"Историк Марксист", №8, 1928 год, стр. 41-78.

Г. С. Зайдель

Коммунисты во время революции 1848 года во Франции

I.

Классовый смысл победоносной революции февральских дней в Париже был настолько ясен уже в первые дни, что не надо было быть особенно проницательным человеком, чтобы его уловить и понять. Не только такие революционеры, как Маркс или Бакунин, но умеренные либералы типа Токвиля или Гарнье-Пажеса, и даже просто реакционера, в роде лорда Норманби или посла Николая I в Париже, графа Киселева и его сподручного агента III отделения, Якова Толстого, — в своих воспоминаниях недвусмысленно об этом свидетельствуют.

«Этот огромный город — писал Бакунин в «Исповеди» — центр европейского просвещения, обратился вдруг в дикий Кавказ: на каждой улице, почти на каждом месте баррикады, взгроможденные как горы и досягавшие крыш, а на них между каменьями и сложенной мебелью как лезгинцы в ущелиях, работники в своих живописных блузах, почерневшие от пороху и вооруженные с ног до головы; из окон выглядывали боязливо толстые лавочники, épicier, с поглупевшими от ужаса лицами; на улицах, на бульварах ни одного экипажа; исчезли все молодые и старые франты, все ненавистные львы с тросточками и лорнетами, а на месте их мои благородные увриеры торжествующими, ликующими толпами, с красными знаменами, с патриотическими песнями, упивающимися своей победой»¹. Не менее красноречивы воспоминания Токвиля, которого 25 февраля поразил прежде всего «всецело и исключительно народный характер совершившейся революции, все могущество, которое оно вручило народу в собственном смысле, т.-е, классам, занятым ручным трудом, по отношению ко всем остальным»². Не будем увеличивать числа цитат, уже приведенные свидетельствуют, что людям совершенно противоположных мировоззрений было ясно, что революция 1848 года победила, как революция «увриеров», как революция людей «ручного труда», т.-е. рабочая революция³.

Но кем руководилась эта победоносная революция? Действия народных масс в дни баррикадных боев 22, 23 и 24 февраля поражали современников своей организованностью. Гарнье-Пажес пишет о ночи накануне 24 февраля, что «было бы бесполезно сделать попытку передать чудеса активности этой достопамятной ночи. Поднятые электрической силой, камни мостовой всюду образовывали груды: повсеместно возникали баррикады. Вокруг каждого поста, каждого отряда поднималась каменная ограда. Самые большие деревья на бульварах были срублены. Барьеры были сожжены и забаррикадированы. Днем сообщения оказались прерванными. От центра до периферии, под самыми окнами Тюльерийского дворца, восстание поднимало голову за своими валами. И эти укрепления — добавляет Гарнье-Пажес — уже не были более, как накануне, бесформенным делом спешащих рук, игрой готовящегося восстания. Нет, те отборные работники, ради которых мир нам завидует: каменщики, плотники, кузнецы, механики, это удивительное парижское население, которое догадывается о том, чего не энает, благодаря бесконечному разнообразию своих способностей и специальных занятий, создало из них настоящие предметы искусства»⁴. Токвиль, наблюдавший построение баррикад на утро 24 февраля, был поражен отсутствием того «всеобщего возбуждения (bouil-lonement)», которое он видел в 1830 г., и методичностью работ: «эти баррикады — пишет он — были искусно построены небольшим количеством людей, работавших очень усердно, не как преступники, подгоняемые страхом быть захваченными на месте преступления, а как хорошие рабочие, которые хотят сделать свое дело скоро и хорошо»⁵. Луи Блан, который, вообще, проявляет сентиментальное отношение к событиям и гордится тем, что он, в числе других членов Врем. Правительства, способствовал охране бежавших членов свергнутой династии, повидимому, довольно точно передает умонастроение баррикадных бойцов, которое он наблюдал в ночь на 26 февраля. Будучи уже членом Вр. Правительства, он был задержан караулом одной из баррикад, так как не знал пароля. Но, как только он назвал себя, его тотчас же отпустили и «даже дали нечто в роде почетного конвоя». «Что меня поразило в этой ночной прогулке по баррикадам, — пишет он, — так это необычайное соединение торжественной почтительности, военной дисциплины и гражданской гордости, с которыми повсюду был приветствуем один из членов этого правительства, получившего от народа и свое существование, и свою силу»⁶... И даже упоминавшийся нами Яков Толстой констатирует поразительную организованность баррикадных бойцов: «К шести часам утра — пишет он — 24 февраля до 2.000 баррикад уже возвышаются на улицах, площадях, окраинах... Решетки у всех застав, вокруг всех памятников разрушаются и служат для укрепления баррикад, из коих некоторые доходят до уровня второго этажа. Все деревья на бульварах скошены, как после бури. Бьют сбор. Национальная гвардия сливается с толпой и шествует вместе с нею. Железнодорожные рельсы сняты, чтобы воспрепятствовать прибытию войск. Эти гигантские приготовления совершились как будто одновременно и одним человеком»⁷.

Сомнений как будто не может быть: организованность революционеров бросается в глаза самым разнообразным наблюдателям. И, однако, было бы ошибочно заключать на этом основании, что революционеры имели какой-нибудь крепкий, дисциплинированный центр, руководились какой-нибудь сплоченной организацией. Наоборот, ни у буржуазных республиканцев из «National», ни у мелко-буржуазных демократов из «Réforme» ни, конечно, у династической левой во главе с Одиллоном Баро не было и тени какого-нибудь плана восстания, организованного руководства революцией. Последняя проходила мимо них и через них, ужасая всех этих представителей словесной оппозиции, которые так долго пугали правительство народным восстанием, что, когда оно пришло, они сами растерялись и не знали, что делать.

Некоторое подобие организации было только у тайных обществ. Но и те к моменту революции влачили жалкое существование. Героические времена 39 г., когда «Общество времен года» устроило свое знаменитое восстание, и 40 г., когда «Общество новых времен года», авангардом и самой деятельной частью коего было коммунистическое «Общество рабочих-эгалитариев», поставлявшее участников покушений на короля и королевскую семью и даже деятельных пропагандистов во время чуть ли не всеобщей стачки рабочих в Париже в мае—сентябре этого же года⁸, — эти героические времена давно прошли: Бланки, Барбес и др. вожди тайных обществ томились в тюрьмах. Дезами и Пильо, руководители и идеологи «О-ва рабочих-эгалитариев», повидимому, отошли от непосредственного руководства движением. Тайные общества разбились на множество групп, друг с другом враждовавших и часто вырождавшихся в беспорядочные сообщества, без всякой определенной программы и тактики. Агенты правительства Луи-Филиппа проникли руководителями тех обществ, которые продолжали еще сохранять свою организацию. Накануне революции, в 1847 г., полицией и судом было ликвидировано «Общество материалистов-коммунистов», являвшееся продолжением разгромленного в начале 40-х годов «О-ва рабочих-эгалитариев»⁹. Остатки «Общества времен года», руководимого с 1845 года Делягоддом, Буавеном и Альбером¹⁰, находились в состоянии бездействия. Тактика Делягодда, разоблаченного позже во время революции в качестве агента полиции, заключалась, по его собственному признанию, в том, чтобы держать о-во в состоянии развала и привести к тому, чтобы «эти львы восстания сами себе сломали когти»¹¹. Бездействие о-ва было нестерпимо для наиболее активных членов, которые вскоре организовались в отдельную диссидентскую группу, требовавшую выработки и подготовки определенного плана восстания всеми мерами и способами. Эта группа, так и известная нам из писаний Делягодда и Шеню, как «Общество диссидентов» (Société dissidente), предприняли кой-какие действия, и, конечно, большинство ее руководителей попало не без содействия Делягодда и Шеню в руки полиции¹². Если верить Делягодду, «Общество диссидентов» все-таки насчитывало к началу революции около четырехсот человек и было готово вмешаться во всякие беспорядки: «с 22 февраля члены этого общества вели деятельную пропаганду в предместьях, призывая рабочих бросать работы и выходить на улицу». Трудно проверить это сообщение Делягодда, который при том уверяет, что многие из них были агентами полиции и «отправлялись прямо в префектуру со своими донесениями, чтобы получить несколько пятифранковых монет»¹³. Из сообщений Шеню и того же Делягодда мы знаем также, что вожди «О-ва новых времен года» собрались вечером 22 февраля в галлереях Пале Рояля для обсуждения способа действия¹⁴. На этом совещании Коссидьер высказывался за немедленную организацию восстания, а Делягодд, придерживаясь своей обычной тактики, высказывался против. Кончили на том, что надо подождать событий и назначили новое собрание на завтра в квартале Сен-Мартен. Но и на следующий день вожди собственно ничего не предприняли в смысле руководства восстанием. Наиболее деятельными оказались, повидимому, все-таки члены «О-ва диссидентов», к которым, по словам Делягодда, присоединились и такие люди, как Собрие¹⁵, игравший впоследствии крупную роль в клубе Барбеса. Альбер днем 23 февраля вынужден был также поплыть по течению и присоединиться к баррикадным бойцам¹⁶.

Если о руководстве секретных обществ движением, как мы видим, собственно говорить не приходится, — то этим мы вовсе не хотим сказать, что роль коммунистов и республиканцев во время баррикадных боев была ничтожна. Нам важно было установить, что даже наиболее подготовленные к революционному взрыву элементы не обладали заранее выработанной программой и не имели определенного плана и тактики деятельности. Организованное руководство движением началось, повидшмому, лишь с 25 февраля, когда существовало уже временное правительство и когда выпущенные на свободу политические заключенные и появившийся в Париже Бланки делают, как мы увидим ниже, первую попытку повести движение по определенному руслу.

Тем не менее в источниках мы встречаем достаточно указаний на немаловажную роль революционных деятелей, в частности коммунистов¹⁷, в баррикадных боях 22, 23 и 24 февраля. Так, по словам Виктора Бутона, рабочий-часовщик Симар, один из виднейших участников коммунистических тайных обществ начала 40-х годов, был во главе революционеров, аттаковавших отступающую колонну генерала Бедо¹⁸. Известно также, что в ночь с 24 на 25 февраля, когда Временное правительство, стиснутое со всех сторон наполнившим Hôtel de Ville вооруженным народом, еле нашло комнату для заседания, где разыгрались прения по вопросу о немедленном провозглашении республики и — вынуждено было пересмотреть текст Ламартина и вставить слова: «Временное правительство хочет республики, утвержденной народом, который будет немедленно опрошен», — под давлением восставших, выбравших 14 человек «народных делегатов» (délégués du peuple), которым вменялось в обязанность «присутствовать на всех заседаниях нового правительства и немедленно сообщать народу о результатах и следить за тем, чтобы республика была провозглашена без замедлений»¹⁹. Надо, однако, отметить, что лица, выбранные «народными делегатами» являлись случайными людьми: мы не находим среди них ни одного известного революционного деятеля, который играл бы большую роль до или во время революции. Мы имеем также сообщение секретаря Ледрю-Рожена, Дельво, который пишет в своей «Истории февральской революции», что во главе колонны рабочих-плотников, подошедших на следующий день к ратуше и требовавших немедленного провозглашения республики, был Распайль. Яков Толстой в своих донесениях²⁰ пишет 24 февраля: «Толпа держит себя угрожающе. Лица, принадлежащие к республиканским и коммунистическим организациям, руководят рабочими, раздают пули, порох, оружие и дают инструкции». Есть упоминания и о том, что руководители О-ва «рабочих-эгалитариев», Пильо и Дезами были 24 февраля в Ратуше и выставляли свои требования. Пильо, по словам Виктора Бутона, составлял «свое правительство» в то время, как в первом этаже составлялись синие и красные временные правительства»²¹, Дезами, «поддержанный рядом уважаемых граждан», выставлял следующие требования: «1. Всеобщее, прямое и абсолютное избирательное право. 2. Неограниченная свобода слова и печати. 3. Немедленное вооружение всех граждан. 4. Никакой оплачиваемой внутри страны милиции»²².

Попытку организованно вмешаться в движение сделали также и социалисты мирного толка, группировавшиеся вокруг Виктора Консидерана и Пьера Леру. Но и у них мы не видим никакой программы действий: они ограничились тем, что на предварительном собрании 15 февраля большинством отвергли предложение Пьера Леру — воздержаться от участия в движении и решили присоединиться к манифестации, что и было сделано впоследствии; при чем, как это нередко бывает, ученики Фурье и противники революционных методов борьбы силой стихии были вовлечены в вооруженную борьбу и сами дрались на баррикадах²³.

Таким образом, организованность восставших меньше всего была следствием предусмотренного плана или же централизованного руководства со стороны какой-либо крепкой, дисциплинированной организации. Революция 1848 года была событием огромной, стихийной силы, перед которой пассовали не только буржуазные республиканцы, но и привыкшие к сектантским методам борьбы революционеры из секретных обществ эпохи июльской монархии. Организованность реюлюции была исключена всем ходом предшествующих революции событий, состоянием пролетариата, в первую очередь, среди которого находили своих сторонников многочисленные представители разноообраэных школ, начиная от «христианского социализма» Ламеннэ и кончая революционным коммунизмом бланкистов и бабувистов.

В известном докладе, представленном префектом парижской полиции в 1847 г. министру внутренних дел, обращалось внимание на «социалистические брошюры, которые в течение последнего года были еще более многочисленными, чем в предшествующие годы» и, в частности, указывалось на «Кабе, Дезами, Пьера Леру, Прудона, сотрудников газеты «Atelier» и «Fraternité» и на фурьеристов. «Хотя они — писал префект — и отличаются друг от друга, но исходят из одного и того же принципа, а именно из идеи более или менее насильственного ниспровержения существующего общественного порядка путем уничтожения семьи и собственности». Почтенный блюститель порядка июльской монархии явно преувеличивал революционные намерения некоторых групп, в частности кабетистов и сторонников соглашательской «Atelier»: эти группы уже во всяком случае открещивались от всякого напоминания о насильственной революции; но в воображении перепуганного префекта и все указанные им группы обратились в «анархические партии». в одном только был прав префект полиции: он указывал на «тенденцию» упомянутых «анархических партий» «пренебречь вопросами политики в собственном смысле в пользу идей социального обновления». Действительно, эту характеристику можно приложить одинаково и к Кабе, и к Дезами, и к Прудону, и к фурьеристам типа Консидерана или Леру и, не говоря уже о «Fraternité», даже к сторонникам умеренной бюшетистской рабочей газеты, «Atelier». Все они меньше всего понимали связь между необходимостью политических и социальных реформ, все они на первый план выдвигали вопросы «организации труда», «права на труд», реорганизации собственности, семьи и пр. и пр. Даже к Луи Блану, несмотря на то, что он безусловно понимал необходимость политичеческой реформы, — характеристика префекта полиции, в общем и целом, подходит: поскольку упомянутые идеи «организации труда» и «права на труд» получили самое яркое развитие в его ставших весьма популярными книгах. В заключительных строках своего доклада префект писая: «Нетрудно понять, какое влияние могут приобресть такого рода произведения на легкомысленный и неразвитый ум рабочих, всем материальным вожделениям коих здесь вдобавок льстят. В этом заключается истинная язва времени, и необходимо признать, что она делает с каждым годом новые успехи»²⁴.

Но эта «истинная язва» для режима июльской монархии была вместе с тем и «истинной язвой» для рабочего класса, ибо он находился всецело под влиянием проповеди о возможности полной экономической и социальной организации общества немедленно. Утопические проекты социалистов и коммунистов сороковых годов воспитывали рабочего в убеждении, что, по выражению Маркса, «философы имели в своем портфеле разрешение всех загадок, и глупому непросвещенному миру оставалось только раскрыть рот, чтобы ловить жареных рябчиков абсолютной науки»²⁵. Рабочий класс Франции был уверен, что исцеление от всех социальных бедствий является следствием магических заклинаний докторов от утопии. То, что казалось такой всеразрушающей силой полицейским чиновникам Луи-Филиппа, на самом деле было величайшей слабостью французского пролетариата кануна революции 1848 г. Стихийно поднявшийся и в течение трех дней почти без руководства и совсем без плана, без крепкого дисциплинированного центра, силой собственного энтузиазма сокрушивший июльскую монархию, — французский рабочий с первых же дней революции оказался во власти идеи о наступлении новой эры социалистического господства, в которое он страстно верил, но осуществить которое он не мог, именно потому, что полагал, что социалистический рай наступит сам собой.

Это характерное настроение парижского пролетариата прекрасно изобразил умный реакционер Токвиль: «На этот раз дело заключалось не в том, чтобы дать победу партии; стремились к тому, чтобы основать социальную науку, философию, я почти мог бы сказать религию, способную быть усвоенной и принятой к руководству всеми людьми... Кроме королевской власти и парламента, все остальное осталась еще не тронутым, а между тем казалось, что революционные события повергли в прах самое общество, что установлен конкурс для изобретения новой формы, которую надлежало дать зданию, которое готовились возвести взамен»... Слабая сторона победоносной революции, таким образом, заключалась, прежде всего, в том, что французский пролетариат, фактически ничего не тронувший, кроме королевской власти и парламента, был охвачен религиозной верой в то, что социализм будет осуществлен сам собой; он не понимал необходимости организоваться, он не имел и не мог иметь своей партии, которая могла бы руководить боями и действительно закрепить победу. И когда попытка ввести движение в определенное русло, по определенной программе и с заранее намеченной тактикой, и была сделана, — французский пролетариат, в большинстве своем, оказался неподготовленным к подобного рода действиям, пренебрег возможностью создать уже в процессе революции нечто в роде своей, пролетарской партии, слабо поддержал ее — и потерпел поражение.

II.

Возникает, однако, вопрос: а были ли вообще, во Франции группы, которые уже в процессе революции пытались повести массы по определенной пролетарской программе с определенно выработанной тактикой, — имелись ли или были созданы организации, которые с достаточной трезвостью учитывали обстановку, сложность обстоятельств, чтобы на основе этого учета уже строить свою деятельность? Луи Блан и его группа, организовавшаяся вокруг Люксембургской комиссии, несмотря на то, что она пользовалась огромной популярностью в рабочих массах Парижа, конечно, по существу, не пыталась руководить пролетариатом в боях за установление социализма. — Всей своей деятельностью группа Луи Блана разоружала рабочие массы, усиливала позиции буржуазии и собственно предавала революцию. Говорить о руководстве пролетариатом против буржуазии со стороны мелкобуржуазных республиканцев типа Ледрю-Роллена, конечно, также не приходится. Даже группа Барбеса, которая создала сравнительно централизованную организацию (Клуб революции) с представительством в провинции, по программе своей не может считаться представительницей пролетариата: Барбес и его друзья были продолжателями и наследниками якобинской политики эпохи 1793 года. Если Ледрю-Роллен и его товарищи, считавшие себя «горой» в 1848—49 гг., были на самом деле жалкими эпигонами, игравшими на руку реакции, то группа Барбеса была действительной продолжательницей якобинской программы героической эпохи Великой Французской Революции. Но, увы, эта программа для 1848 года была явно устаревшей и негодной. Чтобы не быть голословным, процитируем один документ, вышедший из «Общества прав человека и гражданина» в первые дни революции: «Общество ставит себе целью», говорилось в воззвании: 1) защищать права народа, которые завоевала для него февральская революция (dans l'exercice desquels la Révolution de février l'а réintegrée); 2) извлечь из этой революции все социальные последствия. Точкой отправления оно берет Декларацию прав человека и гражданина, сформулированную в 1793 г. Робеспьером. Под этим воззванием стоит также подпись Барбеса²⁶. Тщетно мы будем искать у Барбеса и его друзей формулировки коммунистических идей: роль, которую сыграл Барбес 15 мая 1848 г., вовсе не об’ясняется тем, что Барбес хотел разогнать собрание для установления социалистической республики, — выступая против национального Собрания, Барбес думал, быть может, о политике в духе Комитета Общественного Спасения, но отнюдь не о проведении социалистических мероприятий. И вражда Барбеса к Бланки об’ясняется, конечно, не только личной антипатией к «вечному узнику», а разницей в программах деятельности, в мировоззрениях.

Еще в меньшей мере можно говорить о Распайле, как о вожде группы, которая представляла себе ясно задачи, стоящие перед пролетариатом. Высокое мнение о Распайле, которое неоднократно высказывал Маркс в своих работах, посвященных революции 1848 года²⁷, об’ясняется тем, что Распайль, действительно, в решительные моменты оказывался во главе пролетарских масс: так было 25 февраля, когда он во главе масс требовал установления республики, так было 15 мая, когда Распайль в Нац. Собрании прочел знаменитый адрес в защиту Польши. Высокая суб’ективная революциомность Раопайля, его ненависть к реакции и к буржуазии — не подлежат никакому сомнению. Но те расплывчатые фразы, посредством которых Распайль формулировал свои положительные идеи, отнюдь не свидетельствуют даже о том, что Распайль был коммунистом, в том, например, смысле, как Маркс, Бланки или даже Кабе. Распайль был за ассоциацию, так как она дает, по его словам, увеличение производства, уменьшение потерь и экономию времени и труда; но он категорически высказывался против абсолютного равенства: «подлинный раздел, — писал он, — будет разрушением, а абсолютное равенство будет бичом всего мира»²⁸. Фанатически преданный народу, ненавидя королевскую власть, Распайль был полон мистической веры в свое призвание. На одном из процессов в эпоху июльской монархии он говорил о великой освободительной миссии, которую выполняют революционеры и которая является «не только миссией, но священным культом, верой, которая нас сжигает, любовью к человечеству»²⁹.

Еще сильнее он выразил свою мистическую веру в собственное призвание миссионера-освободителя народа в своих «Lettres sur les prisons», указывая на то, что его идеи «имеют основанием оптимизм, поддерживаемый религиозной верой в человечество». В социальной науке он искал, как и во всех науках, «закон гармонии, закон, который направляет вое силы, все интересы общества в одно русло, вместо того, чтобы погрузить их в беспрерывный антагонизм»³⁰.

Мы не найдем у Распайля также отчетливого представления о социалистическом строе; он был только убежденным, горячим сторонником всеобщего избирательного права и высказывался за выборного главу государства, временного, ответственного и отзываемого. В противовес Бланки и бабувистам Распайль не стоял на точке зрения строгой централизации государственной власти и был против «диктатуры Парижа»; он говорил о «централизации для всеобщих интересов и децентрализации для местных интересов». Не понимал он также значения классовой борьбы: в своих речах в «Club des Amis du Peuple». Распайль никогда не говорил о борьбе с буржуазией, об интересах пролетариата, как класса. Мало того, Распайль и его клуб собственно до событий в Руане не реагировал на политические вопросы дня. Речи его в клубе носили абстрактный и общий характер и являлись импровизациями на тему о свободе и рабстве. «Свобода, — заявлял он, — является уделом умеренного климата Европы, деспотизм — Азии, а теократия — Африки». Неудивительно, что Распайль был против отсрочки выборов в Нац. Собрание, а, наоборот, требовал их ускорения, не принимал участия в манифестадии 17 марта и в событиях 16 апреля. А клуб Распайля в числе выдвинутых им кандидатов в Нац. Собрание имел не только несколько рабочих, но и двух буржуа — одного торговца и одного крупного собственника, — и даже ярого легитимиста, присоединившегося после революции к республике из ненависти к орлеанистам, Ларошжакелена (Larochjacqueleine), и известного князя Московского (1е prince de Moskowa). При чем близорукость Распайля доходила до того, что он заявлял, будто «присоединение Ларошжакелена к республике составляет эпоху в истории».

Нет поэтому ничего удивительного в том, что девизом для своей газеты «Ami du Peuple» Распайль избрал следующие слова: «Бог и отечество, полная и всеобщая свобода мысли, неограниченная религиозная терпимость, всеобщее избирательное право». Этому расплывчатому девизу соответствовали и содержание газеты, и выступления самого Распайля в его клубе. Даже в угрожающем и полном гнева адресе, принятом клубом по поводу Руанских событий, мы не найдем понимания классового смысла совершившегося. Для Распайля — это не нападение буржуазии на пролетариат, как квалифицирует Руанские события Бланки, а «заговор, организованный против общественных свобод», «реакционные махинации», «губительное для свободы покушение». Петиция, выработанная клубом Распайля по вопросу о Польше, требовавшая вооруженного вмешательства Франции для освобождения поляков, кончается следующими словами: «И это будет справедливостью, и бог благословит успех нашего оружия!»³¹.

Вот почему, несмотря на то, что Распайль в событиях 15 мая играл одну из выдающихся ролей, несмотря на то, что суб’ективная революционность, мужество и готовность к самопожертвованию этого человека вызывают удивление, — Распайль не может считаться представителем той группы, которая трезво разбиралась в событиях, в сложной классовой обстановке революции и руководствовалась правильной (или хотя бы приблизительно правильной) пролетарской программой и тактикой. Будучи популярным революционным деятелем, отдавшийся притом научной деятельности³² и мечтавший всю жизнь о том, чтобы завоевания науки перенести в массы, он, этот «отец Распайль», как звали его рабочие, был любим и выбираем рабочими массами Парижа, именно потому, что неопределенные, спутанные, любвеобильные, «коммунистические» идеи Распайля прекрасно соответствовали не менее бесформенным и прекраснодушным «коммунистическим» мечтам французского пролетариата этой эпохи.

Остается проследить деятельность чисто коммунистических групп во время революции 1848 г. — бланкистов, бабувистов и кабетистов, — чтобы решить вопрос о том, была ли в Париже во время революции группа, которая имела определенную классово-пролетарскую программу и тактику.

Мы уже указывали на то, что о попытке повести победоносную революцию по определенному руслу, — можно говорить только с 25 февраля, т.-е. с того момента, когда Временное Правительство уже было организовано. Первый отклик коммунистов на события прозвучал в газете «Le Populaire» 25 февраля. В воззвании «К коммунистам-икарийцам», подписанном Кабе, напоминалось о том, что икарийцы — «прежде всего французы, патриоты, демократы, — не менее бесстрашные, чем человечные и гуманные». Доказывая это, Кабе заявляет, «сегодня только Единение, Порядок и Дисциплина могут обеспечить народу плоды его победы, гарантировать его права и его интересы». И «отец Кабе» совершенно недвусмысленно призывает к поддержке Временного Правительства. «Об’единимся же — пишет он — вокруг Врем. Правительства под председательством Дюпона (дельЭр), сменившего ненавистное правительство, которое обагрено кровью граждан. Будем поддерживать Временное Правительство, об'являющее себя Республиканским и Демократическим, провозглашающее национальное Верховенство и единство нации, принимающее в принципе Братство, Равенство и Свободу, а Народ в качестве девиза и лозунга (mot d’ordre), и распускающее Палату, чтобы соэвать Национальное Собрание, которое даст Франции нужную ей Конституцию»³³.

Далее воззвание призывает добиваться осуществления «всех последствий этого принципа»: всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права, свободы собраний, «ассоциации» слова (discussion), свободы печати и уничтожения налогов и штемпельных сборов с периодических изданий, «организации труда и обеспечения существования посредством труда», уничтожения налогов на «предметы первой необходимости», всеобщего, бесплатного образования для народа и установления «институтов и гарантий» для благополучия женщин и детей так, чтобы каждый имел возможность жениться, будучи уверенным, что он сумеет воспитать свою семью и сделать ее счастливой». Воззвание требует «отказа от всякого мщения и уважения к собственности». «Никаких покушений на собственность! — восклицает Кабе, — но настойчивые требования к осуществлению всех условий, которые может установить справедливость для уничтожения нищеты: именно, принятие демократической системы последовательно уменьшающегося неравенства и последовательно увеличивающегося равенства»³⁴.

Кабе предостерегает далее от утопических попыток немедленного введения коммунизма. «Остережемся требования немедленного проведения наших коммунистических доктрин. Мы всегда говорили, что мы желаем их победы посредством дискуссии, убеждения, могущества общественного мнения, индивидуального сочувствия и национальной воли. Останемся верными нашим словам»³⁵. Если в этом призыве к благоразумию и отказу от насильственного внедрения коммунизма мы не видим ничего нового и можем констатировать продолжение старой линии Кабе, в течение всей своей предыдущей деятельности отмежевывавшегося от тактики революционных коммунистов и боровшегося с последними³⁶, — то нечто новое можно видеть в заключительных строчках цитируемого нами воззвания, которыми он призывает баррикадных бойцов сохранить оружие. «Пусть парижский народ — пишет Кабе, — останется под ружьем, организованным, дисциплинированным во главе с начальниками со собственному выбору; только тогда можно будет иметь реальную гарантию Порядка и Свободы»³⁷. Однако и эта новая нотка в устах Кабе, боявшегося насилия и оружия в руках рабочих, не может вызвать нашего удивления, если принять во внимание, что даже рабочие-бюшетисты из «Atelier» призывали сохранять оружие³⁸: повидимому, с одной стороны, — воспоминания об обмане народа в 1830 году, а с другой, — стихийное восстание рзбочих, недвусмысленно требовавших сохранения оружия и дальнейшего вооружения, — и вызывали даже у сторонников «Atelier» прилив революционных чувств.

Но зато в воззвании, мы не найдем отклика на волновавший уже тогда революционных рабочих вопрос о знамени республики: Кабе просто проходит мимо этого вопроса, имевшего, конечно, принципиальное значение. Как реагировали на это коммунисты-революционеры? Того же 25 февраля на стенах Парижа появилось следующее воззвание, никем не подписанное: «К Временному Правительству. Республиканские борцы прочли с глубокой болью прокламацию Временного Правительства, восстанавливающую гальского петуха и трехцветное знамя. Трехцветное знамя, водруженное Луи XVI, было прославлено первой Республикой и Империей; оно было опозорено Луи-Филиппом. Наконец, мы не имеем теперь ни Империи, ни Второй Республики. Народ водрузил красный цвет на баррикадах 1848 г. Пусть не пытаются его обесчестить. Он красен от благородной крови, пролитой народом и национальной гвардией. Он развевается, сверкая над Парижем; он должен быть сохранен. Победоносный народ не спустит своего флага (pavilion)»³⁹. Мы имеем разноречивые свидетельства о том, кто является автором этого документа: Виктор Бутон утверждает, что продиктовал это воззвание Бланки⁴⁰, Люка, — что написал это воззвание Лакамбр⁴¹. Во всяком случае, если невозможно наверняка установить, что автором этого воззвания является Бланки⁴², то совершенно ясно, что в составлении воззвания он принимал непосредственное участие. В тот же день вечером в зале Прадо состоялось собрание, на котором присутствовали от четырехсот до пятисот человек, принадлежавших к реюлюционным обществам, в большинстве бывшие политические заключенные — бланкисты и бабувисты. Бланки в это время вел переговоры с Коссидьером и нащупывал настроения революционеров, примкнувших к Временному Правительству. Как видно из свидетельств современников, Бланки вынес впечатление, что выступление не будет поддержано большинством баррикадных бойцов⁴³. Между тем заседание в зале Прадо, происходившее в отсутствие Бланки, носило бурный характер; ждали возвращения Бланки в уверенности, что он явится с сигналом к восстанию. «Какие зловещие лица! — восклицает Бутон, описавший это заседание, — какое сборище людей, которые в течение двадцати пяти лет избороздили (avaient silloné) царствование Луи-Филиппа покушением всех сортов: всякое слово казалось эхом старой угрозы: попытки Дармэса, Кениссэ, «гуманитаристов», все заговоры социалистов имели там своих участников, готовых продолжать, в том или другом виде, традицию. Дезами и Пильо оспаривали друг у друга пальму первенства в насильственных речах и наперерыв руководили аудиторией в виде как бы революционных раввинов»⁴⁴. Не менее красочно описывает это же собрание издатель «Les Affiches rouges»⁴⁵. По его словам, воззвание, написанное Бланки, предназначено было к вручению вооруженной рукой Временному Правительству. «Прибыв к Hôtel de Ville, вооруженный клуб⁴⁶ должен был конституироваться в Комитет Общественного Спасения, предварительно делегировав членов во Временное Правительство... Приклады ружей — пишет он далее — стучали о плиты, и зал ощетинился штыками, торчавшими поверх красных колпаков. Председательствовал Грусс. Пильо, экзальтированный атеист, потрясал зал раскатами и взрывами своего голоса. Делент (Delente) с высоты своего роста, четкими жестами и громким, уверенным, вибрирующим словом, доминировал над окружавшими его людьми. Отец Фомберто, со сверкающим взором, с прыщеватым лицом, резкой речыо и грубым словом, крепко сжимал свое оружие. Вилькок (Vilcoq) с жестокой иронией на губах, пристроился в углу, опираясь на свою палку, Лимар выделялся своим решительным видом, выразительным лицом, ясной речью, падающей как свинец; его ружье в руках, его голова, одетая в красный колпак — придавали ему вид секционера 93 года. Гранмениль с туповатыми глазами и брызгавшим слюною ртом влез туда со своими большими башмаками. Дезами с подавшимся назад лбом, большим носом, отвислыми губами и угрюмо сверкающими глазами махал руками и призывал (poussait) к восстанию»⁴⁷. Оставляем в стороне вопрос о том, насколько правильно изображены автором присутствовавшие лица — нет сомнения, что контр-революционный памфлетист изобразил Дезами, Пильо, Гранмениля и др. какими-то пугалами для того, чтобы позабавить читающую, буржуазно-реакционную публику. Но колорит этого собрания на котором присутствовало больщинство выдающихся вождей тайных обществ, готовность к восстанию, напряженность ожидания Бланки, — все это совершенно неоспоримо запечатлевается при чтении цитированных нами авторов. Положение было как будто наиболее выгодным для успешного проведения восстания: баррикады еще не были разобраны, Временное Правительство только что организовалось и не имело еще корней в массах, манифестанты у Ратуши требовали красного знамени, цвет революционных деятелей собрался в Прадо, готовый двинуться в Ратушу. Председатель Грусс, по словам Люка, в своей речи призывал «спасти республику» и поднять красное знамя, «павшее от голоса Ламартина, вчера еще поэта-реалиста, сегодня проснувшегося республиканцем». При громких аплодисментах и криках одобрения Грусс говорил: «мы представляем Республику и Революцию; все мы бывшие политические заключенные. Дело, ради которого мы сотни раз рисковали нашей жизнью и нашей свободой, восторжествовало; это мы должны руководить республикой, которая установлена нами. Если мы не захватим власти в этот первый момент колебаний, который даст нам эту власть, она ускользнет от нас навсегда»⁴⁸.

При таком настроении собравшихся, речь вскоре пришедшего Бланки кажется совершенно неожиданной. Он категорически призывает воздержаться от восстания. Не есть ли это начало отхода Бланки от своей прежней революционной линии, нечто в роде измены прежним принципам, за которые так неутомимо боролся Бланки на протяжении всей своей предыдущей деятельности? Анализ речи Бланки, показывает, что Бланки себе не изменил, что он остался верен своим прежним взглядам, но что, учитывая соотношение классовых сил, Бланки менял тактику и считал необходимым от заговорщических методов перейти к методу завоевания масс. Вот что говорил Бланки: «Франция не является республиканской, совершившаяся революция является не чем иным, как счастливым сюрпризом. Если мы пожелаем сегодня привести к власти людей, скомпрометированных в глазах буржуазии политическими процессами, провинция будет испытывать страх; она вспомнит о терроре и Конвенте и призовет, быть может, бежавшего короля. Сама национальшя гвардия была только нашим невольным союзником; она состоит из испуганных лавочников, которые завтра будут разрушать то, что они сделали вчера при крике: Да здравствует республика!.. Предоставьте людей из Hôtel de Ville их бессилию: их слабость является верным признаком их падения. Они держат в сюих руках эфемерную власть; мы имеем народ и клубы, где мы его организуем революционным образом, как некогда организовали якобинцы. Найдем в себе благоразумие подождать еще несколько дней, и революция будет принадлежать нам! Если мы овладеем властью внезапным нападением, подобно ворам посреди темной ночи, кто нам гарантирует продолжительность нашей власти? Кроме нас, разве не найдется энергичных и честолюбивых людей, которые будут гореть желанием низвергнуть нас подобным способом? То, что нам нужно, это — широкие народные массы (1е peuple immense), восставшие предместья, новое 10 августа. Мы будем обладать тогда, по крайней мере, престижем революционной силы»⁴⁹.

Поразительно метко схвачено в этой речи соотношение классовых сил во Франции: реакционность крестьянства («провинция будет испытывать страх»), межеумочная позиция мелкой буржуазии («испуганные лавочники»), неорганизованность пролетариата. Правильно намечена также линия поведения — не отказываясь от мысли овладеть властью, которая находится в руках «бессильного» правительства, увлечь за собой народные массы, главное, организовать — предместья, т.~е. рабочий класс, — после чего можно будет совершить подлинную народную революцию («новое 10 августа»). Все это — конечно, не отказ от прежней революционной линии, а новая тактика, основанная на трезвом учете классовых сил.

III.

Реакционные памфлетисты, описавшие собрание в Прадо, утверждают, что поведение Бланки «спасло Францию», мы склонны, наоборот, расценивать эту речь Бланки, как чрезвычайно важный шаг, который спас пролетариат от преждевременного разгрома уже в первые дни революции⁵⁰. Что тактика Бланки была понята и признана не только его непосредственными сторонниками — бланкистами, но и несколько более «лево» настроенными бабувистами, — об этом у нас есть достаточно солидные свидетельства. В организации на следующий день «Центрального республиканского общества» приняли участие все виднейшие революционные деятели. Коммунисты-бабувисты, организовавшие «Клуб гобеленов», во главе с Дезами, также участвовали в создании и организации клуба Бланки. У нас нет достаточных материалов, чтобы судить о том, чем отличался организационно и программно клуб Дезами огг «Центрального республиканского общества»⁵¹, но зато у нас есть драгоценный документ — газета Дезами «Les Droits de l'Homme», первый номер которой вышел 2 марта 1848 года⁵². По этому документу мы можем судить о программе, деятельности и тактике коммунистов-бабувистов.

В передовой первого номера своей газеты Дезами указывает, что он будет пропагандировать «три основные принципа», которые должны быть положены в основу человеческого общежития: «все должны пользоваться всеми свободами: политический свободой, свободой ассоциаций, свободой образования, обмена и промышленой свободой. Все эти свободы — продолжает Дезами — друг с другом перекликаются, друг друга предполагают, связывают, оплетаются воедино, друг друга защищают и оплодотворяют»⁵³. Мы увидим из дальнейшего конкретизацию этих требований неограниченных свобод, в особенности «обмена и промышленной», которые с первого взгляда производят довольно странное впечатление. Сейчас остановимся на двух других «принципах», которые выставляет Дезами; газета — заявляет он — «будет с силой и настойчивостью бороться с привилегией и монополией, целью наших усилий является проведение в нравы и общественные законы принципа равенства»⁵⁴. И, наконец, в-третьих, «газета покажет, что принцип солидарности, являясь принципом основным, должен найти свою санкцию не только в практической морали, но еще в гражданских и политических законах».

Высказываясь, таким образом, за неограниченные свободы граждан, за борьбу с привилегиями и монополией, за солидарность и равенство, — Дезами, однако, оговаривается, что проведение их в жизнъ немедленно (de prime-saut) невозможно: «мы полагаем — заявляет он, — что нужно считаться (avoir egard) с обстоятелы:твами и непреоборимыми фактами (aux faits de force majeure), что будет разумнее удовольствоваться в счет этих принципов частью наших естественных прав, для того, чтобы активно и последовательно продвигаться к завоеванию всего остального»⁵⁵. Как бы полемизируя с теми, которые утверждают, что коммунисты хотят все и всех экспроприировать, Дезами заявляет, что «эгалитарный принцип ни в какой мере не затрагивает никаких законных прав, что он покушается только на узурпацию и монополию», и что «20 миллионов мелких собственников, которыми аргументируют, найдет в этом принципе заметное увеличение необходимого и устойчивого, а сверх того, рост их семьи не причинит им при этом режиме ни уменьшения их доходов, ни других неудобств, — что невозможно при нынешнем режиме»⁵⁶. Утверждая, что разрешение проблемы равенства может дать только «политическая и социальная экономия», Дезами считает необходимым поставить на широкую дискуссию проблемы организации труда, социализма и коммунизма. Он печатает заметку, в которой выражается благодарность коммунистам всех направлений (nuances) за величие самопожертвования, которое они показали. «Они великолепно понимают — пишет Дезами, — что осуществление их теорий не может быть делом насилия или авторитета: этого осуществления коммунисты ожидают от убеждения и свободной ассоциации».

Таким образом Дезами, который несколько дней тому назад был в числе главарей собрания в зале Прадо, требовавших немедленного восстания, — теперь говорит языком, почти напоминающим Кабе. Но было бы ошибочно полагать, что осторожные требования, выставляемые Дезами, аналогичны лозунгам Кабе. Основные лозунги последнего — «никакого покушения на собственность!» и «поддержка Временного Правительства», Во втором номере своей газеты «Le Populaire», выпущенном 27 февраля, Кабе перепечатывает из газеты Консидерана — «Democratie pacifique» статьи «Reforme» и «Presse» — строки, заявлявшие, что «красная розетка это — розетка коммунизма», Газета Кабе пишет: «Если это утверждение не является почти непростительной ошибкой в нынешних обстоятельствах, то это просто клевета. Нет, наш икарийский коммунизм не нападает ни на собственность, ни на семью, каковые он, напротив, наиболее яростно защищает. Мы не касаемся вопроса о том, являются ли наши доктрины приемлемыми для большинства или для меньшинства, но мы заявляем, что утверждение, будто красное знамя есть знамя коммунизма — ложь»⁵⁷. Возвращаясь через несколько дней к тому же вопросу о красном знамени, Кабе пишет: «Мы больше одобряем трехцветное знамя, чем красное, но почему вы водрузили красное знамя — обращается он к Временному Правительству — в Hôtel de Ville под приветствия народа, чтобы спустить его затем, как бы под реакционным влиянием»⁵⁸. Мы увидим из дальнейшего, что Кабе, подтверждая преданность икарийских коммунистов Временному Правительству, все же энергично его критикует за его «колебания и слабость», что поддерживает Кабе с особой силой это — законную и мировую пропаганду» посредством которой он собирается действовать: он вновь и вновь повторяет, что икарийцы не хотят ни «аграрного закона», ни «раздела земли», ни «разрушения семьи», «Мы не анархисты — пишет Кабе в статье «Appel а́ l’impartialité pubiique», — так как никто не является большим приверженцем, чем мы, истинного порядка и никто более, чем мы, не убежден, что анархия будет гибельной для самого народа⁵⁹.

Дезами ставит вопрос о красном знамени решительнее. Отмечая радость реакционных журналов по поводу принятия правительством трехцветного знамени, Дезами пишет: «Les Debats, la Presse и tutti quanti проклинают наше баррикадное знамя, которое они называют грязным и окровавленным». Что делать? — спрашивает он и отвечает: «Протестовать против реакции, не обвиняя в преступлении правительство, которое виновно только в слабости. Оставим вопрос открытым, решит Национальное Собрание. В ожидании последнего сохраним сами наши красные цвета: само правительство носит нашу розетку и шарф. Но, вместе с тем, не забудем истинного характера революции». И Дезами напоминает лозунги, которые им выставлялись еще 24 февраля, о которых мы уже упоминали в другой связи.

Принципиальное отличие программы Дезами от Кабе заключается в следующем: Кабе склонен считать вопрос о красном знамени несущественным, Дезами остается верньш красному цвету баррикад; Кабе подчеркивает свое уважение к институтам частной собственности и семьи, Дезами об этом умалчивает. Но самое характерное заключается в том, что и Кабе, и Дезами не склонны призывать к свержению Временного Правительства: они обвиняют его в слабости и нерешительности, в том, что оно находится под влиянием реакции, — и ждут от Национального Собрания выпрямления политической линии Временного Правительства. Если вера Кабе в Национальное Собрание является продолжением его предреволюционной программы, то в тех надеждах, которые Дезами возлагает на всеобщее голосование, несомненно есть нечто новое, в корне меняющее прежнюю тактику бабувистов. В свое время Дезами относился к избирательному праву в эпоху существования частной собственности с величайшим презрением: «Какое уважение можно испытывать к законодательным декретам — писал он в начале 40-х годов, при условии, что не краснея превращают избирательную урну в сосуд проституции?..»⁶⁰. В этих обстоятельствах Дезами всякий закон считал «фиктивным», поскольку он издается «узурпатором-законодателем в собственных интересах»⁶¹. Только после уничтожения частной собственности и установления коммунизма демократия, с точки зрения Дезами, сможет дать свой надлежащий эффект.

Таким образом, значение, которое Дезами после революции придавал всеобщему избирательному праву — нельзя не рассматривать, как тактический поворот бабувистов: отказавшись от немедленного восстания, бабувисты вслед за бланкистами занялись вопросом организации и подготовки к выборам. Вот почему вопрос о выборах, как мы увидим, приобрел такое острое значение для всех коммунистов, независимо от направления — от Бланки до Кабе.

Отметим еще несколько интересных черточек, характерных для позиции, занятой Дезами. Выступая за Национальное Собрание и возлагая на него, как мы видели, большие надежды, Дезами не отказьюался от своих прежних взглядов и не переходил на позицию Кабе, проповедывавшего соглашение между трудом и капиталом. Публикуя в своей газете призыв Люксембургской комиссии к рабочим о выборе представителей, Дезами заявляет: «Рабочие должны отвергнуть всякую систему организации, которая мешает им свободно располагать собой или держит их под влиянием хозяев. Говорят об об'единении капиталиста и рабочего: плохое средство! Необходимо добиться уничтожения системы заработной платы, вместо которой должен быть установлен свободный труд и национальные магазины (entrepôts nationaux). Только тогда слово республика станет истиной!»⁶².

Перемена тактики политической борьбы влекла за собой и смягчение утопических планов немедленного осуществления «естественных прав абсолютного равенства», которое проповедывали в свое время бабувисты⁶³. Тем не менее революционный пыл, который обуревал крайних сторонников учения Бабефа, какими являлись коммунисты-бабувисты, чувствуется в ряде статей Дезами. В первом номере своей газеты Дезами посвящает особую статью «международной солидарности» пролетариата: «Мы начертали — пишет он — на нашем знамени международную солидарность. Если короли братья между собой, то ими являются также и народы»⁶⁴. Возвращаясь к этой мысли в следующих номерах своей газеты Дезами заявляет: «В Европе существуют два несоединимых принципа: аристократия и демократия, революция и контрреволюция. Борьба, иногда смягчавшаяся, но никогда не прерывавшаяся после революции 1789 г., нашла свое разрешение для Франции на баррикадах 1848 г.». Обозревая все события в Европе, Дезами приходит к выводу, что «все деспоты призывают друг друга к взаимной поддержке, когда им надо воевать против народа», поэтому и народы должны об'единиться: «Демократы всех стран — заканчивает свою статью Дезами — боритесь против тиранов»⁶⁵.

IV.

Революционные коммунисты-бабувисты, как мы уже указывали, работали в тесном контакте с бланкистами. Еще 28 марта мы в депутации, явившейся к Временному Правительству с требованием организации министерства труда и прогресса, находим бланкистов (Флотта, Графэна и Лапорта) и Дезами, который тогда представлял клуб Сорбонны⁶⁶. Подпись главы бабувистов, Дезами, мы находим на всех важнейших документах, относящихся к событиям до 15 мая: он был в числе делегатов от парижских клубов, требовавших 15 марта отсрочки выборов⁶⁷, им подписан вместе с Бланки призыв от 26 марта к клубам организовать Центральный избирательный комитет⁶⁸. 3 апреля он был выставлен каидидатом в Национальное Собрание Центральным республиканским о-вом⁶⁹, и того же числа Дезами выступил с речью в защиту Бланки от инсинуации, которые распространял Ташеро в своем известном документе⁷⁰. В этой речи Дезами заявил, что «не было ии одного члена О-ва (времен года — Г. З.), который не знал бы всех фактов, опубликованных в мемуаре, документе явного фальсификатора»⁷¹.

Рассмотренная нами программа, которую Дезами выставлял в 1848 г., как мы увидим, в существенном также не отличается от программы, выставлявшейся Бланки и его клубом. Конечно, некоторая догматичность формулировок, которые мы видели у Дезами — характерны как раз для бабувистов: Бланки и до, и во время революции больше действовал, чем постулировал, — в этом смысле, в смысле полного отсутствия каких-либо разработанных утопических проектов будущего Бланки и бланкизм более всех других течений в социализме близок к марксизму.

Но перейдем программе клуба Бланки. Работа, проделанная Сусанной Вассерман, облегчает нам возможность проследить деятельность клуба Бланки во время революции: в общем, вплоть до своего ареста Бланки руководствовался мыслью не о свержении Временного Правительства, а о критике его слабостей, при одновременной организации пролетарских сил. Захват, власти мыслился Бланки в этот период только в результате деятельности длительной организации и упорной воспитательной работы, которую нужно проделать над народными массами.

6 марта клуб Бланки представил Временному Правительству адрес, в котором были выставлены следующие требования: «1) полная и неограниченная свобода печати; 2) абсолютное и безвозвратное уничтожение залогов и штемпельных сборов (droits de timbre et de poste); 3) полная свобода распространения произведений мысли (des oeuvres de la penseé), всвозможными путями — через афиши, при помощи разносчиков, публичных глашатаев (crieurs publics), — без всяких препятствий и ограничений и без необходимости в предварительном разрешении; 4) свобода для типографской промышленности и уничтожение всех привилегий, предоставленных патентами, несмотря, на то, что уплата по этим патентам уже произведена; 5) абсолютная неответственность типографов за все произведения, авторы коих известны; 6) уничтожение 291 статьи Уголовного Кодекса, закона 9 апреля 1834 г. и формальная отмена всех законов, ордонансов, декретов постановлений, эдиктов или каких-либо правил, утвержденных ранее 25 февраля 1848 г., которые могут сузить или ограничить естественное и абсолютное право ассоциаций и собраний; 7) отставка назначенной и присяжной магистратуры трех последних царствований; 8) вооружение и немедленная организация в национальную гвардию безработных и работающих рабочих, без исключения, с оплатой за каждый день службы; 9) уничтожение статей Уголовного Кодекса и специальных законов против рабочих коалиций». Принимая во внимание, что Временное Правительстю уже до этого говорило о том, что оно без Национального Собрания не может отменить ни одного закона, даже залогов и штемпельных сборов на печатные произведения, — адрес, представленный клубом Бланки, заканчивался следующими словами: «Мы не думаем, граждане, что Временное Правительство может признать наше предложение неприемлемым на основании недостаточности, своих полномочий. Народ предоставил вам свой суверенитет. Именем этого суверенитета вы провозгласили низложение короля; этим же именем вы должны отменить декреты, побуждаемые вашим патриотизмом»⁷².

Неограниченная свобода печати, собраний, организации и пропаганды и поголовное вооружение рабочего населения — было требованием, как мы видели, и Кабе и Дезами: адрес клуба Бланки выражал эти требования только более энергичным языком. Временное Правительство, которому адрес был представлен, в общем вынуждено было согласиться с этими требованиями, оговорив только устами Ламартина, что право ассоциаций должно быть урегулировано правительством и ограничено рамками «общественного порядка».

Если этот вопрос, волновавший все крайние левые, особенно коммунистические группы, был так или иначе разрешен самим ходом событий: неограниченная свобода слош и организаций фактически были установлены, штемпельные сборы и залог на периодические издания были отменены правительством, — то гораздо острее стоял вопрос о выборах в Национальное Собрание.

В связи с вопросом об этих выборах, которые были назначены на 9 апреля, выборы начальников национальной гвардии, назначенные на 18 марта, представляли меньший интерес. Однако, и этот последний вопрос волновал народные массы не меньше, чем выборы в Национальное Собрание. Поэтому почти все левые клубы связывали эти два вопроса воедино, особенно в связи с постановлением правительства ввести в Париже вооруженные линейные войска. Уже 6 марта клуб Бланки поднял вопрос об отсрочке выборов⁷³. Адрес, выработанный клубом, был представлен 7 марта Временному Правительству — и Ламартин ответил, что Правительство не хочет сохранять надолго своей диктатуры, почему и спешит с выборами. Но уже через несколько дней «Центральное республиканское общество» Бланки выпустило второй адрес к парижскому населению, в котором вновь повторялось требование об отсрочке выборов. Точная дата принятия клубом этого второго адреса нам неизвестна, однако нет никакого сомнения, что адрес этот был принят клубом до 12 марта⁷⁴. 13 марта Кабе в своем клубе «Центральное братское общество» тоже выступил с призывом об отсрочке выборов. Выступление Кабе особенно важно отметить, так как еще 6 марта, т.-е. тогда, когда клуб Бланки уже принял первый адрес об отсрочке выборов, Кабе в своем клубе выступил с речью, одобряющей декрет Временного Правительства о выборах в Национальное Собрание. В этой речи мы не встретим ни одного слова об отсрочке выборов. Кабе говорит, что в декрете о выборах «мы находим почти все принципы демократии, приложенные к выборам», что уже не может быть речи о восстановлении монархии, так как — говорит он — «когда я вижу, что практичесш проводят всеобщее голосование, прямой вотум и что в то же время уничтожают залоги м штемпельные сборы, что разрешают и даже поощряют наши народные собрания и наши пубжчные дискуссии, я говорю: Да, мы сохраним нашу республику!»⁷⁵. Но кампания, начатая клубом Бланки, действия правительства и инсинуации реакционной прессы вывели Кабе из его состояния доверия, в котором он пребывал после опубликования декрета о выборах в Национальное Собрание. Уже 10 марта Кабе выступил в «Populaire» с призывом манифестировать за отсрочку выборов, а 13 марта он произнес большую речь на эту же тему в своем клубе, Сопоставляя речь, произнесенную Кабе 13 марта, с адресом, выпущенным Центральным республиканским обществом Бланки, мы увидим, что и Кабе и Бланки на первый взгляд оперируют как будто почти одним и тем же аргументом: слишком быстрые выборы не дадут возможности массам исполнить их долг. «Чтобы национальная гвардия и выборы в нее — говорит Кабэ — были истинными, необходимо, чтобы все граждане были в них вовлечены; необходимо также, чтобы выборы были раз’яснены путем предварительной дискуссии... Необходимо, чтобы все могли собираться на ваши народные собрания, чтобы вы могли сконцентрировать ваше внимание на ваших интересах для выборов в национальную гвардию так же, как «для выборов ваших депутатов. И поскольку дела проводятся с такой быстротой, поскольку национальная гвардия не полна, поскольку вы не можете обсудить достоинств (les titres) ваших кандидатов, совершенно очевидно, что выборы будут ложью, что вы не сумеете выбрать ваших начальников, и что обещания Реюлюции так же, как и все предшествующие обещания, будут сведены на-нет»⁷⁶.

«Мы требуем отсрочки выборов в национальную гвардию и в Национальное Собрание — говорится в адресе клуба Бланки. Эти выборы будут комедией. В Париже лишь весьма малое количество рабочих занесено в избирательные списки. Урны собрали бы лишь голоса буржуазии. В городах класс трудящихся, приученный долгими годами гнета и нищеты к ярму, не принял бы никакого участия в голосовании или очутился бы под руководством своих хозяев, как слепой скот (comme un betail aveugle). В деревнях все влияние сосредоточено в руках аристократов. Своей системой индивидуального обособления опытная тирания задушила в сердцах масс всякую активность (toute spontanéité). Несчастные крестьяне, доведенные до положения крепостных, оказались бы опорой для их врагов, которые их угнетают и эксплоатируют»⁷⁷.

Язык адреса клуба Бланки классово более четок, чем язык Кабе: расстановка классовых сил в городе и деревне, которую дает Бланки совершенно правильна и еще раз свидетельствует о великолепном понимании «вечным узником» всей сложности и совокупности политической обстановки; что касается Кабе, то в его речи упор делается на городские массы, главным образом. Если, таким образом, Кабе менее четко представлял себе обстановку, хотя исходил из той же важнейшей предпосылки, которую выдвигал и Бланки — необходимость обеспечить массам возможность участия в выборах, — то и выводы, к которым приходили Кабе и Бланки, на первый взгляд как будто одинаковые — отсрочка выборов — также отличались один от другого. Бланки глухо указывал в адресе срок, необходимый для того, чтобы массы освободились из-под влияния реакции и выполнили свой долг. В адресе клуба Бланки говорится: «народ не знает: нужно, чтобы он знал! Это не дело одного дня или одного месяца. Контрреволюция господствовала в течение пятнадцати лет одна; неужели будет слишком много, если предоставить, быть может один год свободе, которая претендует лишь на половину трибуны (qui ne réclame que la moitié de la tribune) и которая сама не зажмет рта своим врагам»⁷⁸. В цитированной нами речи Кабе нет указаний на время, которое он требует для отсрочки. Но в адресе, впоследствии предложенном Кабе и принятом комиссией⁷⁹, последний требовал отсрочки выборов в Национальную гвардию до 5 апреля и в Национальное Собрание до 31 мая, между тем как проект адреса, предложенный тогда же Бланки и отвергнутый большинством, требовал отсрочки выборов без указания срока. Из разных предпосылок, из которых исходили Кабе и Бланки, следовали и разные требования: для Бланки было ясно, что процесс приобретения политической зрелости массами города и деревни будет процессом длительным. «Необходимо — читаем мы в уже цитированном адресе клуба Бланки, — чтобы свет проник в последнюю деревушку республики... Нужно, чтобы трудящиеся подняли свои головы, согбенные рабством, и поднялись из того состояния оцепенения и прострации, в котором их держат господствующие касты, поставив свои ноги на их головы»⁸⁰. Если выборы состоятся в скором времени до того, как массы поймут, в чем дело и сумеют самостоятельно действовать, победительницей выйдет реакция, а «эта победа, по мнению Бланки, равносильна гражданской войне! Париж, сердце и мозг Франции, Париж не отступит перед наступательным возвратом прошлого»⁸¹. В предвидении этой гражданской войны, в которой Париж может оказаться противопоставленным провинции, рабочие — крестьянам, Бланки и требует не просто отсрочки выборов, а отсрочки на неопределенное время.

Интересно отметить один факт: Кабе уже 10 марта, как мы указывали, говорит о мирной манифестации за отсрочку выборов, а 13 марта его клуб принимает резолюцию «провести манифестацию в пользу двух спешных мероприятий: 1) просьбы удалить войска из столицы; 2) отсрочки выборов в национальную гвардию»⁸².

Таким образом, инициатива манифестации исходила не от Бланки, а от Кабе. От клуба же Кабе исходит инициатива организации комиссии из представителей клубов и рабочих корпораций для проведения этой манифестации⁸³. Такая комиссия, состоявшая из представителей 25 клубов, обратилась 15 марта к правительству с просьбой ее принять. Вот документ, свидетельствующий об этом: «К членам Временного Правительства. Париж, 15 марта 1848 г. Граждане, нижеподписавшиеся, делегаты клубов, представляющие всю массу парижского населения (1а généralité de la population parisienne), просит вас назначить им час, когда Временное Правительство сумеет их сегодня принять и выслушать их по вопросам величайшей важности». Среди подписей мы находим в числе других Кабе, Бланки и Дезами⁸⁴.

Инициатива Кабе была, как мы видим, поддержана и бланкистами и бабувистами. Но, если Кабе ожидал от этой манифестации весьма многого, то революционные коммунисты, повидимому, не были так оптимистически настроены. По крайней мере, мы имеем позднейшие свидетельства об этом Бланки, который считал, что раз комиссия приняла адрес Кабе, в котором требовалась отсрочка выборов на незначительный срок, то даже успех манифестации положения дел не изменит. «Отсрочка на два месяца или никакой отсрочки — говорил он — это одно и то же; нельзя разрушить, переделать в два месяца дела пятидесяти лет. Воспитание страны производилось нашими врагами; она будет голосовать за своих наставников». Но — продолжает Бланки — «мое мнение не возобладало. С этого момента демонстрация была в моих глазах бесполезна (sans objet), и я бы никогда в нее не вмешался, если бы я мог предвидеть этот оборот».

И продолжая далее описание своего поведения во время манифестации 17 марта, Бланки пишет: «Я следовал за депутацией в Hôtel de Ville, я слушал адрес, речи, но с совершенным безразличием. Отказ или согласие мне были безразличны; цель ускользнула, даже мои товарищи меня не поняли. Вот что об’ясняет мою позицию 17 марта, которую интерпретировали, по обыкновению, как черный замысел. Это было молчание покорности и упадка духа»⁸⁵.

Бланки, действительно, вел себя 17 марта пассивно, не выступал нигде и как будто стушевался, не пытаясь руководить движением. Причины этой пассивности, как мы видели, Бланки поведал нам сам. Становится совершенно ясно, что легенда о заговоре Бланки 17 марта, о том, что он в этот день хотел использовать манифестацию в целях изгнания из правительства умеренных элементов, не выдерживает никакой критики⁸⁶. Прекрасно учитывая соотношение сил, понимая, что манифестация 17 марта направлена на поддержку лозунгов, которые ни в каком случае этого соотношения сил не изменят, — Бланки, не желая мешать ходу событий, предпочел остаться в стороне.

V.

Нужно отдать справедливость предвидению Бланки. Известно, что Временное Правительство пошло на уступки: выборы были отсрочены — в национальную гвардию до 5 апреля, а в Национальное Собрание до 23 апреля, но положение от этого не изменилось в пользу народных масс. Насколько наивно звучит речь Кабе, произнесенная им в тот же день в его клубе Центральное братское общество. «Слава парижскому населению! — говорил Кабэ, — сегодня оно не дралось на баррикадах, но оно одержало победу, которая будет иметь, быть может, не меньше последствий для народа, победу, которая будет иметь не меньше откликов во Франции и во всей Европе... Мы одержали победу без сражения, и эта победа кажется мне по своим последствиям неисчислимым благодеянием; когда народ оказывается столь единым, столь твердым, можно надеяться, что отныне не будет больше попыток внутри к возмущению общественного порядка и что внешние враги не сумеют больше воспользоваться нашими внутренними разногласиями, чтобы осуществить губительные для свободы проекты, которые они могли бы выдвинуть против независимости нашей страны»⁸⁷.

То, что казалось Кабе «неисчислимым благодеянием», справедливо расценивалось революционерами, как признак слабости революции. Бланки и пытается с этого момента организовать все истинно революционные элементы столицы. 25 марта в ответ на призыв клуба Барбеса организовать «Клуб клубов» появляется следующее воззвание: «К демократическим клубам Парижа.

«Республика будет ложью, если она станет только заменой одной формы правительства другой. Недостаточно изменить слова, необходимо изменить вещи. Республика — это освобождение рабочих, это — конец царства эксплоатации, это наступление нового порядка, который освободит труд от тирании капитала. Свобода! Равенство! Братство! Этот девиз, который горит на фронтонах наших зданий не должен стать пустой оперной декорацией. Довольно побрякушек (Point de hochets)! Мы больше не дети. Нет свободы, когда нет хлеба. Нет равенства, когда изобилие выставляется напоказ наряду с нищетой. Нет братства, когда работница валяется со своими умирающими с голода детьми у дверей дворцов. Работы и хлеба! Существование народа не может отдаваться на милость махинаций и недоброжелательства капиталистов». В заключение все народные общества, разделяющие эти принципы, приглашались на собрание для организации «Центрального избирательного комитета»⁸⁸.

Подписано воззвание Бланки, Дезами и др. Характерно отметить, что подписи Кабе нет под этим воззванием. Известно, что из попытки организовать «Центральный избирательный комитет» ничего не вышло — на собрании присутствовало всего 25 клубов, в то время, как «клуб клубов» об’единил уже на первом собрании 71 клуб⁸⁹. Революционные коммунисты-бланкисты и бабувисты — явно оказывались в меньшинстве; большинство парижских рабочих шло либо за Луи Бланом, либо за Барбесом, привлеченное его расплывчатыми, якобинскими формулами. Даже Кабе, который, как мы видим, выступал значительно умереннее Бланки, и тот оказался менее популярным среди народных масс, чем мелкобуржуазные демократы.

Мы не ставим себе задачи дать исчерпывающую картину поведения Бланки во время революции. Для того, чтобы судить о тактике коммунистов во время революции нам достаточно будет бегло остановиться на событиях 16 апреля и 15 мая. После 15 мая революционные коммунисты оказываются из’яты из обращения — они либо арестованы, либо уходят в подполье. Реакция торжествует. Если, как мы видели, инициатором манифестации 17 марта были не революционные коммунисты, а Кабе, если 17 марта Бланки вовсе не собирался свергать правительство, — то поведение революционных коммунистов после 17 марта надо считать переходом к несколько новой тактике, к старанию об'единить все истинно революционные элементы в отдельную центральную организацию с совершенно четкими лозунгами — против буржуазной республики за социальную. Эта новая тактика и вызвала усиленное наступление реакции: документ Ташеро, имевший целью дискредитировать виднейшего коммунистического вождя, является важнейшим шагом в этом направлении.

16 апреля против Бланки и революционных коммунистов вообще об’единяются не только реакция и правительство, но и такие революционеры-демократы, как Барбес. «Барбес — пишет Прудон — от имени клуба революции, участником которого я был вместе с Пьером Леру и который заседал тогда непрерывно, обратился к правительству, чтобы защитить его и к нему присоединиться. Мы ничего не знали в точности о том, что происходит: были ли это белые или красные, которые угрожают республике; находясь в неизвестности, мы об'единились вокруг власти, как вокруг знамени революции»⁹⁰. Единый фронт против коммунистов в день 16 апреля увлек за собой и часть рабочих масс. Бланки, оценивая события 16 апреля, подчеркивал именно это обстоятельство: «он говорил, — читаем мы в отчете о вечернем заседании клуб «Центр. респ. о-ва» в тот же день — что наибольшую печаль ему доставило зрелище большой массы заблуждающихся братьев (так называл он рабочих, которые находились среди национальной гвардии), выступающих вместе с реакцией. Он прибавил, что этот триумф, этот энтузиазм штыков был слишком труслив, чтобы длиться долго: что посреди этой толпы ему было невозможно встретить взгляд, который смотрел бы прямо; наконец, он заявил, что необходимо доверие, мужество и терпение, в ожидании великого дня реванша»⁹¹.

Оценка Кабе событий 16 апреля совершенно иная: он стремится оправдаться, стремится доказать, что коммунисты не принимали участия в событиях 16 апреля, что они были заняты в это время «своими внутренними делами», в частности обсуждением вопроса: «какими способами ускорить наш от’езд, чтобы присоединиться к нашим братьям, которые находятся уже в Икарии». Он вновь повторяет, что икарийцы-коммунисты не против собственности, семьи, брака, что они за демократию, за благосостояние «всех людей», и высказывает надежду, что «гроза пройдет, рассудок сменит безумие и страсти, после обсуждения и споров люди станут более справедливыми, и высшие классы, которые сегодня являются, быть может, нашими злейшими врагами, когда-нибудь признают, что истина, порядок, братство и глубокое чувство человечности обретается у нас»⁹².

Если Кабе, как мы видим, оправдывался и отрекался от всякого участия в событиях и, действительно, в дальнейшем коммунисты-икарийцы не принимают участия в народных выступлениях, то Бланки, призывая к «мужеству и терпению, в ожидании великого дня реванша», готовился к новым боям. Деятельно подготовляясь к выборам, продолжая критиковать поведение Временного Правительства, «Центральное республиканское общество» одновременно сделало попытку перестроить свои ряды для нелегальной работы. На заседании 17 апреля О-во постановило организоваться на основе прежних тайных обществ и назначило начальников секций. Попытка эта, правда, как будто практического значения не имела, в дальнейшем — по словам Сусанны Вассерман — речи об этом не было⁹³. Однако это постановление имеет огромное значение и показывает, что с этого момента революционные коммунисты понимали всю неизбежность победы реакции и перемены вследствие этого своей тактики. Подготовка к выборам, которую вел в то время клуб мешала развертыванию нелегальной работы, а поражение, которое коммунисты потерпели во время выборов, и последовавшая вслед за тем катастрофа в день 15 мая — явились сильнейшим ударом для работы революционных коммунистов, сошедших со сцены почти совершенно вплоть, как мы увидим, до февраля, марта 1849 г. Однако работа в подпольи продолжалась. Нам известен теперь текст договора (опубликованного т. Рязановым), заключенного около 1850 г. между Марксом и Энгельсом, с одной стороны, бланкистами (Видаль, Адам) и революционными чартистами (Гарни) — с другой⁹⁴. Заключая договор об учреждении «Всемирного Общества Коммунистов-Революционеров», договаривающиеся стороны продолжали старую, испытанную, революционную тактику: об'единение всех подлинно революционных сил для борьбы всеми мерами против капитализма и реакции. Само собой разумеется, что «Всемирное Общество Коммунистов-Революционеров» было тайным обществом. Высказываясь против заговорщических методов борьбы, Маркс и Энгельс вовсе не отрицали необходимомсти нелегальной организации. Лучшим доказательством является редакция первого пункта Устава Союза Коммунистов, относящаяся к концу 1850 г., т.-е. к тому же приблизительно времени, когда было учреждено «Всем. Обществом Ком.-Рев.»: «Цель Союза Коммунистов, — гласит этот пункт, — добиться при помощи всех средств пропаганды и политической борьбы, разрушения (Zerstümmerung) старого общества, духовного и политического освобождения пролетариата, коммунистической революции. Союз — тайный и не будет распущен, пока пролетарская революция не добьется своей конечной цели»⁹⁵.

Вернемся, однако, к клубу Бланки и подготовке к выборам. Что касается кандидатов, которых выставляло «Центральное республиканское о-во», то список их довольно пестрый: в первых списках мы находим людей от Клемана Тома, республиканца из «National» — до Дезами, вождя бабувистов. Окончательный список — несколько более однородный и составлен из левых республиканцев: от Ледрю-Роллена до Бланки. Эта пестрота кандидатов, выставляемых самым революционным клубом Парижа, — повидимому, является результатом тактики, принятой не только бланкистами, но и бабувистами.

По крайней мере, в цитированной нами газете Дезами, так же, как и в его предвыборном воззвании⁹⁶ мы читаем: «Демократы, социалисты, коммунисты всех направлений, — об’единяйтесь каким угодно способом. Об’единяйтесь в десятки, сотни, тысячи, сотни тысяч.... Какое значение, в самом деле, имеют наши различия по вопросу о путях и средствах, если мы согласны относительно исходной точки, принципов и цели? Мы ищем царства будущего (1а cité future), различие в путях поисков является само условием прогресса»⁹⁷.

Однако эта осторожная тактика выставления совместных с левыми республиканцами кандидатов не дала коммунистам успеха. Наоборот, результаты выборов в Национальное собрание оказались совершенно катастрофическими для коммунистов: ни Бланки, ни Дезами, ни Кабе не были избраны.

Из пестрого списка, выстаеленного клубом Бланки, попало в Национальное Собрание всего пять человек: из них четверо являлись членами Временного Правительстеа — Луи Блан, Ледрю-Роллен, Флокон и Альбер. Реакционный состав национального собрания превзошел все пессимистические предсказания: характерны слова, произнесенные Бланки немедленно после выборов: «гражданская война должна неминуемо разразиться и пролитая кровь падет на голову национальной гвардии, которая провоцирует гражданскую войну всеми своими действиями»⁹⁸.

Прекрасно понимая, что буржуазно-монархическая реакция, укрепившись, постарается спровоцировать пролетариат на то, чтобы начать гражданскую войну, Бланки всеми мерами старался, с одной стороны, разоблачить поведение буржуазии, а с другой — удержать пролетариат от преждевременного выступления. В свете, именно, этой единственно верной при создавшихся с победой реакции и изоляцией коммунистов тактики, — становится совершенно ясным поведение Бланки в день 15 мая. Движение 15 мая было движением стихийным: лозунг освобождения Польши скрывал в себе нечто другое — протест народных масс против реакции. Роспуск Национального Собрания, провозглашенный Юбером, который оказался, как выяснилось потом, провокатором, был также совершен под стихийным напором масс. Что Бланки великолепно понимал всю бессмысленность роспуска Национального Собрания, — видно из его последующих признаний: Сюзанна Вассерман приводит интересный отрывок из неопубликованных рукописей Бланки, являющихся подготовительными материалами к защитительной речи на Буржском процессе. «Совершали глупость — пишет он о роспуске Национального Собрания, — все фатальные последствия которой я представлял себе, и, так как я, в общем, сохраняю хладнокровие, я обратил глаза к часам: было четверть пятого, и я мог себе сказать: «Вот час великой ошибки!». Составляли различные списки правительства, которые бросали в толпу. На трибуне ни один список не был провозглашен. Я не оставлял своей скамьи, откуда я смотрел с жалостью на это сумасшествие. Это был пароксизм безумия»⁹⁹.

Таким образом, не может быть сомнения в том, что Бланки был категорически против роспуска Национального Собрания. Роспуск этот был бутафорским актом, так как организованных масс, поддерживающих тех, которые распускали Национальное Собрание, не было. Бланки трезво учитывал обстановку 15 мая, как он учитывал ее с начала революции. Для того, чтобы совершить новое 10 августа, чтобы взять «реванш», т.-е., чтобы захватить власть, не было наличия тех условий, которые Бланки считал необходимыми с первых дней революции: массы были дезорганизованы, крестьянство настроено против города, реакция была сильна несознательностью городских масс и ненавистью деревни против городских «раздельщиков»¹⁰⁰.

Только поддающимся стихии, не способным к подлинному руководству и плетущимся в хвосте масс мелкобуржуазным революционерам типа Барбеса, либо провокаторам типа Юбера могло прийти в голову пойти на авантюру роспуска собрания, обреченную на явную неудачу и могущую повлечь за собой лишь обескровление масс. «Пароксизм безумия», о котором писал Бланки, оказался прелюдией к кровавым июньским дням. Но движение июньских дней, независимо от об’ективных условий, делавших невозможным победу рабочих в 1848 г., было тем легче разгромить, что 15 мая буржуазия, воспользовавшись «пароксизмом безумия» малосознательных масс, бросила в тюрьмы выдающихся вождей рабочего класса и тем обескровила революцию¹⁰¹.

VI.

На этом можно было закончить наш краткий очерк поведения коммунистов во время революции 1848 г.: ни в июньские дни, ни в последовавший за ними период деятельности Национального Собрания участие коммунистов в событиях не видно — по крайней мере, в известных нам документах и исследованиях эпохи о деятельности коммунистов ничего не говорится, если не считать ругательств и инсинуаций, которыми осыпала реакция томившихся в тюрьмах вождей и их «разделительские» теории. О новом появлении на политической арене коммунистов, можно говорить только в связи с выборами в Законодательное Собрание весной 1849 г. и начавшимся политическим оживлением левых групп, об’единившихся вокруг Горы и составивших так назыв. «социально-демократическую партию». В Парижской Национальной Библиотеке нам удалось найти газету коммунистов-бабувистов «Le Communiste»¹⁰², оставшуюся совершенно неизвестной исследователям этой эпохи. Газета содержит пространное изложение доктрины бабувистов и имеет целью раз’яснить публике программу Шарассэна и Савари, выставленных кандидатами на выборах в Законодательное Собрание¹⁰³. В передовой статье, озаглавленной «Que nous sommes?», газета ставит следующий вопрос: «Что такое коммунизм (communauté)?» «Коммунизм — отвечает автор статьи — это единство во всей общественной организации, как для людей, так и для вещей; это единение, гармония, согласие, мир. Коммунизм, это — неделимость (l'indivisibilité), это — противоположность федерализму. Коммунизм, это — принцип участия всех людей, без исключения: в правительстве, в воспитании, в работе, должностях, в наслаждениях. Коммунизм — это об’единение всех благ, всех доходов, всех интересов, всех усилий»¹⁰⁴. Возражая против тех, которые считают коммунизм утопией, газета заявляет, что многое, что казалось раньше химерой, теперь оказывается реальностью: статья приводит примеры с применением пара в промышленности, газа в освещении, гальванизации металлов, электрического телеграфа и «других чудес», как, например, «недавнее открытие компаса, типографского искусства, гравирования, открытие Америки, Индии и Океании. Почему же, однако, спрашивает газета «на ряду с общим прогрессом человеческих знаний, одна наука об организации общества должна остаться неподвижной (stationnaire)? Не очевидно ли, что материальные открытия изменяют лик земли (face du monde) и облегчают разрешение социальных проблем, не разрешенных до сих пор?»¹⁰⁵. И не ясно ли — заключает автор статьи, что принципы «Свобода, Равенство и Братство», провозглашенные в 1793 г., не могут и не должны оставаться фикцией? «Достаточно ли сказать несчастным, умирающим с голоду: «Вы свободны, мы все равны, все братья; или надо принять необходимые меры, чтобы великие принципы стали реальностью? Вот в чем вопрос, граждане?»¹⁰⁶.

Повторяя вслед за Дезами¹⁰⁷ рассуждения о разделении труда, о свободном рабочем, о иеобходимости гигиенической обстановки при работе, о прекрасном настроении рабочего, как результате новой организации труда, газета уверяет, что при коммунизме «самые мощные машины, наиболее полезные процессы будут всюду установлены. Капиталы, т.-е. средства производства, и орудия труда будут предоставляться в изобилии и в нужный срок всюду, где в них будет необходимость». Об'единение усилий всего общества даст огромные, положительные результаты. «В каждом кантоне будет большое коммунальное здание, распланированное и построенное совместно лучшими архитекторами Республики; будут собраны чудеса и шедевры всех родов искусств, ныне рассеянные во многих местах и слишком часто теряемые. Обширная кухня, в совершенстве устроенная и оборудованная, позволит посредством той же суммы расходов, расстрачиваемыми тысячами плохих, маленьких, частных кухонь, — обеспечить обильный и комфортабельный стол для всех членов коммуны». Будут достигнуты экономия и увеличение, а не уменьшение богатств¹⁰⁸.

Отвечая на вопрос, «хотят ли коммунисты взять у богатых, чтобы дать бедным?», автор передовой отвечает, что в результате общественной реорганизации, предлагаемой коммунистами, «никто ничего не потеряет», а, наоборот, «все выигрывают». «Нас — продолжает газета — представляли перед жителями деревень, как раздельщиков, мы же не только не собираемся делить богатств, наоборот, мы стремимся их об’единить». Энергично высказываясь против «аграрного закона», газета заявляет, что разделение земли поровну между всеми усугубило бы еще несчастье, которое существует во Франции, насчитывающей 5 миллионов земельных собственников, которые, по существу, умирают с голоду¹⁰⁹. Газета высказывается далее за полную свободу граждан и заявляет, что понимает под равенством не физическое равенство, а общественное и экономическое. Равенство может быть только в том случае, если все будут экономически равны: «Мы требуем — говорится в статье, — также и для женщин всех политических и гражданских прав. Коммунисты вовсе не желают уничтожить семью, они только считают, что идеалом является общечеловеческая семья; коммунисты — материалисты и атеисты, они считают, что «единственная религия — это наука»¹¹⁰.

Переходя к изложению конкретного проекта общественных реформ, газета намечает следующие основные моменты: «Человечество образует одну большую, братскую семью; земля является единым и нераздельным владением этой семьи; французский народ, признав эти истины, отказывается от названия французов и конституируется во всемирную семью, под названием Всемирной Республики; однако, в ожидании, что другие народы, признав в свою очередь эти истины, присоединятся к Всемирной Республике добровольно, и, побуждаемые собственным желанием, мы со скрупулезным уважением относимся к национальностям и их независимости. Все территории, принадлежащие Республике, а в будущем все земли всего земного шара образуют единственную и общую коммуну, или общность имуществ (communauté)». Эта коммуна делится на кантоны по 6.000 человек, которые управляются при помощи общего собрания граждан, «наподобие клубов». Для удобства обсуждения вопросов кантон может быть разделен, по желанию, на секции¹¹¹.

Во всей республике устанавливается общность имуществ (communauté). Что касается граждан, не желающих добровольно примкнуть к коммуне, то они не принуждаются к этому силой, наоборот, к их независимости относятся с уважением; однако для этих граждан устанавливается прогрессивно-подоходный налог; с 1.000 до 2.000 франков дохода налог в 1%, с 2.000 до 3.000 — в 2%, с 3.000 до 4.000 — 3% и свыше 20.000 франков 20% чистого дохода. Кроме того, устанавливается налог на наследство: до 10.000 франков — 10%, с прибавлением затем на каждую тысячу — 1%, а свыше 25.000 — 25%¹¹².

В коммуне немедленно уничтожается армия и военный бюджет, и таким образом, получается экономия в 2 млн. франков в день; затем уничтожается всякое содержание, выдававшееся священникам и другим упраздненным должностям, при чем уволенным, которые подают об этом прошение, предоставляется должность в одной из служб, установленных Республикой. Всех этих средств хватит на построение обширных дворцов с большим залом для собраний, библиотекой, выставками, залами для чтения и пр., конторами для общественной администрации, школами, помещениями для стариков, театром, банями и т. д. Эти здания будут окружены террасами для общественных прогулок, садами, вокруг них будут расположены промышленные мастерские и фермы. Этими благами, так же, как и общественным воспитанием детей, будут пользоваться все граждане, как входящие в коммуну, так и не входящие в нее, граждане же члены коммуны сверх того должны работать согласно их силам и способностям, за что получают право на жилище, питание, одежду и содержание согласно их потребностям и вкусам. При чем, в коммуне граждане работают восемь часов в день¹¹³.

Программа, изложенная газетой «Le Communiste», как будто списана у Дезами, развивавшего идеи Бабефа: мысли о социальной науке, которыми должно руководствоваться общество, огромное значение, придаваемое развитию техники и искусства, новая организация труда, единая неделимая коммуна, подоходный налог на граждан, не входящих в коммуну, т.-е. на буржуазию, гуманитарные идеи об общественном воспитании всех детей, независимо от их происхождения, о городах-садах, материализм и атеизм — все это можно найти у Бабефа и в более развитом виде у вождя бабувистов 40-х годов, Теодора Дезами. Но, если эти основные принципы, образующие конечную цель, к которой стремятся коммунисты, по существу вошли в железный инвентарь научного социализма также, и в этом смысле сохраняют интерес до наших дней — то пути достижения этой конечной цели, которые выдвигала газета «Le Communiste», наивны до чрезвычайности. Если в произведениях Дезами мы можем найти, кроме довольно пространного изложения переходного периода, понимание о необходимости революционной диктатуры, опирающейся на массы, — то никакого упоминания об этом в газете «Le Communiste» мы не найдем.

Выставляя свою программу и агитируя за своих кандидатов, газета надеется на то, что... законодательное собрание проведет эту программу в жизнь. «Необходимо только — обращается газета к читателям, — чтобы вы этого захотели, граждане, и, благодаря всеобщему избирательному праву, все это не сможет быть у вас отобрано, оно естественно наступит»¹¹⁴. Недооценка до революции всеобщего избирательного права, которая характерна для бабувистов, превратилась, повидимому, под влиянием разгрома революционных организаций, в свою противоположность — в переоценку могущества избирательного бюллетеня. Газета открещивается от всякого насилия. Мы вовсе не за насилие — читаем мы в уже цитированной нами статье — только отчаяние толкает народ на восстания. Мы знаем, что наука спасет человечество. Поэтому мы — за спокойствие, поэтому сен-симонисты, Фурье, Оуэн, Кабе и др. «все социалисты поддерживали мир», ибо «социализм — это наука, и необходимо спокойствие, чтобы хорошо ее изучить и понять». Именно те, которые обвиняют коммунистов в насилии, сами употребляют насилие: «Пушки, последний довод королей, являются также последним доводом аристократов. Это не мы, а они в тот момент, когда общественное презрение готово их низвергнуть, провоцируют народ на восстание, уверенные, что они это восстание подавят и продлят, таким образом, свою вызывающую отвращение власть. Ружья, пушки и самые многочисленные армии являются только орудиями угнетения и вовсе не служат для распространения науки и истины»¹¹⁵.

За этими справедливыми тирадами против насилия господствующих классов следует вновь подчеркивание наивной веры во всемогущество всеобщего голосования. «Если — пишет автор другой статьи — даже тогда, когда мы не об’единены, наши кандидаты поддержаны большим числом, то, организовавшись в совершенстве, мы вскоре проведем в качестве национальных представителей достаточное большинство наших друзей, чтобы законно установить учреждения, которые единственно могут дать счастье человеческому роду»¹¹⁶.

Революционные коммунисты, особенно Бланки, боролись в период февраль—май 1848 года за использование всеобщего избирательного права всеми эксплоатируемыми: пролетариями и крестьянами. В момент, когда силы революции только лишь начали развертываться, при условии, что длительное воспитание народных масс окончательно эти силы развяжет, — можно было еще ожидать, что в Национальном Собрании большинство окажется в руках трудящихся, во всяком случае можно было использовать длительную предвыборную агитацию для организации масс, чтобы при помощи «восставших предместий» произвести «новое 10 августа». Между этой тактикой и верой бабувистов 1849 г., что через Законодательное Собрание можно будет «законно» установить чуть ли не полный коммунизм — дистанция огромного размера. Пацифистские речи бабувистов 1849 г. — плод разгрома революции: утопические мечты их знаменуют собой упадок бабувизма; последний, как отдельное течение в пролетарском движении Франции, с этого момента сходит с исторической сцены¹¹⁷.

* * *

Нам остается сделать выводы, которые из нашего изложения вытекают сами собой. Неудача коммунистов во время революции 1848 г. была неизбежным результатом об’ективных условий эпохи: важнейшей движущей силой революции оказался пролетариат, а об’ективный смысл революции заключался в победе крупного производства над мелким, т.-е. в доделывании буржуазной революции. При том, будучи важнейшей движущей силой революции, пролетариат французский и, в силу мелкоремесленного своего состава и идеологического воспитания, полученного им в предшествовавшую эпоху, не понимал задач, стоящих перед ним, как классом. Он был всецело охвачен идеей, сводившейся, по выражению Маркса, к «воображаемому уничтожению классовых отношений. Это благодушное абстрагирование от классовых противоречий, это сантиментальное примирение противоречивых классовых интересов — пишет Маркс в «Классовой борьбе во Франции», — это фактическое воспарение над классовой борьбой — fraternite — это слово было настоящим лозунгом февральской революции». Весь во власти этого лозунга, пролетариат отдавал свои симпатии «утопии», «доктринерскому социализму» Луи Бланов и других мелкобуржуазных социалистов, сыгравших роковую роль во время революции. Поэтому революционный социализм, коммунизм, «для которого сама буржуазия изобрела имя Бланки» (выражение Маркса), оказался поддержанным только изолированным меньшинством рабочего класса, и потому он был обречен на поражение.

Но революционные коммунисты — бланкисты и бабувисты, — наиболее выдающимся вождем которых был Бланки, при всех своих недостатках (догматичность бабувистов, остатки демократических иллюзий у бланкистов и бабувистов, выражавшиеся в поддержке на выборах таких кандидатур, как Луи Блан и даже Ледрю-Роллен), оказались наиболее способными понять сложность обстановки и правильно учесть обстоятельства. Наш обзор тактики коммунистов во время революции показывает, что революционные коммунисты вовсе не были сторонниками восстания во что бы то ни стало. Буржуазия, которая стремилась всеми способами дискредитировать коммунизм, изображала бабувистов, и особенно Бланки, как «черных заговорщиков», конспираторов par excellence, «раздельщиков» и перманентных «путчистов». Эта легенда была впоследствии подхвачена реформистами-ревизионистами во главе с Бернштейном. Последний с усердием, достойным лучшей участи, на протяжении бесчисленного количества статей и книг услужливо распространял эту буржуазную ложь. Трудно сказать, чего в этих ревизионистских писаниях больше — невежества или лакейства, — но того и другого совершенно достаточно. Берем наугад одно место из «Социальных проблем» Бернштейна: по его словам, программой сторонников Бабефа было «ниспровержение буржуазии пролетариатом при помощи насильственной экспроприации. В февральской революции 1848 года клубные революционеры — продолжает Бернштейн — столь же часто обзывались «бабувистами» и «партией Барбеса» (?), сколько по имени того, кто за это время успел стать их духовным вождем, т.-е. Огюста Бланки». Чего только в этой фразе нет: «партия Барбеса» «бабувисты» и «бланкисты» смешаны в одну кучу, программа и тактика, которой бабувисты и бланкисты придерживались до революции, представлены, как незыблемые для революции 1848 г. Неудивительно, что Бернштейн с невинным видом утверждает, что «в Германии, на почве гегелевской диалектики, Маркс и Энгельс пришли к учению, совершенно сходному с бланкизмом», и что в циркулярах Союза коммунистов от марта 1850 г. «все эконоческие знания превращаются в ничто перед программою, иллюзорнее которой не мог бы составить любой клубный революционер». Однако изучение тактики бабувистов и бланкистов во время революции 1848 г. показывает, чем были «клубные революционеры», прекрасно понимавшие, что одним прыжком в царство социализма не перескочишь и что необходимы длительная организация масс и подходящие исторические условия для того, чтобы совершить «последнюю революцию». Даже эпигоны бабувизма в 1849 г., выставляя совершенно утопическую программу, вовсе не собираются, как мы видели, действовать путем заговора. Марксу, таким образом, нечем было заражаться от бланкизма или бабувизма 1848 г. — «путчистские» элементы, которые были у этих течений в 30—40-х г.г., Маркс отбросил еще в начале 40-х годов. А во время революции он мог только следить с величайшим одобрением за основной линией поведения «клубных революционеров» типа Бланки, который оказался проницательным и весьма трезвым революционным тактиком. Именно это обстоятельство и сблизило марксизм и бланкизм и заставило Маркса и Энгельса подписать наряду с бланкистами в эту эпоху документ об организации «Всемирного Общества коммунистов-революционеров». Ревизионистские писания о «путчистских» влияниях бланкизма на Маркса в эпоху революции 1848 г., таким образом, оказываются жалкой клеветой, нарочитое невежество Бернштейна перестает служить прикрытием для одной из самых живучих легенд, которую распространяла про пролетарских революционеров буржуазия.

---

¹ М. Бакунин. — «Исповедь». Цитирую по «Материалам для биографии Бакунина», под ред. В. Полонского, стр. 129. Курсив мой — Г. З. (стр. 41.)

² Tocqueville. «Souvenirs» Paris 1893, стр. 102, Курсив мой — Г. З. (стр. 41.)

³ Для агента III отделения, Я. Толстого, февральская революция представляется, как «победа черни». Отмечая в своих донесениях, что «иностранцы, богатые люди бегут», он одновременно возмущается тем, что рабочих, которые являются господами положения, «теперь принято называть трудящимися». См. «Революция 1848 г. во Франции» (Донесения Я. Толстого) под ред. и с пред. Г. Зайделя и С. Красного, изд. Центрархива. Гиз. 1925 г., стр. 37. (стр. 42.)

⁴ Garnier-Pagés. «Histoire de la Révolution de 1848». Paris 1861 т. V, стр. 25. (стр. 42.)

⁵ Tocqueville — op. cit. (стр. 42.)

⁶ Луи Блан — «История революции 1848 г.» Русск. перевод С.П.Г. 1907, стр. 105—106. (стр. 42.)

⁷ «Донесения Якова Толстого» ук. изд., стр. 27—28. (стр. 43.)

⁸ См. мою статью «Жан Жак Пильо и коммунистическое движение 40-х г.г. во Франции» в Сборнике Ленинградского Института марксизма «Проблемы марксизма». Л-д. 1928 г. (стр. 43.)

⁹ Во время обыска у участников «Общества материалистов» у них нашли сочинения Кабе, Дезами, аббата Констана и Прудона. См. «Gasette des Tribunaux» от 14 июля 1847 г. (стр. 43.)

¹⁰ См. Dе-1а-Ноddе — «Histoire des sociétés secrétes et du parti républicain dépuis 1830». Paris 1850, стр. 368—69, его же — «La naissance de la République», стр. 14, a также Сhenu — «Les conspirateurs». (стр. 44.)

¹¹ De-la-Hodde—«La naissance da la République», стр. 14. (стр. 44.)

¹² Вожди «О-ва диссидентов»: Гюло, Виту (отец и сын), Флотт, Лакамбр и Шеню проектировали во главе верных им четырехсот сторонников напасть на Тюльери и Палату Депутатов и, при помощи бомб, захватить эти здания и овладеть властью. См. Chenu — «Les conspirateurs», стр. 62 и «Gazette des Tribunaux» от 17 окт. 1847 г. (стр. 44.)

¹³ Dе-1a-Hodde — «Hist. des soc. secr.», стр. 432. (стр. 44.)

¹⁴ См. Chenu — «Les conspirateurs», стр. 72 и De-la-Hodde — «Histoire des société, secrétes», стр. 439. (стр. 44.)

¹⁵ По словам Делягодда Собрие требовал: «баррикад, боя, провозглашения республики — и всего этого немедленно». Dе-1a-Hodde — lb., стр. 440. (стр. 44.)

¹⁶ De-la-Hodde — ibid., стр. 451. (стр. 44.)

¹⁷ В секретных обществах кануна революции руководство принадлежало не коммунистам, а революционным демократам типа Коссидьера. Коммунистические элементы находились, повидимому, в «О-ве диссидентов», но и это О-во было разнокалибренным по составу. (стр. 45.)

¹⁸ V. Bouton. — «Profils révolutionnaires», стр. 432. (стр. 45.)

¹⁹ Drevet — «Mystéres de l’Hôtel-de-Uille. Révélation de Drevet-pére, président des délégues du peuple» Paris. 1859, стр. 28. (стр. 45.)

²⁰ Я. Толстой. — Донесения, стр. 27. (стр. 45.)

²¹ V. Bouton. — ор. cit., стр. 154. (стр. 46.)

²² «Les Droits de l'Homme», газета Дезами от 2 марта 1848 г. См. также А. Lucas — «Les clubs et les clubistes», стр. 162. (стр. 46.)

²³ См. A. Crémieux — «La Révolution de février. Etude critique sur les journées des 21, 22, 23 et 24 février 1848». Paris. 1912, стр. 83—85. (стр. 46.)

²⁴ «Revue rétrospective». Доклад префекта полиции, Делессэра, напечатанный в «Revue», перепечатан в «Histoire de la Révolution» т. V, стр. 387-393. Гарнье-Пажеса — «Rapport de la préfecture de police, Publications ánarchiques de l'année 1846. Cabinet du préfet de police». Paris, á 19 janvier 1847. (стр. 47.)

²⁵ K. Маркс. — «Из переписки 1843 г.». (Письмо Маркса к Руге ). Сочинения, т. I, стр. 361. (стр. 47.)

²⁶ «Les Murailles révolutionaires», t. I. 1856, стр. 261. Теми же словами начинается воззвание, изданное Обществом (и подписанное также Барбесом) позднее, в связи с кровавыми событиями в Руане. См. S. Wassermann — «Les clubs de Barbés et de Blanqui», стр. 149. (стр. 49.)

²⁷ См. «Борьба классов во Франции 1840—50 гг.» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Собр. соч. т. III. Гиз. 1921 г.). Маркс на стр. 58 называет Распайля коммунистом, а на стр. 63 пишет: «Наполеон был нарицательным именем для всех партий, соединившихся против буржуазной республики; Ледрю-Роллен и Распайль были собственными именами, первый для демократической мелкой буржуазии, второй — для революционного пролетариата». Курсив Маркса — Г. З. (стр. 49.)

²⁸ «Réformateur» от 17 февр. 1835 г. Цитирую по S. Wаssеrmаnn — «Le club de Raspail en 1848» в «La Révolution de 1848. Bulletin de la société d’histoire et de la Révolution de 1848. Cinquieme anneé. 1908—09, стр. 592. (стр. 49.)

²⁹ J. Тсhernoff — Le parti républicain sous la monarchie de juillet. Paris 1905, стр. 252. (стр. 50.)

³⁰ S. Wassermann — Le club de Raspail, стр. 604. (стр. 50.)

³¹ Ibid., стр. 674. (стр. 51.)

³² О научных работах Распайля см. G. Vapereau — Dictionnaire universelle des contemporains. 1870, стр. 1502. (стр. 51.)

³³ «Les Murailles révolutionnaires». Paris 1856, т. I, стр. 46. Воззвание «Le Populaire. Aux communistes-icariéns». Курсив везде подлинника — Г. З. (стр. 52.)

³⁴ Ibid., стран. 46—47. (стр. 52.)

³⁵ Ibid., стран. 47. (стр. 52.)

³⁶ См. Сabet: — «Comment je suis communiste»; «Réfutation de l’Humanitaire» и, в особенности, его «Utile et franche explication avec les communistes lyonnais sur des questions pratiques», в котором он полемизирует с Дезами, выступившим против Кабе с убийственным памфлетом. (стр. 52.)

³⁷ «Les Murailles révolut.», т. I, стр. 47. (стр. 52.)

³⁸ «Рабочие — писала редакция «L’Atelier», — сохраним наше оружие! Соединимся с национальной гвардией! Будем требовать вместе с ней: Реформы! Полной реформы! Предания суду тех, которые ввергли нас в гражданскую войну!» Это воззвание, появившееся без указания даты, повидимому, относится к 24 февраля. См. «Les Murailles révolutionnaires», т. I, стр. 21. (стр. 52-53.)

³⁹ «Les Mur. révolution.», т. I, стр. 67. (стр. 53.)

⁴⁰ V. Вouton — «La Patrie en danger», стр. 39. (стр. 53.)

⁴¹ Lucas — «Les clubs et les clubistes», стр. 213. (стр. 53.)

⁴² Издатель «Affiches rouges», утверждает, что Бланки сам написал это воззвание. А издатель цитированных нами «Murailles révolutionnaires» подтверждает точку зрения Бутона. См. «Affiches rouges» par un Girondin, стр. 107 и «Murailles révolutionnaires» t. II, стр. 107. (стр. 53.)

⁴³ См. S. Wasserman — op. cit., стр. 47—48, где дана превосходная сводка событий этого дня, связанных с колебаниями Бланки. (стр. 53.)

⁴⁴ V. Bouton. — ор. cit., стр. 52. Курсив Бутона — Г. З. (стр. 54.)

⁴⁵ «Les Affiches rouges», стр. 37. Издатель этих «Афиш» утверждает, что собрание в зале Прадо происходило 26 февраля. Это — неверно: автор смешал это собрание в зале Прадо с первым собранием клуба Бланки, которое происходило, действительно, 26-го. См. S. Wassermann — op. cit., стр. 41. (стр. 54.)

⁴⁶ Имеются в виду собравшиеся в зале Прадо: мы уже указывали, что автор смешивает собрание с первым заседанием клуба Бланки. (стр. 54.)

⁴⁷ «Les Affiches rouges», стр. 36. (стр. 54.)

⁴⁸ Lucas — «Les clubs et les clubistes», стр. 23. (стр. 55.)

⁴⁹ Lucas — «Les clubs et les clubistes», стр. 214. Курсив наш — Г. З. (стр. 55.)

⁵⁰ Этим мы вовсе не хотим сказать, что в этот момент смелым натиском нельзя было свергнуть временное правительство и захватить власть, — скорее всего это удалось бы сделать; но последствия были бы самые плачевные: массы были настолько неорганизованы и охвачены столь иллюзорными ожиданиями, что захватчики власти во главе с Бланки были бы очень быстро скомпрометированы к вящшему удовольствию реакции. Революция была бы разгромлена значительно раньше и гораздо основательнее. (стр. 56.)

⁵¹ Люка, у которого мы находим сведения об организации «Клуба Гобеленов», ограничивается следующей характеристикой клуба: Клуб Гобеленов основан в марте 1848 г. Имя председателя говорит о том, чем был клуб Гобеленов. Гражданин Дезами был, в самом деле, одним из самых активных коммунистов, действовавшим в секретных обществах царствования Луи-Филиппа. Он, один из первых, провозгласил эгалитарные лозунги, он был замешан во все революционные попытки, предшествовавшие провозглашению республики»... Вот все, что мы имеем о клубе Дезами. См. А. Lucas — «Les clubs et les clubistes», стр. 162. До основания «Клуба Гобеленов» Дезами в первые дни революции выступал от имени «Клуба Сорбонны». См. «Les Affiches rouges», стр. 52. (стр. 56.)

⁵² Вышло всего три номера — последний 9 марта 1848 г. С третьего номера газета носит следующий заголовок: «Les Droits de l’Homme. Tribune des Prolétaires». Bсe время редактировалась Дезами. Люка называет эту газету органом «Клуба Гобеленов». В самой газете об этом не упоминается. (стр. 56.)

⁵³ «Les Droits de l’Homme» № 1 от 2 марта 1848 г. Курсив везде Дезами, как и дальше, кроме оговоренного мною — Г. З. (стр. 57.)

⁵⁴ Ibid. (стр. 57.)

⁵⁵ Ibid. (стр. 57.)

⁵⁶ «Les Droits de l'Homme» № 1. (стр. 57.)

⁵⁷ «Le Populaire» № 2 от 27 февраля 1848 г. См. «Murailles révolцtionnaire», т. I, стр. 115. Курсив везде Кабе — Г. З. (стр. 58.)

⁵⁸ «Le Populaire» № 3 от 29 февраля 1848 г. См. «Murailles révolцtionnaire», t. I, стр. 165. (стр. 58.)

⁵⁹ Ibid., стр. 164. (стр. 58.)

⁶⁰ Dézamy — «Code de la communauté», стр. 253. (стр. 59.)

⁶¹ Dézamy — «Laménnals refuté par lui-méme...», стр. 22. (стр. 59.)

⁶² «Les Droits de l’Homme», № 3, 9 марта 1848 г. Курсив Дезами — Г. З. (стр. 59.)

⁶³ Характерно, что Дезами в своей газете выступает с планом организации «Банка Труда», гораздо более реалистичным, чем планы Оуэна или даже Прудона: в проекте, выдвинутом Дезами, нет утопических рассуждений о «справедливой цене», об «обмене труда на труд» и пр. «Банк Труда» Дезами ставит себе целью снабжать тех, «которые не обладают ничем, кроме рук своих, пролетариев», «необходимым сырьем для работы», «орудиями и средствами производства», а также помогать неимущим кредитом для обеспечения их «пищей, квартирой, одеждой и мебелью». Банк обязуется «продавать произведенные его клиентами продукты», а каждый вступающий в члены Банка обязуется давать Банку «все произведенные им теперь и в будущем продукты», «движимое имущество, которым он располагает» и «другие ценности, которые он приобретет в будущем». Проект Дезами, таким образом, напоминает современные нам кредитные товарищества для ремесленников. Само собой разумеется, что «пролетарии» Дезами — это разоряющиеся ремесленники города (и деревенские батраки — о них тоже говорит Дезами), которые и составляли в ту эпоху большинство рабочего населения Парижа. См. «Les Droits de l'Homme» № 2 от 4 марта 1848 г. Устав Банка и «Modele d’engagement». (стр. 60.)

⁶⁴ «Les Droits de l’Homme» № 1. (стр. 60.)

⁶⁵ Ibid. № 3. Передовая статья «L’Alliance des Peuples». (стр. 60.)

⁶⁶ «Les Affiches rouges», стр. 52. Издатель «Афиш» неправильно указывает дату этого события — 1-го марта. На самом деле это происходило 28 февраля. См. «Moniteur», от 1 марта 1848г., а также Луи Блана: «Ист. рев. 48 г.» Русск. пер., стр. 157. (стр. 60.)

⁶⁷ «Murailles révolut.», t. II, стр. 297. (стр. 60.)

⁶⁸ «La Voix des clubs, journal quotidien des assemblées populaires», № 15 от 26 марта 1848 г. (стр. 61.)

⁶⁹ «Sentinelle des Clubs» от 5 апреля. (стр. 61.)

⁷⁰ Мы в данной статье не задаемся целью осветить всю деятельность Бланки и в частности, вынуждены пройти мимо всей совокупности обстоятельств, связанных с обвинениями Ташеро. Приведем только отрывки из «Декларации», выпущенной 18 апреля 1848 г. от имени «бывших членов секретных обществ, «Семейств» и «Времен Года», как гласит декларация, в которой авторы с негодованием «протестуют против употребления, которое хотели сделать с документом (d’une piéce) неизвестного источника, чтобы поразить гражданина, которого видели на передовых позициях (sur la brêche) в течение семнадцати лет и долголетние страдания которого, его дoлгoтepпeниe, твердость в тюрьмах, нравственная чистота и вся его строгая и суровая жизнь — являются беспрерывным опровержением трусливых обвинений, исходящих от его бесстыдных политических врагов». Среди подписавших «Декларацию» мы находим также и Дезами. См. А. Lucas — «Les Hommes et les choses dépuis fevrier 1848». Paris 1848—49, стр. 180. (стр. 61.)

⁷¹ «Sentinelle des Clubs» от 5 апреля. (стр. 61.)

⁷² «Les Murailles révolutionnaires», t. II, 106—107. (стр. 62.)

⁷³ S. Wassermann — «Les clubs de Barbés et de Blanqui», стр. 57. (стр. 62.)

⁷⁴ Об этом говорит Бланки в своем «Réponse» на документ Ташеро. В № 2 «Bulletin de la République», выпущенном министерством внутренних дел 15 марта 1848 г., адрес этот напечатан полностью с припиской, что он распространен в Париже: принимая во внимание, что в «Бюллетене» мы находим декреты, изданные не позже 12 марта, надо полагать, что время принятия адреса, указанное Бланки, правильно. (стр. 63.)

⁷⁵ Société fraternelle centrale. Discours du citoyen Cabet sur la garde nationale, la liberté de la presse... etc. 4-e seance du lundi 6 Mars 1848, Paris 1848, стр. 10. (стр. 63.)

⁷⁶ Sосiété fraternelle centrale. 2-e Discours du citoyen Cabet... Sixiéme seance du lundi 13 Mars. Paris 1848, стр. 8. (стр. 63.)

⁷⁷ «Les Murailles révolution.», t. II, стр. 323—324. (стр. 64.)

⁷⁸ Ibid., стр. 324. (стр. 64.)

⁷⁹ Эта комиссия была составлена из представителей разных клубов. Подробнее о ней будет ниже. (стр. 64.)

⁸⁰ «Les Murailles révolutionnaires», t. II, стр. 324. (стр. 65.)

⁸¹ Ibid. (стр. 65.)

⁸² Société fraternelle centrale. 2-e Discours du cit. Cabet., стр. 14. (стр. 65.)

⁸³ «Les Murailles révolutionnaires» t. II, стр. 297. (стр. 65.)

⁸⁴ S. Wassermann — «Les clubs de Barbés et de Blanqui», стр. 71—72. (стр. 65.)

⁸⁵ S. Wassermann — op. cit., стр. 72. (стр. 66.)

⁸⁶ Луи Блан, который совершенно не понимает смысла событий, с наивным прекраснодушием приписывает себе заслугу в вопросе о мирном исходе манифестации 17 марта. «17 марта — пишет он — нечего было опасаться, что правительственные барабаны подадут сигнал к гражданской войне; 17 марта существовал центр, Люксембургский Дворец, откуда мог быть дан толчок правильному движению, которое предотвратило бы всякий беспорядок»... (См. Луи Блан — ор. cit., стр. 425). Описывая манифестацию 17 марта, Луи Блан заявляет, что среди присутствовавших он заметил «незнакомые лица, в выражении которых было что то угрожающее. Я сей час не понял — продолжает он, — что к движению примешались посторонние корпорациям люди..., нетерпеливо желавшие опрокинуть тех членов Врем. правит., которые держались противоположных мнений» (Луи Блану, Ледрю-Роллену, Флагону и Аьберу. Г. З. См. Ibid., стр. 342). На самом деле, «посторонние корпорациям люди», во главе с Бланки вовсе не собирались лого-либо опрокидывать: лозунги манифестации были совсем иные. (стр. 66.)

⁸⁷ Société fraternelle centrale. 3-е Discrours du citoyen Cabet. Seance du 17 Mars, стр. 3—4. Курсив Кабе — Г. З. (стр. 66.)

⁸⁸ La voix des clubs, journal quotidien des assemblées populaires. Dimanche 26 Mars 1848 № 15. (стр. 67.)

⁸⁹ S. Wasserman — «Les clubs de Barbés et de Blanqui», 83—84. (стр. 67.)

⁹⁰ Proudhon — «Les confessions d’un révolutionnaire». Paris 1899, стр. 82—83. (стр. 68.)

⁹¹ «Commune de Paris» от 19 апреля 1848 г. (стр. 68.)

⁹² Société fraternelle centrale. 9-e Discours du cit. Cabet. Séance du 24 Avril. Paris 1898, стр. 8—9. (стр. 68.)

⁹³ S. Wasserman — «Les clubs de Barbés et de Blanqui», стр. 133. (стр. 69.)

⁹⁴ «Бюллетень Института Маркса и Энгельса» № 1, стр. 11. Перепечатано в «Историке-Марксисте» т. I, стр 325—326. (стр. 69.)

⁹⁵ Wermuth und Stieber — «Die Kommunisten — Verschwörungen». Berlin 1853. Cp. этот пункт со статьей первой Устава «Всем. О-ва Ком. Рев.». (стр. 69.)

⁹⁶ Дезами не фигурирует в окончательном списке кандидатов «Центрального республиканского общества», и выступал на выборах самостоятельно. (стр. 69.)

⁹⁷ «Les Droits de l’Homme» № 1. См. также предвыборную листовку Дезами: «Aux ouvriers. Candidature а́ l’Assemblée Nationale». (стр. 70.)

⁹⁸ S. Wassermann — «Les clubs de Barbés et de Blanqui», стр. 145. (стр. 70.)

⁹⁹ S. Wassermann — op. cit., стр. 180. Даже Луи Блан признает, что Бланки от роспуска Нац. Собр. «ничего хорошего не ожидал, но он (Бланки) не счел разумным — продолжает Луи Блан — противиться чувству, которое, повидимому, всюду брало верх. Он настаивал только на двух пунктах: чтобы манифестация была спокойной и чтобы на нее отправились без оружия. Он прибавил: «не нужно даже, чтобы из Нац. Собрания можно было видеть народные полчища». См. Луи Блан — ор. cit., стр. 424. На Буржском процессе Ламартин, в общем, подтвердил показания Бланки. См. показания Бланки в «Gazette des Tribunaux» от 1 марта 1849 г. (стр. 70-71.)

¹⁰⁰ В интересной статье, напечатанной в 5 т. Б.С.Э. т. Красный отмечает новую тактику Бланки во время революции 48 г. по сравнению с его тактикой в 30-е годы. Беглый обзор поведения Бланки, сделанный нами здесь, подтверждает правильность точки зрения т. Красного. Непонятно только, почему т. Красный утверждает, что Бланки пришел к диктатуре пролетариата только после революции 1848 г. Нам известен документ, приведенный в книге Вассерман, относящийся к 1851, в котором Бланки писал, что предпосылкой успешной революции явпяется: «всеобщее разоружение буржуазной гвардии. 2. Вооружение и организация в национальную милицию всех рабочих... Франция — продолжает Бланки — ощетинившаяся вооруженными трудящимися, — это приход социализма. Перед пролетариями, опирающимися на свои ружья, препятствия, сопротивления, невозможное — все исчезнет!..» (См. Wassermann — «Les clubs de Barbés et re Blanqui», стр. 56). To, что изображает здесь Бланки, это — конечно, диктатура пролетариата, но требование его вооружить пролетариат и разоружить буржуазию — фигурировали и в многочисленных воззваниях клуба Бланки во время революции, а «новое 10 августа», о котором говорил Бланки 25 февраля 1848 г., — что это, как не псевдоним установления революционной диктатуры? (стр. 71.)

¹⁰¹ Пролетариат — писал Маркс в «Классовой борьбе во Франции» — ускорил решение,ворвавшись в Национальное Собрание и сделав безуспешную попытку возвратить свое революционное влияние; он только отдал своих энергичных вождей в руки тюремщиков буржуазии». В той же работе Маркса мы находим следующую фразу: «15 мая Бланки, Барбес, Распайль и др. сделали попытку разогнать учредительное собрание, проникнув во главе парижского пролетариата в зал его заседаний». Таким образом, Маркс приписывает Бланки одну из руководящих ролей в деле разгона Национального Собрания, но приведенное в конце его суждение о том, что 15 мая пролетариат «только отдал своих энергичных вождей в руки тюремщиков буржуазии», свидетельствует о том, что Маркс прекрасно понимал все отрицательные результаты этого стихийного акта парижского пролетариата. Бланки, против своей воли, стал одним из главарей этого разгона. Как подлинный революционер, он не дезертировал и шел с массами, хотя и в глубине души понимал, что это — «час великой ошибки». Таким образом, отношение Маркса к движению 15 мая ничем не отличается от поведения в этот день самого Бланки. (стр. 71-72.)

¹⁰² Полное название газеты: «Le Communiste, journal mensuel». Вышел только один номер (1-re année № 1, Mars 1849) под редакцией J. Gay. Ге один из друзей Дезами, редактировавший вместе с ним в 1843 г. «Almanach de la communauté». (стр. 72.)

¹⁰³ См. V. Воutоn. — «Profils révolutionnaires. Par un crayon rouge». Paris 1848—49. Изложив доктрину Дезами и бабувистов, вообще, Бутон сообщает: «Шарассэн, Савари и некоторые другие социалисты мая 1849 г. являются продолжателями этих доктрин». Стр. 156. (стр. 72.)

¹⁰⁴ «Le Communiste». (стр. 72.)

¹⁰⁵ «Le Communiste». (стр. 73.)

¹⁰⁶ Ibid. (стр. 73.)

¹⁰⁷ См. его «Code de la communauté». (стр. 73.)

¹⁰⁸ «Le Communiste», статья «Que nous sommes?». (стр. 73.)

¹⁰⁹ Ibid. (стр. 73.)

¹¹⁰ Ibid. Курсив наш — Г. З. (стр. 74.)

¹¹¹ «Le Communiste», статья «Nos projéts». (стр. 74.)

¹¹² Ibid. Это о прямых наследствах. «Les successions collatérales — прибавляет газета «payeront double droit». (стр. 74.)

¹¹³ Ibid. (стр. 74.)

¹¹⁴ Ibid. (стр. 75.)

¹¹⁵ Ibid. Статья «Que nous sommes?». (стр. 75.)

¹¹⁶ Ibid. Статья «Nos projéts». Подчеркнутые нами слова звучат так: pour établir legalement les institutions qui seules peuvent faire le bonheure du genre humain». (стр. 76.)

¹¹⁷ Мы не хотим этим сказать, что влияние бабувизма, как теории, вовсе перестает играть роль в рабочем движении: можно отметить влияние бабувизма, этого специфического французского социализма, даже на таких людей, как Гед. См. J. Guesde. — «Essai du catéchisme socialiste». Bruxelles 1878 г. (стр. 76.)