"Природа", №07-08, 1926 год. стр. 5-20.
"Кто знал его, забыть
не может".
Прошло уже двадцать пять лет со смерти Александра Онуфриевича Ковалевского. Его крупная роль в развитии естествознания была в свое время отмечена в ряде биографий и речей его друзей и сотрудников, в том числе Ильей Ильичем Мечниковым 1), с которым его связывала 36-летняя неразрывная дружба.
Надеюсь, что настоящие воспоминания помогут полнее воссоздать его обаятельный образ и ознакомить с ним наше молодое поколение.
Мои первые воспоминания начинаются с Одессы, куда А. О. перешел из Киева в 1874 г., и перешел с радостью, так как в Киеве, где он пробыл с 1869 по 1874 г., жилось ему тяжело, а в Одессу привлекали бывшие уже там Сеченов и Мечников.
Я смутно помню жизнь в старом университете, в крошечной квартирке; нас было трое детей, мне было 5 лет, брату Владимиру — 3 и сестре Лидии — 1 год. Однако жизнь в городе была не по душе А. О. и не соответствовала его здоровью. Вечно волнующийся, с постоянными мучительными головными болями, он с трудом переносил городскую сутолоку. Горячая любовь к природе, стремление жить к ней близко и забота о гигиенической обстановке для детей, побудили его купить уже в 1876 году на окраине Одессы — Молдаванке — дом с большим садом. Тогда это было совершенно глухое предместье, с темной немощеной улицей, без водопровода. Зато сад был чудесный, с редкими для юга хвойными растениями, массой цветов и фруктов. А. О. с увлечением занимался разведением роз, фруктовых деревьев, винограда, спаржи, вечно возился с каталогами садоводств, и очень гордился подобранными им ранними сортами земляники и винограда. Завел образцовый пчельник со стеклянным ульем и вообще все досуги проводил на воздухе, за садовой физической работой и нас всех приучил помогать ему в этих занятиях; А. О. посвящал детям много времени; читал нам вслух; следил за учением, постоянно был в курсе педагогических течений. Мы много экскурсировали с ним, помогали в собирании нужного ему материала и были в курсе работ — конечно, по мере разумения.
Первые годы жизни в Одессе текли очень спокойно и привольно. Так как наш дом был далеко от центра, то пришлось завести лошадь, которая каждое утро в 8½ ч. отвозила А. О. в университет, а нас в учебные заведения, а к 3—4 часам снова все собирались к обеду; к 11-ти часам обычно весь дом спал, на улице ходил сторож и лаяли спущенные сердитые собаки.
В длинные зимние вечера мы любили собираться или в "маминой комнате" или у камина в зале, где пекли каштаны, и тут мать моя, Татьяна Кирилловна, и А. О. часто рассказывали о разных событиях их жизни. Т. К. рассказывала о том, как дядя Владимир Онуфриевич 2) уговаривал ее не выходить замуж, "т. к. А. О. непременно ее забудет при первом же интересном жуке“. Рассказывала о переселении в 1868 году в Казань, из Петербурга, куда они ехали на пароходе из Нижнего с грудным ребенком. Кто-то на пристани попросил А. О. доплатить за билет. А. О. не умел отказывать, а затем оказалось, что денег не осталось даже на обед, и Т. К. с благодарностью вспоминала какую-то добрую купчиху, которая всю дорогу угощала ее пирогами.
Одним из любимых рассказов было описание путешествия на Красное море в 1870 году, куда повезли и меня, когда мне не было еще и году. Из экономии ехали кажется на парусном судне из Италии в Александрию, выдержали ужасную качку, и чуть ли не худшую на верблюдах при переходе из Александрии в Эль-Тор (у подножья Синая). Там жили в палатке, питались только рисом и финиками, а меня няньчил туземец араб. Купали в большой раковине — tridacna. Назад вернулись через Иерусалим, Родос, Константинополь.
Про свое детство А. О. рассказывал мало. Отец его арендовал большое имение в Витебской губернии — Ворково, где родились и выросли А. О. и его брат Владимир Онуфриевич.
До 16 лет они воспитывались дома, а после смерти матери в 1854 году были определены в закрытые учебные заведения в Петербурге, А. О. в Корпус Инженеров Путей Сообщения, а В. О. в Лицей. А. О. недолго оставался в Корпусе, в 1859 году он поступил на физико-математический факультет Петербургского университета; однако студенческие волнения очень мешали правильным занятиям, и уже в 1860 году он уехал за границу в Гейдельбергский университет, где много и успешно работал.
Он всегда с удовольствием вспоминал патриархальную жизнь в Гейдельберге, где в 8 часов вечера городской сторож ходил по улице, стучал в освещенные окна и требовал, чтобы тушили огни и ложились спать.
В то время в Гейдельберге был большой кружок русских студентов, и почему-то у них возникла идея устроить колонию в Африке. Они поделили между собою специальности, и А. О выпала химия. Этим объясняется, почему две первые работы А. О. были химические. Конечно, эта утопическая идея не осуществилась, и А. О. перешел на близкую ему зоологию и эмбриологию. В общем А. О. мало посвящал времени воспоминаниям, чаще наши вечерние беседы были полны планов о будущем, а не прошедшем, о собственном вагоне и далеких интересных путешествиях.
Первые годы жизни в Одессе у А. О. не было других обязательных занятий, кроме университета, и он мог спокойно работать. Дома у него была вполне оборудованная лаборатория, где все было в образцовом порядке. Он был очень аккуратен, не выносил неряшливости и разгильдяйства. Ничего показного, но во всем, в пище и одежде, требовался порядок. Рабочий стол его был "святая святых", и только Т. К. могла его убирать; она всегда следила за тем, чтобы все нужное было под рукою и всячески оберегала его покой. Как сейчас вижу встревоженное лицо А. О., когда кто-нибудь посторонний подходил к его рабочему столу и брал в руки одну из склянок, особенно молодежь.
У нас, если мы случайно забывали дисциплину, он осторожно брал вещь из рук и ставил на место. Взять ее у постороннего он не решался, а только тревожно следил за действиями "неприятеля", и уже на нашу долю выпадала обязанность сказать, что трогать ничего нельзя.
Все мы всегда были в курсе работ А. О. и волнений, с ними связанных. Страшно застенчивый и стесняющийся с чужими, он был очень экспансивен в семье. Его не смущало, что мы мало понимаем, он терпеливо разъяснял нам все, что его занимало, вводил в круг своих интересов и выслушивал замечания. Вообще он был удивительно снисходителен и терпим и всегда уверял, что нет человека, у которого нельзя было бы чему-нибудь научиться. Ему было все равно, кто добился успеха, лишь бы дело от этого выиграло, а сделает ли это он или кто другой, ему было совершенно безразлично. Своих работ он никогда не скрывал, наоборот, всегда старался возбудить к ним интерес у слушателя и искренне радовался, когда узнавал,что после разговора с ним кто-либо начинал успешно работать в указанном направлении.
А. О. был совершенно чужд зависти.
При всей своей застенчивости А. О. любил людей и обладал какой-то удивительной притягательной силой. Где бы он ни появлялся, всегда вокруг него собирались интересные люди; завязавшиеся в молодости связи длились всю жизнь. Его ближайшие по Одессе друзья — Сеченовы, Мечниковы, Умовы, Заленские, Меликов, Петриевы и многие другие — были все совершенно исключительные люди; все они были какие-то подвижники науки, для которой они жили и которой все приносилось в жертву. Все почти были люди семейные, их жены были вполне подходящими спутницами их жизни; они понимали вполне и ценили работу мужей и могли служить образцами дружной семейной жизни и взаимного полного понимания и деликатного внимания. Семья не мешала, а помогала жить. В большинстве случаев сами эти ученые были совершенно беспомощны в практической жизни, и только преданность и заботы жен позволяли им безмятежно работать в области науки. Тогда это казалось естественным, теперь же все больше ценишь счастье, которое выпало на долю, — близко знать их всех и пользоваться их дружеским расположением.
В 1878 г. А. О. заболел каким-то нервным заболеванием, которое было вызвано волнениями в связи со студенческим политическим движением. А. О. был в то время проректором. Для поправления пошатнувшегося здоровья А. О. получил годичную командировку, и мы всей семьей провели зиму недалеко от Ниццы в местечке St. Jean. А. О. постоянно экскурсировал в лодке, брал нас с собою и приучал нас всех горячо любить южную природу и море с его прозрачными обитателями. А. О. совсем поправился, настолько, что мы потом сделали большое путешествие в Париж, а затем в Швейцарию, которую обошли с ним пешком, как взрослые путешественники.
В 1880 г. у А. О. снова повторилось его нервное заболевание, и мы снова поехали на юг Франции, в Марсель, куда его убедил приехать горячий поклонник и друг, проф. зоологии A. F. Marion. Это был наш общий любимец, необычайно добрый, вечно веселый провансалец, с неистощимой фантазией. Он предоставил А. О. свою лабораторию и кабинет в Марсели, а когда стало жарко, устроил нас в огромном пустовавшем купальном заведении Roucas-Blanc, в окрестностях Марселя.
А. О. оправился вполне, и это заболевание больше никогда не повторялось. В это же время шли переговоры о том, чтобы А. О. перешел профессором во Францию. К счастью, в последнюю минуту дело расстроилось, и А. О. остался жить и работать в России.
С годами жизнь А. О. в Одессе очень изменилась: дети выросли, появились большие дружеские связи, кроме университетской была еще и общественная работа. Как домовладелец, А. О. принимал участие в делах города, был гласным думы, присяжным, попечителем школ нашего района, который понемногу обстраивался и сливался с городом.
А. О. принимал горячее участие в устроенной И. И. Мечниковым первой бактериологической станции, много работал во время тифозной эпидемии, исследуя питьевую воду и т. д. От прежней замкнутой жизни осталось мало. Наш дом наполнялся народом, шли горячие разговоры, вырабатывались планы работы.
25-го ноября 1888-го года произошло событие, страшно взволновавшее А. О. — праздновался его 25-летний юбилей. А. О. совершенно не был подготовлен к чествованию и был очень поражен, когда начался огромный съезд с принесением ему поздравлений и адресов на дому. Вечером было устроено торжественное заседание Общества Естествоиспытателей в большом актовом зале Университета, где А. О. должен был сделать очередной доклад. Кто-то предупредил нас, что заседание будет необычным, и мы все на нем присутствовали.
Доклада конечно не было. Мы видели на кафедре А. О. взволнованного, подавленного массой приветствий, телеграмм, адресов, оглушенного рукоплесканиями переполненного зала. Когда чествование кончилось, А. О., и в эту минуту не забывший своего друга И. И. Мечникова, просил послать и ему за границу приветственную телеграмму, а затем стремительно бросился из зала; его совершенно оглушили рукоплескания студентов, выстроившихся с зажженными факелами шпалерой во всю длину парадной мраморной лестницы. А. О. пытался скрыться: он быстро оделся, вышел на улицу и вскочил на извозчика. Студенты с факелами побежали за ним, распрягли лошадь, и всю дорогу с пением "Gaudeamus“ и криками "ура" везли его до дому. Это было совершенно небывалое явление в те времена. Когда доехали до дому, А. О. без шляпы благодарил студентов; кто-то закричал "А. О., наденьте шляпу, простудитесь". А. О. взял фуражку близстоящего студента и надел ее. Это вызвало такую бурю восторга, которая, казалось, никогда не кончится. Эти радостные лица, горящие глаза, так нежно и почтительно смотревшие на А. О. — их нельзя забыть, и я уверена, что это чествование навсегда осталось в памяти участников. На руках его внесли в дом.
А. О. был бесконечно растроган и взволнован всем происшедшим. Три ночи он не спал совершенно; через день после юбилея он был вызван к губернатору для объяснений по поводу юбилейных событий, но затем все вошло в норму.
В последние годы жизни в Одессе А. О. посвятил много времени и сил на организацию борьбы с филлоксерой на юге России. Радикальный метод борьбы, который он считал наилучшим, вызывал массу нападок и даже оскорбительных газетных статей; он стойко выдерживал все эти неприятности, находя опору в филлоксерной комиссии, состоявшей из товарищей по университету и учеников.
По филлоксерным делам приходилось много ездить по Бессарабии, Крыму и Кавказу. В 1893 году была организована большая экспедиция на Кавказ вместе с приглашенными иностранными учеными. В числе их был и наш друг A. F. Marion. А. О. вместе с проф. химии Петром Григорьевичем Меликовым были во главе экспедиции. Кавказ принял их крайне радушно, и A. F. Marion был в восторге от этого путешествия, составившего целую эпоху в его жизни. С чисто южным увлечением говорил он об этой поездке, пел русские и кавказские песни и пытался говорить по-русски.
П. Г. Меликов был мучеником в путешествиях с А. О. Необычайно добрый, деликатный и заботливый, он старался, особенно на Кавказе, где он был дома, устранить все препятствия на пути А. О., но утомлялся его кипучей деятельностью. "А. О. все бегом, бегом, совсем нас загонял", часто жаловался он нам. Как сейчас вижу возвращение А. О. и П. Г. с Кавказа в 1894 г. Мы жили это лето возле Гурзуфа, в Суук-су. Встречаем пароходик из Ялты, сходит А. О. веселый, загорелый, со сломанным белым зонтиком, нагруженный баночками со сколопендрами, пауками и скорпионами. За ним Петр Григорьевич, совершенно усталый, но довольный, что доставил А. О. домой в целости и сохранности и что можно будет отдохнуть от почти месячного утомительного путешествия по горам Кавказа. Не тут-то было: прошел день-другой и уже А. О. пришло в голову, что они чего-то не доглядели по береговым виноградникам; и вот он тащит бедного П. Г. пешком в Алушту и обратно, без дороги, по обрывам возвращаются поздней ночью, измученные, но удовлетворенные.
В 1889—90 году А. О. снова провел зиму в Неаполе с Т. К. и младшею дочерью Лидией, которая в то время была его главною помощницею в лаборатории. Мы с братом приезжали зимой и весной, и А. О. с восторгом показывал нам горячо любимую им Италию, место ловли амфиоксуса, дом, где они жили с Мечниковым. Мы вместе взбирались пешком на Везувий и делали большие экскурсии в окрестностях.
В 1890 году был решен окончательно вопрос о переходе А. О. в Петербург, где он был выбран членом Академии Наук. Этот переезд на север очень пугал всю семью, привыкшую к югу, но А. О. уверял, что в Петербурге у него не будет лекций, которые его очень тяготили, и потому оттуда будет легче уезжать в путешествия. От лекций он все же освободился не сразу: до 1893-го года ему пришлось читать в университете для получения полной пенсии.
Петербургский период А. О. был в сущности самым спокойным в его жизни. В 1892 году А. О. получил отличную казенную квартиру, где у него был большой вполне оборудованный кабинет, проведен газ, устроена фотографическая комната, установлены аквариумы, и он мог спокойно работать дома, не выходя на мороз, которого он очень боялся.
Восстановились старые связи, образовались новые. Одесские друзья нас не забывали; часто мы шутили, что А. О. придется открыть контору для справок и поручений, столько их было. Конечно, жить вполне спокойно А. О. не мог: он устраивал зоологическую лабораторию Академии Наук, сначала в частном помещении, затем в главном здании Академии. Одновременно он собирал деньги (частные пожертвования) и строил Севастопольскую биологическую станцию, которая всецело обязана ему своим существованием. Почти каждое лето он ездил ради станции в Севастополь, и, пока она строилась, мы все жили в Ялте и Гурзуфе.
Устройство аквариумов требовало частых поездок за границу: А. О. объездил все выдающиеся зоологические станции Германии и Франции, изучая их устройство. Вообще обещание А. О., что из Петербурга можно будет легче ездить, оправдалось полностью. Он ездил и на Кивач, и в Петрозаводск, и на Иматру, и часто за границу для своих работ.
В 1892 году мы провели лето в Бретани, в Roscoff, на зоологической станции, основанной Lacaze — Dutiers. Там быстро образовался дружественный кружок, а молодежь, работавшая там, рассказывала потом, с каким страхом они ждали приезда А. О. В большинстве случаев профессора высшей школы Франции и Германии крайне недоступны — генералы от науки; ожидали того же и от А. О.; и "вдруг появляется un petit monsieur, который всех стесняется и просит извинить, если ему надо попросить спичку". Сестра Лидия усердно помогала А. О., и мы быстро перезнакомились со всеми. В одно время с нами там работал и покойный профессор физиологической химии Ал. Як. Данилевский, который постоянно приходил к нам пить чай по принятому у нас обычаю, и ужасно забавлялся, когда мы всей семьей сражались с ним в шахматы. Он был очень хорошим шахматистом. Это было последнее лето, что мы были всей семьей за границей.
После каждого путешествия, возвращаясь домой, А. О. говорил: "ну теперь уже я долго никуда не поеду; как хорошо дома", но мы все знали, что это не на долго. То оказывалось, что где-то есть какая-нибудь необыкновенная пьявка, то исчезали скорпионы или сколопендры или начинали размножаться, то что-нибудь случалось в Севастополе, и надо было мчаться самому.
Забота об организации научной работы для молодежи в Севастополе и добывание материала из Мраморного моря заставила А. О. в конце жизни совершить ряд поездок в Константинополь и его окрестности; с 1899 года до 1901-го он каждое лето ездил на Принцевы Острова, где нашел себе приют на Принкипо, самом большом из группы островов, находящемся в расстоянии часа езды на пароходе от Константинополя.
Чтобы наглядно представить, как много А. О. работал в эти последние годы жизни, даже физически, я закончу мои воспоминания несколькими его письмами из Принкипо, а затем из Смирны, где он был в 1900 году, чтобы посмотреть самому, нельзя ли наладить дело получения оттуда материала для Севастопольской биологической станции.
На Принкипо он поехал вместе с Константином Осиповичем Милашевичем, известным геологом, бывшим в то время директором Севастопольской мужской гимназии. К. О. был большим другом А. О., близко принимал к сердцу дела станции и горячо был предан своей науке.
Еще за год до этого, в 1899 году, А. О. с Т. К. и мною сделал из Севастополя экскурсию в Константинополь и на Принцевы Острова.
Благодаря бесконечной любезности и широкому гостеприимству академика Ф. И. Успенского, бывшего тогда директором Русского Константинопольского Археологического Института, и его жены Надежды Эрастовны, мы получили возможность хорошо ознакомиться с Константинополем и его окрестностями. Благодаря им же завязались многочисленные знакомства, а в 1900 г. А. О. ехал во второй раз в уже знакомую и дружественную обстановку.
У меня сохранилось много писем отца за этот период. Он писал нам почти каждый день. Здесь я ограничусь только несколькими страницами.
Принкипо.
Понедельник. 11/IX.
"У меня теперь на балконе целая лаборатория, поставлен столик и там же стоят чашки с водою и зверями; вчера, даже, в мое отсутствие отельная публика приходила смотреть, что там у меня такое. Завтра мы едем в 8½ ч. в Константинополь, и я намерен поспать хоть до 7½ ч., а то каждый день встаем в 6¼ ч., чтобы успеть напиться чаю и уехать в 7 ч. на экскурсию, а это довольно тяжело, не смотря на то, что еще до 10 веч. мы в постели, но все не хочется вставать в 6 часов.
Исследование фауны здешних мест указывает на ее большое разнообразие и придется еще много поработать, пока мы не познакомимся со всеми особенностями. К. О. не хочет отсюда никуда двигаться и я останусь конечно с ними; как будет дальше, я еще не решил, вернусь ли я с ним или, благо уже я тут и имею даровой билет до Смирны или Афин, то можно побывать и тут и там, чтобы точнее ориентироваться. Но это еще очень нескоро, пока я смирно сижу и сегодня поймал гигантскую Hedyle 3), каких у меня еще не было, и я и не воображал, что они могут быть так велики".
Четверг. 15/IX 1900.
"Сегодня день решительно дивный. NO, который дул целую неделю, сегодня прекратился и началось слабое течение с юга и стало совсем лето. Я с 7-ми до 12-ти провел в море и было удивительно хорошо. Драгировал на больших глубинах, насколько позволяла наша веревка, и нашел для К. О. очень редких ракушек, для себя же мало. Вчера набрал довольно много Hedyle, но они ни вглубь, ни к берегу не идут, а держатся около 8—10 сажен и притом почти против нашей гостиницы, т. ч. если сконцентрироваться на них, на что я кажется и решусь, то и ездить мне недалеко, а то утро все в лодке все же утомительно, но для здоровья, я думаю, очень хорошо.
Жизнь у нас идет необычайно тихо и правильно; в 6½ ч. мы должны быть готовы. В 6 нас будит гудок парохода, до 7 или около того тянется кофе, а с 7 до 12 экскурсия. Вчера я оставался впрочем всего час, помыл песку и вернулся, а К. О. проездил до обеда. Я совершенно здоров и доволен. Я нашел здесь кажется новую сидящую медузу, очень красивую, сохранил ее в формалине, затем кажется новую Eolis совсем белую, похожую на Hedyle по габитусу и виду. Я должен ответить Дубровину 4), который передает мне запрос отделения, намерен ли я ехать на Яву. Я ответил, что хотел бы поехать, но прошу отложить отъезд до 1901 года, т. к. теперь надо много печатать.
Погода здесь такая чудная, что у меня разгорелось желание еще поездить по морям и посмотреть какие Hedyle живут в Архипелаге, ведь вряд ли возможно, чтобы их там не было. В Севастополе два вида, здесь уже три, притом два таких, каких в Севастополе нет; т. к. они шли из Средиземного, то интересно, какие там будут? Такие как в Мраморном, или там окажется большее разнообразие.
Если хватит капиталов и решусь ехать, то только в октябре после отъезда К. О., так как я должен быть его компаньоном, да и все же с ним далеко веселее, чем одному. Он очень милый и добрый человек, ужасно обидно, что здоровье его до того не крепко.
Возвращаюсь к моей поездке в Архипелаг. Отчего бы не поехать? Переезд от Константинополя до Метилен или Смирны — сутки, билет даровой, могу вернуться, когда захочу; отчего не съездить, тем более, что еду в более теплые места. Если капиталов не прорыбачу здесь, то возьму и Василия 5), который делает всю черную работу и ужасно нам помогает. Ну прощайте, дорогие".
Принкипо. 18/IX. Понедельник.
"Сегодня ровно две недели, как мы распрощались на Севастопольской набережной, а кажется уже так давно давно. Погода у нас изумительно чудная, так что и по заказу нельзя было бы иметь лучшей, тепло так, что я перестал брать на море даже мое летнее пальто, а обязательно белый зонтик. Вчера мы не экскурсировали, а только съездили погулять на Антигону 6), где намерены прожить несколько дней, чтобы изучить тот угол, который ближе к Константинополю. Там вдобавок дешевле за пансион, с вином просят всего 8 франков. Не знаю еще как решим окончательно. Сегодня экскурсия была особенно удачная. Т. к. здесь есть подводные скалы, на которых драгой нельзя ловить, то я устроил крест, с какими ловят коральеры, и ко мне иронически отнеслись К. О. и отчасти Василий. Как на зло, когда закинули первый раз, он был и слабо погружен, и не дошел до дна; затем подъехали к берегу, взяли два больших камня, привязали и пустили, а после ½ часа вытащили его.
Он привлек гигантских Герардий — это так называемые черные кораллы, с дивным полипом. Величина колоний фута в 2—3. Ужасная досада, что их трудно сохранить; придется просто сушить и только несколько веточек в формалин. К. О. тоже нашел интересных ракушек по пути к камню, на котором нашли Герардий. Попал драгой в глубокий ил, я его по обычаю промыл и привез остаток, и оказались в нем маленькие хэтодермы, но с икрой. Это очевидно новый вид этого ужасно интересного моллюска, и я примусь его разыскивать всеми силами, лишь бы погода постояла хорошая. Надо бы выписать литературу и я постараюсь ее получить, т. к. в Сев-поле есть Симрот. А все таки попросите Вл. Т. 7) справиться, описаны ли маленькие виды хэтодерм. Сколько я знаю, описан только один вид, а мой совсем маленький, меньше миллиметра, но уже зрелый, с икрой. Вообще в каждую экскурсию мы находим что-нибудь новое для нас, т. е. такое, чего мы здесь раньше не находили.
Вчера вечером заходил ко мне У. со своими двумя помощниками, которые очень презрительно отнеслись к нашему отелю и пошли обедать в соседний отель. Сегодня мы уехали до 7 часов, и я не знаю, как им удалось устроиться. Завтра К. О. с сыном и Василием едут в К-поль, чтобы получить наши тескере для поездок в Измид, и вместе хочет посмотреть Софию и вообще К-поль. Я остаюсь один и поеду на час или два помыть песок для сбора Hedyle, а после буду их отбирать, хотя может быть и останусь весь день дома, рисовать новых хэтодерм. Вообще тут хорошо и интересно; работа все живая, ловишь и добываешь интересных зверей. Таких Герардий я и в Алжире никогда не видел, просто дивные. Я начинаю жалеть, что не настаивал, чтобы мама поехала со мною, хотя конечно ей было бы скучно. Отель наш пустеет.
Если я не обанкрочусь с моими крестами, то поеду на октябрь на Средиземное. Очень уже хочется поработать на настоящем море. Ну, прощайте, дорогие, обо мне не беспокойтесь, я совсем здоров и очень осторожен".
Мне кажется, что этих цитат довольно, из них ясно видно, как всецело А. О. был поглощен своей работой. Он побывал и на Метиленах и в Смирне, но остался ими недоволен, т. к. не нашел там ничего особенно интересного.
Лето 1901 года снова застает его на Принкино, куда он вернулся, чтобы докончить свои исследования прошлого года. Т. К. и я были также с ним.
Заехав на обратном пути в Севастополь, куда он привез большой материал, А. О. затем сделал большую поездку по Черноморскому побережью Кавказа и вернулся в Петербург только в конце сентября. Он был совершенно здоров, полон планов по поводу предполагавшейся поездки на Яву и ничто не предвещало мозгового кровоизлияния, случившегося 6-го ноября 1901 г. В это утро он хорошо себя чувствовал и поехал в Министерство Народного Просвещения по делам Севастопольской станции. В кабинете министра он почувствовал головокружение, очень быстро потерял сознание и 9-го ноября скончался.
Смерть А. О. была тяжелым, совсем неожиданным ударом не только для семьи, но и для всех его близких и далеких друзей и знакомых. Все три дня, которые он пролежал в бессознательном состоянии, наша квартира была полна лицами, желавшими помочь и разделить наше горе. Похороны его напоминали его юбилей, но не радостное, а глубоко грустное настроение царило в многочисленной толпе, проводившей его на кладбище. Мы получили и долго продолжали получать телеграммы и письма сочувствия со всех концов мира.
В декабре 1901 года, на съезде Естествоиспытателей и врачей, в переполненном актовом зале Университета Академик В. В. Заленский и профессора В. М. Шимкевич и А. С. Догель в прекрасных речах воскресили перед слушателями образ так рано покинувшего нас А. О.
Он ушел еще полный сил, знания, увлечения наукой, жаждой служения на пользу родной страны.
Мне хочется закончить мои воспоминания прекрасной цитатой из адреса, поднесенного А. О. студентами Новороссийского Университета в день его 25 летняго юбилея в 1888 г.:
"Теперь, когда времена особенно трудны, когда русская молодежь впадает в тоску и безотрадный пессимизм, когда светильники у многих померкли, мы еще более ценим Ваше служение чистой науке, мы глубоко сочувствуем Вам, как идеально честному и благородному человеку, мы видим в Вас бескорыстного служителя правде и человечеству".
1) Вестник Европы. 1902 г. Декабрь.
(стр. 5.)
2) Известный ученый-палеонтолог В. О. Ковалевский.
(стр. 7.)
3) Hedyle — моллюск, над которым работал А. О. Последняя его работа.
(стр. 15.)
4) Непременный секретарь Академии Наук.
(стр. 16.)
5) Василий — служитель Севастопольской биолог. станции.
(стр. 16.)
6) Антигона — второй по величине остров, рядом с Принкипо.
(стр. 16.)
7) Владимир Тимофеевич Шевяков, проф. зоологии Петерб. Унив., муж младшей дочери Лидии.
(стр. 17.)