"Природа", №07-08, 1926 год. стр. 73-90.
С тех пор как мы, работая в Фергане, познакомились с мощными химическими процессами, идущими в поверхностной зоне горных пород под влиянием сухого, жаркого климата сравнительно южных широт, нас стало тянуть в настоящую пустыню. Особенно заманчивыми казались Закаспийские Кара-Кумы, в центре которых были известны крупнейшие в России месторождения самородной серы, картина происхождения которой оставалась неясной. Однако общая обстановка жизни Туркестана в 1924 г. не позволяла еще предпринять большое путешествие в пустыню. Фергана постепенно успокаивалась, медленно ликвидировалось басмаческое движение и восстанавливалась хозяйственная жизнь страны; но с запада неслись еще тревожные вести, в районе реки Аму-Дарьи бродили отдельные банды. К тому же, для организации сравнительно дорогой экспедиции, не было достаточных предпосылок экономического характера. Осенью 1925 года мы застали совершенно иную картину. Акт национального размежевания вызвал к жизни ряд новых молодых республик, стремящихся всячески осознать свои производительные силы и обосновать свой бюджет, насаждая и развивая новые виды промышленности. В частности серный вопрос становился актуальным не только в свете местных интересов отдельных хозяйственных образований, но и всего Союза. В Москве при ВСНХ образовался ОСВОК 1) и было вполне своевременно поднять вопрос о своей серной промышленности. Ведь до войны потребность России выражалась в 20—30 тысяч тонн, которые почти полностью ввозились из-за границы и, таким образом, из страны ежегодно уходило около 2-х миллионов рублей на оплату иностранного сырья. Так обстояло дело в мирное время, но, как только закрывались морские границы в связи с военными осложнениями, — Россия оказывалась без серы. Между тем собственные залежи серы давно были известны в различных частях государства, но они были плохо изучены и в большинстве случаев не разрабатывались. Все эти соображения заставили нас быстро в конце октября покинуть Фергану для того, чтобы использовать последний рабочий месяц и посетить Кара-Кумы.
Ташкентский скорый поезд мчит нас по землям Узбекистана. Мы едем сплошной полосой культурных оазисов; вдали из окон вагона виднеются мощные горные цепи с массами уже свежего осеннего снега на гребнях и склонах. На остановках в вагоны врывается шумная жизнь маленьких станций. Всюду подвозится массами хлопок. Вот мы на перроне станции Каган — большого узлового пункта около самой Бухары. Здесь цвета еще ярче Ферганских; синие и зеленые тона узбекских халатов сменяются пестрыми красками бухарских шелков. Но той же щедрой рукой благодатная природа востока наградила трудолюбивого декханина своими дарами и горы ярко желтых, пестрых дынь, корзины винограда, красные пирамиды граната манят к себе за решетку перрона. А там, впереди, под навесом пакгауза, бесконечные кипы того же хлопка и все подъезжают вереницей скрипучие арбы на саженных колесах, поднимая тучи лессовой пыли. Осеннее солнце яркое и все еще жаркое заливает и станцию, и шумную, бестолково снующую толпу, и базарную площадь с арбами, всадниками на ишаках и лошадях, и караваны верблюдов. Поезд мчит нас дальше; уже под вечер переезжаем мы мощную Аму-Дарью, изменчивую, капризную, быстро катящую свои шоколадные, мутные воды с горных громад Памира и Гиндукуша к оазисам Хорезма. За Аму — иной мир. Всюду на маленьких станциях высокие смуглые стройные туркмены в коричневых с красной полоской халатах хивинской работы и огромных черных папахах. И в овале их лиц, и в красивом певучем наречии заметно сказалось влияние Ирана, смягчившее суровый облик тюрка-номада. Больше не видно ни ярких шелков Бухары, ни расшитых тюбетеек и пышных тюрбанов. Мы на территории молодой туркменской республики. Наутро — совсем новый ландшафт. Слева, все ближе и ближе теснятся зеленые холмы, — отроги Копет-Дага; справа, вдали, из окон вагона, среди ровной голой степи виднеются неясные контуры беспорядочно надвинутых буро-желтых песчаных барханов. За этой узкой полоской предгорья, по которой змейкой бежит железная дорога и разбросаны редкие пятна полей и садов, лежит море песков, расстилающееся почти на 500 километров к северу. Вдоль полотна то одиночкой, то стадами бродят верблюды.
Полторацк (Асхабад) — столица республики — небольшой чистенький город с одноэтажными постройками и массой садов нас встретил радушно. Местные научные силы и Туркменское Правительство с исключительной готовностью идут нам навстречу. Здесь, на месте, все внимание обращено сейчас на зону оазисов, на разрешение сложных земельных вопросов, где не столько даже земля, как вода определяет возможность культуры и жизни. В эту борьбу за расширение земельного фонда, за каждую новую каплю воды вовлечены все лучшие силы страны. Может быть благодаря этому в последние годы мало кто проникал с исследовательскими целями в центральную часть Кара-Кумов. Выясняется, что главные караванные пути в пустыню идут из Геок-Тепе, аула с историческим именем, расположенного в 40 кл западнее Асхабада. Мы запасаемся палаткой, любезно предоставляемой нам директором Краевого музея С. И. Билькевичем, закупаем необходимое снаряжение; к нам прикомандировывается опытный пограничник, знаток края и местного быта и мы, наконец, в начале ноября выгружаемся с нашим имуществом на аккуратную платформу маленькой станции Геок-Тепе. Кругом оживление, с разных сторон подходят верблюды декхан (крестьян) груженые хлопком и огромные кипы ценного товара складываются у приемных пунктов, откуда они уже попадают в вагоны. Тут же счастливый владелец пахты (хлопка) несет свой заработок в кооператив или лавку, где закупает на зиму все необходимое для своего хозяйственного обихода. Начинаются переговоры с Исполкомом, поиски проводников и вожатых с животными. Идет последняя закупка продовольствия, куржумов, кошм и массы прочих, мелочей, которые всегда выплывают по мере хода снаряжения каравана.
Наконец, на 3-й день к вечеру, все готово, оседланы четыре коня, грузятся пять наших верблюдов. Нас трое русских и четыре туземца. Мы их еще не знаем, нам предстоит доверить успех экспедиции и свою жизнь этим загорелым смуглым янги-калинцам, которые о чем-то оживленно разговаривают на непонятном наречии, навьючивая наш несложный багаж. Потом, за 3 недели совместной жизни в песках, мы научились ценить и любить этих скромных, честных и удивительно чутких людей. В четыре часа дня мы двинулись в путь. Там, впереди Кара-Кумы, — море песков, расстилающееся от берегов Каспия до русла Аму, от узкой полоски Ахалского оазиса, прижатого к слонам Копет-Дага, до пустынных чинков Уст-Урта и садов Хорезма у синего Арала.
Три четверти всей поверхности молодой Туркмении — около 300 тысяч квадратных килом. занято Кара-Кумами, и очередной задачей культурного строительства должно быть приобщение этих огромных песчаных пространств к производительному фонду страны. Первые 15 км шла еще зона оазиса, орошаемого редкими арыками, доставляющими родниковую воду издали с гор или выводящими ее из подземных тоннелей-кяризов; там и сям разбросаны одиночные прямоугольные глинобитные здания, редкие тополя, группы юрт, мелькают пятна еще не убранных хлопковых полей. Но вот мы уже на границе оазиса. Длинные языки сыпучих песков все шире и шире внедряются во вспаханную низину. Наконец кончается последнее поле, песчаные бугры вокруг нас сжались и узенькая, глубоко протоптанная тропа становится единственной нитью, соединяющей нас с оставленным сзади культурным миром. Мы ночевали в последних домах на границе пустыни. Вечер был теплый и тихий; температура в 15° и звездное ясное небо сулили нам хорошую ночь и солнечный день. Но во время нашего глубокого сна, откуда-то с северо-востока с непостижимой быстротой налетел страшный буран. С шумом врывался холодный ветер в мазанку туркмена, внося с собой тучи песка и хлопья снега, забираясь под одеяло и пронизывал до костей. Печальная картина ждала нас утром. Кругом все в снегу, низко над самой головой несутся рваные клочья тумана, застилая ближайшие окрестности. Но твердая решимость пробраться к загадочной сере помогла нам быстро собраться и двинуться в путь. Около полудня рассеялся туман и сошел снег, больше испаряясь, чем тая. Мы шли по красноватым и ровным как паркет глинистым площадкам, так называемым "такырам“, тесно сжатым неправильной формы песчаными буграми, высотой в рост всадника, с редкими небольшими кустарниками. Кругозор был все время закрыт этими холмами песка, непрерывно выроставшими со всех сторон. Второй день пути внес мало оживления, только характер местности стал более волнистым, кустарники чаще.
Все время ясная и хорошо натоптанная тропа шла уже не только по глиняным площадкам, но изредка взбиралась на песчаные бугры и переваливала из одной системы впадин в другую. Погода стояла холодная, дул резкий ветер и редкие снежинки падали на землю; иногда выглядывало солнце. В начале третьего дня этот однообразный ландшафт изменился. Неожиданно с особенно высокой группы холмов перед нами открылась просторная впадина с белой и ровной поверхностью, выглядевшая издали совершенно как озеро. Мы спустились по сыпучим пескам берегов на белую площадь; мягкая и пухлая поверхность оказалась покрытой налетами солей, под которыми был влажный песок. Проявленный нами интерес и удивление заставили вожатого остановить караван и он несколько раз повторил резко выговаривая слова: шор, шор, депиз! Действительно это был типичный солончак или шор; загадочное происхождение этих образований в свое время горячо дебатировалось на страницах специальной литературы. Коншин видел в них реликты Арало-Каспийского моря, заливавшего в начале четвертичной эпохи Кара-Кумы, Обручев, и в особенности Каульбарс, остатки древнейших русел Аму, которая некогда текла вдоль Копет-Дага и вливалась в Каспийское море. Долго шли лошади и верблюды по ровному дну солончака и с трудом взбирались на противоположный берег, где всюду из сыпучих серых песков виднелись правильные сростки гипса, кристаллизовавшегося вместе с песком. Три таких впадины пересек наш дневной путь. Каждый раз их своебразный вид и неожиданное появление привлекало наше внимание. В продолжении всех дальнейших странствований нам не пришлось больше встречаться с подобными явлениями, если не считать шоров у подножья чинков Унгуза все же несколько иного типа. Чем дальше подвигались мы вперед, тем чаще проглядывало солнце сквозь пелену облаков, а неприветливые голые песчаные бугры одевались все более частой растительностью. Наконец, среди расступившихся песков, показалась удивительно правильной формы овальная площадка до 2 километров по длинной оси, с гладкой, словно покрытой торцами, глиняной поверхностью. На этом "такыре", в южной его половине, вытянувшись в ряд стояло 30 кибиток. Мы подошли к известному в пустыне центру — аулу Мемет-Яр. Вдали, за жильем, на навеянной посреди такыра невысокой песчаной косе были расположены колодцы, около которых теснились сотни молодых верблюдов, нетерпеливо и пронзительно ревевших в ожидании скудной порции солоноватой воды.
Появление каравана вызвало большое смятение среди работавших около своих кибиток туркмен, но наши проводники быстро успокоили их, рассказав о мирных целях экспедиции, стремившейся только посмотреть на "Кугурт-Джульба", или серные бугры. Вскоре толпы быстроглазых загорелых ребятишек окружили нас, с любопытством поглядывая на невиданных пришельцев; вот подошли седобородые старики и низко кланяясь пригласили зайти в юрту погреться и попить традиционного зеленого чаю. Внутри нас посадили на разостланные плотные кошмы, в так наз. мужскую половину. В центре кибитки на полу горел костер и грелись медные узкогорлые "тунчи" (кувшины) с водой. За костром, другая половина была занята женщинами и детьми. В глубине кибитки скромно сидели за прялками две молодые девушки. Старшая в доме, хозяйка, следила за костром и водой. Туркменская женщина, не в пример своим сотоваркам из Бухары, Хорезма и Персии, ходит с открытым лицом и принимает участие в разговоре мужчин, даже в присутствии гостей. Она любит принарядиться и никогда не расстается со своими серебряными украшениями, которыми обильно увешена ее грудь.
Окружающие нас мужчины и женщины были высоки и стройны. Густые, черные и сильно изогнутые брови придавали вопросительное и немного удивленное выражение их лицам. Здесь, в кибитке за мирной беседой, постепенно нам становился понятным быт и интересы "песочных людей", или "Кумли", как называли наших хозяев проводники, противупоставляя себя, земледельцев предгорья, кочевникам пустыни.
Мы скоро узнали, что центральные Кара-Кумы далеко не безлюдны и вовсе не представляют собой лишенного жизни моря песков. Уже с незапямятных времен подвижные и некогда грозные барханы поросли разнообразным кустарником. Весной, в марте и апреле, когда этот кустарник находится в полном цвету, а песочные холмы одеваются зеленой травой, "пустыня" имеет привлекательный вид и служит любимым местом кочевок для ахалтекинцев прижелезнодорожной полосы, перебирающихся сюда из оазиса со своими стадами, семьями и всем домашним скарбом. Тогда на зеленых лужайках выростают шумные аулы, среди бугров пасутся многочисленные отары баранов и коз, группы верблюдов, а по тропам снуют караваны. Но с наступлением летней жары картина меняется, все кругом замирает, трава высыхает, кустарник оголяется и туркмены со своими кибитками переселяются обратно в оазис. Однако кроме этих "пришельцев" в песках живет и постоянное население, также откочевывающее, но не в тенистую прохладу садов у струящихся арыков, а на ровные, голые, глинистые такыры, поближе к колодцам, которые, как оказывается, почти исключительно приурочены к этого рода образованиям. Дело в том, что эти площадки служат прекрасными, естественными водосборами: весной, когда выпадают редкие, но сильные ливни, вода быстро заливает их, превращая на короткое время в настоящие озера. "Песочный человек" научился хранить эту влагу, собирая ее канавками в пониженные части такыра и спуская в землю, в расширяющиеся книзу конические ямы, играющие одновременно и роль сосудов для воды и колодцев. Лишенный плодородной почвы оазисов, он нашел себе иной источник существования, использовав в своем первобытном хозяйстве верблюда, созданного самою природой для жизни в пустыне, неприхотливого к воде, питающегося не только травой, но и побегами кустов саксаула, обильно произростающего в центральных частях Кара-Кум. Приученный к определенным колодцам верблюд сам, без пастуха, регулярно раз в трое суток приходит на водопой, не обременяя своего владельца излишними хлопотами по надзору. Каждую осень туркмены песков отводят свой подросший молодняк в соседние густо населенные земледельческие районы и обменивают это ценное и полезное животное на мешки с золотистой пшеницей. В зависимости от урожая и цен на хлеб они посещают то базары лежащего к северу Хорезма, то аулы Теджена и Мерва, а иногда заходят и в Персию. Богатые скотоводы владеют сотнями верблюдов, а отдельные "баи" имеют и свыше тысячи голов.
Но верблюд не только меновая единица; поднимая вьюк свыше четверти тонны, он является, в условиях бездорожья огромных азиатских пространств, совершенно незаменимым средством для транспорта. Ведь на севере, за морем песков, лежит плодородный Хорезм, издревле тяготевший к культурам востока, сильный своими торговыми связями с рынками Персии и Бухары, сообщаться с которыми через пески было ближе и проще, чем через бесконечные степи с дикой Московией. Многовековые традиции сильны и современный хивинец, как и его предок, любит пить зеленый чай, идущий из Персии, курить запретный терьяк (опий), произрастающий в долинах Хорасана, не прочь принарядиться и сшить себе халат из чужеземной ткани. И вот предприимчивые персидские и хивинские купцы снаряжают караваны за нужным товаром, договаривая иногда целые аулы "песочных людей" с их верблюдами. Здесь, в Кара-Кумах, постоянный транзит товаров и привычка к сношениям с Персией привели к замене рубля серебряными персидскими "кранами", которые являются ходовой монетой и принимаются охотнее чем наши деньги.
Верблюдоводство, отчасти овцеводство, а также перевозка грузов с караванами являются главными источниками существования жителей пустыни. Меньшую роль играют кустарные промыслы, именно выделка известных своей красотою ковров и кошм, чем занимаются женщины.
В свободное время туркмен любит поохотиться с помощью гончих и соколов на зайцев и лисиц. Лисьи шкурки ходко обмениваются в караван-сараях у железнодорожной линии. Весенней порой в пески спускаются с гор грациозные серны-джайраны и лучшие стрелки, вооруженные старинными шомпольными ружьями, состязаются в умении подкарауливать чуткую дичь, убивая ее самодельными свинцовыми пулями.
Таков несложный быт и занятия "Кумли“.
С гостеприимными хозяевами мы расстались только на следующий день, так как после чая последовал традиционный плов из молодого барашка и риса, затем опять чай, обмен впечатлениями и длинные разговоры. Даже на следующее утро удалось только с трудом и большим опозданием двинуть наш караван в дальнейший путь. Мы вступали в центральную зону пустыни. Здесь, против ожидания, ландшафт становился все более и более привлекательным и живым.
Тропа шла вдоль вытянутых в меридиональном направлении песчаных гряд, чередующихся с неправильно раскиданными большими буграми и блюдцеобразными впадинами. Вся волнистая поверхность песков сравнительно густо поросла разнообразными кустарниками. В пониженных местах встречались рощи стройной песчаной акации, или сезеня, отдельные деревца которой достигали высоты 5—6 м; на склонах росли раскидистые саксаулы, принадлежащие к виду белого, или песчаного, саксаула; ближе к вершинам появлялись стелящиеся шапками кустики "четты" — представители многообразного рода Calligonum, приспособленные к небольшим перемещениям песка, которые еще происходят на гребнях бугров. Привлекал внимание своими сочными зелеными побегами своеобразный боорджок (Ephedra sp.), изредка встречались мелкие кустики сингрена (Astragalus sp.), а местами пробивалась тоненькая зеленая травка. Склоны впадин были изрыты многочисленными ходами мелких грызунов, и нередко можно было видеть самого хозяина норки, маленького "чур-чуры“, сидящего на задних лапках и греющегося на солнце. Иногда через тропу лениво переползала змея или пробегал заяц. Дни стояли ясные, жаркие; несмотря на конец ноября, песок нагревался до 30°, но зато, как только садилось солнце, температура падала до 0°, а под утро опускалась до —7°. Медленно подвигался вперед наш караван, делая 3—4 км в час. Мерно ступали друг за другом верблюды, а за ними, вытянувшись в ряд, шли наши лошади. После перехода в 30 км мы разгружали поклажу, разбивали палатку и разводили жаркий костер — сухое топливо было всегда в изобилии. Под утро мы порядочно мерзли и неохотно расставались с постелью; вяло шли сборы, а застывшие руки с трудом увязывали вьюки. Затем первый час быстрой ходьбы согревал окоченевшие члены, а спустя недолгое время уже становилось жарко от лучей восходящего солнца. Так шли дни за днями; однообразие застывшего и поросшего кустами песчаного моря нарушалось изредка глиняными площадками с колодцами и аулом, традиционными чуреками (род хлеба), чаем и пловом. Уже издали, по характерному венцу подвижных песков, глаз научился определять местоположение такыра. При приближении к нему исчезли кустарники и только высокие желтые пучки сухого селина (Aristida pennata) да мелкая песчаная рябь на наветренных склонах оживляли немного серо-желтые барханы.
Встречались дорогой также остатки размытых и частью уничтоженных выдуванием такыров. Такие места отличались типичной серо-стальной, слегка серебристой окраской песка, обогащенного листочками слюды и небольшими останцами бывшего глиняного покрова.
В общем все было так похоже одно на другое, что память только с трудом могла воспроизвести детали пройденного пути. Но вот, наконец, на десятый день странствований, с вершины особенно высокого песчаного бугра мы увидели на горизонте какие-то беспорядочно разбросанные конические возвышенности. Благодаря отсутствию в плоском рельефе пустыни элементов сравнения, они производили впечатление огромных причудливых горных вершин, рождавшихся в волнах песчаного моря. Целый день маячили эти высоты то справа, то слева, временами исчезая совсем, а караван, ныряя среди крупных увалов, медленно приближался к заветной цели пути. Наконец, поздно вечером, уже при свете луны, мы достигли подножья одной из странных возвышенностей — бугра Чеммерли. На следующее утро лучи восходящего солнца осветили своеобразную картину: перед нами расстилалась плоская впадина, покрытая белыми налетами солей, а впереди на ее окрайне высился массивный бугор с ярко-красными склонами. Его подножие производило впечатление гигантских наложенных друг на друга плит, уходящих лестницей вверх к почти отвесным склонам средней части; над отвесным карнизом шла, отступая от краев, полукруглая вершинка. Все в целом походило на огромную башню, значительно более высокую, чем те 50—60 м, на которые в действительности превышал бугор дно соседней впадины. С трудом взобрались мы наверх. Открылся поразительный, своеобразный, ни с чем несравнимый ландшафт. С востока и севера теснились то в одиночку, то группами остроконечные холмы, полузасыпанные валами песков. Далеко, почти на горизонте, рисовались новые группы возвышенностей, а за ними чуть намечался изрезанный оврагами обрывистый склон плато. Местами среди песков виднелись белые шоры или окаймленные барханами полоски такыров. А под ногами вся вершина бугра горит и искрится на солнце кристаллами ярко-желтой серы. Действительно, песчаники, слагающие верхнюю часть горы, были обильно пронизаны жилами и гнездами самородной серы.
Уже при подъеме на Чеммерли в отдельных обломках пород мы читали разгадку серных бугров. Вот белеет внизу громадная ступень — она состоит из ряда почти горизонтальных плит известняка с отпечатками раковин моллюсков Сарматского моря, а выше слои гипса, осевшего в прибрежных заливах, еще выше — красноватые глины с мелким кварцевым песком — это морские илы. Наш бугор — типичный останец; его соседи когда-то составляли с ним одно целое и сливались с виднеющимся на горизонте плато, а синеющие узкие полоски обрыва — это ведь знакомые по описаниям чинки Усть-Урта. А южнее? "Пониженная страна или Кара-Кумская впадина, вероятно, представляющая обширный грабен, т. е. площадь опускания между трещинами сбросов, наблюдаемых вдоль Копет-Дага и предполагаемых вдоль южной границы Усть-Урта“.
Так писал еще в 1891 г. крупнейший русский геолог И. В. Мушкетов. Вероятно не сбросом, а мягкой флексурообразной складкой продолжается к востоку Усть-Урт, но мощные процессы пустынного выветривания одинаково стремятся уничтожить неровности земной коры, связанные с проявлением внутренних сил, независимо от характера их строения. Здесь, на краю третичного плато, идет усиленное разрыхление горных пород, а страшные ветры пустыни развевают продукты разрушения, образуя те бесконечные массы песков, которые заполняют собой центральные Кара-Кумы. Нетерпение растет! С картой и биноклем в руках мы ищем известный такыр и колодцы Шиих, а за ними — бугры "Дарваза", наиболее богатые серой. Что представляет собой загадочный Унгуз? Старое ли это русло Чарджуй-Дарьи, так точно описанное поручиком Калитиным, или, быть может, прав Коншин и перед нами на севере высится крутой берег Каракумского моря. Мы торопливо расспрашиваем проводников, жадно ищем глазами на севере Шиих и удивленно и долго спорим, размахивая для большей убедительности картой, когда нам показывают этот район на востоке. Но наши туркмены недоверчиво смотрят на "урусский пилан“, как они называют карту и упорно стоят на своем. На следующий день мы продолжаем наш путь, стремясь поскорее попасть к колодцам Шиих.
Дорога шла поперек вытянутых в ряды увалов с большими котловинами на склонах. Медленно двигались верблюды, с трудом переваливая через песчаные гребни, а лошади выбивались из сил, увязая в сыпучем песке. К вечеру мы были у новой группы холмов, но воды и колодцев не нашли. Тяжелый перегон измучил нас, а сильный ночной мороз не дал отдохнуть. Вяло плелись мы дальше. Но вот среди дня караван начал, медленно вытягиваясь змейкой, взбираться на голые барханы. Показалась струйка белого дыма и через минуту стал виден огромный красноватый такыр с рядом кибиток на противоположной стороне. Далее к северу начинался незнакомый ландшафт. Одна за другой тянулись на северо-запад огромные впадины, окруженные, словно карнизом, кольцом коренных пород. Пески только местами окаймляли вершины сильно расчлененного плато, спускаясь иногда языками по каменным склонам. А вдали виднелись новые бугры причудливой формы. Мы достигли колодцев Шиих. Нас встретили приветливо и мы отдохнули в небольшой кибитке местного жителя. Несмотря на свою бедность, Шиихи, ведущие свое небольшое племя от арабов, очень гордый народ; ведь они потомки пророка — "ишаны“. Караван подбодрился, свежий хлеб из нашей муки испечен и мы двинулись в путь, спеша скорее достигнуть бугров "Дарваза“. Сейчас же за такыром наша тропа пошла по местности, носившей степной характер. Путь был ровный и легкий. Мы быстро подвигались по твердым, глинистым поверхностям со скудной травянистой растительностью и изредка разбросанными, песчаными бугорками. Это были те самые "Кыры“, которые по описаниям инженера Лессара тянутся на много километров вглубь от края плато в Хивинскую сторону. Кыры далеко не горизонтальные поверхности; местами, постепенно со всех сторон понижаясь, они образуют ряд вытянутых в сев.-зап. направлении пологих, замкнутых впадин, то вдруг прерываясь появляются вновь на отдельно стоящих вершинах или приподнятых ступенях плато. Вытянутые в ряд друг за другом озеровидные котловины действительно несколько напоминают расчлененное русло реки; но стоит только подняться на близлежащие возвышенности, как кругом будут видны совершенно такие же котловины, идущие приблизительно параллельно друг другу. А когда приходится взбираться на перемычку, отделяющую одно понижение от другого, и под копытами лошадей звенят светло-желтые мергеля — коренные породы, становится ясным, что перед нами не русло, проработанное текучей водой, а бессточные впадины выдувания. Так вот он знаменитый Унгуз — детище ветра, развевающего ложе древнего моря! Уже вечереет, надо торопиться. Мы подъезжаем к пологому, сильно засыпанному с западной стороны бугру, со следами больших выработок и развалинами каких-то строений на склонах. Это конечная цель нашей поездки, — "Дарваза Джульба“, которую мы наконец достигаем на двенадцатый день пути. Разбиваем палатку у подножья бугра, но ледяной северо-восточный ветер не дает спать. На утро ветер немного стихает, однако, несмотря на солнечный день, холодно. Мы поднимаемся на бугор. Перед нами огромная разработка, вскрывающая всю вершину холма. Здесь, среди белоснежных рыхлых измененных песчаников, искрилась и сверкала ярко-желтая, почти чистая сера. А выше, облекая вершину бугра словно панцырем, лежали тонкие слои уплотненной породы, переслаивающиеся с кремневыми корками и пористыми массами гипса. Этот защитный покров — результат своеобразных процессов выветривания, результат климатического режима южной пустыни, где, как уже давно отметил Пассарге для Калахари, в поверхностном слое идет щелочное выветривание и накопление гидратов кремнекислоты в виде опала. На Дарвазе мы увидели уже знакомую картину, повторяющую особенности строения бугра Чеммерли. В основании те же горизонтально пластующие, светло желтые мергеля, выше — пестрые глины и песчаники, а на самом верху — осерненная свита. Всюду с поверхности идут интенсивные процессы окисления, уничтожающие серу и превращающие ее в свободную серную кислоту. Благодаря этому явлению самородная сера обычно встречается только в глубине бугра. Прежние исследователи полагали, что образование серы было связано с действием горячих источников, откладывавших кремнекислоту и серу среди песчаников вблизи дневной поверхности. С течением времени эти гейзеры угасли, а на их месте сохранились трубчатые тела, которые, при выдувании и размывании окружающих пород, благодаря своей большой плотности, сохранились в виде бугров. Эти теоретические предпосылки, лежавшие в основе старых подсчетов запасов месторождения, позволяли считать каждый бугор остатком деятельности терм. Постоянство геологического разреза и особенности минералогического состава осмотренных выходов руды заставили нас прийти к иному объяснению. Мы склонны рассматривать серные скопления как продукт изменения гипсоносных отложений определенных горизонтов осадочных пород третичной системы. Позднейшие процессы, связанные с особенностями климата пустыни, могли повести к частичному перемещению серы в вышележащие толщи пород. Такой характер образования позволяет предполагать наличие серных залежей не только в отдельных буграх, где общие запасы самородной серы достигают порядка многих сотен тысяч тонн, но и в самом Заунгузском плато. Сравнительное изучение крупных мировых серных месторождений осадочного происхождения, как то Сицилийских или Техасских, показывает, что процессы образования серы были вероятно связаны с переработкой гипса бактериями в прибрежной мелководной зоне морских бассейнов. Разложение гипса шло в каких-то своеобразных условиях, благоприятных для жизни выделяющих серу организмов и для сохранения скопляющейся таким образом серы. Как отмечает академик В. И. Вернадский, эти условия имеют место при медленном замирании морских прибрежных бассейнов в пустынных областях с теплым климатом. Обычно такие области характеризуются значительной устойчивостью физико-географических особенностей на больших пространствах, и соответственно с этим отложения серы встречаются также на площадях большого протяжения.
Нужно думать, что все вышесказанное приложимо к Заунгузскому плато и в этом голом, бесплодном районе таится еще неосознанное богатство туркменской природы, использовать которое можно и нужно.
Наша задача была выполнена. Уже стали иссякать запасы продовольствия. Люди и животные начали уставать от непрерывного движения и резких перемен температуры.
Забрав целый транспорт серной руды, горных пород и минералов, мы в конце ноября двинулись в обратный путь по новой, более короткой дороге. Наш караван стал разрастаться. Предстояли длинные безводные перегоны. Пришлось в ближайшем ауле нанять, как говорил наш переводчик, "водяного", или верблюда, навьюченного бочатами и бурдюками с водой. Прибавились и случайные попутчики — молодой быстроглазый мальченок с братом, отправлявшиеся из центра песков за 250 км в мусульманскую школу. Потом, на "большой Хивинской дороге", к нам присоединился еще аксакал на сером коне — сборщик податей и налогов. Потянулись однообразные дни. Кругом все те же бугры, поросшие кустами, такыры с кибитками и лишь изредка монотонность песков нарушалась стадом барашков или группами верблюдов, щипавших ветки саксаула. Зато все веселее становились ночевки, когда у шумного костра собирались мы все и делились воспоминаниями и впечатлениями. Наконец показалась синяя полоска гор, с каждым днем непрерывно ширившаяся и разроставшаяся. Уже был близко оазис, но с запада стали налетать черные тучи и в какой-нибудь час чистый солнечный день сменился грозным ураганом. Задымились бугры, по ровным местам помчались тонкие струйки песка; постепенно кругом в тучах мелких твердых частиц стали теряться контуры местности. Двигаться дальше почти невозможно и караван поворачивается спиною к потокам песка, а верблюды ложатся. Но вот первые капли дождя начинают падать на неспокойную землю, постепенно их количество увеличивается и, наконец, хлынул ливень, быстро спаявший песчинки и успокоивший бурю. Почва под ногами делается твердой, но зато глиняная поверхность такыров, влажная и скользкая, теперь почти непроходима для верблюдов. Последний холодный и ветренный день совершенно измучил караван. Мы шли молча, нетерпеливо поглядывая в даль, стараясь уловить первые контуры глинобитных домов.
Но вот где-то из-за барханов послышался отдаленный свисток паровоза. После месяца блуждания в песках мы вступаем опять в сферу культурного мира.
1) Особое совещание по восстановлению основного капитала промышленности.
(стр. 74.)