"Историк Марксист", №6, 1927 год, стр. 283-296

РЕЦЕНЗИИ

И. Ф. ГИНДИН. Банки и промышленность в России до 1917 г. Промиздат, 1927 г., 207 стр.

Проблема русского империализма привлекает внимание и историков и экономистов. Наметились различные точки зрения. На-ряду с общераспространенными — Ванага и Ронина, отрицающими какую бы то ни было самостоятельность финансового капитала в России, существует другая точка зрения, которая вносит значительные поправки в их схему. Тов. Гиндин по своей общей концепции принадлежит как раз к лагерю «противников» схемы Ванага. Поэтому книга тов. Гиндина представляет особый интерес, тем более, что автору удалось добраться до первоисточников: т. Гиндин проработал архивы двух банков. Хронологический размах работы до 1917 г. включает в сферу изучения эпоху империалистической войны, которая совсем не затрагивалась в работах Ванага и Ронина.

Кроме трех основных глав, книга имеет предисловие Аксельрода, большое теоретическое введение автора и заключение, в котором автор критикует схему Ванага. Работа автором начата одновременно с Ванагом, поэтому ему удалось учесть результаты его работы «Финансовый капитал в России» только в заключении.

Мы должны начать изложение книги с оценки взглядов автора, развитых им в введении. Надо прямо сказать, что от этого введения книга только потеряла. Тов. Гиндин задался благодарной целью вскрыть оппортунизм Гильфердинга, но получилось так, что острие своей критики он направил против ленинской теории империализма. Оппортунизм Гильфердинга автор видит в преувеличении «руководящей роли банков в системе финансово-капиталистических отношений» (3 стр.). Эта ошибка у Гильфердинга по мнению Гиндина происходит от того, что он отождествляет финансовый капитал, «с одной лишь его вариацией — с банковской» (4 стр.). На основе этого преувеличенного представления о господстве банков над промышленностью — по мнению Гиндина, — Гильфердинг пришел к оппортунистическому утверждению, «что достаточно пролетариату захватить крупнейшие банки страны, чтобы держать в своих руках нити основных отраслей промышленности» (4 стр.). Надо сказать, что Ленин дал более глубокую критику теории Гильфердинга. Основной недостаток ее он видел в том, что Гильфердинг, рассматривая империализм, как политику финансового капитала, не видел паразитизма, свойственного империализму, а, следовательно, и не оценивал империализм, как «умирающий капитализм». Борясь в своем теоретическом введении с Гильфердингом, Гиндин пишет, что их власть над «промышленность от влияния банков, а в результате приходит в противоречие с фактами. Исследуя взаимоотношения русских банков с промышленностью, Гиндин пишет, что их власть над «промышленными предприятиями простиралась обычно до полного хозяйничанья в предприятии» (стр. 67). Во-вторых, желая избежать ошибки Гильфердинга, Гиндин впадает в еще большую, своей «теорией», двух вариаций финансового капитала. Один вариант финансового капитала вырастает из промышленности, из акционерных предприятий, без помощи банковского капитала; носители другого варианта являются банки, подчиняющие промышленные предприятия своему контролю. Идя по этому пути, Гиндин договаривается до того, «что логически вполне возможно развитие и возникновение финансово-капиталистических отношений без помощи и вмешательства банков» (стр. 15).

С точки зрения теории, взгляды Гиндина расходятся с ленинским определением финансового капитала, как банковского капитала, срастающегося с капиталом промышленных монополистов. Если бы Гиндин более последовательно развил свои взгляды, то он бы пришел к выводам Финна-Енотаевского, который в одной из своих работ пишет: «руководства, управления индустрией, всем национальным производством, банками и вообще финансовой аристократией, — этого нет, это Маркс категорически отрицал» ¹. Финн отрицает ленинскую теорию империализма, ссылаясь на самого Маркса, а Гиндин, поправляя Гильфердинга, незаметно для самого себя критикует Ленина, вносит поправочки о двух вариациях финансового капитала и рассматривает господство банков над промышленностью «в смысле контроля над доходом, распоряжения прибылью подчиненных им предприятий» ². Такая трактовка «господства банков», по сути дела, совсем приближается к взглядам Финна, который также не отрицает финансового рвачества банков. В своем предисловии т. Аксельрод недостаточно твердо отмежевывается от ошибочных взглядов тов. Гиндина. С одной стороны, он заявляет о своем несогласии с автором относительно промышленной и банковской вариации финансового капитала, потом смягчает свои характеристики и кончает тем, что признает «некоторое значение» классификации Гиндина «при описательных работах ³. Нам кажется, что всякая классификация, являясь теоретически неверной, не может быть полезной и для описательной работы.

В первой главе своей работы автор исследует взаимоотношения банков и промышленности, начиная с 90-х годов 19-го столетия, кончая империалистической войной. Больше всего внимания автор уделяет депрессии и предвоенному промышленному под’ему. Надо сказать, что в определении этапов развития зависимости промышленности от банков, автор не расходится с работой Ронина. Последний признает оформление финансового капитала в России с 1909—10 годов, т.-е. с начала промышленного под’ема. Гиндин устанавливает пассивный характер деятельности банков во время депрессии и кризиса. Банки воздерживались «от новых промышленных дел», но они принуждены были поддерживать отношения с предприятиями, которые кредитовались еще во время под’ема. Период депрессии — это время отдельных операций банков с промышленностью.

«С 1908—09 гг. наступает новая полоса в деятельности банков: они активно начинают финансировать промышленность, и их интересы переплетаются с судьбами многочисленных промышленных предприятий. Только с этого времени отношения банков к промышленности складываются, как результат сознательной продуманной политики банков (конечно, в рамках тех целей, которые себе банки ставят), и только в этот третий период выявляются во всей полноте как черты, вообще присущие близкой связи банков с промышленностью, так и особенности банковского финансирования промышленности в России» ⁴. Эта характеристика Гиндина безусловно верна, она подтверждает, что финансово-капиталистические элементы русского капитализма начали оформляться с начала предвоенного промышленного под’ема.

Автор далее устанавливает, как велика была зависимость промышленности от банков и выясняет об’ем средств, вложенных банками в промышленные предприятия. Во время под’ема банки распоряжались, кроме выросших основных своих капиталов, еще огромными вкладами, которые концентрировались в их руках, что увеличивало власть банков над промышленностью. Новые промышленные операции происходили, главным образом, за счет средств банков, которые вложили в промышленные и другие общества значительно больше половины находившихся в их распоряжении средств» ⁵. Таким образом, главным об’ектом банковых операций делается промышленность, попадающая к началу войны в кабалу банкам.

Военную эпоху автор не исследовал с достаточной внимательностью; он недооценивает роли банков в деле кредитования военной промышленности (81 стр.), перенося центр тяжести на счет казны. Между тем знакомство с работой Особого Совещания по обороне показывает огромную роль банков, как в приспособлении промышленности к работе на оборону (кредит, «гарантия» банков), так и организации новых предприятий. Автор не поставил и не осветил очень важный вопрос о взаимоотношении русских банков с заграницей. Он не ответил на вопрос — увеличилась или уменьшилась во время войны зависимость русских банков от французского и английского империализма. А между тем эта проблема делается центральной, когда мы ставим вопрос о природе русского империализма.

Автору удалось отметить и достаточно иллюстрировать особый процесс, происходивший в экономике во время войны, — образование особых концернов, во главе которых оказывались отдельные промышленники. Такие концерны включали в сферу своего влияния предприятия различных отраслей; они захватывали и банки. Одна из таких фигур — Второв — расцвела, опираясь на государственную помощь, в виде десятков миллионов рублей авансов, которые он получал от казны. Тов. Гиндин, очевидно, видит в этом подтверждение своей теории о промышленной вариации финансового капитала, а между тем мы здесь видим только тот процесс, который отмечался Лениным в империализме: сращивание банковского и промышленного капитала и персональную унию промышленников с банками.

Вторая глава, освещающая деятельность банков по архивным материалам, не вносит больших поправок в общую схему. Наоборот, рассмотрение конкретной деятельности отдельных банков подтверждает основные положения первой главы об об’еме средств банков в промышленности и о зависимости промышленных предприятий от банков. Эта зависимость выходила далеко за пределы только интереса к доходам, к прибылям. Банки принимали живейшее участие во всех делах патронируемых предприятий, в финансовой и технической реорганизации предприятий.

В этой же главе автор приводит примеры «колоссальных заработков» банков на операциях с эмиссией промышленных ценностей, которые достигали иногда 50 и более процентов.

В третьей главе тов. Гиндин выясняет влияние банков на отдельные отрасли промышленности. Эта глава чрезвычайно интересна. Мы имеем здесь много нового фактического материала, который никак не укладывается в рамки теории, отрицающей элементы русского империализма. Так, в области металлургии, связанной с иностранным капиталом, более 60 процентов капиталов промышленных предприятий, по подсчетам Гиндина, «находились в той или иной форме под сильным влиянием русских банков» (стр. 148). Русские предприятия в металлургии имели всего только около 10 процентов капитала, но зато было сильно влияние русских банков на русские предприятия. Тот же самый процесс просачивания влияния русского капитала Гиндин приводит в области резиновой промышленности. Влияние русских банков было сильно на Уральскую металлургию, Сибирскую золотопромышленность, цементную промышленность Юга, табако-промышленность. Следовательно, мы можем говорить, что финансовый капитал охватывал не только тяжелую промышленность, но и легкую (сахаропромышленность, табак и отчасти текстиль). Даже в области нефтяной промышленности Гиндин видит известное влияние, во-первых, русского империализма, и во-вторых, рост независимости Нобеля от банков (стр. 156—7).

Мы ограничимся лишь приведенным материалом и перейдем к выводам. Нам кажется, что работа т. Гиндина еще раз нам напоминает о необходимости ввести ряд поправок в слишком общую схему Ванага. Нельзя игнорировать элементов российского империализма. Он существовал и развивался до Октябрьск. революц., потому, что существовали банки и промышленные предприятия с русскими капиталами. Нельзя рассматривать русский империализм только как дополнение трех империалистических систем Запада. После Гиндина, очевидно придется пересмотреть вопрос об удельном весе иностранного капитала в России, о его влиянии на промышленность и банки. Гиндин приводит несколько примеров, когда отдельные предприятия и даже банки другими исследователями относятся к группе иностранной, а им зачисляются в группу русских. Необходимы точная проверка цифрового материала, разработка архивного материала.

В заключение своей работы тов. Гиндин останавливается на некоторых общих и спорных вопросах относительно русского финансового капитала. Нужно сказать, что здесь он значительно отступает от тех взглядов, которые им развиты в введении. Так, например, он признает, «что русские банки являлись важнейшим звеном в финансово-капиталистической системе страны» (стр. 187).

По отношению к концепции Ванага, Гиндин занимает отрицательное отношение, потому, что она «не только дает неправильное освещение некоторых основных вопросов финансово-капиталистических отношений, но и приводит к целому ряду натянутых, а подчас и неправильных об'яснений развития этих отношений в России» (стр. 195).

В дальнейшем Гиндин указывает отдельные ошибки фактического порядка. Такие ошибки возможны и допустимы во всякой большой работе, разбирающей впервые сложные вопросы. Но принципиальное возражение, которое Гиндиным формулируется так: «схема Ванага не выдерживает и соприкосновения с действительностью» (стр. 191), нам кажется недоказанным и голословным. В схеме Ванага есть несколько моментов. — Она выясняет, во-первых, удельный вес банков над промышленностью. В этом пункте я считаю дополнения тов. Гиндина существенными и важными. Гиндин совершенно правильно выясняет большое влияние русского финансового капитала. Именно поэтому нужно внести в эту схему поправку на русский империализм. Вторая часть этой схемы — оценка русской банковой системы как несамостоятельной. К большому сожалению, приходится отметить, что этот вопрос Гиндиным не исследован. Ни по вопросу о взаимоотношении русских банков с французскими и немецкими банковыми системами, ни о политике Министерства финансов в работе т. Гиндина не имеется специального материала.

Поэтому противололожная точка зрения Гиндина, как и Ванага, аргументируется лишь общими соображениями и остается пока еще недоказанной гипотезой.

Работа тов. Гиндина не решает всей проблемы о русском империализме, так как она рассматривает часть только этой проблемы, и отчасти благодаря своей методологической невыдержанности. Но в области отношения банков с промышленностью она иначе освещает многие важные вопросы, что позволяет уже сейчас внести отдельные поправки в систему Ванага — Ронина в сторону положительного решения вопроса об элементах русского империализма.

Аркадий Сидоров.
 

А. П. ТАНЯЕВ. (ред). «Рабочий класс Урала в годы войны и революции. В документах и материалах. т. I. «Годы войны», Изд. Уралпрофсовета. Свердловск. 1927 г., стр. 364.

Урал’истпроф задумал издать целую серию монографий по истории Октябрьской революции под общим названием сРабочий класс Урала в годы войны и революции» с целью удовлетворить запросы «широких читательских масс рабочих». Но вследствие недостатка времени, так как вопрос об издании монографий был поднят только летом 1926 г., оказалось, что Истпрофу придется выпустить вместо монографий лишь сборники материалов и документов ⁶, что, конечно, должно было в значительной степени изменить первоначальную целевую установку намечавшегося издания. Но все же от нее Истпроф окончательно не отказался, решив дополнить сборники документов и материалов вводными очерками-статьями к каждому из намеченных 4-х томов, которые должны делиться на следующие периоды: 1-й — с 1914 по март 1917 г.; 2-й — от марта до октября 1917 г.; 3-й — с октября 1917 по май 1918 г. и 4-й — с мая 1918 г. по октябрь 1919 г. Почему принята эта, а не какая-либо иная периодизация — «Предисловие» Испрофа не сообщает. Между тем нас особенно смущает периодизация 3-го и 4-го томов. Может быть так удобнее в связи с особыми условиями гражданской войны на Урале, а может быть по другим соображениям? Урал-истпроф и редактор 1-го тома А. П. Таняев оказались чрезвычайно скупы на замечания, так необходимые для такого рода литературы, как сборник документов и материалов. Но два слова вообще о достижении издателями и редактором поставленной цели — сделать издание доступным широким рабочим массам. Думаю что из этой их «целевой установки» ничего не получилось, и очерк А. П. Таняева и самые материалы и документы — это скорее материалы для историка рабочего движения, которые приведены в некоторую систему и которые несколько облегчат ему работу в архивах. Книга может быть использована также и для старших курсов университетов и комвузов, но не шире.

Как в «Предисловии» Урал’истпрофа, так и в очерке редактора, к сожалению, не дается никаких указаний на состояние архивных источников, откуда взяты те или другие документы и материалы, как они обрабатывались и пр. Это существенный минус для публикации материалов и документов. У историка, который стал бы работать с ними при отсутствии этих справок нет достаточной уверенности в их исторической ценности, они не дают ему никакой перспективы в смысле оценки состояния архивов, откуда эти документы заимствованы и т. д. Подстрочные примечания к документам, данные в первом томе, очень мало освещают этот вопрос. Для следующих томов этот недостаток необходимо исправить в первую очередь.

Вводный очерк А. П. Таняева дает большой экономический материал и довольно ярко обрисовывает состояние уральской промышленности в годы войны. К сожалению, значительно слабее разработано им рабочее движение, и совсем недостаточно затронут вопрос о партийной работе на Урале в этот период времени. Совершенно недостаточно им освещен также вопрос о довоенном рабочем движении Урала, без чего нельзя понять тех особенностей уральского рабочего движения, которые привели его в 1917 г. под знамена большевиков, что в свою очередь было тесно связано с также мало освещенными А. П. Таняевым особенностями положения уральского рабочего до войны и с теми крепостническими пережитками в уральской промышленности, которые автор хорошо выявил в экономической части своего очерка.

К недостаткам издания следует отнести значительное количество опечаток.

Подводя обший итог сказанному о первом томе документов и материалов Урал’истпрофа, посвященных, в конечном счете, истории Октябрьской революции, следует признать, что это, несомненно, одна из интересных попыток мест дать непосредственно сырой материал в определенной системе и тем сделать одну часть виднейшей работы по общей истории Октябрьской революции. Но тут возникает вопрос большой важности об общей координации этой работы — как истпартов, истпрофов и других учреждений и отдельных лиц, что могла бы выполнить, по нашему мнению, только одна организация — об-во историков-марксистов при Комм. Академии.

Вместе с этим будем надеяться, что следующие выпуски сборников материалов и документов Урал’истпрофа будут более тщательно обработаны как с точки зрения классификации материалов, так и особенно со стороны тех научных приемов, которые установлены исторической традицией при опубликовании документов и материалов.

А. Ш—ов.
 

А. ПАНКРАТОВА. Фабзавкомы и профсоюзы в революции 1917 г. Гиз, 1927. Библиотечка Октября ⁷. Истпарт и агитпроп ЦК ВКП(б). 101 стр.

Небольшая популярная — иногда чрезмерно популярная — брошюра Панкратовой толково и дельно рассказывает о роли фабзавкомов и профсоюзов в экономической и политической борьбе революции 1917 года, о борьбе политических течений внутри профессиональных союзов в течение этого периода, о взаимоотношениях между фабзавкомами и профсоюзами. Предназначенная для обращения в широких слоях трудящихся (тираж брошюры составляет 25.000 экземпляров) книжка, в общем со своей задачей — дать представление о роли и борьбе этих организаций в Октябрьской революции — несомненно справляется. Некоторые вопросы однако — уже в силу размеров брошюры — освещены недостаточно полно, некоторые проблемы только упомянуты, некоторые охарактеризованы настолько бегло, что ясного представления, да, пожалуй, и вполне верного, у читателя не составится. К таким не вполне четко выясненным проблемам относится и вопрос о взаимоотношениях между профессиональными союзами и фабрично-заводскими комитетами.

«Размах борьбы — пишет автор — требовал как участия в ней всех занятых в производстве рабочих, так и новых методов борьбы, диктовавшихся условиями революции. Фабзавкомы оказались для этого более приспособленными и отодвинули на время профсоюзы. В силу последнего фабзавкомы стали смотреть на себя, как на самостоятельную ветвь рабочего движения, и считали излишним самое существование профсоюзов» (7 стр.).

Но почему, в силу каких причин именно фабзавкомы оказались более приспособленными к новым методам борьбы? Автор на этот вопрос склонен искать об’яснение, преимущественно, в различии политических направлений, преобладавших в профсоюзах и фабзавкомах. Последние, пишет автор, «более близкие к низовой рабочей массе,... лучше отражали ее подлинные настроения и стремления, ее разочарование в политике империализма и оборончества и приобщение масс к позиции интернационализма. Такое развитие фабзавкомов сталкивало их с профсоюзами, находившимися под руководством меньшевиков» (6—7 стр.). Фабзавкомы же, по автору, и «явились той организацией, которая помогла большевистской партии быстро завоевать снизу меньшевистские профсоюзы и восстановить единство революционного профдвижения» (8 стр.).

Нам кажется, что такой упор автора в политические разногласия между профессиональными союзами и фабзавкомами не вполне верен. Во-вторых, далеко не все профсоюзы были меньшевистскими. Если просмотреть четвертую и пятую главы книжки того же автора, А. М. Панкратовой, «Политическая борьба в российском профдвижении 1917—1918 г.г.» ⁸, или недавно вышедший сборник Испарта «Профессиональные союзы СССР в прошлом и настоящем», то мы увидим, что далеко не все профсоюзы были в руках меньшевиков. Петроградское и Московское бюро профсоюзов были большевистскими. ЦК металлистов и огромное большинство его местных организаций, большинство союзов пищевого производства, союз стекольщиков, деревообделочников, рабочих местного производства, петербургские и московские союзы кожевников, мастеров и рабочих железной дороги, строителей, московский областной союз текстильщиков (к июню) находились в руках большевиков. Верно, конечно, что созданный Исполнительный Комитет Всероссийского Совета Профессиональных Союзов находился в большинстве в руках соглашательского крыла социалистов, но преобладание их вовсе не было значительным, как не было оно значительным и на самой конференции, как мельком упоминает автор (см. 54 стр.). И как раз более всего сильно интернационалистское крыло было в индустриальных союзах. Опору меньшевиков, если не считать печатников, составляли неиндустриальные союзы, особенно по истечении первых двух-трех месяцев. Но в неиндустриальных союзах ни о каких фабэавкомах не было и речи, так, что там базы для революционизирования профсоюзов они из себя представлять не могли. И, во-вторых, разногласия между фабзавкомами и профсоюзами происходили и там, где в обоих органах преобладали большевики. Достаточно прочесть — речи Томского и Рязанова, уже на 1-м с’езде профессиональных союзов в январе 1918 года, или хотя бы выступления Глебова-Авилова — его содоклад и заключительное слово — (особ. стр. 318—323 и 374—75) и Скрыпника в давно опубликованном стенографическом отчете третьей Всероссийской Конференции профессиональных союзов, чтобы убедиться, что весьма серьезные разногласия происходили и между большевиками, работавшими в профсоюзах, и большевиками, работавшими в фабзавкомах. Причины этих расхождений, вызываемых уже отнюдь не политическими и партийными расхождениями, автор почти не выясняет. Более того, иногда у автора появляется уже совсем не верная фраза вроде, например, такой: наличие двух политических центров в рабочем движении об’яснялось не только различием круга деятельности фабзавкомов и профсоюзов. Двоецентрие, наоборот, было в значительной степени результатом двух политических направлений в рабочем движении. Здесь, совершенно ясно, у автора мы имеем дело именно с небрежно набросанной фразой, а не с продуманным об’яснением. Различие круга деятельности фабзавкомов и профсоюзов никогда, ни в какой мере не может об’яснить наличия ни одного, ни двух политических центров, точно так же, как функциональные отличия различных отделов ВЦСПС никогда не могут об’яснить политического направления самого ВЦСПС. Простая же констатация того, что в разногласиях имел значение и различный круг деятельности, тоже ничего не говорит. Спор между меньшевистскими профсоюзами и большевистскими фабзавкомами в основном шел по вопросу о допустимости рабочего контроля, т.-е. сводился к вопросу о захвате власти рабочим классом. Спор же между профсоюзами и фабзавкомами в пределах одного большевистского политического направления шел по вопросу о самостоятельности или подчиненности фабзавкомов единой профессиональной организации. Об’яснить этот спор (а вместе с ним об’яснить и некоторый стихийный синдикализм, сказывавшийся в движении фабзавкомов) можно, только об’яснив особенности революционной борьбы пролетариата, в первую очередь питерского, в то время. Этого об’яснения тов. Панкратова не дает, и это кажется нам существенным недостатком в ее хорошей брошюре. Из других более мелких и случайных недочетов укажем еще одно: на странице 30 тов. Панкратова рассказывая ход борьбы за восьмичасовый рабочий день, говорит: «Мелкая буржуазия поддалась панике, распространяемой буржуазными газетами. Даже (подчеркнуто мною, М. Ю.) центральный орган меньшевиков «Рабочая газета» заговорила о необходимости воздержания». Мeждy тем, отношение меньшевиков к восьмичасовому рабочему дню вовсе не являлось следствием паники, вызванной буржуазным «общественным мнением», а диктовалось вполне определенной политической тактикой. «Рабочая газета» выступила против восьмичасового рабочего дня еще 9 марта (статья «1905—1917») и в передовице 10 марта, т.-е. тогда, когда еще сама буржуазная печать держалась весьма сладенького — относительно — тона, и никакой «бешеной кампании» еще не открывала. Под отрицание необходимости практического введения в тот момент восьмичасового рабочего дня меньшевики подводили сугубо-принципиально-теоретическую базу. Эти цифры тов. Панкратова несомненно знает (см. кстати стр. 31—32 книжки того же автора о «Политической борьбе в российском профдвижении», где дано правильное об’яснение позиции меньшевиков), но здесь, в этой книжке, то, что автор говорит в популярной брошюре о меньшевиках, способно посеять известные недоразумения.

М. Югов.
 

Д. КИН. «Деникинщина». Истпарт ЦК ВКП(б). История гражданской войны. Под ред М. Н. Покровского. Изд. «Прибой». Л. 1927. Стр. 275.

Монография тов. Кина открывает собой целую серию работ по истории гражданской войны, в основу которых легли занятия специального семинария по этому вопросу, работавшего под руководством М. Н. Покровского в Институте Красной Профессуры в течение 2-х лет: в 1924/25 и 1925/26 г г.

Рецензируемая книга посвящена одному из наиболее важных моментов гражданской войны — южной контр-революции, возглавляемой Деникиным. Тема эта очень обширна и в то же время еще почти совсем не изучена. Разработка архивных материалов только начинается, и все, чем мы располагаем, исчерпывается несколькими статьями, появившимися в наших журналах и посвященными отдельным частным вопросам контр-революции, связанной с именем Деникина; несколькими публикациями документов; кое-какими воспоминаниями участников активной борьбы с Деникиным и, наконец, зарубежными белыми изданиями, дающими иногда довольно богатый материал не только мемуарного, но и документального характера. Деникинщине в этой последней области повезло: сам Деникин выпустил 5 об’емистых томов «Очерков русской смуты», где речь, естественно, идет, главным образом, о южной контр-революции.

Но до сих пор мы не имели еще ни одной марксистской работы, которая давала бы классовый анализ движущих сил на этом участке контр-революции. Не имели мы также ясной, исчерпывающей и выверенной картины фактической стороны вопроса, связного исторического повествования о событиях, если не считать, конечно, повествований эмигрантских. Перед исследователем здесь, таким образом, стоит двоякая задача: собрать весь доступный фактический материал, критически его выверить и связать в цельную канву; в то же время необходимо научным анализом вскрыть классовую подоплеку всех этих событий, проследить перекрещение различных борющихся классовых сил, найти правильное марксистское об’яснение временных удач деникинского предприятия, а также причину окончательного провала всего его дела.

Тов. Кин не пошел по линии наименьшего сопротивления и не ограничился одним изложением внешней картины событий. Он даже скорее несколько пренебрег этой стороной вопроса и сосредоточил все свое внимание на класовом анализе деникинской эпопеи.

Начинается книга изложением обстоятельств зарождения Добровольческой армии. Совершенно правильно генеалогия Добровольческой армии возводится через «Быховское сидение» к Корниловскому выступлению.

Первоначально Добровольческая армия была довольно худосочным созданием. Плохо с’организованные, растерявшиеся буржуазно-помещичьи группы не в силах были самостоятельно создать сколько-нибудь серьезные вооруженные силы. Два фактора заложили прочный фундамент для Добровольческой армии и позволили ей чуть ли не на 2 года твердо встать на ноги. Это — поддержка союзников (гл. обр. англичан) и помощь казачьей контр-революции. Поэтому совершенно прав автор «Деникинщины», посвящая одну из первых глав своей работы анализу роли интервенции в белом движении на Юге, и, пожалуй, напрасно вопрос о взаимоотношении с казачеством относится им к концу исследования, что несколько нарушает цельность работы.

Говоря об интервенции, тов. Кин невольно выходит за пределы узко-местного ее значения для юга России и выясняет общую картину роли интервенции в гражданской войне. Эта, одна из наиболее важных частей работы страдает известным схематизмом. При очень широкой постановке вопроса надо было бы дать и более подробные ответы. Однако картина, рисующая автором, намечена в общем правильно. Напрасно лишь не оттенено значение военно-стратегических соображений союзников. Первое время до окончания войны в политике союзников не последнюю роль играло стремление восстановить восточный фронт. Зато очень отчетливо, хотя тоже до известной степени схематично, вскрыта та противоположность империалистических интересов Англии и Франции, которая оказала решающее влияние на исход всей интервенции.

Удачны главы, говорящие о роли общественных групп и партий в лагере деникинщины и об аграрной политике деникинского правительства. В первой из этих глав мы находим отчетливую картину классовой сущности тех многочиcленных контр-революционных группировок, которые складывались вокруг Деникина (здесь, впрочем, надо отметить слишком беглые замечания об эсерах). Во второй — дается совершенно правильный анализ противоречивых интересов внутренних прослоек в рядах класса аграриев. Землевладельцы старого полуфеодального типа, по преимуществу не южных, а центральных губерний, и помещики-капиталисты, эти российские «юнкера», особенно многочисленные как раз на юге России, вели между собой довольно упорную борьбу. Политика Деникина, всегда компромиссная, и здесь пыталась найти среднюю примиряющую линию. Трудная сама по себе задача становилась неразрешаемой, так как, идя по пути компромиссов, надо было с аграрной политикой примирить общественное мнение не только помещичьих, но и более «демократических» кругов, которые добивались земельной реформы, могущей удовлетворить не только узко-помещичьи интересы. В «сферах» деникинского правительства действительно велись длинные разговоры о реформе, но они ни к чему решительно не привели. Вместо реформы появилось лишь несколько частичных приказов (например, знаменитые арендные правила), которые все же успели определить общее реальное направление аграрной политики Деникина. Его можно охарактеризовать кратко: реставрация старого помещичьего землевладения.

Особенно интересна большая глава о повстанческом движении против деникинщины. Здесь автор впервые сообщает очень ценный фактический материал, собранный им не только в центральном архиве Октябрьской революции, но главным образом в целом ряде провинциальных архивов. Дав правильный анализ причин повстанческого движения, т. Кин отдельно останавливается на повстанческом движении на Украине, на Кубани и в Черноморьи. При этом много внимания уделено работе Зафронтового Бюро ЦК КП(б)У и Северо-кавказского Краевого Комитета ЦК РКП (б).

В одном лишь с автором не приходится согласиться, что в Крыму зеленое движение получило широкие размеры только при Врангеле. Это не совсем верно. Уже в начале 1919 года в Крыму были многочисленные повстанческие выступления. Одно из них, закончившееся трагической развязкой в каменоломнях вблизи Евпатории приобрело большую известность и довольно подробно описано многими авторами. О движениях этого времени тов. Кин умалчивает, так же, как и о партизанских выступлениях в Одесском районе в начале 1919 года. Впрочем, бесспорно, что в Крыму в период Врангеля повстанческое движение было особенно широким.
 

К числу удачных глав отнесем и главу «экономическая политика деникинщины». Здесь с достаточной подробностью описано состояние промышленности, продовольственная политика, внутренняя торговля, финансы и налоговая система, политика блокады краевых государственных новообразований и, наконец, особенно обстоятельно — внешняя торговая политика. Очень характерно, что здесь Деникин вынужден был пойти в разрез с интересами широких кругов частного капитала и кооперации. Было введено «огосударствление» внешней торговли, на котором наживались крупнейшие группы банковского капитала. Надо заметить, что изучением экономической политики белых правительств у нас почти совершенно не занимались. На подобные темы написано всего лишь 2—3 журнальные статьи. В этой области работа тов. Кина кладет своего рода почин.

Остановимся еще на главах, посвященных рабочему движению и революционному подполью в эпоху деникинщины. Легальное рабочее движение и роль в нем меньшевиков обрисованы тов. Кином удачно, но революционное подполье осталось в тени. Сам автор сознает недостаточность этой части работы, что он оговаривает в предисловии, называя свою главу о подполье «очень беглым и неполным очерком».

Конечно, большим оправданием здесь может служить неполнота и неразработанность архивных материалов, но все-же и имеющиеся материалы использованы автором в этой части работы недостаточно. В книге приведено много совершенно новых, впервые публикуемых и очень интересных данных, рисующих жизнь подполья в подвластных Деникину районах. Но, к сожалению, все эти материалы, как и вся глава о подполье, касаются по преимуществу второй половины 19-го и начала 20-го года. Самое же главное упущение — это недооценка автором роли Крымского (Севастополь) и Одесского пролетариата, где роль большевистского подполья была исключительно велика. Существует обширная мемуарная литература, говорящая об этом периоде, но есть также (в Архиве Октябрьской революции) кое-какой и архивный материал, еще не опубликованный и касающийся, главным образом, Крыма. Характерно, что сам Деникин придает огромное значение революционному настроению Крымского пролетариата и публикует, между прочим ⁹, очень интересные документы по этому поводу. Все эти вопросы настолько интересны, что могли бы явиться предметом специального исследования. Если в плане своей работы тов. Кин ставил в первую очередь изучение определенного момента контр-революции, оставляя в стороне вопросы борьбы с нею советской власти и революционного подполья, то в таком случае задачу надо было так именно и формулировать, а не ссылаться на недостаточность материалов. Надо пожелать, чтобы во втором издании (есть основания предполагать, что оно не замедлит появиться), автор восполнил этот существенных пробел.

Остановимся, наконец, на нескольких второстепенных промахах.

1) Говоря о государственном аппарате деникинщины, автор почему-то совершенно не касается пресловутого «Освага», а о контр-разведке ограничивается замечанием, как бы оторванным от пропавшего куда-то изложения этого вопроса: «Деятельность и роль контр-разведки, — говорит тов. Кин, — нуждались бы в полном освещении» (стр. 81). Вот и все, что сказано об этом учреждении.

2) Касаясь взаимоотношений с Польшей (стр. 255), тов. Кин глухо замечает, что у Деникина с Польшей не было заключено торгового договора. Это неверно. Торговый договор был заключен, и на основании его происходили торговые операции и при Деникине и при его преемнике — Врангеле ¹⁰. Не безынтересно вспомнить, что сам Деникин (в 5 томе своих «Очерков»), повествуя о взаимоотношениях с Польшей, искажает факты уже во всяком случае не по неведению и прямо говорит, что торгового соглашения с этой страной заключено не было.

3) Время правления бар. Врангеля отнесено ошибочно к 1921 году (стр. 19).

4) Не выдержан везде один и тот же стиль при обозначении дат. Это вообще больное и трудно преодолеваемое место хронологии гражданской войны. Однако можно было бы в данной работе все же строже придерживаться одного какого-либо стиля. Автор, правда, указывает, (стр. 71), что события, касающиеся Добровольческой армии, им приводятся по старому стилю, но и это указание, к сожалению, кое-где нарушается и порою даже без соответствующих оговорок. Вообще же автор несколько скуп на точные даты. Книга очень бы выиграла, если бы к ней для справок была приложена краткая хронологическая таблица.

Последние мелкие замечания, конечно, не лишают книгу ее безусловно крупных достоинств.

Ал. Гуковский.
 

М. КУБАНИН. Махновщина. Истпарт. Отдел по изучению истории Октябрьской революции и ВКП (б.). История гражданской войны. Под ред. М. Н. Покровского. Изд-во «Прибой». Ленинград. 1927 г. Стр. 227.

Книга тов. Кубанина о крестьянском движении в степной Украине в годы гражданской войны является чрезвычайно ценным пополнением весьма немногочисленной литературы по истории крестьянского движения в период после Октября. Она написана примерно в том же плане, что и статья его, помещенная в № 7—8 журнала «На аграрном фронте» за 1925 г. Основанная на серьезном, никем до сих пор не использованном, архивном материале с широким привлечением периодической литературы времени махновского движения, книга тов. Кубанина отличается тем, что ряд недоработанных вопросов и прямо спорных положений, имевшихся в указанной статье, теперь устраняется, однако, это не означает, что в книге спорных положений не осталось. О последних я буду говорить ниже.

До сих пор по вопросу о махновщине, собственно, в нашей литературе имелись лишь несколько брошюр агитационного или полуагитационного характера, во всяком случае, не научного; большая же книга тов. Кубанина, конечно, является выгодным исключением. Автор разбивает свое исследование на 9 глав. I. «Социально-экономические предпосылки махновщины», где он прослеживает характер дифференциации крестьянства на Украине, выделяет махновский район и выводит на обширном цифровом материале социальную базу крестьянского движения. II «Период революционного повстанчества махновщины», здесь автор рассказывает о начале собирания сил и борьбе гуляй-польского крестьянства против гетманщины, австро-германской оккупации, о борьбе крестьянства во главе с Махно — председателем гуляй-польского земельного комитета против местных помещиков, доведшей до распределения между крестьянами по уравнительно-трудовой норме помещичьих инвентаря и земель вопреки политике центрального правительства. Период удивительной крестьянской хитрости, переменного успеха, смелой борьбы с вартовыми гетмана и разлагающимися оккупационными войсками рисуется нам при чтении книги, но уже и здесь мелкобуржуазная стихия дает о себе знать. При добром усердии левых эсеров и анархистов подготовляется почва антисемитизма и антисоветской пропаганды ко времени прихода на Украину Красной армии (нач. 1919 г.).

В главах III — «Аграрная политика советской власти на Украине 1919 г. и махновщина», IV — «Григорьевщина и махновщина», V — «Антисоветский период махновщины в 1919 г.», опираясь на анализ аграрной политики сов. вл. в свой первый приход на Украину, автор ярко рисует нам то, каким образом эта аграрная политика, будучи правильной пролетарской политикой — принципиально, но преждевременной — в конкретных условиях, привела к отходу от советской власти середняка. Мероприятия по насаждению совхозов и коммун — лишая крестьян возможности воспользоваться всей помещичьей землей и помещичьим инвентарем, «минуя необходимые этапы, стремились, казалось бы, кратчайшим путем повести деревню к социализму; они (эти мероприятия, И. К.) привели к тому, что все крестьянство оказалось против нас» делает в общем правильный вывод тов. Кубанин (стр. 56), напоминая ошибки, приведшие к тягостному разрыву между пролетариатом и крестьянством в первые годы гражданской войны на Украине.

Махновское движение с весны 1919 г. — в основе своей середняцкое — принуждено было бороться против и помещика, шедшего с Деникиным, и пролетариата в лице Красной армии. Мало того, оно боролось также и против кулака в лице григорьевщины, хотя выступление Махно против Григорьева было обусловлено помимо прямого настроения основных звеньев его вооруженных частей еше косвенным давлением командования Красной армии. В конечном счете, Махно-середняк убил Григорьева-кулака, опубликовав «надгробную» резолюцию, в которой констатируется, что «политикой и намерениями его (Григорьева, И. К.) руководили контрреволюционеры... Это доказано еврейскими погромами и вооружением кулаков» (подч. мною, И. К. Цитирую по «Правде», № 171, 1919 г.).

Тов. Кубанин рассказывает в V главе, как крестьянство пытается установить подобие революционного самоуправления — «Вольный советский строй» по терминологии самого Нестора Махно.

Созываются два с'езда «фронтовиков, рабочих и крестьян», где анархисты изо всех сил стараются протаскивать свои принципы, служащие по существу, как это показывает автор, интересам зажиточного крестьянства и кулачества.

Самой интересной, пожалуй, главой в рецензируемой работе является VI «Вольный советский строй» на практике». Здесь автор подробно рассматривает историю шестинедельной крестьянской республики со столицей в г. Екатеринославе в тылу у Деникина в 1919 г. В этот момент анархизм, старавшийся взять махновское движение под свое идейное руководство, наиболее полно смог проявить свое лицо и вместе с тем наиболее полно обанкротиться политически. «Безвластная республика» в теории — военное самодурство и самосуд на практике; «принцип устроения свободной жизни самими рабочими...» в теории — оставление на произвол судьбы разрушающихся железных дорог и промышленности на практике; абсолютная неспособность справиться с финансовыми вопросами и все pаcшиpяющиecя махновские грабежи — вот основные итоги «безвластной Махновии». Автору это удалось доказать достаточно ясно.

В главе VII «Аграрная политика Советской власти на Украине в 1920 г. и махновщина» тов. Кубанин, анализируя земельную и продовольственную политику Советской власти, показывает, как передача всех помещичьих, монастырских, удельных, казенных земель и помещичьего инвентаря в руки крестьянства, ликвидация хозяйственно-нерентабельных совхозов, правильная и более осторожная продовольственная политика, заинтересовавшая бедноту через Комнезамы, начали решительную политическую дифференциацию в деревне, оттянув окончательно от махновщины бедноту. Затем начинается постепенное завоевание на свою сторону или — по крайней мере — нейтрализация середняка. Уже во второй половине 1920 г. в движении первую скрипку играет кулак, а вся махновщина постепенно скатывается в болото уголовно-кулацкого бандитизма. Осень 1920 г. — наиболее критический период движения. Середняк и остатки бедноты, составляющие основу живой силы махновской армии, при наступлении Врангеля колебнули Батько несколько влево и заставили выступить против новой генеральской контр-революции, но кулак осадил Махно назад. В результате — только часть махновских отрядов оказалась на противоврангелевском фронте, основные же силы Махно во главе с ним самим остались в Гуляй-Поле, готовя на всякий случай удар по Красной армии. Эти основные силы в конечном счете взяли верх и в ноябре 20 г. Махновцы открыли чрезвычайно кровавую и безобразную борьбу с Красной армией, приведшую Нестора в пределы территории румынского короля (август 1921 г.). Так бесславно закончила свой путь махновщина, начав с периода, в полном смысле слова, революционного повстанчества и окончив кулацко-бандитскими безобразиями. Существенной особенностью всякого крестьянского партизанского движения является, как известно, его локальность. Тов. Кубанину удалось доказать это и на примере махновщины как в начале книги, так и в особенности в VIII главе «Махновская армия», на цифровом анализе территориального происхождения махновских частей. В VIII главе автор вместе с тем очень хорошо описывает всю механику и устройство махновской армии, то достигающей 60-ти тысяч, в общей совокупности бойцов, то опускающейся до численности, в зависимости от обстановки, заурядной банды в 500—1000 чел.

В последней главе «Анархисты в махновщине» тов. Кубанин подводит итоги отношению и работе в махновском движении анархистов. Автор устанавливает различия в позициях отдельных анархических организаций по отношению к махновщине, вскрывает лепет их о третьей революции и показывает об'ективную роль их в крестьянском движении. Особое внимание уделяется группе «Набат» с того момента, как последняя заинтересовалась махновским движением, и вплоть до «отречения» ее от него несмотря на то, что некоторые анархисты как Волин, Аршинов задним числом оправдывают свое участие в махновщине, в которой до сих пор видят движение, «способное творить положительную программу анархизма». Довольно интересной является часть последней главы о связи анархо-махновщины с «Леонтьевским делом», где тов. Кубанин, полемизируя с М. Н. Покровским, оспаривает утверждение М. Н. о том, что руководителями Леонтьевского террористического акта были левые эсеры и пытается доказать, что руководителями этого акта на самом деле являлись анархисты, связанные с махновщиной. Однако, если доказательства т. Кубанина в отношении установления руководящей роли анархистов в махновщине можно считать вполне убедительными, то далеко нельзя сказать последнего по вопросу о непосредственной связи анархомахновщины с Леонтьевским делом, т. к. прямых документов на этот счет у нашего автора нет.

Основное достоинство рецензируемой книги составляет богатый и хорошо обработанный фактический материал по всем этапам махновского движения, данного в книге в динамическом процессе постоянного внутреннего изменения, точнее — внутренней трансформации; однако отсутствие отчетливой увязки истории махновщины с общим ходом революции на Украине, с тремя приходами туда Советской власти, с общим ходом гражданской войны, а самое главное, с многообразнейшим крестьянским движением на Украине того времени, досадно снижает качества книги. Несмотря на некоторые чрезвычайно беглые попытки установить эти связи, все же движение трактуется почти изолированно. Книга о махновщине чрезвычайно много выиграла бы, если автор предпослал ей хотя бы беглое введение о крестьянском движении на Украине вообще и, выделив из него махновщину, установил бы ее отличительные особенности.

Эта недостаточная ясность в сущности махновского движения в 1918 и начале 19 г. коренится у тов. Кубанина в ошибочной трактовке помещичьего землевладения губерний юго-степи или теперешней, приблизительно, южной горно-промышленной области. Автор рецензируемой книги утверждает, что в районе «Тройки» «помещичьему хозяйству принадлежал больший процент земли, нежели в других районах...» (стр. 18). «К тому же помещик в уездах, затронутых махновщиной, был владельцем, главным образом, крупных имений» (стр. 18). Отсюда, констатируя экстенсивность земледелия юго-степи, приходит к выводу о «бурном» стремлении крестьян захватить помещичьи земли. Ошибочность данных утверждений очевидна. Из цифр, приводимых тов. Кубаниным (ст. журн. «На агр. фронте», № 7—8, 25 г.), следует, что помещичьих имений с участками до 100 десятин земли в Екатеринославской губ. (основной очаг махновщины) имеется в 7½ раз больше, чем в Полтавской, в то время, как имений от 100—1000 дес. 2616 — в первой и 2232 — во второй, т.-е. почти столько же. А если сравнить удельный вес крупных помещичьих латифундий по отдельным губерниям, то окажется, что в Екатеринославской площадь имений выше 1000 десятин составляет 52,7% всей помещичьей земли, тогда как в Киевской она составляет 63% всей помещичьей земли, а в Подольской 56,7%. Таким образом, упирать на крупность помещичьего землевладения в районе махновщины нет никаких оснований.

Отсюда вытекает, что придавать такое значение земельному вопросу в районе махновщины, как это делает тов. Кубанин, не следует. Последнее обстоятельство подтверждается и тем, что после раздела земель уже Советской властью — земель, неиспользованных крестьянством, осталось больше всего в юго-степи, в частности, в Екатеринославской губ. Тов. Кубанин совершенно справедливо указывает на гораздо большую заинтересованность в земле юго-западного помещика, на малоземелье крестьянства юго-запада, на распродажу земель юго-степным помещикам и на отход бедноты юго-степи в расположенную здесь же горную и металло-обрабатывающую промышленность, но не делает почему-то отсюда логического вывода об относительно меньшей остроте земельного вопроса в южной горно-промышленной области (как она называется теперь). Здесь на фоне довольно быстрой дифференциации крестьянства, кулак укрупнял свои участки, во-первых, за счет скупаемых им помещичьих земель и, во-вторых, за счет земель пауперизованной и уходящей в город бедноты. Оригинальность положения юго-степного кулака и заключается в том, что он становился помещиком. Малоземельный помещик (до 100 дес.) и многоземельный кулак экстенсивной зерновой полосы были, подчас, трудно отличаемы друг от друга по земле. Точно такое же положение мы имеем и по обеспеченности больших кулацких и мелко-помещичьих хозяйств с.-х. инвентарем. Вот поэтому-то и случилось то, что бедняк и середняк губернии «Тройки», поддерживаемый горняками Донбасса, в 1918 г. ударили не только по помещику — Скоропадскому, но одновременно и по кулаку — Петлюре, а несколько позднее и по Григорьеву. Это последнее обстоятельство необходимо было выяснить тов. Кубанину для большей яркости характеристики махновщины первого периода. Напомню, земельный вопрос обострился в основном тогда, когда значительная часть рабочих, благодаря начавшемуся в период первых же месяцев гражданской войны на Украине разложению промышленности, возвратилась в деревню и взялась за обработку земли.

Спорным также является утверждение о том, что «не было руководства армией (махновской, И. К.) и со стороны анархистов» (стр. 226). Революционный военный совет махновской армии играл уж не такую малую роль, как это кажется тов. Кубанину на основании показаний бывшего одно время предреввоенсовета Волина, умалявшего значимость возглавляемой им к.-р. организации в ГПУ по вполне понятным причинам. Наоборот, именно анархисты способствовали борьбе махновцев против Советской власти в то время, когда массовая крестьянская база правильной политикой Советской власти у них была уже выбита. Да ведь и сам Махно «нехудой» анархист с 1906 г. Правда, значительная часть набатовцев отреклась от махновщины, зато другая часть, как Аршинов, историк махновского движения, или тот же Волин, еще в 1923 г. подводила сочувственные итоги движению. Мало того, Махно выехал на Украину в 1918 г. после изрядной зарядки со стороны Борового и Аршинова, как об этом свидетельствует он сам в своих записках («Анарх. Вестн.», Берлин, 1923 г.) То, что анархисты об'ективно оказались орудием кулаков после разгрома Врангеля в конце 20 г. — совершенно правильно.

Несколько слов о мелочах. Первое. В интересах фактической полноты можно было бы привести и вторую версию убийства Григорьева Каретником и самим Махно на об'единенном митинге, которую рассказывает в своей книге Аршинов, хотя попутно следует отметить, что эта книга является грубой фальсификацией истории махновщины, которую автор написал со специальной целью — обелить все движение.

Не повредила бы тов. Кубанину гораздо большая четкость в периодизации махновщины при самом изложении событий.

В общем же считаю нужным повторить, что, при всех отмеченных недостатках, рецензируемая книга является весьма ценной и интересной.

Очень не мешало бы по вопросу о махновщине издать дешевую популярную брошюру для крестьянского читателя.

И. Кизрин.
 

К. ХАРНСКИЙ. — Китай с древнейших времен до наших дней. Изд. «Книжное Дело», Хабаровск—Владивосток. 1927 г. Стр. 440.

Написать историю Китая с древнейших времен до наших дней занятие, безусловно, обязывающее. Считаем поэтому, что отмахнуться от целого ряда вопросов одним указанием на незнание или неимение материала, как это делает автор (стр. IX), конечно, нельзя.

Весь труд представляет собой компиляцию, главным образом, четырех новейших солидных работ: 1) Li Ung — Bing. The Outlines of Chinese History; 2) Ping Hua — li. The Economic History of China; 3) Chavannes. Les memoires historiques de Se—Ma—Ts’ien и отчасти работы недавно скончавшегося Н. А. Рожкова «Русская история в сравнительном историческом освещении». Историю Китая автор исследует также «в сравнительном историческом освещении», для чего он и пользуется синхронистическими сопоставлениями, приведенными в «Истории» Рожкова. Мы в полной мере соглашаемся поэтому с заявлением самого автора, что «эта книга не содержит никаких фактов, о которых до сих пор не было бы известно читавшим исторические труды о Китае на европейских языках» и, добавим мы со своей стороны, — во многом и на русском языке.

Достоинство книги, однако, в том, что в ней дана систематизация фактов китайской истории (правда, не всех) не в шаблонном, а в критическом освещении, приводящем к установлению того правильного положения, что «принципиальной разницы между ходом исторического процесса в «белой» Европе и «желтом» Китае не было»...

Автор отказался от традиционного деления истории Китая по династиям, об‘единив древнейший период, вплоть до III в. н. э., под названием античного периода китайской истории. По мысли автора, четырехтысячелетнюю историю Китая нельзя рассматривать, как сонный непрерывный процесс; что между античным и новым Китаем такая же разница, как между древней Элладой и современной Грецией, древним Римом и Италией Муссолини. «История древнего Китая, пишет автор, и история нового Китая — два обособленных процесса, связанных между собой лишь некоторой преемственностью идеологии». Были ли обе истории связаны только одной идеологией или еще кое-чем и так ли велик разрыв между ними? Это вопрос спорный, требующий, прежде всего, большего фактического обоснования, большей и углубленной проработки, чем в действительности сделано это на страницах разбираемой книги.

К сожалению, автор везде слишком схематичен, а местами даже досадно краток, что мешает подвести под высказанную им мысль крепкий, основательный фундамент.

Правильно, конечно, что автор считает нужным выдвинуть на первый план экономические взаимоотношения, существовавшие в тот или иной период, но это не мешает ему уклоняться большей частью в сторону описания внешне-политических событий. Автор скользит, например, по центральной проблеме китайской истории — аграрному вопросу, детальное и несхематичное изучение которого поставит на свое место то, что осталось до сих пор неясным и противоречивым. Несколько подробнее останавливается автор на эпохе, названной им новым средневековьем и второй империей, со включением сюда господства Танской и Сунской династий вплоть до завоевания Китая монголами, Период господства монгольской династии, наивысшей точки развития в Китае торгового капитализма, освещен у автора слишком слабо.

Выделяя условно эпоху монгольской и минско-национальной династий в период «на историческом перевале», автор переходит затем ко времени завоевания Китая в XVII ст. манчжурами, династия которых была свергнута революцией 1911 г. Автор более чем краток при об‘яснении причин, задержавших переход китайского хозяйства к стадии промышленного капитализма.

На тайпинском восстании автор останавливается, как на переломном моменте, способствовавшем порабощению Китая иностранными державами. Ничего нового, как и о самом новейшем периоде китайской истории, автор не сообщает. В главе о русско-китайских взаимоотношениях неясно, о какой китайской миссии говорит автор, которая будто бы в 1670 г. «уже отправилась в Москву». Как известно, первое китайское посольство в Россию имело место в начале XVIII ст. Затем, впервые достигли русские Тихого океана не в 1644 г., как сообщается в книге, а в 1639 г. Также неверно, что с 1680 г. (1689 ?) русско-китайская граница была «определена и точно установлена». Это было сделано значительно позже, именно, во второй половине XIX ст.

Чем об‘яснить, что в тексте автор пользуется для китайских имен одной транскрипцией, а на рисунках другой (например, Ли Хунчжан и Ли Хун-чжан)? Заметим, кстати, что более правильной и принятой в настоящее время является вторая.

Претендовать на настоящую историю Китая книге Харнского, конечно, не приходится; она может быть полезна лишь для общего, конспективного знакомства с до сих пор мало или односторонне исследованной историей страны.

Характерен для автора стиль легкой фельетонной публицистики.

В начале книги помещен подробный алфавитный указатель и обзор литературы, в котором следовало бы дать не только название книги, но и год, и место издания, количество, стр. и т. д.

Издана книга хорошо, хотя цена ее несколько высока.

Г. Рейхберг.
 

ДЗЮБИНСКИЙ С., ЖАВОРОНКОВ Б. и СИНГАЛЕВИЧ С. — Очерки методики обществоведения в школе II ступени. Татиздат при ЦИК’е ТССР. Казань. 1927 г. Стр. 146.

«Очерки» представляют собой сборник статей трех авторов, фамилии которых указаны выше. Связь между статьями формальная и носит случайный характер. Заманчивое название книжки может вызвать ложное представление. На самом деле здесь нет никакой методики.

Авторы полагают, что «после многолетних исканий и споров, дано (кем? — А. И.) определенное разрешение ряда важнейших принципиальных вопросов методики обществоведения». Такое догматическое утверждение, казалось, должно было обязать авторов, сделать излишним их выступление. К чему словоизливаться, раз все уже «дано»?

По «скромному» заявлению авторов «в настоящем сборнике соединены работы лишь методистов так называемой (вот именно! — А. И.) московской школы. Авторы любезно сообщают, что методисты этой так называемой школы расходятся во взглядах с ленинградскими методистами. Оказывается существуют два уклона среди методистов. Ленинградцы — выразители того уклона, «который можно было условно (!) назвать интеллектуально-образовательным (фокус предоставляется разгадать читателю), московские методисты являлись сторонниками уклона практически-воспитательного, трудового. По авторитетному утверждению авторов, это чрезвычайное обстоятельство тормозило «дело создания устойчивых программ и учебных пособий».

Правда, так называемая московская школа нашла приют в гостеприимной Татарии.

Неблагодарная Москва отказалaсь признать «отстоявшиеся взгляды».

Татаро-московский сборник никакой ценности не представляет.

Начать с того, что большинство высказываний является перепевом ранее имевших место.

Автор статьи «Содержание обществоведческой работы в школе» продолжает утверждать, что школьное изучение должно происходить на «об'ектах». Примерно берется обществоведческий «об’ект» и изучается «с самых разнообразных точек зрения». По мнению автора только при этом условии не будет изолированности и разброда в работе отдельных специалистов. При изучении обществоведческого «об’екта» другие школьные дисциплины (химия, физика, математика, языки и пр.) должны увязывать свой материал с обществоведческим. К сожалению, автор ограничивается голословным высказыванием, не дает хотя бы одного примера такого необычайного увязывания материала. Также не иллюстрируется мысль о необходимости изгнания из нашей школы разных «учебных предметов», как оторванных от жизненной практики. Какая практика здесь имеется в виду и какие предметы, изучаемые в советской школе, должны быть выброшены, статья не указывает.

Автор решительный противник «старой системы науки» (неизвестно, о какой системе науки идет речь). Одно несомненно, что такая категоричность без достаточной обоснованности не вызывает серьезного к себе отношения. Внедрение в учительские массы такого бездоказательного высокомерного отношения к хотя и «старой системе науки» — ничем не оправдываемое бахвальство, граничащее с самодовольным невежеством. Зато автор ретивый сторонник «системы человеческого знания», которая «будет определяться и формулироваться самой жизнью». Опять не ясно, о какой системе идет речь. Разве мы не имеем марксистской науки?

Несмотря на категоричность утверждения (и нами отмеченного), что уже «дано» определенное разрешение вопросов методики обществоведения, один из участников сборника полагает, что ничего этого нет, что «только еще намечаются структурно-программные вехи новой, не «предметной» группировки учебного материала».

С такими выводами не соглашается другой участник сборника. По его представлению программа по обществоведению стабилизируется. Это, по сильному выражению автора, не может не вызвать облегченного вздоха.

К старым высказываниям относится упрямо враждебное отношение к истории, правда, чуть-чуть смягченное. Исторический материал авторы «органически связывают»; «будучи единой по существу, обществоведческая программа (не забудем, что речь идет о школе второй ступени — А. И.) должна органически связывать элементы истории, политической экономии, экономической географии юриспруденции (!) и др.». Автор не демонстрирует на примерах такое любопытное органическое связывание, зато рассказывает немного с опаской о крамольных слухах, бродивших в начале 1927 г. среди общеествоведов. «Поговаривали довольно громко и даже пописывали о том, что нужен отдельный исторический курс, а стало быть, отдельная программа по истории. На периферии носились даже (!) слухи из «самых достоверных источников», что обществоведения, как такового, больше нет, что будут взамен его две программы — одна по истории, другая по современности» (стр. 32).

Тот же осведомитель в той же статье глубокомысленно заключает, что для выработки мировоззрения требуется уменье исторически освещать явления современности и корни современности отыскивать в истории.

Спрашивается, каким чудом можно отыскать подобные корни в истории, когда исторические знания сводятся к «картинкам». Не будет ли эта попытка равнозначаща пустой и бесцельной болтовне? Тот же авгор не пepecтает повторять: «исторический материал подчинен современности, дается отнюдь не в сложных сочетаниях исторических фактов, дат, имен, а в картинах, в красочных описаниях, характерных документах, зачастую в сопоставлении с картиной современности» (стр. 33).

Историческое изучение в школе находит достаточно сильное обоснование в последних программных вариантах. Эти варианты — не догмы. Было время, когда одно упоминание «история» почиталось актом сугубой методической отсталости. Ныне история входит равноправным гражданином в школy, вопреки снисходительному решению Сингалевича («историческому материалу мы отводим подчиненное, а не самостоятельное место», стр. 14). Программа ГУС’а для деревенской семилетки (школа крестьянской молодежи) построена по двум разделам: современность и история. Составленные под общим руководством подсекции подростков научно-политической секции ГУС'а рабочие книги по обществоведению, ныне вошедшие в школу, отводят историческому материалу самостоятельное значение.

В сборнике есть и курьез — это статья Жаворонкова.

Автор пустился в туманность: он напрягает все усилия продемонстрировать свою «ученость», представляемую им как нечто непопятное и невразумительное.

Две детали:

1) «Общественное бытие более чем что-либо другое (курсив мой, — А. И.) определяет сознание».

2) «В этом возрасте закладываются основы мироотношения».

И все в этом духе.

Жалкое и убогое впечатление оставляет сборник. Ничего кроме сумбура он внести не сможет. Единственное утешение, что сборник не найдет читателя.

А. Иоаннисиани.