Рассказ А. Б-ТА. Рисунки И. КОЛЕСНИКОВА
Двигаясь через Архипелаг в восточном направлении, вы слышите разговоры о рисе, кофе и табаке. Дальше вы узнаете о перце, бензое, олове и копре, услышите разговоры о них на различных наречиях, каждое из которых отличается от прочих и в своем роде любопытно. Но если вы углубитесь еще дальше в том же направлении, держась вдоль экватора, то в конце концов достигнете гавани, где торгуют райскими птицами, ведут счет оранжевыми и изумрудными шкурками и маленькими корольками, похожими на свалившийся с неба до-красна раскаленный пепел... И здесь вы услышите наиболее любопытные разговоры. Так случилось и с Эндрью Харбеном, который ехал с запада и считал потерянным день, когда солнечный закат дважды заставал его в одном и том же месте. Он ехал, справляясь о градусах широты, пока не добрался до Островов Пряностей. Там, в древнем городе Тернате, его провели в комнату, ярко горевшую красками как будто все радуги морей были пойманы, рассортированы и развешены здесь для продажи.
— Вот это райская птица! — сказали ему. — Самое пугливое и редкостное из всех существ. Средняя цена их такая-то, качества такие-то, рыночная цена поднимается, а товара мало.
Эндрью Харбен смотрел и слушал.
— Ну, я попал в надлежащее место! — произнес он. — Вот это подходящее для меня дело. Вы можете возиться со своими ящиками, кипами и билетами. Но поймать пернатую поэму и нажить хорошенькую прибыль на живых драгоценных камнях — это занятие, на которое стоит затратить время и хлопоты.
Поэтому, он отправился к толстому полукровному голландцу, которому принадлежала лавка, и изложил ему свою точку зрения.
— Какая из этих птиц считается высшим сортом?
— Очень редко встречается «Великолепная», — ответил голландец, — а также «Пышно Красная» и «Этимак». В год я получаю не больше двух дюжин этих штучек. Мы с вами сторгуемся.
— Я не продажной ценой интересуюсь, а покупной, — возразил Эндрью Харбен.
— У вас есть птицы для продажи мне? — заморгал глазами Ван Боль.
— Пока еще нет... Но будут. Что вы думаете?
Купец окинул взглядом рост Эндрью Харбена и ширину его плеч.
— Я думаю, что, вероятно, вы сможете убить пять или шесть островитян прежде, чем они добудут вашу голову. При удаче. Но в конце концов вы окажетесь отличным украшением для их пловучего домика. А кроме того, солнце очень печет сегодня.
— Очень благодарен за ваш честный отзыв! — сказал Эндрью Харбен. — Но у меня зубы давно уже прорезались; я не сошёл с ума и не пьян; Я располагаю сотней фунтов наличными и вешу двенадцать стонов без одежды, — все это и собираюсь вложить в стоющее предприятие. Ну, теперь продолжайте, и расскажите мне о птицах.
Голландец еще раз осмотрел его и потому ли, что он подметил нечто в холодных серых глазах, или же потому, что сам он был вежливым джентльменом, но он начал объяснять более подробно, каким образом шкурки райских птиц получаются из отдаленнейших уголков Новой Гвинеи и недоступных островов на севере; как они перепродаются от одного племени к другому и от одного побережья к другому, пока не дойдут до настоящей торговой линии, где скупщики могут приобрести их. Он был очень терпелив; Эндрью Харбен был также терпелив, согласился выпить стаканчик на задней веранде и, когда все было сказано, вернулся к своему первоначальному вопросу.
Голландец некоторое время помолчал.
— Я скажу вам странную вещь! — наконец, произнес он. — Вы спрашиваете меня о самой редкостной птице? Раз в год я получаю шесть шкурок райской птицы, совсем непохожей на всех остальных райских птиц. У нее нет никакого названия, потому что не многим удалось видеть ее; и никто не видел ее живьем. Но это действительно царственная окраска — пурпур и золото, темная, как сумерки, и прекрасная, как заря. Ах! Это поистине настоящая райская птица.
— Шесть шкурок, вы сказали?
— Ни больше, ни меньше. Они стоят много, много денег. Столько, сколько за них соглашаются платить; в сорок и пятьдесят раз дороже обыкновенных. Все они попадают ко мне и никогда их не бывает больше, чем полдюжины.
— А где же они водятся? Голландец покачал головой.
— Вот в этом-то и странность. Обыкновенно нам известны области распространения этих птиц: одни из Мизоля, другие из Аруса, третьи — с Подковных Гор. Но никто не знает, где водится этот сорт. Мой агент присылает эти шкурки из Вайгну. Но он не знает. Туземцы, с которыми он торгует, тоже не знают. Даже дикие морские цыгане, с которыми они ведут торговлю, не знают. Здесь есть островки, целые тысячи их, спрятанные между рифами и морскими течениями, не обозначенные ни на одной карте. И здесь есть разные племена, сотни тысяч людей, а об их обычаях, поступках и тайнах вы не прочтете ни в каком отчете. Где-то, где-то есть остров, на котором обитает пурпурная райская птица. Большего вам никто не сумеет рассказать
— Покажите мне хоть одну, — произнес Эндрью Харбен. Голландец принес ящичек из сандалового дерева, бережно открыл его и поставил перед посетителем. Эндрью Харбен устремил глаза на встопорщенный пернатый шарик, сверкающий, как фейерверк. Чучело было набито; сама по себе птичка была величиной с воробья. Ее грудка была вся устлана тоненькими золотыми пластинками, постепенно сгущавшимися до бронзового оттенка; вокруг этого центра сверкали кучки длинных узких перышек, у основания окрашенных в густо пурпурный цвет, а по направлению к концу делавшихся все светлее — настоящая гамма страстей в красках.
Эндрью Харбен прищурил глаза и опустил веки.
— Я найду этот остров, — быстро произнес он, — и привезу вам полную лодку, этих шкурок.
Купец засмеялся и опять взялся за ящик обеими руками.
— Нет, нет! Это только волшебная сказка. Я хотел позабавить вас. Мы видим здесь так мало путешественников. А кроме того, райская птица — самое пугливое и дикое существо на свете.
— Благодарю! — сказал Эндрью Харбен. — Все это я уже слышал. А теперь насчет поездки в Вайгну. Где бы мне достать суденышко, годное для моря и недорогое?
Около трех месяцев спустя Эндрью Харбен снова сделал остановку в своем путешествии на восток. Был вынужден сделать ее; он даже приблизительно не мог определить, где именно находится, хотя бы в пределах отпечатка своего большого пальца на карте. Несомненно он миновал Молуккские острова и, вероятно, был поблизости от пролива Джилоло, где-то к северу от Дампьера. В дальнейшем ему оставалось руководиться только морскими течениями и ветрами, вертевшими его небольшое суденышко, как волчок — течениями, быстрыми, как вода в мельничном жолобе, и ветрами, изменчивыми, как настроение женщины. Он видал туземцев различных племен и различные побережья, высаживался на некоторые из них, с одинаковой удачей увертывался от ударов копьем и от крушения.
Но на этот раз ревущий ураган всю ночь гнал его сквозь целое сборище маленьких базальтовых островков, и, в конце концов, он налетел на мель.
На рассвете он добрался до суши, клочка дикого побережья, усеянного базальтовыми осколками; немало усилий стоило ему взобраться среди них на твердую почву, чтобы прибоем не смыло его обратно. Когда он снова проснулся, солнце палило его голову, а громкий ревущий голос раздавался в его ушах.
Над ним стоял человек, большой бородатый мужчина. Глаза его были похожи на пуговицы небесно-голубоватого цвета, а вокруг головы светились плоские пряди выцветших волос, отливавших красноватой ржавчиной.
— Вставайте! — крикнул он Эндрью Харбену и тотчас же добавил:
— Какого дьявола вы тут делаете?
Эндрью Харбен, не веря своим глазам, уставился на него, но изумительное явление пребольно лягнуло его ногой, твердой, как копыто.
— Будете вы отвечать или мне придется сначала вдавить вам ребра?
Эндрью Харбен был истощен голодом, покрыт ушибами, и изнурен лихорадкой.
— Что я могу ответить? — с усилием проговорил он.
— Ничего путного, полагаю, — согласился тот, оттопыривая губу. — Очень похоже на пирата! Кто-нибудь из ваших еще имеется тут? Насколько я вижу, никакого крушения на рифе не было.
— Нет, я приехал один.
— Приехали? Значит, вы сюда и направлялись? Отвечайте же все и без вранья!
Эндрью Харбен не мог угадать, с какой стороны подойти к этому белому дикарю. Он заговорил о своей поездке, как о торговом предприятии; собеседник перебивал его разными вопросами, выказывая самую черную подозрительность.
— Торговля?! — отозвался он наконец. — Отлично вижу, какой это сорт торговли. Вы один из этих охотников за счастьем, а? Стоит человеку найти спокойный уголок по своему вкусу — и может быть обзавестись кое-чем, — как сейчас же прибрежные бродяги со всех четырех океанов начнут вертеться около него. Да, хоть бы это было на самом полюсе. Теперь я скажу вам, что я так и ожидал кого-нибудь вроде вас. Я поджидал вас.
— В этом отношении ваше положение выгоднее моего, — вежливо сказал Эндрью Харбен.
— Разумеется! — кивнул тот со свирепой презрительностью. — Вам следовало бы захватить с собою целую роту и, может быть, парочку пулеметов. Неужели вы думали, что сможете захватить этот остров своей крохотной персоной?
— Если бы я был больше знаком с положением, я смог бы вам лучше ответить.
— Сейчас ознакомитесь. Будьте уверены, что я прежде всего собирался свернуть вам шею. То-есть так повелел король, но верховный судья передал это дело суду, а суд решил сохранить вас живым, чтобы было чем позабавиться.
Он весьма непривлекательно осклабился.
— Что это за люди? — спросил Эндрью Харбен, удивляясь, к какому странному племени он попал.
— Я — Джим О'Риан, бывший помощник штурмана на шхуне «Веселый Друг», разбившейся у этого острова 19-го декабря три года тому назад! — просто ответил большой человек. — И не родственник никому на свете. Меня не ищут ни на западе, ни на востоке, так что вам нечего вынюхивать какие-нибудь преступления, если вы это имели в виду. Это мой остров по всяческому праву, и вы заползли в чужие владения; поэтому вам лучше быть вежливым, если вы понимаете свою пользу.
Он поднял Эндрью Харбена и потащил его. Теперь это было легче сделать, чем три месяца назад, так как Эндрью Харбен потерял сорок фунтов из своих двенадцати стонов и ребра торчали у него, как у скелета.
Они взобрались на побережье и на близлежащий холм к маленькой прогалине среди сочных тропических зарослей, где стоял дом, очень аккуратно построенный из бамбуковых стволов. Перед широкой верандой сидела девушка с двумя длинными гладкими черными косами, одетая в пышное пурпурное платье, накинутое на одно плечо и застегнутое на груди.
Она изумленно посмотрела на Эндрью Харбена, а он на нее с совершенно особенным живым удивлением. Ибо пурпурная одежда, искусно сшитая и скроенная, вся состояла из птичьих шкурок, из шкурок райских птиц, тех самых царственных райских птиц, в поисках за которыми он забрался так далеко.
Платье представляло собою целое состояние, и только когда девушка поднялась и взглянула ему в лицо, он хорошенько рассмотрел ее самое. И тогда увидел, что одежда была подходящей рамкой для красоты заключенного в ней тела и в сущности даже уступала ей.
Девушка принадлежала к коричневому малайскому типу, но с нежным розоватым оттенком кожи, а ее маленький красный ротик своим извилистым разрезом напоминал цветок. Черные глаза так и сверкали под тонкими изогнутыми бровями.
— Значит, ты не всех их похоронил? — воскликнула она и пристально взглянула на Эндрью Харбена.
О'Риан расхохотался лающим смехом.
— Ты давно уже сказал мне, что похоронил их всех до последнего, — сказала она, крепко прижав к груди свою маленькую ручку, похожую на половинку раковины.
— А почем ты знаешь, что я не выкопал этого молодца оттуда обратно? — спросил О'Риан, забавляясь ее волнением. — Который это из них, как ты думаешь? Капитан? Но тот не мог бы так чудовищно похудеть. Или, может быть, повар? Но смотри, как он вырос!
Он опустил Эндрью Харбена на цыновку, а она постепенно шаг за шагом приближалась к нему, пока не дотронулась слегка до щеки иностранца.
— Он жив! Это живой человек!..
Она отскочила, как ужаленная, а О'Риан хохотал до упаду, показывая свои желтые большие собачьи зубы.
— Да, это все, что осталось. Довольно жалкий образец. Дай чего-нибудь поесть, Н'Гома! Поторопись-ка!
Но она как-будто потеряла способность двигаться, так велико было ее изумление. О'Риан небрежно схватил ее за кисть руки и бросил в сторону. Она с криком быстро наклонилась над его рукой. Он испустил свирепое рычание боли и швырнул ее на землю.
— Это еще что такое? Она укусила меня! — произнес он не столько разгневанно, сколько изумленно. Он стоял и тупо смотрел то на рану, из которой лилась кровь, то вниз на девушку.
Она не приняла покорной позы, не опустила свою блестящую голову, она даже не взглянула на большого человека; ее взгляд был попрежнему устремлен на Эндрью Харбена.
— Ах, ты проклятая, вспыльчивая крошка? — без особого жара произнес О'Риан и крепко зажал в руке ее косы. — Почему ты сделала это, а? Ты никогда не смела раньше даже подумать о такой штуке. Что с тобой?
— Не зарывай его назад в землю с другими, — страстно воскликнула она. — Это новый белый. Я хочу оставить его у себя.
— А, вот как? — сказал О'Риан, услышав эту простую просьбу. — Ну, ладно, ладно!
Он повернул ее к себе и, наклонившись, заглянул ей в глаза. Пока он был отвлечен этим, Эндрью Харбен учинил небольшую диверсию за свой страх и риск. Насколько Эндрью Харбен понял, девушка пришла ему на выручку против их общего деспота и теперь его несомненным долгом было совершить рыцарский подвиг. Поэтому, он собрался с силами и сделал серьезную попытку разбить голову большому мужчине с помощью полуобгорелой жерди из костра. О'Риан с радостным ревом облегченья устремился навстречу этой второй неожиданности, отпарировал слабый удар противника и ударил его прямо в лицо кулаком, по размеру и цвету похожим на копченый окорок. Эндрью Харбен перелетел через прогалину, упал и остался лежать.
— Еще! — предложил О'Риан. — Ох, парень, это было славно. Попробуйте еще. Это первый правильный удар, который я нанес за все три года. Будете драться?
Эндрью Харбен перелетел через прогалину.
— Не могу, — успел проговорить, задыхаясь Эндрью Харбен, и последнее, что он услышал, были слова девушки, настойчиво упрашивавшей:
— Не убивай его! Не отнимай его у меня. Я очень рассержусь.
Таково было начало романтического приключения Эндрью Харбена на острове райской птицы. Некоторое время он был очень болен после перенесенных лишений. Оба, мужчина и женщина, весьма заботливо ухаживали за ним. Когда же он достаточно оправился, то еще раз имел объяснение с О'Рианом, который уселся с поджатыми ногами, как чудовищный, мускулистый Будда, и курил из выдолбленного ореха.
— Вы всего только вороватый морской разбойник! — задумчиво начал большой мужчина. — Я сомневаюсь, сумеете ли вы понять мои слова и с каким сортом людей вы имеете здесь дело. Да и как бы вы могли? Вы явились в мой дикий красивый сад, чтобы ограбить его ради грязного барыша; от вас воняет городами, людьми, куплей и продажей. Но я, Джим О'Риан, давно покончил со всем этим; как видите, я нашел здесь свой маленький рай и намерен сохранить его пока жив. Как вы думаете, много у вас шансов когда-нибудь удрать отсюда, унося с собою эту тайну?
Эндрью Харбен притворялся слушающим, но сквозь полуопущенные веки прикидывал в уме рост и вес О'Риана. Ему стало ясно, что даже в самом лучшем состоянии он никогда не сможет одолеть такого гиганта.
— Вы искали именно этот остров? — продолжил О'Риан. — Я отлично знаю. Пурпурные птички водятся здесь. Жалею, от души жалею, что я начал торговать их шкурками и привлек сюда голодных чертей, вроде вас, которые разнюхивают и разведывают места. Но что же мне оставалось делать? Мне были необходимы ножи, табак и тому подобное, а Баджау ни на что другое не променивали. Настоящая моя ошибка в том и была, что я не свернул вам шею сразу, как собирался; и это тем более жаль, что потом, после того, как Н'Гома увидела вашу лисью морду, было уже поздно, понимаете? Я забыл, что много лет дитя не видало другого белого человека, кроме меня; поэтому она так и уцепилась за вас, как за новую игрушку. Да исправит небо ее вкусы! Совершенно так же, при других условиях, она могла бы сказать мне: «Джим, дорогой мой, сердце мое разобьется из-за этого маленького пуделя». Итак, я оставлю вас в живых, таким, каков вы есть, и у Н'Гомы будет свой пудель. Разве вы не благодарны мне за это?
Эндрью Харбен промолчал.
— Но вам-то, — проговорил О'Риан, затягиваясь из своей трубки — вам немногим придется здесь поживиться. На острове нет ни единого ружья, так что, когда вам захочется убить меня, вы должны попытаться сделать это вручную. Вы можете попробовать, а я могу опять разбить вам физиономию и так далее. Спорт будет неважный, но все же некоторое утешение.
— А что же другое я могу здесь делать? — спросил Эндрью Харбен.
— А вот то самое дело, к которому я вас приставлю, — ухмыльнулся О'Риан. — В области общественного благоустройства здесь еще много работы. И у вас будет очень красивый вид — благородный авантюрист, копающий сточные канавы или что-нибудь в этом роде.
Эндрью Харбен возмутился.
— Вы что же, думаете меня, как раба, — держать здесь? — вскакивая на ноги, воскликнул он.
— Верно! Именно это я и думаю! — заревел О'Риан. Он, нацелившись, поднял кулак и опять откинул Харбена через прогалину, как мешок с тряпьем.
— Вы будете рабом до тех пор, пока не окажетесь сильнее меня. Понятно?
И, в конце концов, он поставил на своем; Эндрью Харбен сделался рабом большого свирепого белого отщепенца и маленькой, одетой в пурпур, колдуньи — коричневой девушки с глазами, темными, как ночь, и прекрасными, как заря.
Под склоном черной вулканической скалы почва отвесно опускалась к глубокому ущелью, заплетенному лозами, колючими ползучими растениями и вьющимся арумом с его ядовитыми красными плодами. Туда О'Риан спустил Харбена, как медведя в колодец, устроил ему маленький шалаш, вручил деревянную лопату и ведро, и приказал расчистить небольшой водяной источник, бивший под скалой. И здесь Эндрью Харбен трудился и потел изо дня в день. В полдень Н'Гома приносила ему пищу, спускала ее вниз в корзине, а сама садилась на краю обрыва и болтала с ним; Эндрью Харбен стоял внизу, в скользкой глине и смотрел вверх на нее, недосягаемую. Таков был способ, придуманный О'Рианом, чтобы удовлетворить ее капризное влечение к новой игрушке.
Во время этих разговоров она рассказала Эндрью Харбену всю свою несложную историю. Ее родители были туземными слугами у одного английского миссионера в Джилоло, который отправился со всем своим хозяйством в Салавами на злополучной торговой шхуне «Веселый Друг». Когда это судно потерпело крушение при западном муссоне, О'Риан благополучно переправил ее через линию прибоя и из всего экипажа судна только они вдвоем добрались живыми до берега. Они нашли остров необитаемым, но богатым плодами и саговыми пальмами.
Построили дом, общими силами соорудили домашний очаг и с тех пор жили в семейной идиллии первобытного довольства. В течение трех лет она не видела другого человеческого существа, если не считать лохматых Баджау, морских цыган, которые раз в год приплывали к берегу для покупки шкур. Но даже эти разведчики не осмеливались ступать ногой на остров, получив раз навсегда урок от руки О'Риана — Б'Сара, Могущественного, которого они боялись, как большого дьявола и повелителя бурь.
— Но неужели тебе никогда не хочется уехать, попасть в большой обширный мир? — спросил Эндрью Харбен.
— Нет! — с колебанием отвечала она. — Б'Сар мне все рассказал о нем много раз.
Он мысленно подивился, какие картины жизни и людей мог нарисовать этот грубый портовый бродяга для получения подобной подруги.
— Там везде торговля, шум и теснота. Там не хватает пищи и воздуха для дыхания и люди поэтому всегда крадут, лгут и дерутся, чтобы отнять что-нибудь друг у друга.
Эндрью Харбен знавал многих женщин самого разнообразного сорта, но эта женщина отличалась почти неправдоподобным простодушием. С чисто-детским удивлением она никак не могла до-сыта насмотреться на Эндрью. Но беседуя с ней он встретил самые неожиданные затруднения.
— Ты любишь его?
— Что это значит? — спросила она, наморщив лоб и глядя на него поверх широколистного ползучего растения, за которое она держалась. — Иногда я расчесываю ему бороду. Мне хотелось бы расчесать и твою. У тебя такая красивая рыжая борода — вся в завитках. Когда ты спал, я причесала ее — она была такая мягкая и волнистая — Даари!
Она придумала для него имя и была в восторге от своей выдумки: настоящее его имя ей никак не удавалось преодолеть.
— Я буду называть тебя Даари. Разве это некрасивое имя? На моем родном языке это значит «белый». У тебя такая белая кожа, совсем непохожая на Б'Сара. Даари-Даари!..
Она взывала к нему, протянув вниз свои маленькие ручки, а он мог только проклинать свою беспомощность.
— Скажи, что ты ненавидишь его! — упрашивал он.
— Ты говоришь смешные слова, Даари. Любить, ненавидеть! Я не понимаю этих вещей. Просто я Н'Гома, а он — Б'Сар.
— Если бы только я мог как-нибудь темной ночью выбраться отсюда, а ты могла бы помочь мне, я растолковал бы тебе.
Она в испуге откинулась назад.
— О, нет, Даари! Ведь это он посадил тебя сюда!
— Но я видел, как ты сама боролась с ним.
— Да, да, из-за тебя! — воскликнула она с прыгающими в глазах огоньками. — Я так хотела иметь тебя, и я так боялась, что он закопает тебя к тем мертвым матросам, которых он похоронил после крушения. О, Даари, я думала, что ты один из этих матросов, зарытых в землю. Как я могла знать? — И кругленькая пурпуровая фигурка откинулась назад и, дрожа, скрылась в листве, но сейчас же оттуда донесся ее журчащий смех и ее личико снова выглянуло. — Но ты не из них. Ты живой. Я так рада.
— Ну, быть засунутым в эту дыру, — это все равно, что быть похороненным! — с горечью ответил он.
Но сначала она и слушать не хотела никаких намеков на бегство и, повидимому, была вполне довольна, что сохранила его в целости и может улыбаться ему и болтать с ним.
Она не понимала значения обмана, предательства, безудержного желания или обиды. Ему приходилось начать с самой азбуки... это курьезное ухаживание.
— Послушай, Н'Гома! Знаешь ли ты на самом деле, зачем я приехал сюда? Чтобы увезти тебя. Да, я приехал за тобой, чтобы найти тебя среди наших джунглей и взять с собой туда, где на тебя будут смотреть и восхищаться тобой. Ты так прекрасна. Мужчины будут смотреть и приносить много богатых подарков, только бы поглядеть на тебя поближе. Женщины будут завидовать тебе и захотят быть столь же красивыми. Никто не может по красоте сравниться с тобой, Н'Гома.
Так нашептывал Эндрью Харбен свои вероломные фразы и девушка смутилась.
— Это правда, Даари?
— Да разве сам О'Риан не говорил тебе, что я приехал в поисках за райской птицей? — спросил он, не сводя с нее глаз.
Она кивнула.
— Так вот — ты и есть эта самая птичка.
— Расскажи мне о большом мире, — вздохнула она, и он принялся рассказывать, как умел; она слушала, мечтательно устремив на него свои большие глаза.
Он мог поздравить себя с успехом и в другом отношении. Воздух на островке был мягкий и целебный, пища была хорошая и он чувствовал, что с каждым днем силы возвращаются к нему. И в свои одинокие часы он начал практиковаться в искусстве, которое изучал когда-то: некоторые приемы рукопашной борьбы, имеющие больше значения, чем вес или мускульная сила. Около его хижинки росла упругая лоза, толщиной в хороший канат. Ею он и воспользовался для проверки своей силы и проворства в ударах и увертках. В этих приемах была одна странная особенность, в которой и заключается весь секрет искусства: нанося удары, он никогда не сжимал руку в кулак и ударял краем открытой ладони, который постепенно затвердел настолько, что превратился в мозолистый рубец.
Главным мучением для него в течение этого периода был надзор О'Риана, который осуществлял свою задачу в любые часы, спускаясь с вершины утеса по узловатой веревке, похожий на обезьяну.
— Ну, мой пиратствующий господинчик, — приветствовал он, — как вам повезло сегодня? Выкопали вы из скалы хоть сколько-нибудь золота или драгоценных камней? Клянусь богом, вы не окупаете свой корм. Вы называете себя охотником за счастьем и не можете проворнее шевелить лопатой! Копайте хорошенько, лентяй вы этакий!
Однажды Эндрью открыл странную вещь. Н'Гома умела читать по писаному. Научил ее О'Риан ради развлечения в их одиночестве. Он воспользовался для этого единственной книгой, имевшейся у них. А книга эта была судовым журналом «Веселого Друга». В этом не могло быть никакого сомнения: она цитировала длинные выдержки из записей о плавании этой злополучной шхуны вплоть до самого декабрьского дня, когда приключилось крушение.
Узнав об этом, Эндрью Харбен понял, что журнал может указать ему довольно точную широту и долготу острова, и полный ключ к тайне О'Риана.
В конце концов он убедил Н'Гому.
— Только кинь сюда конец веревки и оставь ее висеть после ухода Б'Сара, — убеждал он. — Такой пустяк ты можешь сделать ради меня. Я встречу тебя при свете звезд, Н'Гома. Ты принесешь книгу и я научу тебя многим чудесным вещам, которым никогда не учил Б'Сар.
Она колебалась, потом сдалась и, оставшись один, Эндрью Харбен улыбнулся. Потом он так схватил виноградную лозу позади хижины, что она хрустнула и разорвалась в его руках, затем снова почувствовал свою прежнюю силу, подскочил к ожидавшей его веревке и выкарабкался из своего колодца, готовый к испытанию.
— Только кинь сюда конец веревки и оставь ее висеть
Уже спускались сумерки, когда он выбрался на край острова. Он двинулся вдоль побережья к усеянному камнями участку и при крутом завороте наткнулся на Н'Гому; она сидела, подперев рукой подбородок, и смотрела на море — одинокое пятнышко пышных цветов на фоне тускнеющего заката. Он пробирался к ней по камням, так что она заметила его только тогда, когда он коснулся ее плечом.
— Ты выбрался? — задыхаясь, спросила она. — Он убьет тебя!
— Возможно! — возразил Эндрью Харбен. — Во всяком случае стоит попытаться.
— Я очень плохо сделала, выпустив тебя. Я скверная девушка. Б'Сару это не понравится. Зачем ты заставил меня сделать это?
На ее щеках были слезы, когда он привлек ее к себе, и стал нашептывать ей разные пустяки, которые для него были простой ходячей монетой для подобных случаев, а ей должны были казаться залогом чего-то нового и чудесного. Ее пальцы прикоснулись к нему с робкой лаской.
— Там внизу, в заливе — стоит лодка, твоя лодка. Она готова. Ты вернешься снова в свой мир, Даари — пока Б'Сар не узнал!
— Сейчас, — отвечал Эндрью Харбен, — мы отправимся вместе, Н'Гома!
Она покачала головой и отвернулась от заката.
— Я не могу. Что я стану делать, среди этого множества людей? Здесь мой дом. И, кроме того, здесь Б'Сар!
— Но у тебя буду я, Н'Гома.
Она поглядела на него затуманенным взглядом.
— Да, я хотела бы всегда видеть тебя! — Она вздохнула. — Теперь торопись, пока он не поймал тебя!
— Сейчас! — улыбнулся Эндрью Харбен. — Принесла ты мне ту книгу, этот журнал «Веселого Друга»?
Она порылась у себя на груди и достала маленький обтрепанный подмоченный томик.
— Но теперь некогда научить меня всем этим чудесным вещам, — невинно произнесла она, следя широко раскрытыми глазами, как он засовывает книгу в карман. — Зачем тебе понадобилась эта маленькая книга?
Эндрью Харбен стоял над ней, торжествуя.
— Затем, что теперь я всегда могу снова разыскать ваш рай! Мы обдерем его, Н'Гома, и это будет так весело... Я победил! — Он крепче охватил ее, привлек к себе и поцеловал; грубая печать собственности и торжества. В тот момент, когда он выпустил ее, внезапно за спиной у них раздался громкий рычащий голос, звавший ее по имени.
— Иди вниз к лодке! Жди меня там! — приказал он, а сам повернулся и пошел вглубь острова.
Оба мужчины встретились у костра на прогалине.
— Вы? — изумленно произнес О'Риан.
— Я пришел сюда для этой драки, — сказал Эндрью Харбен.
— С целью самоубийства?
— С целью рассчитаться. Это правда, я прибыл сюда в поисках за вашим сокровищем, О'Риан, теперь оно мое и я собираюсь взять его, потому что ни с кем не хочу делиться!
Борьба их была коротка и стремительна, как циклон. Эндрью Харбен не старался избежать натиска противника. Они сцепились и клубком покатились на землю.
Эндрью пустил в ход только край ладони, действуя им как мечом; он целился только в подмышку, в сухожилье пониже уха и в нервы верхней части руки. О'Риан не умел парировать эти смертельные удары, наносимые с быстротой змеиных прыжков. Он корчился от боли и вертелся кругом, позабыв, что кисть его руки зажата противником; она постепенно отжималась все назад и назад, пока под его собственной тяжестью не переломилась кость.
Они вскочили на ноги; правая рука большого мужчины висела безжизненно; но он опять кинулся вперед, наполнив ночную тишину своим гневным ревом. Эндрью Харбен приготовившись к встрече, упал на одно колено и схватился за сломанную руку врага. Тот завертелся в воздухе, рванулся вперед и все его гигантское туловище с шумом рухнуло на одно плечо, забарахталось, скорчилось и затихло. Почти в то же мгновение появилась Н'Гома.
С трудом переводя дух, весь потрясенный, сквозь кровавый туман битвы, Эндрью Харбен увидел и приветствовал ее — свою награду, залог своей победы.
— Я победил! Н'Гома — я победил!
Но раньше, чем он успел прикоснуться к ней, без всякого предупреждения, в ее высоко поднятой руке сверкнул нож, и только инстинктивно уклонившись, он избежал удара в грудь. Но блеск лезвия был менее грозен, чем ярость отчаяния, с которой она кинулась мимо него и бросилась на распростертое тело Джима О'Риана.
— Ты убил его! Убей меня! Убей меня!
Она обхватила жертву своими юными руками, шепча прерывистые утешения, лаская громадную голову, расточая всевозможные знаки обожания и раскаяния.
— Это еще что такое? Что с тобой? — пробормотал Эндрью Харбен.
— Н'Гома...
Ее красивое лицо было теперь сплошной маской гнева.
— Кто ты такой, чтобы убивать Б'Сара! — воскликнула она. — Потому что мне нравилось играть и улыбаться, потому что я была скверная и немножко глупая, а ты думал, что я променяю его на тебя! Убирайся прочь! Убирайся!
Она снова повернулась к своему мужу, единственно важному непреложному факту.
Неудержимая злоба затуманила мозг Эндрью Харбена. Он испытал всевозможные приключения, затратил усилия и боролся, чтобы приобрести исключительное право на нее, на это изящное создание. Да, а так же право на покрывавшее ее пышное пурпурное одеяние. На стоимость его можно было бы выкупить из плена короля, а здесь оно служило покрывалом для коричневой вызывающей красоты туземной девушки. Он снова схватил Н'Гому и положил горячую руку на пернатый плащ, чтобы сдернуть его...
Она поняла его намерение и не дрогнула. К этому времени она уже убедилась, что О'Риан жив и, вероятно, не умрет — и смотрела на победителя своими большими сверкавшими глазами.
— Значит, ты этого добивался, — медленно произнесла она. — Б'Сар говорил мне, что ты просто вор! Ты приехал за шкурками, и все остальное было ложью. Ну, что ж укради их! Вот я здесь, беспомощная. Возьми, что тебе нужно, и возвращайся туда, откуда ты пришел, и расскажи, что ты завоевал райскую птицу — ты, скверный, скверный белый человек.
Так она стояла, уверенная, что может померяться с ним. Прижавшись к его груди, в порыве бесстрашного презрения, она схватила его руками и трясла в припадке гнева.
И Эндрью Харбен отступил от нее, подавленный. Эндрью Харбен, знававший многих, самых различных женщин, чувствовал себя посрамленным и приниженным.
Около месяца спустя, он снова причалил к древней гавани Тернате на Островах Пряностей. Теперь он ехал на запад в обратный путь. Голландец радостно приветствовал его.
— А, вы вернулись! — воскликнул он. — Ага, значит, вам удалось хоть спасти свою голову! Ну, как, узнали вы что-нибудь о райских птицах?
— Да! — торжественно ответил Эндрью Харбен. — Я знаю что райская птица самое редкостное и самое хитрое из всех живых существ.
— А! — прищурился полу-голландец. — Ну, а чему вы еще научились?
Эндрью Харбен сделал гримасу, вспомнив, чему он научился и что потерял: вспомнив горький момент за проливом Джилоло, когда он обнаружил, что судовой журнал «Веселого Друга» исчез из его кармана, что осторожными жестами и невероятной женской хитростью у него была похищена его гордость, возможность мести.
— Остальное, — сказал Эндрью Харбен, — оказалось волшебной сказкой.
