, готовой по примеру египетской и китайской, идти на сговор с британским империализмом из страха перед народной революцией, — второй отрицательный момент.
Однако, глубочайший, затяжный, аграрный кризис, не могущий найти достаточного исхода ни на пути эмиграции, ни в замедленном росте промышленности — этот неразрешимый индийский крестьянский вопрос составляет основной фон всех революционных движений, под каким-бы временным лозунгом они ни выступали.
Английское управление, выкачивающее живые соки страны, железными путами связывающее ее развитие, есть всеми осознанная преграда, взорвать которую придется в первую очередь. Но низложение британского самодержавия будет лишь вступительным актом к неизбежной октябрьской революции, в которой рабочие и крестьяне свергнут, вслед за английским, и иго собственных помещиков и капиталистов...
И. Ванин.