Печатаемые ниже неизданные письма представляют собою извлечение из бумаг архива декабриста В. Л. Давыдова. Бумаги эти были переданы потомками Давыдова в распоряжение М. О. Гершензона. Вместе с автографами писем разных лиц передана была еще рукопись: «Василий Львович Давыдов (декабрист) и попутная хроника семьи Давыдовых с 1792 по 1856 год» Это — живо и точно изложенная семейная хроника — по материалам печатным («Архив Раевских», напр.) и неизданным. Изложение здесь, впрочем, доведено только до 1815 года. В дополнение к «попутной хронике» была составлена и тоже передана М. О. Гершензону хронологическая канва, озаглавленная: «К архиву Давыдова с 1792 по 1855 год». Здесь изложение обрывается на том же 1815 годе и после большого пробела восстанавливается с 1848 года и доводится до 1855.
Покойный М. О. Гершензон, изучив архив В. Л. Давыдова, решил опубликовать его документы отдельной книжкой и уже вел переговоры с Ленгизом о напечатании ее. Внешние обстоятельства, а потом смерть помешали осуществиться этому его намерению. Подготовляя материалы, Михаил Осипович успел, во-первых, восполнить пробел в тетради хронологической канвы, собственноручно заполнив годы 1816—1847 краткими датами, почерпнутыми из архива Давыдова и из печатных материалов. Во-вторых, он отобрал для печати наиболее интересное из автографов, сам тщательно переписал тексты писем, а французские письма перевел со свойственным ему мастерством. Комментариев он, однако, сделать не успел.
Осуществить издание архива Давыдова отдельной книжкой в настоящее время не представилось возможным. Но здесь было много ценных документов, достойных печати. Я произвел новый отбор из выбранного М. О. Гершензоном, и ниже печатаются наиболее ценные тексты, снабженные краткими введениями и примечаниями.
Тексты печатаются по новой орфографии, но с соблюдением особенностей живой речи.
Что касается комментария, то он дает только самое необходимое. Издаваемая переписка относится к сибирской жизни декабристов, хорошо изученной. За последнее время появилось сразу несколько книг, посвященных жизни декабристов в Сибири: «Сибирь и декабристы. Статьи, материалы, неизданные письма, библиография». Под редакцией М. К. Азадовского, М. Е. Золотарева, Б. Г. Кубалова. Иркутск. 1925 (здесь и библиографический указатель: «Декабристы в Сибири», составленный М. Азадовским и М. Слободским); — «Декабристы в Забайкалье». Неизданные материалы. Под редакцией А. В. Харчевникова. Чита. 1925; — «Декабристы на каторге и в ссылке». Сборник новых материалов и статей, составленный Комиссией Всесоюзного Общества Политкаторжан по празднованию столетнего юбилея восстания декабристов. М. 1925; — Декабристы на поселении. Из архива Якушкиных. Под. ред. Е. Якушкина. Изд. М. Сабашникова. М. 1926; — Б. Кубалов. «Декабристы в Восточной Сибири». Очерки. Иркутск. 1925. Наиболее полно вся литература о декабристах в Сибири (в том числе и их переписка) зарегистрирована в печатаемой «Библиографии декабристов» H. M. Ченцова, изд. Центрархива. Биографические данные см. в «Алфавите декабристов», под ред. Б. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса, изд. Центрархива. Л. 1925.
Василий Львович Давыдов не принадлежит к известным декабристам. Его биографии нет ни в «Русском Биографическом Словаре», ни в «Новом Энциклопедическом Словаре». Это не вполне справедливо. Правда, Давыдов не оставил политических трактатов, конституционных проектов или поэтических произведений. Но он был видным деятелем радикального Южного Общества и одним из близких к Пестелю лиц. Его имя связано с именем Пушкина, который хорошо знал его и его обширное родство и посвятил Давыдову теплое стихотворение.
В. Л. Давыдов родился в 1793 г., в Москве, в богатой дворянской семье. Его родные братья Петр и Александр дослужились до генеральских чинов; его единоутробным братом был известный генерал H. H. Раевский, сыновья которого, Александр и Николай, были близки с Пушкиным. Партизан Денис Давыдов тоже был его родственник. Через Екат. Ник. Раевскую Давыдов был в родстве с Мих. Ф. Орловым, через ее сестру Map. Николаевну — с С. Г. Волконским. Фамильной резиденцией Давыдовых была знаменитая Каменка, в Киевской губернии, где собирались южные декабристы и где бывал Пушкин. Шестнадцатилетним юношей, после обычного домашнего воспитания с аббатом-французом, В. Л. Давыдов вступил в военную службу, в войну 1812 года. В 1817 году он уже подполковник. В 1819 году он вступает в гражданский брак с Александрой Ивановной Потаповой (венчание состоялось в 1825 году); в 1820 году рождается его первый сын Михаил; позднее у Давыдовых было много детей.
Давыдов рано вовлекся в тайные организации. В 1817 г., 24 лет, он уже член Союза Благоденствия; в 1820 году он пытается, но безуспешно, вовлечь в тайное общество Дениса Давыдова. В 1821 г. Пушкин, бывавший в Каменке и докончивший там «Кавказского Пленника», увлеченный впечатлениями греческого восстания и толками декабристов, собиравшихся у Давыдова, пишет послание В. Л. Давыдову («Меж тем как генерал Орлов...»), где вспоминает, как в Каменке «за здоровье тех и той до дна, до капли выпивали», т.-е. за неаполитанских карбонаров и за свободу. В конце стихотворения говорилось:
Народы тишины хотят,
И долго их ярем не треснет.
Ужель надежды луч исчез?
Но нет! — мы счастьем насладимся,
Кровавой чаши причастимся...
Не случайно эти строки обращены к В. Л. Давыдову.
После закрытия Союза Благоденствия Южное Общество начинает развивать свою деятельность, и одним из самых горячих участников движения становится Давыдов. Вместе с Пестелем, Юшневским, С. Волконским, Крюковым, Басаргиным и другими он составляет Тульчинскую управу. В 1822 году, в Киеве, во время Контрактовой ярмарки, к Южному Обществу присоединяется Сергей Муравьев; собрания происходят на квартире B. Л. Давыдова; здесь впервые высказывается мысль о цареубийстве и говорится о республике. В. Н. Лихарев, по его внушению, составляет записку против Аракчеевских военных поселений, которую Давыдов обсуждает вместе с Пестелем, удостоверяя «решительное неудовольствие угнетенных поселян». В 1823 году, опять в Киеве, на Контрактах, в квартире Давыдова, декабристы разделяют Южный Округ на три управы: Тульчинскую, Каменскую и Васильковскую. Во главе Каменской становятся Давыдов и C. Г. Волконский; Давыдов является вместе с тем членом Тульчинской директории. В Каменскую управу вошли Иосиф Поджио и Лихарев, женатые на племянницах Давыдова; сюда же примкнули Янтальцев, А. В. Поджио, а также — Бошняк, будущий предатель. У В. Л. Давыдова был экземпляр «Русской Правды» Пестеля, переведенный и написанный рукою Сергея Муравьева. Из Киева Давыдов ездил в Петербург, чтобы содействовать об'единению Северного и Южного Обществ; он возил с собою письмо к Никите Муравьеву от Пестеля.
В ноябре 1823 года на собрании у Давыдова в Каменке было решено ввести республиканское правление вооруженной силой и истребить императорскую фамилию; это предложение Пестеля поддерживали Давыдов, Юшневский, Волконский. Деятельность Давыдова по тайному обществу продолжалась и в 1824 и 1825 годах. Арестован он был в Каменке в январе 1826 года. Его вины Верховный Уголовный Суд определил так: «полковник Давыдов имел умысел на цареубийство и истребление императорской фамилии, о чем и совещания происходили в его доме; участвовал в управлении тайного общества и старался распространять оное принятием членов и поручений; участвовал согласием в предположениях об отторжении областей от империи и приуготовлял к мятежу предложением одной артиллерийской роте быть готовою к действиям». Вместе с Юшневским, Поджио, Вадковским и другими (в количестве 31) он попал в категорию государственных преступников, «осуждаемых к смертной казни отсечением головы». Приговор был смягчен, и Давыдов был сослан на каторгу в Нерчинские заводы, куда партия декабристов прибыла 29 августа 1826 г. В сентябре 1827 года декабристов переводят из Нерчинска в Читу. А. И. Давыдова, Муравьева, Нарышкина приезжают в Читу и поселяются в наемных избах; Трубецкая, Волконская и Анненкова живут в собственных домах. В 1829 г. в Чите у Давыдовых родится сын Василий, «сибирский первенец» (после него было еще шесть). В 1830 г. декабристов опять переселяют — в Петровский завод. Позднее Давыдовы жили в Красноярске. В Сибири Давыдов провел долгих тридцать лет. Умер 25 октября 1855 г., в Красноярске.
Письма Давыдовых до 1925 года не были известны в печати. Только в юбилейные дни опубликовано несколько писем: в сборнике «Декабристы. Неизданные материалы и статьи» под редакцией Б. Л. Модзалевского и Ю. Г. Оксмана. М. 1925 (стр. 235: письмо В. Л. Давыдова к О. А. Лепарскому) и в сборнике «Декабристы на каторге и в ссылке» (несколько писем В. Л. Давыдова и его жены, в статье С. Я. Штрайха).
Большое утешение мне, что могу к тебе писать, друг мой милый. В отдаленности и в неизвестности об Вас всех, меня бы уже теперь бы грусть с'ела, если бы не позволено мне было о себе тебя известить1). День и ночь я думаю о тебе и детях наших — как они меня ждут теперь, бедняжки! — Не предавайся ты, друг мой, грусти своей — надейся и будь терпелива — о делах спроси у братьев; я надеюсь, что брат Петр2) к тебе приедет, он тебя успокоит и на мой счет, и во всем поможет тебе. К брату Н. Николаеву3) я также писал — без совету их ничего не делай — детей береги и сохрани свое здоровье — я здоров, а несчастлив потому, что вас не вижу. — Кланяйся брату Алекс.4), скажи ему, что я считаю на дружбу его — племянниц Машу и Катиньку5), также несчастных поцелуй за меня — я надеюсь, что они тоже от мужьев письма получили. — Прощай, друг мой бесценный — целую тебя и детей тысячу раз — Никому в доме не забудь поклониться.
Друг твой В. Давыдов.
Скажи, душа моя, доктору, что я полагаюсь твердо на его дружбу, и, что он вас не оставит, я в том уверен.
С. Петербург, 26 Генваря 1826.
На обороте: Ея Высокоблагородию Милостивой Государыне Александре Ивановне Давыдовой. Киевской губернии, Чигиринского Повета, в М-чко Каменку.
Душа моя — друг бесценный! Что я узнал от брата? То, что бы меня радовало, осчастливило прежде, теперь убивает — скоро шестой малютка умножит горестное семейство наше, — но бог тебя не оставит, он призрит всех нас несчастных — будь тверда, ангел мой, и береги себя для меня и для детей. — Бог и надежда скоро увидеть тебя, сокровище мое, меня поддерживают, — я здоров и, пока не отнимут у меня надежду с тобою соединиться, я могу все перенести. — Но, друг мой, — на коленях благодари брата Петра, приведи к ногам его всех детей, — благодарите его за его беспримерную дружбу ко мне и к вам — он не оставил меня, он не оставит вас, он нас соединит — бог его дал нам, несчастным — во всем слушайте его — он все сделает к лучшему. — Саша моя, всю жизнь мою сейчас готов отдать с радостью, всю кровь мою готов пролить, чтобы тебя и детей прижать к моему сердцу — не теряю надежды еще на счастие — ибо все мое упование на всевышнего. Приезжай же, друг мой, ты, которую я люблю всеми силами души моей — дай мне посмотреть на тебя — потом хоть тотчас умереть. — Прощай, ангел мой, душа моя, тебя и детей от всей души целую — слезы мои беспрестанно текут, когда пишу к тебе — и никогда, никогда, ни на одно мгновение ты не выходишь из сердца моего, из мыслей моих. Прощай же, ангел мой, сокровище мое!
В. Давыдов.
Моя милая и нежная дочь, моя чудесная Маша8), третий раз пишу тебе собственной рукой, — и все с тем же волнением, с теми же чувствами тревоги, радости и горя вперемежку. Как я был бы счастлив получить от тебя тайное письмо, в котором ты могла бы совершенно открыть мне свое сердце и объяснить мне разные вещи, касающиеся тебя, которых я не понимаю — твой от'езд от г. Бег. и от Соф. Григ., — словом, свободно рассказать мне все о себе и вполне открыть свое сердце отцу, обожающему и любящему тебя больше, чем слова могут выразить. Я непрерывно день и ночь думаю о тебе, моя милая Маша. Твоя судьба и судьба остальных детей непрестанно беспокоит и мучит меня, и я прихожу в отчаяние при мысли, что ничего не могу сделать для вас, за которых я с такой радостью сейчас же отдал бы свою жизнь. Я пишу моему брату, умоляя его не оставлять вас всех; убежден, что он исполнит все, о чем я его прошу. Он — мое единственное прибежище, и он это знает. Я ничего не скажу тебе в этом письме о нашем нынешнем положении. Прочти мое письмо к дяде, там ты все узнаешь. Особенно Фиона сможет рассказать тебе тысячу подробностей; она прожила с нами три года, и я уверен, что ты будешь жадно ее слушать. Поручаю тебе, моя милая, взять на себя заботу об этой превосходной женщине и попросить дядю, чтобы ей регулярно выплачивалась ее пенсия, и чтоб хлеб и содержание, положенные нами, были выдаваемы со всевозможною точностью9), чтобы отдано было приказание всегда вручать Фионе деньги в собственные руки. Ее муж — очень хороший человек и верный слуга; но у него есть слабость — он немного пьет и не очень экономно тратит свои деньги. Только постарайся, мой ангел, устроить это, не унижая его и посоветовавшись с Фионой. Такая привязанность и такое бескорыстие, как в этой женщине, встречаются редко, — ты, не можешь составить себе об этом представления. Если мои дети когда-нибудь забудут услуги, оказанные ею нам, и ее великую преданность нам, — это будет дурно с их стороны и причинит нам тяжелое огорчение. Но этого не случится, моя добрая Маша, не так ли? Я желал бы, чтобы твой дядя как можно скорее отпустил их на свободу и чтобы ты постаралась сделать что-нибудь для их сына, которого следовало бы обучить грамоте и какому-нибудь хорошему ремеслу, если его мать согласится на это, и чтобы дядя распорядился об этом. — Милая и дорогая Маша, любовь и уважение, которые ты питаешь к твоей матери, наполняют мое сердце радостью, и среди всех моих горестей и страданий эти твои чувства служат мне сладким утешением, за которое небо наградит тебя и за которое я ежедневно благословляю тебя из глубины моего сердца. Она истинно заслуживает этих чувств с твоей стороны, так как она любит тебя наравне со всеми остальными нашими детьми, и даже, в виду твоего возраста и положения, думает всегда о тебе первой. Я — свидетель ее постоянной заботы и беспокойства о тебе; я знаю, как сильно она тебя любит, и она, как и я, знает, что ты этого достойна. Что до меня, моя дочь, то без нее меня уж не было бы на свете. Ее безграничная любовь, ее беспримерная преданность, ее заботы обо мне, ее доброта, кротость, безропотность, с которою она несет свою полную лишений и трудов жизнь, дали мне силу все перетерпеть и не раз забывать ужас моего положения. Уплачивайте ей, мои милые дети, мой долг вашей любовью и уважением к ней, и когда меня не станет, воздайте ей за все добро, которое она сделала вашему несчастному отцу. Эти слова, эту просьбу, которую я пишу здесь, я повторю на моем смертном одре и умру с твердой и сладкой надеждой, что они останутся навсегда начертанными в ваших сердцах. — Мучительно меня беспокоит твой брат Миша. Он, бедный мальчик, очевидно не понимает, что он сам должен проложить себе дорогу в жизни, что все в ней будет ему враждебно и что, если он не приобретет действительно полезных знаний, он не сможет занять положения в обществе и пропадет безвозвратно. Мать и я просим, умоляем его во имя всего святого подумать о своем положении и наконец сделать усилие, достойное благородного и честного сердца, ради себя и ради его родителей, желающих лишь его счастия и дрожащих за его будущность. Напиши нам, милая Маша, нет ли у него каких-нибудь порочных наклонностей и неустанно тверди ему о его обязанностях. Я вижу, что он тебя любит и слушается, и благодарю за это небо. Да оградит его бог от порока! Особенно он должен остерегаться карточной игры, как чумы. Как отец, как его лучший друг, я запрещаю ему и заклинаю его когда-либо дотрогиваться до карт; коммерческие игры немногим лучше азартных; они отвлекают от серьезных, полезных, приличных занятий, делают дух нерадивым ко всему другому и отнимают драгоценное время. Если он преступит это запрещение и забудет мои мольбы, он убьет мать и меня. Твоих милых сестренок хвалю и целую. У них надежный руководитель — их благодетельница, и превосходный образец для подражания — их старшая сестра. Не могу сказать тебе, как очаровательны для меня их письма. Их нежность к нам и их наивные рассказы дают нам немало счастливых минут. Наши милые Петя и Коля — мы любим их, как вас всех, и советы, которые мы даем Мише, предназначены также для них. Да благословит небо вас всех, милые, обожаемые дети! Неужели я никогда не увижу вас? Боже мой, хоть мгновение, одно мгновение, чтобы я мог прижать вас всех к моему сердцу и увидеть вас счастливыми, а затем да свершится его святая воля! Пусть Фиона несколько ночей спит в твоей комнате, чтобы она могла рассказать тебе все, что касается нас. Она вручит тебе письмо для К. Ф. Муравьевой, и я прошу тебя лично передать его, Я столь многим обязан дружбе ее сына и ее ангела-невестки, что твой священный долг — оказать ей эту услугу, и я особенно прошу тебя об этом. Будет еще несколько писем, в том числе одно от твоей матери к Соф. Григ.; ты его тоже передай сама. Письмо г-жи Ивашевой к ее сестре г-же Беккерс пусть передаст Фиона или ты сама передай, как найдешь нужным. Излишне было бы об'яснять тебе, моя добрая и чуткая Маша, что оказать эти услуги товарищам по изгнанию и заточению — для меня священный долг. И мне оказывали такие услуги, и еще гораздо более важные, и моя добрая и благородная дочь не захочет, чтобы ее отец остался в долгу. Я убежден, что неблагодарность и себялюбие — чувства тебе незнакомые. Пусть Фиона через два или три дня по приезде отправится к Кат. Фед., чтобы рассказать ей о ее детях. Я хочу также непременно, чтобы она навестила твоих сестер и пожила с ними два-три дня. Я уже писал тебе, как много мы обязаны г. Вольфу, моему товарищу по несчастию; он спас, могу сказать, жизнь твоему брату и твоей сестре. Он провел у нас немало ночей без сна, немало дней без отдыха. Я хотел бы, чтобы в одном из твоих открытых писем ты написала мне о благодарности, которую вы все чувствуете к нему, и чтобы ты собственноручно вышила для него что-нибудь, например, кисет для табака. Он очень восприимчив к таким знакам внимания, и я был бы рад сделать ему удовольствие. Обрати внимание, милая Маша, на способ, каким упакованы посылаемые тебе здесь письма; ты сумеешь найти подходящее средство писать и мне так же секретно; но не забывай каждый раз ставить на той вещи, в которой будет находиться письмо, буквы, именно: A. D. — если вещь предназначена для твоей матери или сестры, В. D. — если для меня или для Васи. J.D. — если для Ванички. Копируй эти знаки точно; по ним я узнаю, что, вскрыв данную вещь, я найду в ней письмо10). Чтобы дать мне знать, что все тайные письма благополучно дошли до тебя чрез Фиону, напиши точно эту фразу: «добрая Фиона нисколько не изменилась, несмотря на свой возраст» в первом же письме, которое ты пошлешь мне обычным путем после ее приезда, а дальше можешь писать о ней, что захочешь. Чтобы дать мне знать, что письма, которые я посылаю чрез тебя, переданы каждое по своему адресу, напиши: «postscriptum: «я отдала ваши очки в починку и скоро пришлю их вам», а чтобы известить меня, что мои просьбы к моему брату приняты им во внимание и что он исполнит то, о чем я его прошу, — напиши в твоем письме: «Собираюсь вышить для вас портфель и пришлю ею, как только он будет готов». Когда нам пришлют служанку, — и я хотел бы, чтобы это было возможно скорее, — ты сможешь написать с нею подробно; но надо хорошенько спрятать письмо и особенно следить, чтобы оно не шуршало при ощупывании той вещи, в которой оно спрятано. Еще легче ты можешь послать письмо с той женщиной, которую пришлют Марье Николаевне. Иркутский губернатор посетил твою мать; он был очень учтив с нами и обещал нам повидать вас всех в этом году в Москве, а также и моего брата. Он знает наше печальное положение и наши плохие дела, и сам предложил поговорить об этом с твоим дядей. Несмотря на то, я все же хочу быть поселен в Западной Сибири; возможно — об этом ходят слухи, — что мы будем скоро переведены на поселение, поэтому напоминай почаще дяде о моем желании на этот счет.
Прощай, моя милая, горячо любимая дочь, мой ангел-утешитель. Не пишу тебе о том, чтобы ты просила разрешения приехать к нам; это сделаешь ты только в самой крайности, когда некуда тебе будет головы приклонить; и да оградит тебя бог от этого, моя бедная Маша! Конечно, я сошел бы с ума от счастья и радости, если бы мог прижать тебя к своему сердцу, но дело не в моем, а в твоем счастии. Прощай, мое дитя, прощайте, все мои обожаемые дети. Обнимаю вас тысячу и тысячу раз, благословляю вас от глубины сердца; да хранит вас бог, да ниспошлет он вам здоровье, счастье и добродетель. Это моя ежедневная горячая молитва. Не могу расстаться с тобою, мой ангел, Маша моя, друг мой — слезы так и льются из глаз. Нет, никогда вы не узнаете, как и сколько я вас люблю и что вы для меня! Еще раз благословляю вас всех. Господи, будь им покровителем и помилуй их! Христос с вами.
P. S. Если поедешь в Каменку, милая дочь, сходи на могилу твоей святой бабушки и помолись за всех нас: она заступится за нас в небесах. Сходи также на могилы моих братьев и моей сестры Марии. Помолись на могиле той, кто дал мне жизнь, помолись за меня и помни вечно, что один твой отец заслуживает твоих упреков. — Сколько раз я просил портретов ваших! Неужли нет возможности доставить мне это счастье, это единственное утешение! — Упроси дядюшку, чтобы не лишил меня сего — ради самого Бога!..
Милая, бесценная моя Машенька. Хотя я пишу к тебе всякую неделю, но хочу и этим случаем воспользоваться, чтоб сказать тебе, как я тебя люблю и как беспрестанно молю бога о счастии моей доброй, милой дочери. Любовь твоя ко мне меня так утешает, я так счастлива ею, что описать тебе не могу. Бог наградит тебя, друг мой, за утешения, которыми ты услаждаешь горькую жизнь нашу! Обнимаю и целую тебя, мой ангел, тысячу раз и благословляю от всей души. Тебе поручаю братьев и сестер твоих расцеловать за меня. Благословляю их, бесценных моих деточек. Молю бога за всех вас — он не оставит таких добрых детей, как вы. Ты удивишься, что нуждаясь сама в белье, я посылаю тебе 11 рубашек; но они мне узки и слишком нарядны для меня. Вот как они ко мне попались. H. M. Муравьев узнал, что мы без белья совсем, и принес эти рубашки совсем новые отцу твоему и просил убедительно его взять их для меня. Наши отношения с ним таковы, что отец твой не мог отказать — а я тотчас отложила их тебе, а себе купила здесь холстины потолще и несколько белья сшила себе, которое мне впору, — ainsi ce n'est pas un sacrifice. — Мне так грустно, так грустно, что не могу ничего хорошего тебе послать! Купить бы можно здесь, но и рубля нету в доме. Васин портрет тебе посылаю, он очень похож, — а Сашин и Ваничкин сестрам — ты можешь их когда-нибудь отдать списать для себя. Прощай, мой друг, душечка моя; еще раз целую и благословляю тебя. Пошли тебе, господи, все счастье, что я тебе желаю. Христос с тобой.
Любящая тебя мать А. Давыдова.
Я опять беру перо — хочу еще раз проститься с тобою, душа моя. Прощай, Машичка, бесценный милый дружочек — еще раз благословляю тебя.
19 февраля 1835 г. — Ал. Поджио, которого ты, вероятно, едва помнишь, просил меня сказать тебе, что он почтительно целует твои руки и руки твоих сестренок. Якубович, которого ты не знаешь, но который мне друг, почтительно целует твои руки (это их выражения). Они знают, какая ты хорошая дочь.
Посылаю тебе, моя добрая Маша, письмо для г-жи Гурко, жены генерала Гурко, командующего дивизией в Москве; это от одного ее родственника. Посоветуйся с Соф. Григ., как доставить его, и в точности исполни ее совет. Эта г-жа Гурко — урожденная Корф. Будь очень осторожна с этим письмом. Впрочем, оно не так срочно, как остальные, и ты можешь промедлить 3 или i недели, но будь благоразумна. Оно — от человека, которому я обязан. Я хотел бы, чтобы оно дошло по адресу, но осторожность — прежде всего.
Милая Маша, я прошу моего брата прислать мне непромокаемое пальто поизящнее; это — не для меня. Фиона скажет тебе для кого.
Моей милой Маше.
Названия мест, где я хотел бы быть поселен.
Прежде всего, было бы желательно, чтобы это была Западная Сибирь: она в сто раз удобнее этой и в отношении властей, и со стороны климата, и ради дешевизны; притом, она гораздо ближе к России. Вот города в порядке их выгодности: Тюмень, Тоболь. Губерн. — Курган Тоболь. Губ. — Тара Тоболь. Губ. или, если возможно, — в 15—20 верстах от Тобольска, чтобы иметь поблизости медицинскую помощь для моей жены, здоровье которой значительно подалось, и для моих детей. Но если Западная Сибирь заперта для меня, — тогда близ Иркутска или Красноярска.
Список книг из моей библиотеки. — Я хочу иметь Корнеля, Расина, Кребильона, Мольера, Реньяра, Буало, Грессэ, Лафонтена. Телемака, «Les orateurs sacrés», «Les Moralistes» в I томе, Ларошфуко, Вовенарга, Лабрюйера, Ролленя, Ройона (сокращение Ролленя), Мильо, Верто, Тулонжона, Лакретеля, Плутарха, Карамзина и все русские книги, находящиеся в Каменке; Леваска, письма m-me Севинье, и всю коллекцию мемуаров по истории и истории революций французской и английской (прошу тебя пополнить ее за счет нескольких роскошных изданий из моей библиотеки); «Bibliothèque Orientale» Эрбело, все книги по математике, политической экономии, географии и все мои географические карты с двумя маленькими глобусами, которые я оставил; Робинзона Крузо, Географич. словарь, Историч. словарь в 15 том., словарь Бейля в 16 том., Жильблаза с гравюрами. Я хотел бы обменять моего Вольтера и Ж. Ж. Руссо на компактные издания Вольтера и Руссо, что составило бы три или четыре тома вместо ста почти; и чтобы ты мне их прислал. Еще я просил бы тебя обменять несколько роскошных изданий и романов из моей библиотеки, которые мне ни на что не нужны, на географию Бальби в пяти больших томах. Эта книга необходима мне и моим детям. Наконец, вот список детских книг, которые я хотел бы получить теперь же и которые мне крайне нужны: краткая география, краткая арифметика, краткая грамматика Греча, краткая история России, всеобщая история Кайданова и дешевый полный атлас, также география Зябловского.
Умоляю тебя, милый брат, прислать мне все эти книги. Ты понимаешь, как я нуждаюсь в них, будучи навеки отрезан от цивилизованного мира и вынужденный быть единственным учителем моих детей; и это ведь еще жалкие средства в виду задачи, предстоящей мне.
Всецело рассчитываю в этом, на тебя, милый друг.
Значительную долю сохранившегося архива Давыдовых составляют письма декабриста А. И. Якубовича.
Имя Якубовича общеизвестно. Встречи с Пушкиным, дуэль с Грибоедовым, угрозы умертвить Александра I дали ему внешнюю популярность. Из полуанекдотических данных отслоился образ забияки, бреттера типа Дорохова из «Войны и Мира».
Этот традиционный образ не искажает подлинного Якубовича. В опубликованных Центрархивом показаниях декабристов сохранилось много ярких фактов, свидетельствующих, как недисциплинирован и чрезмерен был Якубович в своих высказываниях и как он отяготил Рылеева своими выходками.
Однако Якубович был содержательнее своей легендарной репутации. На ряду с жалобами Рылеева на действия Якубовича, угрожавшие провалить подготовляемый политический переворот, в документах следственного дела о декабристах сохранилось замечательное письмо Якубовича к Николаю I из Петропавловской крепости, от 28 декабря 1825 г., т.-е. через три дня после ареста. Здесь Якубович не приносит раскаяния в своих действиях, но подвергает смелой критике социально-политическую систему в России. Вот отрывки: «Недовольных или карбонариев в природе человека и порядке вещей нет; правительство их созидает»; «не правосудие, а лихоимство заседает в судилищах»; «казна не исполняет условий, законы слабы, чиновники во зло употребляют власть мест своих и давно уже к правительству потеряно всякое доверие»; о крестьянах: «вся тягость налогов и повинностей, разорительное мотовство дворян — все лежит на сем почтенном, но несчастном сословии»; «помещики, живущие в деревнях, большею частью закоснелые в невежестве и пороках, самовластно располагают честью, имуществом и самою жизнью своих крестьян, передавая разврат в их семейства»; офицеры «развращаются, уничтожают в себе природные способности и делаются тиранами солдат»; солдат, «оставляя отчий дом, а часто жену, детей, уходит безнадежен когда-либо насладиться мирной жизнью под родным кровом, в кругу близких: — уныние, тоска в сердце!» и т. д. Конечно, здесь нет ничего оригинального; это обычные мысли либерального офицера перед 14 декабря. И все надежды арестованного декабриста из Петропавловской крепости летят к царю: «Облегчите и обеспечьте состояние хлебопашца. Сравняйте преимуществами ваших воинов, уменьшив срок службы, решительными законами и строгим их исполнением введите каждого в его обязанности, распространите свет наук и просвещения, дайте ход торговой деятельности, ободрите вашим благоволением робкую добродетель, и недовольные, или карбонарии исчезнут как тьма пред лицом солнца. Вы будете благодетельный спаситель отечества».
И эта вера в благоразумие монарха столь же характерна для среднего декабриста, как и критика русских порядков. Все же, приведенные выше цитаты осложняют, обогащают образ Якубовича, рисуют его искренним общественником.
Неизданные письма его, печатаемые ниже, рисуют Якубовича еще с иной стороны.
До сих пор нам было известно очень мало писем Якубовича. Одно его письмо — к сестре, из Сибири, 1841 г., опубликовано в «Русском Архиве» за 1893 год, письмо к царю из крепости напечатано в сборнике А. К. Бороздина: «Из писем и показаний декабристов», в 1906 году; в новейшем издании: «Декабристы. Неизданные материалы и статьи», под редакцией Б. Л. Модзалевского и Ю. Г. Оксмана, 1925 г., сообщено еще четыре письма к О. А. Лепарскому. В последнем из названных изданий — А. А. Сиверс вскользь упоминает (стр. 228), что им подготовляются к печати письма Якубовича, но они пока не появились. В сборнике «Декабристы на каторге и в ссылке» С. Я. Штрайх опубликовал два новых письма Якубовича. Вот и все.
Тем ценнее то обстоятельство, что в архиве Давыдовых сбереглась пачка писем Якубовича. Ненавистник Александра I-го, бесстрашный рубака на Кавказе, бреттер-дуэлист Якубович в своих сибирских письмах выступает с иными чертами. Его незаурядная энергия уходит теперь в хозяйственную, промысловую деятельность, — о чем он и рассказывает эпизодически в письмах. А сверх того, в душе ссыльного декабриста обнаружились интимные чувства дружбы и даже сентиментальности. Одно из писем глухо говорит даже о какой-то сердечной драме, пережитой стареющим Якубовичем.
Для лучшего понимания отобранных мною писем сообщаю биографическую справку о Якубовиче.
Александр Иванович Якубович родился в 1792 году, в дворянской семье. Получил домашнее воспитание с гувернерами-иностранцами, потом учился в Московском университетском благородном пансионе. Служил в гвардии; в 1818 году, за участие в дуэли между гр. Завадовским и Шереметевым, переведен в армию на Кавказ (отсюда ненависть к Александру I). Тотчас по его приезде в Тифлис состоялась его известная дуэль с Грибоедовым, при чем оба обнаружили замечательное хладнокровие. На Кавказе прославился отчаянной храбростью в сражениях с горцами.
В конце 1824 года он приехал в Россию, сначала — в Москву, потом, в 1825 г. — в Петербург. Здесь он сблизился с членами Северного Общества, участвовал в совещаниях заговорщиков, вызывался убить Александра I, торопил с переворотом, вообще держался буйно. В общество он формально принят не был. В событиях дня 14 декабря Якубович вел себя как-то путанно и странно. Как и Давыдов, он был приговорен к смертной казни через отсечение головы, но по смягченному приговору был сослан в Сибирь, содержался вместе с Оболенским в тюрьме в Усолье близ Иркутска, потом, вместе с Оболенским Волконским, Трубецким, Давыдовым, Артамоном Муравьевым, братьями Борисовыми, — в Нерчинском руднике, потом в Читинской тюрьме, потом в Петровском заводе. В ссылке Якубович был забыт родственниками и был поддержан В. Л. Давыдовым, с которым скитался из одной тюрьмы в другую, и его женой. Из Петровского завода Якубович был освобожден в 1839 г. и поселился в деревне Малой Разводной, в 5 верстах от Иркутска; летом 1841 г. переведен в с. Назимово, Анцыферовской волости, Енисейской губ. Когда золотопромышленная компания Базилевского и Мальвинского открыла в северной Енисейской тайге два прииска, Якубович был приглашен управляющим. Умер он в г. Енисейске 3 сентября 1845 года.
Письма Якубовича, кроме одного, не имеют дат годов. Приходится устанавливать их последовательность по содержанию, руководясь вышеуказанными датами освобождения из Петровского завода, жизни в Малой Разводной, переселения в Назимово.
20 Маия [1839]. Малая Развод.
Искренно благодарю Вас, добрый Михайло Матвеевич, за доброе дружеское Ваше письмо — с участием кровного читал его и радовался, что Вам сносно в Красноярске. Вы правы, полюбив Николая Ивановича. Это честная, добрая душа — право не могу отгадать, за что, про что он меня подарил своей дружбой, — в Ольге Петровне я нахожу важный недостаток, который мешает мне искать выиграть ее доверие и приязнь — это молодость при недурном личике, но эти недостатки она выкупает прекрасным сердцем и светлым умом. Благодарю Вас, что Вы дарите приязнью моих друзей Давыдовых, право, они стоят любви и уважения. Из письма к Давыдову Вы увидите, что со мной было и есть — но что будет: про то один бог знает. Жаль, что Вы не могли видеть, как Мальвинские хлопотали достать Вам ананасов и лимонных дерев — они оба Вас полюбили. Не могу понять, что заставило Беляевых после стольких лет поселения и при таком состоянии итить служить на Кавказ11); несмотря на мой Дон-Кихотский дух и воспоминания, если бы я имел хотя ¼ Беляевых состояния, то и калачом меня бы не заманили на кавказскую бойню.
Недавно видел Понжева, он Вас любит попрежнему, но извините его, разучился грамоте, весь в постройках на урочище Камчатинке — но он тот же добрый, благородный сострадалец, что и был. Остальная братья кое-как живет — пересыпая из пустого в порожнее, да я и сам тяну меледу за неимением дельного занятия. Поклонитесь от меня Михаилу Фотичу, Г. Турчанинову и Лопатину. — Последних двух не имею чести лично знать, но столько знаю хорошего про них, что счел бы себя счастливым, если бы они не отвергли моего привета. Часто ли вы получаете письма от родных? Удачно ли идут Ваши агрономические занятия? Ваш кактус помаленьку растет, и когда образуется порядочный куст — то сделаю отводки — а самого патриарха постараюсь Вам переслать.
Прощайте, добрый Михайло Матвеевич. Помните и любите Вам преданного и уважающего Вас
А. Якубовича.
(На обороте: Милостивому Государю Михайлу Матвеевичу Свиридову12).
11 декабря [1840?]. Алек. Завод.
Друг верный, милый и брат, что со мной делается, ты не поверишь. Бог милосерд ко мне не по достоинствам: ты знаешь уже чрез Мальвинского, что мне поручил откуп сделать закуп 31 т. пудов муки, менее месяца я все обработал; доставил более 7 т. выгоды моим верителям и сам получил следующую выгоду: мне за комиссию очистилось 2 т. 80 р. — из них я уплатил Оболенскому и другим 800 р. — оставил себе на круглый год содержание по 75 р. в месяц, сшил волчью шубу и завелся новой амуницией; но самое главное выиграл неограниченное доверие, следствием которого я теперь главный винокур Александр. завода, главный подвальный и поверенный откупа — но все сии должности временно у меня, и я не беру за них ни жалованья и никакого вознаграждения; но желаю показать, что наш пострел везде поспел. — Каменный уголь выводится правительством в Уголье, и если будет пароходство, то ты, брат, узнаешь, как мы умеем уголь превращать в золото. Обнимаю тебя, брат, и благодарю за 3 письма, которые я разом получил, возвратясь из раз'ездов к себе — если бы бог помог в течение нескольких лет выработать столько: чтобы иметь возможность заплатить всем и вся — то на старости мы бы с тобой сидели рядышком у камина и толковали бы о былом — на Кавказ я не еду, строиться и не думаю и потому, выкупя мою Петровскую нищету, я — Ваш и употреблю все возможное, чтобы быть вместе с моими бесценными друзьями.
Прими и обласкай Гг. Сельского и Хапилова, они люди добрые и оказали мне услугу в закупке хлеба. Поздравляю Вас всех, мои милые, с новым годом и имянинами доброго Васи. — Тысячу раз Вас целую и обнимаю.
Душой весь Ваш А. Якубович.
P. S. Когда будешь писать к Марие Васильевне, скажи от меня истинное сердечное уважение. Пишет-ли к Вам Миша? Что делается с другими детьми?
18 октября [1841?].
Добрый друг, обнимаю тебя и благодарю от всего сердца за доброе истинно дружеское твое письмо — и совет брата; понимаю, что ты желаешь мне пользы, но меня ставят в такое положение, что с моим характером и правилами, вряд ли можно им воспользоваться; я тебе расскажу вкратце, что было и есть. Приехав с прииска, нашел я 2-х негодяев приказчиков, 7 человек рабочих и 1 лошадь водовозную; надобно было сено косить, скот гнать в тайгу — и строиться к зиме, также принимать, набивать в мешки хлеб — и проч. Сумма в кассе у меня была 900 р.; прошу распоряжаться, как хочешь. Не будь Павел Егорович, я бы погиб, осрамился на всю жизнь, — никто бы не хотел верить, что мне не дали средств — к тому же не сказали даже, что делать и как делать; ты знаешь, я не застенчив, подумал — решился, накупился на донос — но вот что удалось сделать: заняв у Кузнецова 8 т. рублей, сена поставил 3259 коп., прогнал скот без всякой траты, выстроил, не имев ни одной плахи, ни тесины, контору, доделал начатой флигель, славную русскую избу на 30 чел., конюшню крепкую с полом и яслями на 100 лош., на 8 саж. два амбара, — три зимовья для чернорабочих, кузницу с белой баней в одной связи — отхожие места, притон на 100 лошадей, очистил тайги с версту, нажог угля 65 кор. и вырубил к зиме дров до 100 саженей. — Ты скажешь: да ты чудо сделал! Нет, брат, хотя хотят, чтобы я совершил чудо — а именно: не сделав сметы, не приготовив решительно ничего, вдруг, говорят, должно нанять 600 рабочих, я составляю смету и выходит, что надобно муки, овса, мяса, крупы, масла, соли доставить на прииски тысяч 20, кроме товаров, да на Ермак тысяч 15 пуд., — а у нас на остатках всего 6750 пуд разного хлеба — и никто не хочет и думать, как это сделать, и зачем столько рабочих — так вздумалось безотчетно. Нет, брат, я не могу и не должен срамиться, к тому же я задолжал 1800 р. для переезда и прожитья, промучился 4 месяца — а и намеку нет, что хотят мне сделать в возврат; без шума и гвалту я решился удалиться от этого хаоса подобру-поздорову, и бог с ними и с их золотом — не бойсь, брат, хлеб найду и без них, я чувствую мои силы — и меня немножко знают добрые люди. Как часто навертывается слеза раскаяния, что я перемудрил — оставил мой мирный приют, променял ястреба на кукушку, но это наука — и пословица правду говорит: дураков и в церкве биют! Я дурак, потому что поверил людям, не послушал советов дружбы и истинного участия.
Мне сказывал Алек. Ник., как душки, мои маленькие друзья, выплясывают; хотел бы я посмотреть, как мой приказчик, Мальтебрюн, дед Ваня пляшет — умора. Если бог даст, что я перепрошусь из Назимова, то в этот раз поживу порядком у Вас и буду плясать с Сашей и Ваней. — Вася и Лева на пристяжке, девица Курдюкова может прыгать на руках — и мы зададим свой балет не на шутку13).
На счет доноса скажу тебе, что это низость, превышающая всякое вероятие; Павел Егорович Г. Кузнецов был свидетель, когда я просил Г. Окружного начальника позволения приехать в Енисейск, в случае дело встретится необходимое, он позволил в его присутствии, и я ссылаюсь на него — встретилось обстоятельство, что необходимо было приеха|ть] на 2 дня; и он донес — бог с ним, ему же хуже: поблагодари от меня честную душу Коз. Як., что он вступился за меня: негодяев не оберешься на белом свете.
Подробности ты узнаешь от Алек. Ник.; он прожил у нас неделю и все видел; вот уж не на розах, но сам дурак сунулся в петлю, и поделом.
Тысячи раз целую ручки добрейшего друга Алек. Иван. Обнимаю тебя и милых твоих малюток и остаюсь по гроб твой друг
А. Якубович.
Друг и Брат! Перед самым от'ездом получил твое письмо от 22 Авг. Поведение Н. И. мне непонятно — но если это следствие чувств, которые невольно подозреваю после проделки его с тобой — то вот-то я в полных дураках; но посмотрим, что будет дальше, — пока нехорошо. Из Енисейска я выехал 27 в бурю, но необходимо было поспеть к расчету — и чуть было не утонул; один бог спас: — лодку захлестало, гребцы выбились из сил — я не мог на корме давать по валам — 10 саженей далее от берегу и одним дураком было бы меньше в Назимовом.
Ты можешь узнать подробно, что и как делается со мной чрез Александру Николаевну — умную сибирячку — самому надоело толковать о всех неприятностях моего положения и роде жизни, — но у меня все кипит под рукой, бьюсь напропалую с препятствиями и неудобствами, но холод и дожди меня допекают — раны мои тоже сказываются; но довольно о себе.
Ты, брат, чудесно описал приезжавшего миллионщика — знаешь ли, что мне жаль, что я не встречусь с ним — меня с'едает демон деятельности и предприимчивости — голова полна проектов, да бодливой корове бог рогов не дает; знаешь ли, что если бы я ему об'яснил, что удалось мне видеть на приисках, он бы не пожалел сотню тысяч убить — но зато головой отвечаю, что сделал бы открытия жильного золота, — а это не россыпям чета — и верно бы понял выгоды переселить крестьян свободных, на свое иждивение и с известными условиями, на некоторые речки не далее 60 верст от приисков; не попадет же мне под руку какой-нибудь Берна!... Шишиморой должен ограничиться, а время летит, я старею — силы душевные и телесные слабеют — что же делать, так богу угодно!
Не могу нахвалиться приязнью Леонида Федоровича14) — он своим вниманием дал возможность округлить мои отношения в Енисейске; — вот уж городок! С Павлом Егоровичем мы приятели — но у этого философа — суетности и тщеславия своего рода препорядочно — но он добрый человек и прикидывается букой.
Прилагаю письмо к Козьме Яковлевичу, отдай его ему, если он в Красноярске, если же уехал в Иркутск, то попроси Николая Иван, переслать к нему — все, что знаешь о моих родных, пожалуйста напиши — ты мне окажешь большую услугу.
Рад, что хозяйство Михайла Матвеевича идет хорошо, но не угодно ли ему здесь похозяйничать: в июле 8 дн., в августе 2 дня без дождей — косцы по 3 р. в день — а травы от сотворения мира не косились, от того бурьяны и дудки в рост человеческий, в Назимовском участке один только крестьянин Фокин имеет 3 десят. запашки — и то верст за 20 в горах — зато тайги в волю — болот не вымеряешь; я хочу попробовать сажать сахарный тростник и индиго — эти растения будут совершенно по климату.
Тысячи раз целую ручки добрейшей Александры Ивановны и прошу связать мне из шерсти теплый колпак, ее подарок колпака в Петровском меня теперь спасает от стужи ночью.
Посмотрел бы ты, что теперь делается в Назим.; рабочие с большими деньгами, рублей по 900 некоторые выработали — что за пьянство, буйство и проч.; приискатели и их партии выходят из тайги на тощих конях, оборванные, обожженные — словно сброд разбитой армии — и многие с длинными рожами — проискав 100 т. и ничего не найдя. Ник. Иван, счастлив до невероятия: 10 пуд. золота вымыто, капитал задолженный возвращен и 80% чистой прибыли на первый год — недурно; — представь себе, что в тайгу я послал по его настоянию 272 штуки рогатого скота — и все пришли благополучно — когда я наверно полагал 15% траты, исполнение беру на себя, но мысль и настойчивость ему принадлежат.
Деток, моих друзей, целую миллион раз — Васе и Саше не отвечаю теперь, некогда, хоть разорвись — но предложение Саши принимаю, а пока пляшу трепака от стужи на чердаке. Ваш шалун ленится писать к внуку - произведу его непременно в бароны Шлепеньбоны.
Целую, обнимаю Вас всех и остаюсь душой весь Ваш
А. Якубович Сеногноев.
3 сентября [1842?].
Ермак.
13 сентября. Разводная.
Более 2 недель, как я разлучился с Вами, мои добрые, милые, бесценные друзья — и о сю пору не знаю, что с Вами делается? Благополучно ли Вы доехали? Мне это время кажется веком, одна усиленная физическая деятельность дает мне сколько-нибудь возможности сносить мое сиротство, бороться с хандрой. Теперь расскажу тебе, что со мной было во все это время: бродивши на охоте, я набрел на пласт чудесного каменного угля, нанял 2 работников и сделал несколько разведок, оказался уголь чудесной доброты, и копи можно производить легко и в большом изобилии на берегу самой Ангары; желая пользы краю и зная, что казенные заводы, Угольской в особенности, — нуждаются в средствах отопления, я отослал несколько пудов угля к исправнику с просьбой довести это до сведения г. генерал-губернатора, последний понял всю выгоду казны и края от введения эту новую промышленность в общее употребление, хотел прислать ко мне чиновника для осмотра угля и копей; тем более это будет полезно, что предполагаемый пароход может за дешевую цену иметь целые миллионы пудов угля. Третяго дни под самой Разводной среди белого дня привезли и бросили убитого человека, следствие производится, но не только убийц еще не могли открыть, но даже узнать — кто и откуда убитый. Несколько тому дней после обеда я был обрадован нечаянным посещением Map. Алек. Ивановской, с дочерью и с сыном — эта достойная и почтенная женщина обворожила меня своим превосходным сердцем и полным сочувствием с нами, бедными изгнанниками. О прочей нашей братьи ничего не знаю, кажется, живут кто с припевом, кто с плачем — как везде делается на белом свете. Всякую субботу сверх обыкновенного я думаю о тебе, брат, добрейшем друге Алек. Ив. и милых твоих детках, и мне кажется, что мы в одну и ту же минуту, несмотря на тысячу верст, с'единены мыслью и душой. Прощайте, мои бесценные друзья, любите Вашего Бобоку15) и пишите ради бога: что с Вами делается, как Вы поживаете?
А. Якубович.
Васю, Сашу, Ваню и Леву целую от всей души. Хозяева мои Вам кланяются. Иркутяне меня одолели.
Панов у меня, он меня просит Вам усердно кланяться.
Поклонись от меня Михайлу Матвеевичу, Павлу Сергеевичу — и Михайлу Фотичу. — Каково-то они поживают?
17 сентября. Разводная.
Вот уже третье письмо к тебе пишу, друг и брат, а все не знаю, что Вы делаете? Благополучно ли доехали? Право, эта неизвестность отзывается могильной сыростью и мертвит сердце. У меня дни один как другой: до 11 часов я двигаюсь, чтобы состряпать, поубрать мою квартирку, а там обед, немного сна — ружье и сети в руки, и марш добывать питанию. — Ты видишь, сколько удовольствий для сердца и ума; этот род жизни заставит не только на Кавказ проситься — но хоть в Елисейские; правда, иногда наезжают из города, но я знаю, что значат эти посещения. Писем не было и кажется не будет; из Урики, от Оболенского ничего не получил и живу во тьме кромешной, — газеты и журналы, спасибо сестрам, исправно имею, но что толку: с кем разделишь мысль, кому передашь чувства?
Добрейшаго друга Александру Ивановну и милых твоих деток прошу помнить и любить душой им преданного и любящаго Бобоку. В первом письме подробно, брат и друг, расскажи о Вашей дороге, помещении в городе и занятиях. —
Целую Вас всех миллион раз — душой Ваш
А. Якубович.
Это письмо отправляю с добрым Пер...16) Он вел себя, как должно человеку и врачу, во время болезни маленького Трубецкого. Вчера, несмотря на частые убийства близ города, я отправился видеть Марию Алек. Иван. и узнать, когда она уезжает в Красноярск, чтобы не упустить и этот случай потолковать с тобой; но увы! она уже несколько дней как уехала, итак я лишился возможности проститься с этим достойным человеком, поблагодарить за ласки — и писать к Вам, мои добрые, милые друзья. Вчера наши водяные герои воротились с вод, где без пользы прожили целый месяц, издержав кучу денег; Вадковский уехал в Урику, мне не удалось его видеть; прочую братью лицезрел — бедный Барятинский болен лихорадкой и совершенным расслаблением в бумажнике. — Всем Вашим красноярцам поклонись от меня. Прощай, друг и брат.
(На обороте: Милостивому Государю Василь Львовичу Давыдову в Красноярске).
25 августа. Енисейск.
Что ты сделал со мной, друг и брат! Ты отнял посох у слепца — последнюю нравственную подпору отказом — бог тебе судья, я не сержусь, но сердце кровью облилось, прочитав твое письмо; ты отказал — и я откажусь, и погодя немного буду с повинной головой просить правительство взять меня с Назимова обратно в Разводную; не труд и скука меня пугает — нет: с божией помощью это еще мне под силу, — но у меня нет цели трудиться; а хлеб насущный я везде найду — да еще и с приварком — работа меня не испугает.
Если сделают для Ваших детей милость, которую обещают, то я верноподданейший всех и вся и готов голову положить за государя — для меня ничего не нужно, я отжил свое — мне жизнь давно не раздолье; но милых ангелов, невинных существ возвратят — дадут им права гражданства — и я стану везде благословлять великодушие правительства.
Как я живу, что делаю — тебе расскажет Леонид Федорович — часть моих похождений ты узнать можешь от Ефим Андреевича Кузнецова; не на розах — и очень не на розах — денег у меня осталось 60 асс. — и чем вознаградят мой труд, не знаю.
Неужели Николай Иванович не доставил тебе моего длинного письма? Не понимаю его поведения в отношении к Вам, дело поясню и сериозно, когда увижусь с ним.
От дела голова идет кругом, вчера писал разной вздор до трех часов ночи — сегодня между от'ездом в Назимово, укладкой и распоряжением по разным предметам пишу к тебе — и от дурной погоды страдаю как мученик; нет возможности дать свободу чувствам — потолковать на досуге, как это бывало прежде.
Вот скоро 2 года, как я 30 Августа Вас провожал до Зуевской станции; боже! сколько с тех пор изменений, сколько работы переделано — какое пространство изрыскано — и к чему весь этот гвалт? Какая цель усилиям, право, не под силу?
Я взял на себя обязанность важную—и потому по совести ее выполню, но чего это стоит — одни старые мои кости это знают.
Душку Евгения17) обними, расцелуй за меня — и скажи ему от меня: что до смерти жалею о невозможности уплатить о сю пору мой кровный долг; я уехал из Иркутска, взяв у Дриневича 1500 р. в долг — из которых не мог уделить ему к прежним присылкам; но если меня станут рассчитывать по моему труду, то я скоро буду в возможности ему прислать еще часть моего долга.
Ты видел Козьму Яковлевича, скажи, брат, что он говорит о моих? Не скрой дурных вестей, я привык к этому давно. Прости, друг и брат, обнимаю, целую тебя и по гроб буду твой друг и брат.
А. Якубович.
Добрый друг Александра Ивановна! Что Вы со мной сделали, чем я заслужил отказ? Знаете ли, что Вы одним словом разрушили лучшие мечты моей жизни — столько времени, с такими усилиями я стремился к моей цели, и, когда начал помаленьку достигать ее, Вы одним словом все стерли, истребили; бог видит скорбь, Вами мне сделанную, — но я не буду на Вас сетовать: Вы мать — имеете право располагать Вашими детьми; но знайте, что я не приму предложения Ник. Иван., и бог с ними, с их золотом. — Осрамлю себя, выказав непостоянным, но чрез некоторое время оставлю все дела — и с бедностью стану горемыкать без цели и надежды в мире.
Прощайте, целую Ваши ручки — обнимаю моих друзей, деток Ваших — душу моего деда целую тысячи раз.
А. Якубович.
Мария Васильевна!
В 12 лет заключения и ссылки, я имел щастие увериться в дружбе Вашего отца. Мы делили тяжкое заключение в Благодатском, Чите и Петровском неразлучно; Вас, Мария Васильевна, Ваших сестер и братьев, по дружбе Вашего отца, знаю с самых юных лет и радовался с ним и Александрой Ивановной, что бог их наградил такими достойными детьми. Верьте истинному уважению и дружбе к Вам всем; дай бог, чтобы случай представился слова и чувства мои скрепить поступками. С душевным уважением имею честь быть Вашим покорным слугою
Александр Якубович.
P. S. Петру Львовичу свидетельствую мое почтение. Он, верно, помнит кавказского знакомца.
14 сентября 1844 года.
Друг и брат! Добрая Алек. Ивановна! Прощайте, мне плохо — скоро всему будет конец; водяная меня душит, и я потерял надежду на излечение18).
После меня прошу принять кое-какие безделки на память и помочь бедным нашим товарищам из капитала, который я назначил на сей предмет.
Благодарю Вас за все — целую деток. Будьте счастливы — всем товарищам поклон и долголетие.
А. Якубович.
P. S. Уведомите после моих родных, что я угас. Милых деток твоих целую, дай Бог им щастия! Ваня. Саша, Бобока Ваш едет далеко. Фионушку целую.
Из всего запаса писем декабристов к Давыдовым, сохранившихся в их архиве, здесь печатаются только немногие — по одному для каждого из корреспондентов. Декабристы П. С. Бобрищев-Пушкин и M. M. Спиридов впервые появляются в печати с эпистолярным материалом; до сих пор их писем вовсе не имелось в печати. И. Поджио представлен был только двумя письмами. Декабристы Якушкин, Оболенский, Трубецкой, Фонвизин, правда, представлены лучше, но их большее значение в декабризме требует к себе и большего внимания; взятые нами письма дают свежие черты быта и настроений этих декабристов в Сибири.
Имеющиеся два незначительных по содержанию письма Вадковского не включены в изборник; в недавно вышедшей книге: «Декабристы» (под редакцией Б. Л. Модзалевского и Ю. Г. Оксмана, 1925) дано большое собрание писем этого декабриста к Е. П. Оболенскому.
Письма, кроме двух последних, датированы, поэтому располагаем их хронологически.
1840-го года Маия 10-го
Тобольск.
Письмо Ваше от 6-го апреля, Любезный Василий Львович, живо перенесло меня в Красноярск, где я прожил более шести лет. Хотя я доволен, что меня перевели сюда, но с удовольствием воспоминаю и о Красноярске. Воображаю себе, какую ощутительную пустоту оставил в вашем маленьком круге от'езд доброго семейства Ивановских. Мих. Мат.19) некого теперь уже прельщать военною службою. Только они не сдержали в отношении Тобольска своего слова, проехали прямо, вероятно, дорога их устрашила. Что же вам сказать о себе, я слава богу здоров и все здешние нашли, что вы меня как быка в Красноярске раскормили. Н. Д.20), увидев меня, просто расхохоталась, что я заплыл жиром. Здешние хлеба тоже идут мне в прок, сохрани только бог от такого брюха, как у Арт. Захар. От Басаргина и от Пущина21) мы имеем свежие известия. Они все здоровы, кроме бедного Пущина, который сурьезно хворает, биение сердца сделалось у него постоянным и сильным недугом, так что, по словам Басаргина, изчезла вся его обыкновенная веселость. Это страх нас всех огорчило — а помочь в Туринске не кому. Я советовался здесь по описанию болезни с довольно искусным медиком и послал ему на прошедшей почте наставления — и рецепты. Меня несколько успокоивает, что доктор приписывает этот припадок геморою, а не аневризму. Но во всяком случае, эта болезнь нехороша. На прошедшей почте я получил также письмо от Оболенского22); он полагает меня в Красноярске, а потому и приложил небольшой листок к вашему Васе, который при сем прилагаю. Напишите пожалуйста, не вашим ли большим шарфом обвязали брата, когда нас провожали, он верно вам подарен кем-нибудь на память, следовательно, если это ваш я вам его пришлю; а у вас, вероятно, в таком случае остался маленький, который вязала Кат. Петр. Из новостей скажу вам только одну, которая может интересовать Василия Николаевича, которому прошу передать ее вместе с поклоном, что Чижева за прошлогоднюю экспедицию по представлению Князя произвели в Офицеры. Передайте мое сердечное приветствие Михайлу Фотиевичу и Михайле Матвеевичу — и Александру Николаевичу — у Катерине Петр. поцелуйте за меня ручку. Степаниде Алекс. с семейством ее также мой усердный поклон. На нынешней почте я посылаю от Бригена к Мозгалевскому23) в Минусу 200 денег. Уведомьте пожалуйста, когда они получатся в Красноярске, ибо от него долго ждать ответа.
Прощайте, мой любезный и почтенный Василий Львович, обнимаю вас от всего сердца и целую ручки у добрейшей Александры Ивановны. Васю, Сашу, Ваню и Леву (именно тогда, как великая баловница Александра Ивановна будет убаюкивать) прошу расцеловать. Христос с вами, желаю вам всего лучшего. От всей души моей остаюсь сердечно вам преданный
P. S. Барятинский25) здоров и всем вам кланяется.
Тобольск, 11 октября 1840.
Мы получили ваше доброе письмо от 14 августа, дорогой Василий Львович, и для нас было истинной радостью узнать сразу о двух счастливых событиях: прежде всего, о разрешении нашей милой Александры Ивановны и появлении на свет маленькой Софьи, затем о предстоящем браке вашей дочери с г. Феллейзеном, который, будучи основан на взаимной склонности, не может не оказаться счастливым. Итак, мы были от души рады, получив сразу столько приятных известий. Примите, дорогой друг, по случаю этих двух событий самые искренние поздравления, исходящие из сердца, нежно преданного вам.
Благодарю вас также за все добрые вести, которые вы сообщаете мне о вашей милой семье, столь близкой мне по чувствам дружбы и любви, какие я питаю к вам. Теперь, как и всегда, искренно желаю вам всем благополучия и хотел бы, чтобы материальные условия вашего существования были также отрадны, как те, которыми живет сердце. Сообщаемые вами подробности о моих милых крестниках Васе и Саше и об их успехах в науках радуют меня так же, как и хорошее состояние их здоровья. Чего я не дал бы, чтобы увидеть вокруг себя всех этих милых детей, обнять и прижать их к сердцу, как и вас, дорогой друг. Все приезжающие из Красноярска рассказывают мне, что моя маленькая крестница Саша — маленькое чудо по грациозности, уму, красоте и доброте.
Очевидно, вы не получили моего июньского письма; вы не упоминаете о нем в вашем письме.
О нашем существовании, кажется, не могу рассказать вам ничего, чего бы вы не знали. Наша жизнь в Тобольске течет очень мирно и очень однообразно. Мое здоровье настолько хорошо, насколько оно может быть в моем возрасте, здоровье моей жены лучше, нежели оно было в начале нашего пребывания здесь, и мы привыкли к климату, хотя он не очень хорош. Мы живем очень уединенно и обыкновенно видим мало людей. Павел Сергеевич26) бывает у нас ежедневно. Он здоров и шлет вам всем чрез меня дружеский привет. И. И. Пущин здесь уже два месяца. Бедный малый приехал сюда лечиться от сердцебиения, которое причиняло ему ужасные страдания: это было нечто вроде той болезни, которую моя жена перенесла в Петровском. Но здесь он, славу богу, нашел врача, который сперва угадал место, где крылась болезнь, и затем правильно лечил ее. Но лечение было крайне мучительно для больного, так как он невыразимо страдал от истощения; он буквально голодал. Теперь врач разрешил ему бульон из цыпленка. Бедный И, И. утверждает, что лечение сделало его до такой степени жадным к пище, что при мысли о еде у него непрерывно текут слюнки, — а вы понимаете, что он думает о ней часто. Единственное событие, несколько оживляющее наше однообразное существование, есть почта, которая регулярно два раза в неделю доставляет нам письма из дому. Мой брат и дети две недели назад были здоровы, — письма приходят к нам чрез 12—13 дней. Наши сыновья уже большие и собираются вступить в университет.
Прощайте, дорогой Василий Львович. Нежно обнимаю вас и ваших милых детей. Поцелуйте за меня руку нашей доброй Александры Ивановны и передайте ей выражение моего искреннего почтения. Передайте также мой дружеский привет почтенному Михаилу Фотиевичу, напомните обо мне Михаилу Матвеевичу и скажите ему от меня поклон, как и всем, кто меня помнит. До свидания.
Поздравляю вас милый и добрый друг мой Александра Ивановна, с рождением милой Сонички, дай бог, чтобы она была так же мила и так же утешала вас, как Милушка Саша, о которой нам все чудеса рассказывают. Прошу за меня расцеловать милую незнакомку нашу, которая, вероятно, еще не слыхала об нас никогда. Порадовались мы также о замужестве доброй вашей Marie; вот ведь и Катя и Лиза уже невесты, того и гляди, что мне опять придется скоро поздравлять вас и на их счет. Да уже и Саша смотрит в большие. — Что это как летит время! Грустно в разлуке с своими, но за то какая радость, мои милые друзья, если бы господь соединил вас со всеми. Катя, Лиза, про детские затеи которых вы мне так много рассказывали, мой милый и добрый друг, теперь большие, образованные девушки, revenans de l'étranger. Я воображаю, как бы добрый мой Дядюшка расплакался, увидя их такими, как они теперь, дай бог всем вашим милым детям быть счастливыми. Они все такие добрые, это счастье прочнее всякого другого на земле — не смотря на то я бы желала, чтобы вы со всех сторон были успокоены. — Увидимся ли мы когда-нибудь, друзья мои? — то-то бы мы наговорились с вами, а то эти письма, что в них скажешь? — Право не посетуйте, часто оттого и не пишется, что то, что намеревалась писать, вдруг об какой-нибудь канцелярии вспомнишь, потом о другой, о третьей и далее... тут и слова не идут из сердца и перо что-то не пишет, походишь, подумаешь да и раздумаешь писать — что напишешь? — Тоска, да и только, как говорит Ив. Ив., а ему бедному то-то была тоска, и быть больному и сидеть на диете; вот уже дня три, как ему получше, и сердце не так бьется — может быть вы его еще и увидите. — Он все ожидает, не переведут ли его в Иркутск? Он и Пав. Сер. недавно от нас ушли и оба поручили мне вам очень очень кланяться. Пав. Сер. говорит, что теперь будет ожидать письма от Дядюшки, что теперь очередь за ним в переписке. — Мих. Фотьевичу пожалуйста передайте мое сердечное приветствие. Nous parlons souvent de lui en nous rappelant avec plaisir les moments agréables que nous passâmes ensemble et chez nous et chez lui — les nouvelles que vous nous donnez de lui mon cher Oncle nous ont vivement reporté à Krasnojarsk. Je désire de tout mon coeur que la santé de M. Ѳ. s'améliore et que cette lettre vous trouve tous bien portants28). Напишите нам пожалуйста побольше подробностей о Соничке. Теперь можно видеть, на кого она похожа из детей. — Простите, обнимаю и вас, друг мой Александра Ивановна, и Дядюшку по праву племянницы (et puis nous devenons vieux et cela ne tire pas à consequance, à notre âge29) и деточек милых целую.
Вся ваша Наталья Фон-Визина.
Faîtes mes compliments je vous prie à Мих. Мат.. il fut un temps où nous étions un peu connus à cause de correspondances30).
Туринск, 28 мая 1843.
С прошлой почтой, т.-е. 21 мая, я получил ваше письмо, дорогой Василий, полное глубокой грусти по поводу от'езда вашего сибирского первенца31). Теперь горькая чаша уже осушена, Василий уже вероятно в пути, а может быть даже в Москве. Трубецкие сообщили мне об от'езде Васиньки за неделю до вас; в виду этого я в первый же почтовый день написал моей сестре Наташе и просил ее осведомляться о юном сибирском кадете и даже брать его к себе по праздникам. Надеюсь скоро сообщить вам ответ Наташи. Вы как-то писали мне, что директор корпуса — ваш родственник; в таком случае наш милый мальчик будет хорошо принят и еще узнает счастливые дни. Кто из нас, дорогие друзья, может предугадать будущее? Вы поступили так, как подсказали вам искреннее чувство вашего долга и глубокое убеждение, что вы не в силах обеспечить вашим детям какую-либо будущность. Вы отдали вашего старшего сына, — да взглянет господь в своем милосердии на вашу жертву и да будет ему вожатым и опорой на том поприще, на которое он готовится вступить. В письмах моих к Наташе я буду время от времени беседовать с Васинькой и буду давать ему темы для писем. Общество, которое он найдет у моих сестер, будет ему приятно. При Наташе, как вы знаете, живет моя племянница Надя, которую она сама воспитывает с помощью нескольких учителей для преподавания тех предметов, с которыми она не могла бы справиться. Другая моя сестра, Варвара Прончищева, состоит теперь при своем муже инспектрисой нового приюта для подкидышей, занимающего прекрасный дом графа Разумовского на Гороховом поле; ее муж — там инспектор и заведует всем приютом, а сестра — инспектриса и следит за воспитанием и благосостоянием вверенных ее попечению сирот. У нее три дочери, воспитание которых составляло до сего времени единственную задачу ее жизни. Это славные девочки, с развитым сердцем и умом; их общество, несомненно, будет полезно Васиньке, если он сможет часто пользоваться им и если будет ходить к нашим, как ходил бы к родным. Если эта близость установится, я уверен, что Васинька будет доволен, и вы также, милые друзья. Со своей стороны я могу только писать об этом моим сестрам, сердце которых готово открыться всякому доброму чувству. Успех зависит от обстоятельств и от доброй воли Васиньки; надо сказать еще, что он зависит также от того, как мои сестры смотрят на сближение обоих полов, которое в наше время строго запрещалось, даже между братьями и сестрами, к немалому вреду для тех и других. Я долго говорил вам о моих планах для Васиньки; я хотел бы, чтобы успех превзошел мои желания. Между тем я хотел бы знать, к кому вы направили его прямо в Москве, кто позаботился бы о нем. Разрешение, полученное вами для двух других ваших сыновей, — большое утешение для вас, милые друзья. Вы ничего не пишите о ваших старших сыновьях; они вероятно со дня на день ждут производства в офицеры, если уже не произведены. С нетерпением жду от вас письма, где вы сообщите мне день от'езда Васиньки. Ему удача — ехать при этой прекрасной погоде, какая стоит. По приезде в Москву его учение тотчас после начала будет прервано выступлением кадет в лагери, которое совершается в июне или июле. Это — время отдыха для этих ребят; Васинька им воспользуется. О нас не могу сообщить вам ничего нового; как видите, мы все еще в Туринске; распоряжение о нашем переводе в Тобольск все не приходит. Все окружающее нас благодарит бога за весну и за прекрасную погоду, которая установилась; она очень благоприятна для растительности, которая сильно идет в рост и подает наилучшие надежды. Эта отрадная перспектива одушевляет всех, так что и работа кажется менее утомительной. Наш дом оживлен видом нашей речки, которая так переполнилась водою, что не уступит по красоте вашему знаменитому Енисею. Мы наслаждаемся этим красивым видом и всем, что добрый бог дает нам во все дни нашей жизни, с любовью и глубокой благодарностью к единственному источнику добра ныне и в будущем.
Наши красноярские друзья могут быть уверены, что мы их не забываем.
1843. Ялуторовск. 12 июня.
Благодарю вас, дорогой Василий Львович, за удовольствие, которое доставило мне возможность обнять Васю. Его экипаж требовал починки, и ему пришлось часов тридцать провести в Ялуторовске. Пока он был с нами, Матвей Иванович и я старались быть как можно моложе, чтобы сколько-нибудь умерить его нетерпение поскорее добраться до Москвы. Он, повидимому, славный мальчик, и я хочу надеяться, что с божьей помощью он всегда будет радовать своих родителей. Вы, наверное, не посетуете на меня, если я попрошу мою тещу время от времени навещать его и в случае надобности напоминать ему, что он должен вам писать. Вчера в два часа дня он покинул нас в добром здоровьи, как и его товарищ, который оказался моим давнишним знакомым; мы оба припомнили, что в 36-м году мы вместе плавали по Байкалу.
Желая вам и всем вашим доброго здоровья, сердечно жму вашу руку и прошу вас выразить Александре Ивановне мое глубокое почтение и передать мой дружеский привет Михаилу Фотьевичу и Михаилу Матвеевичу. Матвей Иванович кланяется вам.
4 марта 1844.
Я несказанно рад, милый и добрый Василий Львович, что представляется оказия написать тебе, при том как раз в ту минуту, когда я получил твое доброе письмо от 11 февраля. Г. Ришье, которого я видел только одну минуту по его возвращении из Кяхты, был так добр, что предложил передать тебе мое послание, дорогой друг.
О себе не могу сообщить тебе ничего хорошего, — разве только то, что мое присутствие может быть полезно бедной вдове почтенного Алексея Петровича34). Я почти не покидаю ее. Ее слезы и отчаяние раздирают сердце; признаюсь даже, что если бы я не считал своим долгом оставаться при ней, я постарался бы уехать, — так трудно мне переносить это ужасное зрелище. Она написала гр. Бенкендорфу, прося разрешения вернуться в Россию, и я думаю, что в июне она уедет. Я буду рад ее от'езду, в надежде, что свидание с дочерью и внуками до некоторой степени рассеет ее горе. Что до меня, я несколько поправился, но не рассчитываю на длительность этой поправки, судя по моим беспрестанным страданиям. Вчера вечером почти вся молодежь, принадлежащая к свите сенатора, остановилась у меня на ночлег на обратном пути из Кяхты (дорога из-за Байкала проходит под моими окнами); я сообщил им, что ты мне писал о них, и они были тронуты и польщены твоей памятью о них. Болычев прочитал вслух главу, касающуюся их, и был особенно доволен тем, что нашел там свое имя. Сенатор виделся с Трубецким и держал себя по-приятельски, совершенно так, как если бы расстался с ним лишь накануне35). Как бы я посмотрел на тебя, добрейший мой друг Василий Львович, как бы я пообедал у тебя, сидя поблизости Вашего Высокогастрономия, как бы поговорил с тобою. — Но это желания, к прискорбию, не выполнимые. За невозможностью лучшего я буду продолжать писать тебе и время от времени читать твои добрые письма. Мой почтительнейший, искреннейший привет твоей супруге, тысяча поцелуев твоим детям и крепкое рукопожатие тебе, милый друг, от преданного тебе
28 октября 1852 г.
Давно я не писал вам, дорогой друг. Все это время мы получали хорошие известия от наших общих детей37). Только в своих последних письмах Лиза иногда писала нам, что она кончает письмо, потому что устала или потому, что у нее немного болит поясница. В письме от 11 сентября она пишет, что она совершенно спокойна насчет своего здоровья и что, по ее расчету, она перешла уже в восьмой месяц, так что в настоящий момент она уже близка к тому, чтобы произвести на свет новое существо, которое будет дорого нашим обоим семействам. Как я ни верю в милость провидения, все же временами меня мучит беспокойство, которое неизбежно будет длиться до тех пор, пока мы не узнаем о событии, а это может случиться в лучшем случае лишь через шесть недель. Ваня, вероятно, присутствовал при рождении племянника или племянницы и наверное тоже напишет вам из Каменки. Судя по всему, он пробьет себе дорогу, и пробьет честно, заслугами и прилежанием; это должно доставлять большое удовольствие его родителям, и я от всей души поздравляю их. Вы как-то сказали мне, что Петр отказался от поездки в Петербург. Ни он, ни Лиза ни разу не писали нам об этом, и мы не знали, что была речь об этой поездке и каковы были причины, побудившие его к ней. Я рад, что он мог обойтись без нее. Как вам известно, наша старшая дочь провела с нами месяц. После ее возвращения ее муж заболел, и она провела три дня в большой тревоге за него. Благодаря бога ее здоровье не пострадало и ее состояние до сих пор не тяготит ее; она не перешла еще за половину. В те немногие дни, которые ее муж провел здесь, он был хорошо принят, и по виду все его поступки и его образ мыслей находили одобрение; между тем он уехал не совсем успокоенный. Он не очень рассчитывает на прочность чувств и неизменность убеждений. Он видел столь резкие перемены, что не может быть спокоен. Я лично думаю, что долго оставаться ему вблизи нас совершенно невозможно. Он не такой человек, чтобы подчиняться произволу или жертвовать своими принципами; оттого ему очень трудно уживаться с людьми, с которыми ему приходится иметь дело, и особенно приспособляться к различным влияниям, которые так сильно действуют. Особенно одно из них внушает мне крайние подозрения, вопреки всем из'явлениям преданности и дружбы; но я думаю, что нельзя даже в малой мере полагаться на уверения человека, который имеет такое превратное понятие о чести, что считает свою неуязвимой, так как поставил ее под защиту власти. По всем этим соображениям, мы должны предвидеть минуты, когда расстояние, отделяющее нас от наших двух дорогих дочерей, будет приблизительно одинаково, и заранее примириться с волею провидения. Здесь получено известие, что наша племянница Елена Р. умерла в Риме, при чем ни одна из ее сестер не успела приехать, чтобы принять ее последний вздох. Софья, говорят, безутешна. Здесь эта смерть, повидимому, не вызвала большой скорби. Были распределены дни, чтобы весело проводить вечера и заставить забыть перипетии мерзкой трехактной драмы, которую разыграли. Не откажите, дорогой друг, поцеловать за меня руку вашей жены и обнять ее за мою жену. Последняя, разумеется, шлет вам всем сердечный привет, а я кланяюсь вашим барышням и обнимаю ваших младших детей и малютку. Да сохранит вас всех господь в добром здоровьи.
Я был рад узнать, что добрый полковник несколько успокоился, и надеюсь, что его девочка скоро совсем выздоровеет. Пожмите ему сердечно руку за меня, также и Мих. Матвеевичу.
Дорогой Василий Львович, вы не можете себе представить, как мне приятно узнать, что Васинькой довольны, что он хорошо ведет себя и усердно учится39). Всем сердцем прошу бога, чтобы он даровал вам в нем и в остальных ваших детях утешение в старости. Мы не можем сообщить вам ничего нового, что же касается нашего образа жизни, — вам сообщит о нем бесчисленные подробности г. Ришье, внушивший мне истинно-дружеское расположение к себе. Г-жа Ришье покидает нас, оставляя в нас искреннее сожаление о разлуке с нею, тем более грустной для нас, что мы имели достаточно времени, чтобы узнать и оценить ее прекрасные качества. Что за ангельский характер! Какая кротость, доброта и скромность! Господи, как вы счастливы, что можете пользоваться в Красноярске обществом такой выдающейся личности.
У меня есть просьба к вам. Сделайте одолжение, поговорите с г. Ротчевым, не нужен ли ему человек вполне способный заведовать работами по добыванию золота. В этом случае не откажите известить меня. Лицо, которое я вам рекомендую, — некто Зверев, надворный советник, лет семь или восемь бывший управляющим Александровского завода. Он теперь числится при Губернском правлении40), но намерен оставить эту службу, как только ему представится место на золотых приисках; он рисует, смыслит в архитектуре, деятелен и мастерски управление знает в особенности с посельщиками. Он — отец маленького Зверева, товарища Миши по ученью. Вы бесконечно обяжете меня, достав ему место; ему остается только полтора года до пенсии, но он так недоволен своей службой, что тотчас оставит ее, лишь только получит место. Я слышал, что Ротчев уехал в Петербург, но скоро вернется; итак по возвращении поговорите с ним о Звереве. Кроме того, есть и другие златоискатели, которым может быть нужен управляющий; не откажите поговорить с ним об этом. Иван Кириллович Кузнецов знает Зверева, у него можно навести справку о нем. Кузнецов не берет его, так как у него полный штат служащих.
Почтительно целую руки Александры Ивановны и прошу ее сохранить воспоминание обо мне, которым я всегда буду гордиться и которое всегда буду ценить. Обнимаю вас. До свидания. Сердечно жму вашу руку.
Вы, конечно, почтеннейший Василий Львович, сегодня утром увидитесь с Яковом Дмитр. — и потому я обращаюсь к вам с покорнейшею просьбою, а именно: не нужно описывать наше, а в особенности мое ужасно гадкое положение, достаточно сказать, что, начиная с меня, все доверенные уже несколько времени без чая и сахара, а все рабочие с воскресенья останутся без хлеба, ибо муки только-что на завтра, как здесь, так и в Дрокиной; — теперь вы видите, в чем дело. — Самому отправиться к Полков. и об'яснять такое состояние я не в силах, самому просить у него денег я не могу решиться; — итак, я прошу вашего посредничества, не в том, чтобы вы просили у Як. Дм. денег, нет, а чтобы к слову пояснили бы бездну досад и неприятностей, меня ожидающих, и узнали бы, не может ли он одолжить не очень большой суммы, не свыше 150 р. сер. — Простите, что я утруждаю вас таким поручением, но, зная ваше доброе сердце, уверен, что вы не откажетесь исполнить его. Верите ли, что решительно не у кого достать денег, даже на дневное содержание, я уже хотел овес, который мой собственный, запродать на корню, и, кажется, я буду вынужден приступить к тому; — что же станешь делать, — разорился в пух и прах и сам остаюсь без насущного куска хлеба.
1) Давыдов писал жене из-под ареста, находясь под следствием. (назад)
2) Петр Львович Данилов, живший в Каменке; он принял на себя заботы о семье и имуществе брата. (назад)
3) Николай Николаевич Раевский, единоутробный брат Давыдовых. (назад)
4) Александр Львович Давыдов, тоже живший в Каменке. (назад)
5) Мария Николаевна Раевская, в замужестве Волконская, и Екатерина Николаевна Раевская, в замужестве Орлова. (назад)
6) На письме нет даты года. Но так как Давыдов зовет жену приехать к нему, — следует полагать, что письмо написано в конце 1827 года, когда Давыдова и его товарищей перевели из Нерчинска в Читу и женатым позволили выписать жен и детей. (назад)
7) Письмо это написано на шелковой материи, как и еще два письма, здесь не воспроизводимые; куски шелка были вшиты в юбку той женщины Фионы, о которой говорится в письме; таким образом, письма были тайно вывезены из Сибири в Каменку. (назад)
8) Мария Васильевна Давыдова, принадлежавшая к старшему поколению детей, оставшихся в России. (назад)
9) Эти слова в подлиннике — по-русски. (назад)
10) В подлиннике каждая пара литер написана связно, как монограмма. (назад)
11) Братья Беляевы, Александр и Петр Петровичи, декабристы; были и Нерчинских рудниках, с 1833 года жили в Минусинске. В 1839 г. возбудили ходатайство о переводе их рядовыми на Кавказ и были зачислены в Кабардинский полк. (назад)
12) Декабрист Спиридов; см. ниже его письмо. (назад)
13) Вася, Саша, Лева, Ваня — дети Давыдовых, рожденные в Сибири. (назад)
14) Леонид Федорович Львов, командированный гр. Киселевым в 1839 г. в Восточную Сибирь; оставил воспоминания о декабристах (Рус. Архив 1885, III.) (назад)
15) Бобока (или Бабака) — так звали в шутку Якубовича среди ссыльных декабристов. (назад)
16) Угол письма оторван. (назад)
17) Декабрист кн. Евгений Петрович Оболенский. (назад)
18) Якубович, однако, прожил еще год и скончался 3 сентября 1845 г. (назад)
19) Михаил Матвеевич Свиридов, декабрист; см. ниже его письмо. (назад)
20) Наталья Дмитриевна Фонвизина, жена декабриста М. А. Фонвизина, затем — декабриста И. И. Пущина. (назад)
21) Декабристы Артамон Захарович Муравьев, Николай Васильевич Басаргин, Иван Иванович Пущин. (назад)
22) Декабрист Евгений Петрович Оболенский: см. ниже его письмо. (назад)
23) Фон-дер-Бриген, Александр Федорович, декабрист; Мозгалевский, Николай Осипович, декабрист. (назад)
24) Декабрист Павел Сергеевич Бобрищев-Пушкин 2-й, член Южного Общества. Из Нерчинских рудников вышел на поселение в Красноярск в 1832 г.; в конце l839 г. переведен в Тобольск. (назад)
25) Князь Александр Петрович Барятинский, декабрист. (назад)
26) Н. С. Бобрищев-Пушкин, декабрист. (назад)
27) Декабрист Михаил Александрович Фонвизин, член Северного Общества. После Нерчинских рудников отправлен в Енисейск, с 1835 г. в Красноярске, с 1838 г. — в Тобольске. С 1822 г. женат на Нат. Дм. Апухтиной. (назад)
28) "Мы часто говорим о нем, вспоминая с удовольствием приятные минуты, которые мы проводили вместе то у нас, то у него. Сведения, которые им сообщаете, нам о немб дорогой дядя, живо перенесли нас в Красноярск. От всего сердца желаю, чтобы здоровье М. Ф. улучшилось и чтобы это письмо застало вас всех здоровыми". (назад)
29) "Притом мы становимся стары, и в нашем возрасте это неопасно". (назад)
30) "Передайте пожалуйста мой привет Mих. Матв. Мы когда-то были немного знакомы по поводу корреспонденции". (назад)
31) Сын В. Л. Давыдова Василий был в 1843 году принят к Московский кадетский корпус и выехал в Москву из Сибири. (назад)
32) Декабрист Евгений Петрович Оболенский, член Союза Благоденствия и Северного Общества. После Нерчинских рудников вышел на поселение в сел. Итанцинское, Иркутской губернии, в 1839 г.; в 1841 г. переведен в гор. Туринск, Тобольской губ., в 1842 — в гор. Ялуторовск. (назад)
33) Декабрист Иван Дмитриевич Якушкин, член Союза Спасения и Северного Общества. После Нерчинских рудников вышел на поселение в г. Ялуторовск. (назад)
34) Жена декабриста А. Н. Юшневского, Мария Казимировна, урожденная Круликовская. Юшневский скончался 7 января 1844 года, в один день с Ф. Ф. Вадковским, при отпевании которого присутствовал. (назад)
35) Отсюда, кончая "не выполнимые", в подлиннике по-русски. (назад)
36) Декабрист Артамон Захарович Муравьев, член Союза Благоденствия и Южного Общества. После каторжных работ жил с 1840 г. в Малой Разводной, близ Иркутска. (назад)
37) Сын В. Л. Давыдова. Петр, был женат на дочери С. И. Трубецкого, Елизавете. (Примечание М. О. Гершензона). (назад)
38) Декабрист Сергей Петрович Трубецкой, член Северного Общества, "диктатор" 14 декабря. После Нерчинских рудников обращен на поселение в с. Оек, Иркутской губ. С 1845 г. кн. К. Н. Трубецкой разрешено проживать с детьми в Иркутске, а мужу туда приезжать. (назад)
39) В 1843 г. сын В. Л. Давыдова, Василий, был определен в Московский кадетский корпус. Значит, письмо написано не раньше этого года. (назад)
40) Напечатанное в разбивку — в подлиннике написано по-русски, в старой орфографии. (назад)
41) Декабрист Иосиф Викторович Поджио, член Южного Общества (принят в 1824 г. В. Л. Давыдовым); с 1834 г. жил на поселении в с. Усть-Кудинском, Иркутского округа, вместе с братом Александром. (назад)
42) Михаил Матвеевич Спиридов, декабрист, член Общества Соединенных Славян. О нем см. В. П. Семевский. Политические и общественные идеи декабристов. П. 1909 г.: сборник "Декабристы", под ред. Модзалевского и Оксмана. П. 1925. В 1848 году приобрел крестьянское хозяйственное обзаведение в дер. Дрокиной, около Красноярска: поэтому письмо написано не раньше 1848 г. Умер в 1854 году. (назад)